Текст книги "Современный чехословацкий детектив"

Автор книги: Эдуард Фикер

Соавторы: Вацлав Эрбен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

18

Нетрудно было решите, который пароль правильный, «Гек» мог обмануть меня. Коларжу обманывать не было смысла. Карличек явился к нему без всякого пароля, объявив просто, что должен встретиться у него с агентом ГК 12/37. «Гек» и я стояли друг перед другом врагами. Карличек в роли Майера и профессор Коларж ждали агента как союзники, в общем напряжении. Оба не знали агента в лицо. Он воплощался для них в пароле, который передал профессору, по-видимому, резидент. И оба полагались на этот пароль, поскольку Майер был в опасности, а вместе с ним в критическое положение попадал и Коларж.

– Волк, даже пойманный, все норовит укусить, – пробормотал Карличек и расчихался, хотя на нем был дождевик. На ветке куста висела его шляпа. Стало быть, он снарядился для экспедиции весьма предусмотрительно. Без шляпы с полями дождь заливал бы ему очки.

А что волки кусаются до последнего, тут он прав. Ложный пароль – это был второй укус нашего волка. Первый достался Лоубалу. Да, было бы противно здравому смыслу упрекать Карличека за то, что он по своей инициативе ушел оттуда, где должен был ждать меня.

– Дождь лупил всю ночь, – оживленно затараторил Карличек. – Сами понимаете, я подумал о вас...

Он вынул из кармана серебряный портсигар и раскрыл его. Заманчиво забелели два ряда сигарет. А в руках у Карличека появилась уже и зажигалка, которая действительно зажигалась, а не фотографировала.

– Наш брат обязан обладать талантом наблюдательности, – продолжал он. – Я знаю, у вас сигареты в бумажных пачках. Что должно было сделаться с ними в такую погоду? Прошу, угощайтесь, у профессора не убудет.

Без малейших угрызений совести я взял сигарету и разом забыл даже сырой холод, пронизывавший все мое тело.

Я наслаждался; по-моему, Карличек оказал мне куда большую услугу сухой сигаретой, чем настоящим паролем!

– Хорошо, Карличек. Ваши заслуги неоценимы. Но что скажет Коларж, узнав, что вы скрылись, да еще с портсигаром?

Он беспечно махнул рукой.

– Э, все ведь можно повернуть так, чтобы важно было не то, что скажет он, а то, что скажу я. А я сказал ему, что не могу сидеть у него без дела. Тут, говорю ему, мы с вами точим ножичек на поросеночка, который хрюкает неизвестно где, а того и гляди вовсе спрячется. Я, понимаете, веду себя при Коларже довольно грубо, мне это кажется наиболее подходящим тоном. А поросеночек, на которого мы точим ножички, – это «подозрительный Фидлер», как вы можете догадаться. Я должен передать «Геку» сведения о нем, а между тем вот уже почти двое суток, как я выпустил его из виду. Вот это я и предложил профессору к размышлению. «Гек» появится неизвестно когда, говорю ему. И если появится первым, прекрасно может меня подождать. А я пока гляну, что поделывает Фидлер. На дворе, правда, ночь и дождь хлещет, ну да я уж как-нибудь доберусь до Праги автостопом. К тому же неподалеку деревня. Одним словом, смотаюсь в Прагу и вернусь. И не бойтесь за меня, пан профессор, я человек осторожный. Дайте мне сигарет, говорю, может, кого угостить придется. Могло ли прийти в профессорскую голову, что я залезу в какие-то кусты?

Что ж, такое объяснение меня удовлетворило.

– И когда вы думаете вернуться к Коларжу?

– Прямо сейчас. У него там очень мило. Главное, комаров нет. Я там устроился с шиком. Коларж мне доверяет. А вообще-то он осторожный старикан. Постучался сосед, попросил одолжить опрыскиватель – профессор и в калитку-то его не впустил, через забор крикнул, что опрыскиватель поломался. Он даже доктора не впустил, тот раз в месяц – и совершенно зря – приходит осведомиться о здоровье столетней бабушки его жены.

Карличек снял с ветки свою шляпу.

– Приходите, когда вам будет удобно, – прибавил он. – Вас ждут. Но берегитесь собаки! Страшная зверюга. Да, а что касается письма, которое я вам послал...

