Текст книги "Современный чехословацкий детектив"

Автор книги: Эдуард Фикер

Соавторы: Вацлав Эрбен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Убогость канцелярии, как видно, навела Калаба на мысль о ничтожности его положения.

– Но скажите мне, бога ради, – вновь заговорила Вера Калабова, – кто стал бы убивать бедного Рамбоусека и зачем?

Калаб пожал плечами.

– Ты видел его, Мартин?

– Его накрыли тряпкой.

– Ну, отчаянный ты парень! Я бы, наверно, в обморок упала.

– Да какой там отчаянный, – отозвался Мартин Калаб, приглаживая руками волосы. – Просто так вышло. Проходил мимо, ну и... Пана, мы откроем завтра за́мок?

– Конечно, ведь нет причин, чтобы... – начал Калаб и, вдруг вспомнив о чем-то, снова повернулся к окну и стал смотреть в противоположный угол двора. – Послушай...

– Да?

– Он уже стоит, у двери...

– Кто?

– Молодой Гейдик. Как его там... вахмистр, что ли.

– Ну да?! – воскликнул Мартин и вскочил с кресла.

– Никуда не ходи, – сказала Вера Калабова, стараясь говорить строго. – Я не понимаю, зачем...

– Я никуда и не иду. – Мартин сел к окну.

– Не понимаю, – продолжала она, – какой в этом смысл. Теперь.

– Все одно, – ответил Калаб-старший. – Так принято.

– Значит, будем открывать за́мок? – снова спросил Мартин. – Или мы завтра свободны?

– Откроем, – с достоинством произнес управляющий. – Нет никаких оснований выпроваживать сотни людей не солоно хлебавши.

14

Войтех Матейка стоял на небольшом пригорке около старого покосившегося распятия. Он поставил этюдник, прикрепил к нему подрамник, а чемоданчик положил на траву. Позади было шоссе и каштаны, осенявшие его своими кронами, а впереди – Опольна и замок на скале. Матейка взял палитру и кисть.

На этом месте он стоял во всякое время и, можно сказать, в любую погоду уже без малого тридцать лет. Среди уроженцев Опольны, среди жителей всего района Мезиборжи вряд ли нашелся бы хоть один мало-мальски уважающий себя человек, в квартире которого не висел бы пейзаж Опольны кисти Войтеха Матейки. Злые языки (были у него недоброжелатели среди коллег в областном центре; сказать по правде, они завидовали постоянному источнику его доходов, а в конечном счете – успеху) насмешливо утверждали, что его хождение по Опольне, в общем-то, бессмысленно: ведь после стольких лет бесконечных упражнений даже старший официант Карлик из гостиницы «Рыхта» нарисовал бы опольненский замок с закрытыми глазами.

Но что бы там ни говорили, Войтех Матейка писал хорошо. Он работал кистью с уверенностью профессионала, его пейзажи Опольны были лиричны и строги, мечтательны и горделивы, печальны и подернуты нежной дымкой свежей зелени, когда здешнего края касалось первое дыхание весны.

Почтальонша пани Провазникова, как обычно, ехала в госхоз с кипой почты и газет.

– Добрый день, маэстро! – поздоровалась она.

– Добрый вечер, пани Провазникова.

Она поехала было дальше, но вдруг остановилась и соскочила с велосипеда. С минуту размышляла, а потом вернулась.

– Что, пани Провазникова, мне письмо?

– Так вы ничего не знаете?

– Что такое?

– Убили старого Рамбоусека. В парке!

У Войтеха Матейки опустилась рука, он выронил кисть.

– Славека?

– Ну да.

– Но это... это же... Говорите, убили?

– Да, – решительно ответила пани Провазникова. – Затащили его в пещеру. Ну скажите мне, маэстро, бога ради, кто мог это сделать? И зачем?

Матейка покачал головой.

– Славека... Какой ужас! Может, пьяный какой, по ошибке... А?

– Как бы не так, – возразила почтальонша. – Говорят, он лежал там еще позавчера. А накануне ночь была лунная. Сами подумайте, маэстро, вы ведь знали пана Рамбоусека не хуже меня. Скажите: вы бы могли его с кем-нибудь спутать? Даже в кромешной тьме?

– Ну, если кто его не знал...

– Так, наверно, и не убивал бы. Разве нет?