Я удивленно глянул на него.

– Вы посылали мне письмо?!

– Ну да, через жену. Неужели не получили?

– Никакого письма я не получал.

Карличек почему-то просиял.

– Видно, моя жена рассудительнее меня – за исключением проблем воспитания детей. Пожалуйста, если это письмо все-таки попадет к вам в руки – не показывайте его товарищу Скале!

И Карличек юркнул в кусты, чтоб я не успел ни о чем его спросить. А я и не собирался. Чего бы я стоил, если б смысл записки Карличека остался для меня темным? Какого рода яд мог находиться в квартире Фидлера, я уже тоже понял – оснований для этого хватало. Но это дело следовало пока отложить, да, думаю, и Карличек не спешил бы сообщить мне свои выводы, если б не хотел для своего выступления на вилле Коларжа обрести душевное спокойствие, слегка отомстив Скале.

Я повернулся к солнцу. Оно стояло еще низко и с трудом отвоевывало себе место, с которого, исполняя свой долг, обязано было светить на весь мир, а главное – на меня. Уже летали птицы – где-то я слышал, что они поют и кричат ранними утрами только оттого, что им холодно. По железной дороге время от времени проходили поезда. Бурый дым паровозов заслонял слабенькое солнышко. На том берегу, вдалеке, показались первые люди.

Я представлял собой жалкую, облепленную грязью и насквозь промокшую фигуру с лицом, вспухшим от комариных укусов. Этак я привлеку к себе нежелательное внимание, когда пойду к дачам; надо бы двинуться отсюда прежде, чем обитатели, этих мест протрут глаза.

Впрочем, ждать мне пришлось не очень долго. Человек с портфелем в руке, в чистом штатском костюме (я мог ему только позавидовать) подошел ко мне и кратко отрапортовал, что все в порядке: задержанный доставлен куда надо, участники облавы уехали и так далее. Только состояние Лоубала еще внушает опасения, Более подробный медицинский бюллетень – завтра.

Я заглянул в фальшивые паспорта «Гека». Теперь в них красовалась моя физиономия.

По дороге к дачам я никого не встретил. Только в одном из проулков, заметив старуху, свернул, чтоб не попасться ей на глаза. Мне надо было пройти почти весь поселок – вилла Коларжа стояла в самом конце его, вернее, в самом начале, ближе всех к железной дороге. В двадцати шагах от решетчатых ворот ограда поворачивала под прямым углом и тянулась вдоль пустыря, так что сад Коларжа не соседствовал с другими садами.

Я нажал на кнопку защищенного крышечкой звонка. И еще не отнял пальца, как уже откуда-то большими скачками примчалась овчарка – сильный, злобный зверь с оскаленной пастью и глазами, налитыми кровью. Она не лаяла, она издавала грозное горловое рычание. Встав на задние лапы, она пыталась просунуть морду сквозь решетку. Ростом она была чуть ли не по плечо мне.

Сквозь редкие прутья я разглядел застекленную веранду, к пяти ступенькам ее каменного крыльца вела дорожка метра три шириной, отделяя альпийскую горку от лужайки с фруктовыми деревьями.

На грозный рык собаки дверь веранды открылась, в проеме встал худощавый высокий пожилой человек в полосатом халате. Совершенно белые густые волнистые волосы над красивым лбом, элегантно подстриженная седая бородка и розовое лицо с правильными чертами придавали ему солидный вид. Остановившись всего на мгновение, он стал спускаться по ступенькам.

Все его движения были театральны и внушили мне подозрение, что он не так уж спокоен, как хочет казаться. Розовый цвет лица, особенно заметный по контрасту с белыми волосами, возможно, был признаком скрываемой тревоги.

Он окликнул пса глухим повелительным голосом. Овчарка моментально перестала бесноваться, подошла к хозяину, только все еще не спускала о меня ненавидящего взгляда желтых глаз.

Профессор Коларж – а в том, что это был именно он, я не мог ошибиться – медленно приближался к калитке. Но вот он заговорил со мной тоном, каким разговаривают только значительные особы:

– Что вам угодно?

У меня все-таки еще оставались некоторые сомнения относительно пароля.