– Просто не верится, пани Провазникова! – Матейка стал собирать свои вещи. – В голове не укладывается... В парке...

– Да, в парке. Утром его нашли ребятишки, у них в пещере тайник. Бедные дети. Разве такую страсть забудешь! Ну, я поехала, маэстро. До свидания.

15

Скопление домишек за плотиной, между протокой, где стоит старая водяная мельница, и ручьем, наверняка казалось бы язвой на лице городка, не будь оно скрыто зеленью; к тому же наиболее уродливые лачуги уже рассыпались в прах. В оставшихся домишках жили потомки самых неимущих граждан, а также те, кто купил ветхие халупы и превратил их в дачи.

Почерневший штакетник, едва державшийся на кривых каменных столбиках, окружал палисадник и огород домишки, к которому направлялся поручик Шлайнер.

Возле будки тоскливо лаяла собака, то ли от одиночества, то ли от голода.

Поручик Шлайнер машинально тронул ремень, поудобнее передвинул кобуру. Оглядел дворик, где бродили куры. Взгляд поручика скользнул по грязным окнам и остановился на приоткрытых воротах сарая. Обойдя собаку стороной, Шлайнер наклонил голову и вошел в сарай. Сквозь щели меж досок пробивалось солнце, освещая невероятный кавардак: старая мебель, разбитые велосипеды, доски, планки, дрова, почерневшие балки, оплетенный паутиной крюк, колода для колки дров, а рядом куча недавно наколотых полешек. Поручик случайно задел ботинком поленья и заметил край какой-то тряпки. Разгреб поленья, потрогал сверток ботинком – что-то твердое. Он наклонился, брезгливо стал разворачивать тряпки; внутри тряпки были липкие. Шлайнер побледнел и быстро размотал завернутый предмет – перед ним лежал окровавленный топор с коротким топорищем.

Собака лаяла визгливо и безнадежно.

– Ты чего разоряешься, дармоед? – послышался голос с порога дома.

Поручик, бледный и растерянный, поспешно завернул топор и сунул его под рубашку. Собака залаяла еще громче.

– Заткнись!

В воздухе мелькнуло полено. Собака стрелой влетела в будку.

Поручик выглянул из сарая.

– Господи Иисусе! – вскрикнула Анна Билкова. – Да что ж вы людей пугаете?

– Я ищу вашего мужа, пани Билкова.

– Он на работе. А вам чего?

– У вас ничего не пропало?

– Э-э... – Она слегка пошатывалась. – У нас много чего пропадает... Никак опять что натворил?

Шлайнер не ответил. Стараясь не уронить своего достоинства, прошел мимо собаки к покосившейся калитке.

Анна Билкова изо всех сил пыталась твердо стоять на ногах, но это ей плохо удавалось.

Впрочем, поручик Шлайнер ничего не заметил. Он спешил. И был очень бледен, несмотря на полуденный зной.

16

Гостиница «Рыхта» существовала с незапамятных времен. Некогда здесь был постоялый двор, с той поры сохранились подвалы, арочный въезд, мощенный известняком, и сырость – каменные стены сочились влагой. В начале века надстроили два этажа, по всему фасаду пробили широкие окна. Сейчас в них заглядывало солнце, процеживая лучи сквозь прозрачную занавеску на старинном латунном карнизе.

Седой мужчина в черных брюках и белой рубашке расстелил на столах скатерти и расставил вазочки, из которых уныло торчали красные бумажные гвоздики. Старший официант Карлик широко ступал в стоптанных лакированных туфлях – ноги у него были кривые и плоскостопые. Карлик открыл ворота под аркой. Потом подошел к окну и выглянул на площадь. Как пятьдесят пять лет назад. Дело в том, что старший официант Карлик именно здесь выучился своей профессии и разделил с этим домом и с этим городом все превратности судьбы. Карлик кивком поздоровался с парикмахером, выглянувшим из парикмахерской напротив.

В это солнечное утро на пороге ресторана вдруг словно материализовалось видение с курорта Лаго-Маджоре – замшевые туфли, светло-бежевые брюки, широкий пояс, рубашка цвета бордо с высоким воротничком.

Старший официант Карлик только глянул на него, но и бровью не повел, потому что видение поигрывало деревянной грушей с ключом от гостиничного номера. А пан Карлик давно выработал рефлекс безупречного обращения с клиентами.

– Гм, добрый день, – сказал молодой человек, как ни странно, по-чешски. – Где у вас администрация?

– Пожалуйте сюда. – Пан Карлик слегка поклонился и указал в угол за стойкой. Там на стене красовалась доска с шестью крючками. А под ней – столик с регистрационной книгой. Один ключ на доске отсутствовал. Видимо, тот самый, которым играл молодой человек.

Пан Карлик взял у него ключ и повесил на крючок. И на минуту словно застыл. Но быстро спохватился и начал шарить в ящике за стойкой, разыскивая очки.

– Пардон...

– Вы что-то сказали?

– Пардон, вы, видимо, пан Экснер?

– Да.

– Вам тут было письмо. Пани Штейнова уехала в субботу. И оставила вам письмо.

– Я получил его ночью. Когда уехала пани Штейнова?

– В субботу после обеда. Вскоре после обеда.

– Что ж, хорошо, – сухо обронил Михал Экснер. – А что вы предложите на завтрак, пан метрдотель?

– Извольте: ветчина и яйца всмятку. Копченая колбаса. Кофе с молоком, хлеб, масло. Суп из потрохов. Свеженький, рекомендую.

– Ну, тогда суп. И черный кофе. Еще минеральной воды. А вы не посоветуете, что здесь стоит посмотреть?

– Вы впервые в наших краях?

– Да.

– Тогда начните с английского парка. Утром там особенно красиво... – Пан Карлик осекся. – Впрочем, сегодня... вероятно, лучше первым делом осмотреть замок, а потом французский парк и оранжерею.

– А в чем дело?

– Сегодня до обеда тот парк, наверно, будет закрыт.

– Наводнение?

– Нет, нет. – Старший официант откашлялся. – Кажется, убийство...

Михал Экснер с отсутствующим видом посмотрел на пана Карлика. Медленно сунул руку за ремень и тяжело вздохнул.

– Минеральной воды, пожалуйста, пан метрдотель. И не надо охлаждать. Змея, наверно, ужалила...

– Сию минуту. Что вы, какие змеи! В парке их нет, там сыро. – Старший официант подал Экснеру бокал, наклонился, как к хорошему знакомому, и вполголоса добавил: – Это было убийство.

17

Войтех Матейка подошел к воротам парка.

– Стой! – крикнул молодой вахмистр, вскочив с каменной скамейки.

Матейка, вздрогнув, выронил этюдник.

– Извините, пан Матейка, я вас не узнал, – сказал вахмистр и бросился поднимать этюдник. – Простите.

Матейка пригладил волосы, поправил очки.

– Ничего, ничего. Что это вы тут делаете?

– Сторожу.

– Ага, – кивнул художник. – Ну, до свидания.

– Погодите, – бросился за ним вахмистр, – туда нельзя.

– Почему это?

– Сейчас туда нельзя.

– Это из-за того, что...

– В парк, – повторил вахмистр, – пока что нельзя.

– Послушайте, – пренебрежительно махнул рукой художник, – это же нелепо! Там в самом деле что-то случилось?

– Случилось, – хмуро ответил молодой вахмистр.

– Значит, потому вы и сторожите?

– Вот именно.

– Но ведь это нелепо, а? Ведь перелезть через ограду ничего не стоит. А в нескольких местах она и вовсе обрушилась...

Вахмистр пожал плечами:

– Там сейчас собаки.

18

Запасник музея был расположен не слишком удачно – на третьем этаже, в зале с крестовым сводом. Это помещение было самым большим и, бесспорно, одним из красивейших в замке. Находилось оно в торце восточного крыла и окнами выходило на три стороны света: на запад – к внутреннему двору, на север, где глубоко внизу, под обрывом, лежал английский парк, за ним виднелись Дворы и еще дальше – Мезиборжи. Восточные окна смотрели на леса, темневшие за парком, на дальние, у самого горизонта горы. Под окнами было несколько строений с красными черепичными крышами и корчма. Зимой в зале стоял промозглый холод, но сейчас все было залито солнцем, яркие лучи озаряли полки с керамикой, витрины с бронзой, коллекцию каменных топориков, сверкали на перламутре пистолетов, на серебре ружей и латуни кавалерийских шлемов прошлого века. За столом, изъеденным древоточцем, – он был придвинут к среднему из окон, выходящих на север, – сидели друг против друга и пили кофе студент-археолог Эрих Мурш и доктор искусствоведения Яромир Медек.