– Привет вам от Габриеля, – мрачно вымолвил я.

Достойный старец без спешки и без видимой заинтересованности кивнул. Вынул из кармана ключ, открыл калитку. Поблизости никого не было. Когда калитка приоткрылась, я вынул пистолет, холодно заметив Коларжу:

– Надеюсь, вы не хотите лишиться своей собаки.

– Ничего не бойтесь, – ответил почтенный профессор.

Пистолет я, однако, не стал прятать.

– Прошу! – Коларж величаво повел рукой, запирая калитку.

– Идите вперед, – сурово приказал я.

Он отослал пса. Овчарка прижала уши и хвост и побрела мимо альпийской горки куда-то за дом.

Мы поднялись на веранду размерами с хорошую комнату. Перед угловой скамьей стоял стол. Налево была прихожая, через которую мы проследовали внутрь дома, миновав открытую дверь в кухню. Там, насколько я мог заметить, никого не было. Из дальнего угла продолговатой прихожей вела наверх деревянная лестница, но мы до нее не дошли. Профессор остановился перед закрытой дверью, открыл ее и снова вежливым жестом хотел пропустить меня вперед.

– Идите, идите! – сказал я. И вошел следом за ним, держа в одной руке портфель, в другой – пистолет. Мы очутились в темноватой гостиной: окно было широкое, но снаружи его заслоняло большое пышное дерево. Обстановка здесь была несколько старомодной. Круглый обеденный стол стоял посередине.

Я вложил пистолет в кобуру: за столом сидел беззаботный Карличек в домашней куртке, без сомнения с чужого плеча, потому что на нем она казалась халатом. Рукава он подвернул сантиметров на десять, чтоб не мешали. Карличек завтракал. Перед ним стоял поднос с чайником и сахарницей. В левой руке он держал кусок ватрушки, в правой – чашку. На хрустальном блюде оставалась уже только половина большой круглой ватрушки – правда, «Майеру», возможно, помогал и профессор, хотя второй чашки я не увидел.

Невероятная беззаботность Карличека безошибочно указывала мне на положение дел. Волноваться нечего, все идет хорошо.

– Вам привет от Габриеля, – произнес профессор.

– Mein Gott [9] 9
  Боже мой (нем.).


[Закрыть]! – вскричал Карличек, быстро отодвинув чашку и отложив остаток ватрушки. – А вы сказали, это газеты принесли...

– Газеты будут позже, – сдержанно ответил хозяин дома.

Карличек встал, протянул мне руку. Я притворился, что не заметил, и только оглядел его свысока. В куртке профессора оп выглядел шутом гороховым.

– А мы вас сегодня уж и не ждали, – непринужденно затараторил он. – Как доехали? Отвратительная погода, правда? То-то у вас такой видик... И какая-то сыпь на лице... Вот это зря. Himmelherrgott [10] 10
  Тьфу ты господи (нем.).


[Закрыть]! Это как отличительная примета...

Видимо, привычка всуе поминать имя божье казалась Карличеку неотъемлемой чертой образа Майера.

Я не ответил. Угрюмо хмурясь, подошел к креслу возле окна и сел без приглашения. Портфель поставил на пол у ноги.

– Покажите документы, – буркнул я.

– Только взаимно, – быстро ответил Карличек, вытаскивая из заднего кармана брюк поддельный паспорт. – Я ведь тоже не знаком с вами, mein Herr [11] 11
  Сударь (нем.).


[Закрыть]!

Мы разыграли перед профессором этюд с паспортами, и Карличек, довольный, вернулся к недоеденной ватрушке.

– Не нравится мне ваша сыпь, – сказал он и снова прибавил свое присловье. Я злобно глянул на него.

– Хватит трепаться, – предостерегающим тоном выговорил я. – Со вчерашнего вечера мне пришлось прятаться у реки. Комары искусали.

– Is etwa andres [12] 12
  Это другое дело (диалект чешских немцев).


[Закрыть], – отозвался Карличек. – Ну ничего, у профессора найдется какое-нибудь средство...

– Мазь, – деревянно выговорил Коларж и величественно выплыл из комнаты.