– Сегодня ничего делать не буду, – заявил доктор, сорокалетний мужчина. – И завтра тоже, и послезавтра, а потом, наверно, поеду домой.

– Да, старик был что надо, – грустно заметил Эрих Мурш.

– Талант! Почти гений! А его скульптуры, эти страшилки... Господи, я ведь знал с самого начала. Весь мир восхищался ими в Монреале.

– Да, – осторожно согласился Эрих, – он делал их неплохо...

Студент не хотел обидеть человека, о котором говорили, что он чуть ли не основатель современного примитивизма. Самого Мурша все это не слишком интересовало, к тому же он, воспитанник почти математически-строгой и сурово-реалистической школы доктора Соудека, глядел свысока на любые проявления романтизма. И восторженные похвалы – чего бы они ни касались – вызывали у него только снисходительную усмешку.

– Видите ли, коллега, – Медек потер затылок, – здешняя картинная галерея – это, собственно, просто-напросто собрание курьезов. Как по-вашему, зачем я столько лет упорно езжу сюда? Ради копий Тициана? Да это же коллекция курьезов. Они напоминают примитивистов – тот же детский взгляд на мир, лиризм, что ли... – Он махнул рукой. – Я ездил сюда ради Рамбоусека! Он не только обладал фантазией и умением, но и искусно владел ремеслом. Золотые руки...

– Жаль его, – повторил Эрих Мурш. – Видимо, кто-то пошел на такое из-за денег. А у старика они водились. В последние годы. Благодаря вам, пан доктор...

– Да, он немало продал. И ничего не тратил. Но деньги для него значили много. Что ж, понятно, ремесленник.

– Разве? – усмехнулся Эрих. – Он ведь был сапожником. А сапожники не считались ремесленниками.

– Почему? Считались. К тому же он потомственный сапожник.

– Рамбоусек, возможно, что-нибудь посылал сыну.

– Они не общались. Вся семья считала его тронутым. Как и многие в городе.

– Наверное, ему завидовали, – задумчиво произнес Эрих Мурш.

– Вы имеете в виду его успех? Славу?

– Нет, скорее деньги. Многие преувеличивали его сбережения. У легенд, – продолжал Эрих, – есть одна особенность – мало-помалу они начинают жить собственной жизнью.

Доктор Медек смотрел куда-то вдаль – на Дво́ры, лежащие за прямоугольниками полей.

– Я пошел утром в парк, хотел взглянуть, – произнес он медленно. – К гроту меня не пустили. Да я и не очень настаивал... Возвращался я низом. Окно у Рамбоусека открыто... Уж не обокрали ли его? С лестницей и веревкой это очень просто.

– Ну, тогда бы понадобился еще и грузовик. С лебедкой.

– У него были и небольшие скульптуры.

– Где их продашь?

– Возможно, какой-нибудь фанатик. Или спекулянт. Из-за границы. Там эти вещи очень в цене. И чем дальше, тем больше. И...

Он умолк, потому что от дверей, скрытых за стеллажами, шкафами и стойками с оружием, послышался женский голос.

– Приехала твоя сестренка, Эришек, чтобы вытащить тебя искупаться! Господи Иисусе! – воскликнул доктор Медек, восторженно глядя на дверь. – Коллега Муршова! Здравствуйте!

И вот коллега Муршова появилась перед ними. В обществе этого длинноволосого создания доктор Медек прямо таял от счастья, даже лысина его будто светилась блаженством.

Коллега Муршова позволила пану доктору пожать себе руку, потом поцеловала Эриха.

– Грустите с утра пораньше, как я вижу...

Эрих поправил очки и откашлялся.

Доктор Медек отер платком лоб.

– Вы ничего не слышали?

– Я только что прибыла, и велосипедик, усталый от долгого пути, отдыхает на травке. Утром пан Гарпишек сказал мне, что здесь кого-то убили. Мол, команда надпоручика Чарды во главе с ним самим спозаранку отбыла в Опольну. А здесь, как я погляжу, все спокойно: на площади порядок, в замке тихо, солнышко светит и надпоручика Чарды не видать.

– Убили старого Рамбоусека, – сухо заметил Эрих.

– Убили? Почему?

Мужчины пожали плечами.

– А как?

Доктор Медек удрученно молчал.

– О! – Муршова откинула длинные волосы за спину. – Из-за денег?

– Неизвестно.

– Гм... – Девушка замолчала в раздумье. Потом слегка улыбнулась, вспомнив что-то.

Доктор Медек опять вытер лысину.

– Печально, что старого Рамбоусека убили, – сказала она. – Вас это выбило из колеи, и вы оба наверняка не в состоянии работать.

– Я не в состоянии, – заявил доктор Медек.

– А я смогу, – возразил Эрих. – Элементарно.

– Нет, братишка. К тому же сейчас, до полудня, самое полезное солнце.

– Я успею насладиться им досыта, когда поеду...

– На раскопки ты едешь в сентябре. Короче, берите плавки и пошли.

19

Там, где ручей, вытекавший из проема в ветхой ограде, пересекал тропинку, через него были переброшены два бревна. Чуть ниже по течению на заболоченных берегах начинались заросли тростника, а дальше сверкало зеркало пруда. Войтех Матейка медленно шел вдоль ограды парка от бокового входа (кратчайший путь в город) к мосткам, осторожно балансируя, перебрался на другую сторону и задумчиво посмотрел на затвор ручья. Плотина большая – строили ее с расчетом на возможные наводнения, – и ходить по ней было удобно. Тропинки на обоих берегах доказывали, что тут действительно ходят. У главного входа в парк, прислонясь к столбу, стоял еще один милиционер. Видимо, у него хватало своих забот, потому что, когда художник Матейка в нескольких метрах от него перепрыгнул через канаву, он удостоил его лишь беглым взглядом.

Матейка зашагал по каштановой аллее, берегом пруда к мельнице. Навстречу ему шел поручик Шлайнер.

– Добрый день, пан Матейка, – поздоровался он. – Судя по всему, в парк вас не пустили.

– Ничего, пустяки. Простите, пан Шлайнер, как это произошло? Говорят: убийство. Но кто бы стал убивать беднягу Славека? Кто?! – У Войтеха Матейки дрожал голос.

– Да, убийство. Вне всякого сомнения, – ответил с участием поручик Шлайнер.

– Почему?

Поручик пожал плечами.

– Пан Шлайнер, я хотел бы... хотел бы увидеть его. Он ведь был моим другом...

– Сейчас нельзя, пан Матейка.

Матейка кивнул.

– До свидания, – сказал Шлайнер.

– Впрочем... Тогда я...

Матейка приподнял плечо, поправляя лямку этюдника, кивнул на прощание и пошел дальше.

20

– Завтра будет много посетителей! – кричал управляющий Калаб в телефонную трубку. – Это не шутки, товарищ, закрыть замок ни с того ни с сего. Что? Нельзя сказать, что «ни с того ни с сего»? Товарищ! Това... – Приступ кашля бросил его в кресло, слезы потекли по щекам на усы. – Что? Позовите мне начальника, пожалуйста, – прохрипел он. – Да? Чарда? Не знаю такого. Ага, товарищ Чарда из Мезиборжи. Но, товарищ!.. Да. Да... Понимаю.

Он медленно положил трубку. Взглянул на побледневшую жену, которая у окошечка ровняла катушки билетов.

– Можно прикрыть лавочку, – произнес он. – Никто не смеет ни войти в замок, ни выйти. До особого распоряжения. Мы окружены.

Может, надпоручик Чарда и впрямь планировал оцепить замок и парк, чтобы хоть сейчас оградить от посторонних место преступления. Тем не менее троица, которая отправилась на пруд, без труда выскользнула из замка. Они сбежали во внутренний двор, по крутой лестнице с затейливыми перилами спустились на главную аллею английского парка, которая привела их к воротам, где, опершись о столб и повернув к солнцу лицо, стоял прапорщик.

– Минуту! – воскликнул он и встрепенулся, увидев свое отражение в стеклах темных очков Лиды Муршовой. – Выходить нельзя! – Он стал застегивать рубашку. – И вообще: как вы сюда попали?

– Мы из замка, – ответила Лида Муршова с невинным видом (у доктора Медека в этот момент вспотела лысина). – И идем сюда, на пруд, купаться. Дальше мы не уйдем. А если нас будут искать, мы будем вон там. – Она показала на луг за прудом. – Отсюда прекрасно видно. Достаточно крикнуть, и мы вернемся.