Едва он вышел, Карличек попытался было носом показать мне на ватрушку, да чихнул и вынул чистый носовой платок, на котором я, кажется, разобрал монограмму владельца виллы. Половинка ватрушки на блюде уже утратила первую свежесть, но запах ее показался мне еще восхитительнее, чем аромат булочек пани Ольсецкой.

– Ешьте, если голодны, – сказал Карличек. – Может, желаете яичницу с салом или ветчиной, только скажите. Профессор обязан вас ублажать. Платит за все резидент, с которым я, к сожалению, незнаком. Сам-то профессор не стал бы делать тайны из его имени, да резидент заставляет. Он не со всяким беседовать согласен.

– Плевал я на него, – заявил я.

Поднявшись с кресла, я подошел к столу, твердой рукой взял с блюда кусок ватрушки и разом откусил половину.

Вернулся профессор с желтым тюбиком в руках. Карличек взял тюбик, внимательно осмотрел, говоря при этом;

– Помнится, мои родственники в Берлине предпочитали черный кофе. Как вы насчет черного кофе, mein Herr?

Я упрямо молчал.

– Сейчас приготовлю, – машинально предложил профессор. – Жена еще спит...

И он снова удалился профессорской походкой.

– Also [13] 13
  Здесь: вот так (нем.)


[Закрыть]! – вскричал Карличек. – Мужчины готовят кофе лучше, чем дамы. Дамы питают врожденную склонность к бурде с молоком и с пирожными. Позвольте-ка...

Он выдавил из тюбика коричневатую мазь и искусными движениями нанес мне на лицо множество коричневых точек. Покончив с этим, он выбежал из комнаты, а я снова принялся за ватрушку. Но Карличек тотчас вернулся, неся зеркало размером с газетную полосу. Оно, видно, висело в прихожей, заслоненное одеждой, и я его не заметил. Карличек поднес зеркало к моему лицу – оно было в крапинку, как косточки домино, и ко всему прочему вылезла щетина.

– Уберите! – взорвался я.

Карличек отставил зеркало в уголок.

– Вам надо привести себя в такой вид, чтоб не противно было самому на себя смотреть, – изрек он. – Примите ванну, профессор даст вам чистое белье.

– Плевать я хотел, – мрачно высказался я.

– Нет, нет, примите. В таком виде нам нельзя показываться на люди. И женщины в доме – кроме жениной бабки – скоро встанут, обед-то все равно готовить придется, не сидеть же нам голодными. Профессорша простирнет и выгладит вам рубашку. Ее мамаша тоже не зря небо коптит – еще довольно сносно картошку чистит, я сам видел.

– Плевал я на картошку.

Это милое выражение я успел еще раза три пустить в ход до того, как мы услышали звонок в калитку и лай овчарки. Карличек так полно вжился в образ, что схватил меня за локоть, выбив у меня из рук кусок ватрушки.

– Скорей, пистолет! – прошипел он. – Живыми не дадимся...

Хотел было я посоветовать ему не доводить комедию до гротеска, да не решился.

– Наверно, газеты принесли, псих несчастный! – огрызнулся я только, затолкал упавший кусок ватрушки ногой под стол и взял другой.

Явился профессор с двумя чашками черного кофе – для меня и для себя. Сказал, что звонил действительно почтальон. Потом он взял с буфета пачку сигарет, зажигалку, уже знакомую мне, положил на стол и пододвинул ко мне пепельницу.

То ли из-за этих услужливых действий, то ли по другой какой причине, но он утратил выражение достоинства и выглядел теперь просто чопорным – быть может, прикрываясь этой чопорностью, как щитом, от Карличека, который явно его ни в грош не ставил. Вдобавок профессор довольно-таки неприятным образом смахивал теперь на привидение: краска сошла с его лица, он побледнел, вернее, побелел даже. Подсев к столу, он закурил, дал огня и мне, затем, помешивая ложечкой свой кофе, произнес нечто вроде тронной речи. Вне дома голос его звучал глухо, здесь же казалось, что он исходит из дырявых легких.

– Я предоставил вам возможность без помех встретиться в моем доме, – сказал он. – Но это и все, господа. Однако боюсь, не слишком ли долго придется мне укрывать у себя пана Майера. Я, господа, не активно действующее лицо. В мои обязанности входит только осведомлять надлежащие инстанции о положении дел и передавать вам директивы. С вашей миссией, сударь, – повернулся он ко мне, – я не имею ничего общего и, строго говоря, не должен бы о ней и знать. Надеюсь, вы располагаете другим убежищем, как все эксперты из-за рубежа. Мне было бы желательно, чтобы пан Майер мог разделить с вами это убежище, если только пан Майер не решится вернуться в свое прежнее жилище...

– Не ставьте нам условия, – грубо перебил я его.

– Я просто напомнил вам род моей деятельности, – спокойно возразил профессор. – Государство назначило мне пенсию, размеры которой никак меня не удовлетворяют. Поэтому я немножко прирабатываю. Следовало бы обеспечить меня в старости получше, чем скудной профессорской пенсией. Но моя деятельность имеет пределы, господа, ибо я не слишком корыстолюбив и, будучи специалистом в области экономики, в состоянии оценить размеры возможной опасности. Пределы эти я точно установил, господа, и не переступлю их, если вы потребуете от меня более рискованных шагов.

– Не могли бы вы помолчать, профессор, – оборвал его Карличек, не забыв присовокупить проклятие. – Чего вы, черт побери, боитесь? Ничего рискованного мы от вас не требуем, Herrgott!

– Мы присутствуем на рабочем обсуждении убийства, – полемическим тоном возразил ему Коларж. – Ни в чем подобном я еще до сих пор участия не принимал.

– А мы и не просим вас участвовать, – отрезал Карличек. – Можете вообще оставить при себе ваш совещательный голос. Достаточно, если вы будете внимательно слушать.

Карличек нацедил себе в чашку остывшего чая, чуть покрепче того, который умел готовить ему Гонзик Тужима.

– И пожалуйста, не раздражайте меня, – добавил он энергично. – У меня вспыльчивый характер! – Он подвернул рукава. – Дело стоило мне слишком больших трудов, и я имею право требовать, чтоб никто не мешал мне своей болтовней. Я изложу вам все по порядку, сначала, но вы-то должны понимать, что мне пришлось начинать с конечного результата и самому делать умозаключения о том, что ему предшествовало. Умозаключения! Уголовный розыск до сего дня шарит вслепую. А я все распутал.

– А мне на это плевать, – прибег я к своему речению. – Скажите мне коротко, где я найду Фидлера, и все дела.

– Слишком просто вы на это смотрите, mein Herr! Там, где сейчас находится Фидлер, вы с ним ничего не сделаете. Терпение! Во-первых, вы еще даже не обсохли, а во-вторых, физиономия у вас словно в оспе. Фидлеров двое. Отец Бедржих и сын Арнольд.

– Который из них нужное нам лицо?

– Отец. Бедржих.

Получив столь неожиданную информацию, я, в роли неосведомленного убийцы, мог только кивнуть.

– Бедржих Фидлер работал на английскую разведку, – продолжал Карличек. – То есть на наших конкурентов. Я пришел к такому умозаключению на основании знакомства с его прошлым и с его характером. Сейчас я не стану об этом распространяться. Его сын Арнольд как-то дознался о деятельности папаши. Мальчишка был избалован, и вот он выкрал у папочки какие-то документы и начал грубо его шантажировать. Документы эти изобличают шпионскую деятельность Бедржиха Фидлера и секретаря английского посольства Элизабет Госсарт, с которой наш пан профессор, вероятно, знаком. Догадаться о связи этих двух лиц способен даже ребенок. Сын Арнольд – мерзавец.

– Чего-то вы тут напутали, – угрюмо заметил я. – По тому, что вы сказали, плевать мне на папеньку, а заняться я должен сыночком.

– Заняться вы не можете ни тем, ни другим, – с очаровательным лукавством улыбнулся Карличек.

– Это почему?

– Потому что оба мертвы.

Я потянулся за новой сигаретой. Я начинал опасаться, как бы Карличек и впрямь не напутал. Профессор слушал очень внимательно.

– Значит, кто-то уже выполнил эту работенку? – спросил я.

– Случайность. – Карличек пожал плечами. – Чистая случайность.

– Не верю я в случайности!