Прапорщик поправил фуражку, тронул кобуру, выпрямился.

– Ну, – промямлил он, – ну... а кто вы такие?

Она ответила, добавив, кто чем занимается. О себе сообщила, что приехала помогать брату.

– Хорошо, – глубокомысленно изрек прапорщик. – Пожалуйста. Проходите. Может, вы вскоре понадобитесь следователю. Кстати, – добавил он, – лучше подождите там, пока я вас не позову. Парк вот-вот начнут прочесывать со служебными собаками.

Трава после ночного дождя была сырая и упругая. Они расстелили одеяла. Доктор Медек был не в восторге от жгучего солнца, потому что боялся солнечного удара. Рыхлый, белокожий, он, пожалуй, смахивал на привидение. Он бы охотно прикрыл голову носовым платком, но в присутствии Лиды Муршовой это казалось ему немыслимым. Эрих стал на краю берега, повернулся спиной к воде, помахал им и свалился в пруд. Лида достала из сумочки несколько тюбиков и баночек с кремами и принялась заботливо втирать крем в загорелую кожу.

– Вам надо больше бывать на солнце, – сказала Лида. – Это пошло бы вам на пользу, – в ее голосе прозвучали материнские нотки.

– Конечно. А разве один пойдешь? Я ведь все один да один. Вот если б вы... С вами я бы наверняка...

Она опустила ресницы.

У доктора Медека залилось краской и лицо, и вся голова.

– Вас не огорчила смерть бедняги Рамбоусека, паи доктор?

– Огорчила – не то слово. Прежде всего я считаю, что это большая потеря для культуры. Этот человек обладал завидным здоровьем и еще долгие годы мог бы работать. Обо мне говорили, что я езжу в Опольну ради Рамбоусека. Выдумываю тут для себя всякую работу, дела, якобы связанные с историей искусства, а сам изучаю Рамбоусека. И признаться, эти разговоры не досужий вымысел. Мы – я и коллега Воборжил, – собственно, создали Рамбоусека. Вопреки сопротивлению филистеров-профессионалов. Мы добились, чтоб его произведения экспонировались и на заграничных выставках. Наивное искусство – это не мода, коллега, – Медек оседлал своего любимого конька, а Лида Муршова тем временем продолжала сосредоточенно втирать крем, – это не просто направление. Это способ познания современного человека. Познания источников художественного творчества и сути человеческого «я». Понимаете?

– Разумеется, пан доктор.

– В этом искусстве вновь возрождается естественный взгляд человека на мир и...

– Вы пойдете в воду, пан доктор?

– Разумеется, коллега. Прямо сейчас?

Она вскочила и побежала к берегу.

С середины пруда ей махал Эрих. Лида постояла на берегу. Повязала на голову косынку. В воду она не прыгнула, а осторожно перешагнула топкое место и, приподняв голову, поплыла за братом.

Доктор Медек спустился с берега и осторожно ступил на илистое дно. Зайдя по колено в пруд, он принялся плескать на себя воду. Вид у него был весьма решительный, губы твердо сжаты.

Потом он осторожно двинулся дальше, наконец лег на воду и неспешно поплыл вдоль тростника. Ему казалось, что на этой глубине он может рассчитывать на свои силы.

21

– Послушайте, пан метрдотель. – Капитан Экснер неторопливо пил кофе, а пан Карлик просматривал счет. – Вы говорили про убийство. Это шутка?

– Нет, отнюдь. Простите, с вас восемнадцать тридцать.

– Кто же убит?

– Старый Рамбоусек, слесарь из замка. Его нашли сегодня утром.

– А почему?

– Никто не знает. Благодарю вас. Вот сдача. Не надо? Благодарю.

– Рамбоусек? Слесарь?

– Сапожник. Сперва он был сапожником. Шил и чинил обувь. Лет пятнадцать-двадцать назад бросил ремесло. Знаете, этакий мастер на все руки. Немного чудак.

– А кто его убил?

– Это тоже пока неизвестно.

– У него были деньги, пан метрдотель?

– Что такое деньги?

– Вы правы, – согласился капитан Экснер. – Погода сегодня будет хорошая?

– Наверно. Барометр подымается.

– Значит, я мог бы остаться у вас на несколько дней, – с довольным видом продолжал Михал Экснер. – Провести отпуск.

– Конечно. В пруду за замком чудесное купанье, смею заметить.