– А я верю! – смело соврал Карличек. – Я поклоняюсь случайности, как божеству. И вы не можете наплевать на случайность. Представьте: Арнольд Фидлер случайно как-то в пятницу покупает шкаф, а когда требует у отца денег, чтоб заплатить за этот предмет – и еще за другие предметы, много денег, – у отца, случайно, денег не оказывается. Потому что отец, случайно, уже понял, что так продолжаться не может. Папенька надрывался, снимая на микропленку всякие там военные и прочие объекты, а сыночек отбирал у него весь заработок. Папенька эгоистом не был, но заявил сыну, что покончит с этим занятием. На это сынок ответил, что тогда он его выдаст. Папенька упрашивал, говорил, что все равно сын не сможет кормиться этим вечно, советовал наконец-то взяться за что-нибудь приличное – в общем, просто обозлил Арнольда своими советами. Ей-богу, выдам, говорит, ступай снимать, старик, ты меня еще не знаешь! Арнольд грозил анонимным доносом. Он рассчитал, что отец его любит, а следовательно, покорно примет последствия доноса и не станет упоминать о сыночке, чтоб и того не посадили. И вообще, мерзавец считал, что отец не осмелится оставить его без денег и лишить всех удовольствий. Не удивляйтесь, meine Herren, характер есть характер...

– Прошу прощенья, пан Майер, откуда вам все это известно? – довольно сухо осведомился Коларж.

– Я объясню, потерпите немного. – Карличек смело и самоуверенно смотрел на нас сквозь свои очки. – Так вот. Арнольд Фидлер припрятал где-то документы, которые могли скомпрометировать не только отца, но и Госсарт. Быть может, паршивый мальчишка пытался добраться и до нее – или папаша в отчаянии пожаловался ей. Теперь из осторожности следовало на время прекратить разведдеятельность, а старый Фидлер совсем потерял голову, которая и всегда-то была у него не из крепких. Представьте только этот ужас: человека шантажирует родное дитя! Неудивительно, что старик не находил выхода, что такая жизнь сводила его с ума и что будущее такого сына представлялось ему в самом черном свете. Он не разумом понимал это, он просто чувствовал, что все полетело к чертям. Сын его ужасал, как некое грозное божество. Но отец тем не менее любил его и в конце концов сказал себе, что эту погибшую душу все равно не исправишь и что, пожалуй, лучше всего будет отправить сыночка на тот свет.

– Странно! – без всякого удивления заметил Коларж. – Я бы скорее ожидал, что он решится на самоубийство.

– Да нет же, черт возьми! – вскричал Карличек. – Два часа вам объясняю, а вы все в толк не возьмете! Эмоциональный героизм трусов заключается не в самоубийстве. Самоубийство – просто удобное средство бежать от всего. Или вы не помните, что покойнички лежали себе как ни в чем не бывало, даже когда на кладбище сыпались американские бомбы? Где же была бы отцовская забота о будущем сына, если б старик покончил с собой? А это черное будущее грозно надвигалось, вот Фидлер и преградил ему путь актом величайшего героизма. Ну, поняли теперь, черт вас возьми?!

Коларж посмотрел на меня.

– Не понимаю, в какой мере это касается вашего задания,

– Тогда я напомню вам о мотоцикле на девятнадцатом километре! – взорвался Карличек. – Могли бы уже сообразить! Неужто не поняли вы сущности ремесла Арнольда Фидлера? Шантажировать-то можно ведь не только английских агентов!

– Так он и вас шантажировал?

– Наконец-то смекнули! ДА!

– Что-о?! – угрожающе протянул я.

Возмутиться тем, что кто-то осмелился шантажировать «нашу» разведку, было, пожалуй, единственным, что я мог себе позволить в роли агента ГК 12/37.

Карличек выдержал мой убийственный взгляд, не моргнув глазом.

– Спокойно! – бросил он мне. – Теперь вы не удивитесь тому, что я начал выслеживать Арнольда. Я познакомился с его отцом, а тот был уже так удручен, что договориться с ним не составляло труда. Нас сблизили затруднения, которые чинил нам обоим его сволочной парень, – как будто ясно? Старик бегал из угла в угол, стонал: «Я разрублю этот узел, я должен довести это до конца, это не человек, это дьявол, ему нет места на земле, для него же лучше исчезнуть...»

То, что рассказывал сейчас Карличек,, было одной, из его «дедукций», очень подходящей в данном случае для достижения нашей цели. Карличек строил ее на фактах и на знании характера Бедржиха Фидлера, и еще – на теории о героизме трусов, в которую я не раз вынужден бывал поверить.

– Уж не договорились ли вы с Фидлером убить шантажиста? – с деловитой невозмутимостью спросил профессор.

– О нет, – строго ответил Карличек. – Это старик взял на себя. Но я уже научился разбираться в нем, я делал выводы, обдумывал и наблюдал. – и так я пришел к своим умозаключениям, понимаете? А так как я общался с Фидлером, то далеко обогнал уголовный розыск, который ковылял вслед за мной. Не сомневайтесь, я вовремя отошел в сторонку. Когда Арнольд Фидлер исчез, я тотчас смекнул – это уж навсегда. Он не являлся больше ко мне за денежками. А папочка как-то путался в объяснениях. Это было в понедельник вечером. Он сказал, будто утром того дня Арнольд якобы перевез к себе на дачу шкаф... Я похлопал старика по плечу, да и говорю: «Я-то знаю, что мне думать, пан Фидлер, бросьте-ка ваши объяснения, Herrgott! Короче, все теперь хорошо, и вы меня больше не увидите».

Карличек приготовился чихнуть, но у него не получилось. Он утерся носовым платком и продолжал, обращаясь уже к одному Коларжу:

– Арнольд добыл материалец, профессор, который находится сейчас в некоем укрытии. Если этот материал обнаружит кому не следует – подставит подножку не только английской, но и нашей разведке. Ну, и вы пострадаете вместе с нами. Сами сядете за решетку, и пропала ваша вилла вместе с собачкой.

Лишь теперь профессор несколько обеспокоился.

– А сейчас, дьявол вас побери, следите внимательно, как я все это обосновываю, – продолжал Карличек. – Случается, что вполне достаточно понять значение ну, скажем, пригоревшего молока... В воскресенье Фидлер зашел в комнату сына, заткнул вытяжную трубу газового отопления, которым, естественно, летом не пользуются, и открыл кран. Главный кран, на газовом счетчике в прихожей, оставался закрытым. Вечером Арнольд вернулся с дачи. Разговаривал он с отцом или нет – это уже ничего не меняло. Арнольд заснул здоровым сном. Окно у него было закрыто, хотя бы потому, что перед домом меняли трамвайные рельсы. Старик открыл кран у счетчика и отправился погулять. Молодой Фидлер надышался газа, и к утру с ним было покончено...

Так вот он, яд, который только и мог найтись в квартире Фидлера! Я молчал. Молчал и профессор.

– Под утро старый Фидлер открыл окна, двери и проветрил квартиру. Краны он, конечно, все завернул. А чтобы совсем отбить запах газа, он дал основательно пригореть литру молока. И в понедельник вечером на столе лежала записочка от уборщицы: «Пан Фидлер, смотрите повнимательней, когда кипятите молоко, всю кастрюлю испортили». Я кинул глаз на газовый счетчик и говорю ему: «Пан Фидлер, кажись, нынче ночью вы извели слишком много газу, на счетчике, знаете ли, сразу сказывается, если топить всю ночь, а ведь на дворе-то лето!» Он ужасно потерялся, но все-таки собрался с силами и сказал: «Что за глупости!» Тогда я ему говорю: «Смотрите же, пан Фидлер, если ваш сын не приедет в магазин за шкафом, это будет вторая беда». Больше я с ним разговаривать не стал. И как бы вы думали, meine Herren, каким образом исчезло тело Арнольда Фидлера?

Он окинул нас торжествующим взглядом и сам ответил:

– Я лично думаю о шкафе. Его доставили на квартиру Фидлеров, и там он был превращен в гроб. Потом его, с трупом Арнольда, куда-то увезли и устроили тайные похороны:

– Кто увез? – спросил профессор. – Вы употребили множественное число...

– Конечно, – лукаво ответил Карличек. – Один старый Фидлер с этим не справился бы.