– Как туда пройти?

Старший официант отдернул занавеску на окне.

– Видите переулок напротив? По нему прямо вниз, а когда выйдете на мощеную дорогу, свернете направо. Потом – к мельничной плотине. А дальше аллея ведет к парку, где утром нашли Рамбоусека. В парк, должно быть, еще нельзя.

– Что ж, прогуляюсь к пруду. Можно мне поставить машину во двор?

– Разумеется, пан Экснер. Редкая у вас машина. По нынешним временам. Люди начнут разглядывать, ощупывать. Чего доброго, украдут что-нибудь.

Экснер встал, одернул бордовую рубашку и вышел через темную арку на площадь.

Прищурил глаза на ярком солнце. Блестящий, как жук, «мерседес» грелся на солнце.

Экснер достал белую тряпку и протер раскаленную кожу сиденья. Сел за руль, включил мотор и медленно въехал во двор. Поднял верх и стекла. Отряхнул руки, но этого ему показалось мало. Он зашел в туалет и вымыл их. Поправил манжеты с блестящими запонками. Заложил руки за спину, вышел на площадь. Пересекая ее, он чувствовал спиной взгляд пана Карлика. И не ошибался.

В переулке, где царила прохлада, он умерил шаг.

Он шел не спеша и тихонько, слегка фальшивя, насвистывал. Мир был полон тепла и летних ароматов. Пахло влагой и скошенной травой. Был час, когда оживлялись насекомые и затихали птицы. Час легкого ветерка и седой дымки над горизонтом.

С далекого шоссе до мельницы долетал гул автомобилей. Слышался плеск воды, стекавшей с затвора.

На пруду Экснер увидел троих пловцов. Голова того, что был дальше всех, двигалась вдоль зарослей тростника, словно белый мяч, подталкиваемый водяным. Второй пловец сосредоточенно плыл кролем в сторону плотины. Медленно, но верно. Взмах – вдох. Взмах – вдох. Экснер заинтересовался пловцом в белой косынке. Девушка плыла неторопливо, движения почти не нарушали водную гладь. Девушка приближалась к его берегу, затем остановилась и повернулась на спину, показав солнцу купальник цвета кофе.

Потом она снова повернулась, собираясь плыть назад. Но вдруг замерла и секунду спустя решительно поплыла к тому берегу, над которым склонялись кроны старых каштанов.

Экснер усмехнулся и пошел медленнее, чтобы воображаемые линии их движения пересеклись. Точки пересечения он достиг первым. Присел на корточки и стал наблюдать за ней.

Девушка не смотрела на Экснера. Но к берегу подплыла в том месте, где был он, вылезла из воды и села на небольшой плоский камень. Развязав косынку, изящно встряхнула головой, чтобы волосы легли как следует.

– Гм, за те несколько месяцев, что мы не виделись, волосы у вас совсем отросли, и вам это идет...

– Я размышляю... – проговорила она, по-прежнему не глядя на него.

– ...плывя к берегу, – подсказал он.

– Плывя к берегу, – повторила она, – я размышляю о том... – и замолчала.

Экснер ласково улыбнулся:

– Не ломайте себе голову, Лида. Я приехал в отпуск. В отпуск. И к бедняге Рамбоусеку не имею никакого отношения.

– В отпуск? Один?

– Один и в отпуск. Мне не везет.

– Рамбоусек был старикан что надо, – продолжала она. – Жаль его. Значит, вы в отпуске. И Рамбоусек вас не интересует. А в парк вы идете просто на прогулку.

– Совершенно верно. Так мне посоветовал пан Карлик в гостинице «Рыхта», где я остановился.

– Пан Карлик, разумеется, не знает, что в парк сейчас нельзя. Он временно закрыт. Там ищут преступников. Так что вы можете спокойно повернуть обратно. Вас туда не пустят. Пока не найдут убийцу, который где-то там скрывается. Но вы ведь и во время отпуска носите с собой служебное удостоверение.

– Не ношу. У меня нет карманов.

– Ну, тогда забудьте о прогулке по парку. Хотя... Можно перелезть через ограду... Вы и впрямь мечтаете пройтись по парку?

– Мне говорили, что английский парк в Опольне – один из красивейших на континенте. И коли уж я здесь, то просто не могу не полюбоваться им.

– Тогда остается одно: махнуть через ограду.