– Все это хорошо, – насупился я, – но чего ради я тогда сюда тащился? Плевать мне на все дело, коли об этом позаботился родной папенька, да и сам потом дуба дал.

– Ваша потрясающая гипотеза довольно неправдоподобна, – заметил профессор без малейших признаков каких-либо эмоций.

– Да нет, правдоподобна, – махнул рукой Карличек. – Не надо мыслить так холодно, профессор. Вы не знали старого Фидлера. Вся эта история, в сущности, не что иное, как естественное завершение античной трагедии.

– Нельзя ли без ученостей? – буркнул я.

– Ах вы, простые души! – тряхнул головой Карличек. – Не умеете делать выводы! Вам вот ни за что не догадаться, где спрятал Арнольд эти документы, верно?

– Да ведь и вы не знаете.

– А вот и нет! Знаю! Мне только руку протянуть...

Тут уместно было от души пожалеть, что наш полковник не слышит Карличекова нахальства. А то бы он загорелся не только увидеть, но и пощупать его.

– Что же вы предлагаете? – несколько озадаченно спросил Коларж.

– Вы посетите нашего резидента и Госсарт, – с великолепным апломбом ответил Карличек. – Передадите им все, что услышали от меня. Вам нетрудно будет уговорить их встретиться с нами. Только не по отдельности с каждым, а с обоими вместе. Я продам им документы за известную сумму, раз и навсегда.

Я постарался изобразить как можно более гнусную ухмылку:

– Стало быть, собрались шантажировать вместо Арнольда Фидлера?

– Но на высшем уровне, – парировал Карличек. – Не думаю, чтобы вас это шокировало, mein Herr. Иной раз и чужой идеей воспользоваться не грех. Арнольд Фидлер довольствовался тем, что обирал мелких сотрудников. Тех, верхних, он побаивался. Вас я беру в долю. Получите денежки задаром.

– Вы сказали, – в каком-то нетерпении встрял профессор, – что донос Фидлера коснулся бы и меня. Ну а вы как? Решитесь на разоблачение, если шантажируемые лица откажутся выкупить документы? У вас ведь нет и тысячной доли той надежды выйти сухим из воды, какую имел сын Фидлера.

Карличек отхлебнул остывшего чая и выпятил грудь.

– Mein Herr, – сострадательно ответил он, – как плохо работает ваша мысль! Уж не говоря о том, что для них-то это куда важнее, чем для меня, я не стану сам обращаться лично к покупателям документов.

– Тогда я не представляю себе...

– А вы представьте себе этого джентльмена, – Карличек показал на меня. – На него можно положиться. Сидите, mein Herr! Я предлагаю вам приличный процент с прибыли. Вы ведь не зависите ни от той, ни от другой резидентуры, и отступление за рубеж у вас заранее подготовлено. Или нет?

– Подготовлено, – глухо ответил я.

– Вот и славно! – Карличек потер руки. – Надеюсь, дорогой профессор, и вы не захотите остаться с пустыми руками. Как вы смотрите на двадцать процентов, а? А мы с этим джентльменом поделили бы остаточек, ровным счетом по сорок процентов на брата.

Молчание – знак согласия. Я промолчал. Но профессор, внимательно разглядев свою чашку, заговорил:

– С вашего разрешения, господа, я рассчитаю общую сумму. В валютных операциях я разбираюсь и поэтому могу уберечь вас от занижения запроса. Как специалист в области экономики я в состоянии прикинуть и размеры фондов, находящихся в распоряжении резидентур.

Тем самым профессор Коларж стал нашим верным союзником, ибо явно принадлежал к тому типу людей, для которых личная выгода – святое дело. А посему настало время задать ему и кардинальный вопрос.

– Отлично! – в восторге воскликнул Карличек. – Наш-то резидент в состоянии заплатить больше, чем Госсарт, не так ли? Да, кстати, как его зовут, этого хитреца, коли уж мы так славно сговорились против него?

– Будет на пользу делу, – спокойно и без колебаний ответил Коларж, – если его анонимность будет нарушена и вы сможете поразить его тем, что знаете его имя. Ибо в этом случае мы сможем даже несколько повысить цену. Это советник посольства мистер Фредерик Дингль.