– Слишком она высока. А в Мезиборжи, кстати, есть совсем неплохой бассейн.

– Я езжу к Эриху. – Лида показала пальцем на человека, плывшего кролем. – Летом он работает в запаснике замка. Утром приезжаю, а вечером еду домой.

– Автобусом?

– На велосипеде.

– Не ездите.

– Почему?

– Дороги небезопасны.

– Я привидений не боюсь.

– Вы вообще никого не боитесь, – сказал он убежденно. – Что ж, придется мне ужинать одному. Видать, судьба такая. Где здесь вкусно кормят?

– В «Лесовне». Не очень вкусно, но там красиво и тихо.

– Где это?

– На другом конце парка. В теплую погоду там можно посидеть под деревьями. А сегодня будет тепло. – Лида вновь спрятала волосы под косынку, затянула узел надо лбом. – Вы в самом деле в отпуске?

– Конечно. Рамбоусек – чистая случайность.

Девушка вошла в воду. Легла на спину и легко оттолкнулась от берега.

Краем глаза Экснер видел, что белый шар у кромки тростника уже некоторое время стоит на одном месте.

– Кто этот человек, вон там?

– Доктор Медек. Искусствовед.

– А-а.

– В ограде парка, – сказала Лида негромко, – много дыр...

И поплыла прочь, рассекая воду решительными взмахами рук.

Поэтому он уже не видел, как блеснули усмешкой голубые глаза.

22

Ресторан «Лесовна» стоял над излучиной ручья. Дороги тут разделялись: старая шла через деревянный мост дальше по берегу в лес, а новая устремлялась лугами к горизонту, вероятно к главному шоссе. Визг шведской электропилы долетал даже сюда. Ресторан был еще закрыт, на автостоянке пусто, за домом тихо полоскалось на ветру белье. Столики в саду – без салфеток, стулья опрокинуты на столы. Поручик Шлайнер перешел мост и направился прямо на звук пилы, к откосу. В туфлях идти ему было неудобно, кожаные подметки скользили по хвое.

Возле только что спиленных елей, от которых далеко вокруг разносился пряный аромат смолы, суетились два старика. Один из них – лесник Бружа в круглых очках с очень толстыми стеклами, в форменных брюках и зеленой рубашке с засученными рукавами – ходил среди поваленных стволов. В руке у него была суковатая палка, которую он носил, вероятно, как символ наследственной должности лесника при замке – лесником был его отец, а также дед и прадед (в опольненских корчмах говаривали, что какой-то предок Бружи охотился на медведей с Карлом IV). Тут же работал и лесоруб с тарахтящей пилой. Шлайнер не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать за его ловкими, завораживающими движениями. Йозеф Коларж – рабочий лесного управления, человек неважной репутации (о сожительнице его шла еще более дурная слава), «герой» драк, который частенько избивал кого-нибудь и еще чаще бывал бит сам, бродяга, привыкший спать, что называется, укрывшись шляпой, в кюветах, – Йозеф Коларж орудовал сверкающей красно-серебряной пилой легко, прямо играючи. Инструмент он держал обеими руками, никто не помогал ему отбрасывать ветки и сучья (а может, ему этого и не требовалось), так что приходилось работать и ногами.

Вдоволь налюбовавшись, поручик Шлайнер вышел на лесосеку и направился к Коларжу.

Старики, увидев его, остановились, бросили на землю ветки.

– Глянь-ка, – зашептал один дед другому, – Пепа опять набил кому-то рожу... – и радостно потер руки.

– Эй! – крикнул Шлайнер. – Коларж!

Йозеф Коларж обернулся, сжимая пилу, как короткий меч. Она блеснула на солнце.

– Чего еще?

У Шлайнера участилось дыхание. Достаточно Коларжу слегка замахнуться или поскользнуться на стволе...

– Выключите пилу!

Пила тявкнула и смолкла.

– Ну чего вам?

– Придется вам пойти со мной, Коларж.

– Это еще зачем?

Лесник Бружа взмахнул своей палкой.

– Слушайте, не мешайте работать. Если вам что-то надо от Пепика, выясняйте после работы. У нас задание.

– У нас тоже, – возразил Шлайнер.

– Что он сделал?

Шлайнер с минуту колебался, потом ответил:

– Не знаю. Что он может сделать... Мне нужны только его свидетельские показания.