Текст книги "Красные облака. Шапка, закинутая в небо"

Автор книги: Эдишер Кипиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

– Закрой дверь!

– Зачем? – удивилась Дудана.

– Закрой, и поймешь.

Дудана схватилась за ручку и потянула ее к себе; тяжелая дверь медленно повернулась в петлях и вдруг запела – послышался негромкий мелодичный звук. Дудана выпустила ручку двери и посмотрела на Джабу удивленными, улыбающимися глазами.

– Что это?

– Ну-ка, попробуй сказать, какие это две ноты? – Джабе не хотелось сразу раскрывать секрет.

Дудана пожала плечами, покачала головой – что означало: «Не знаю».

– Ми и ля, кварта, – сказал Джаба. – Этим интервалом начинается «Интернационал». – Джаба пропел начало «Интернационала». – А также марш из «Аиды», – Он пропел и эту мелодию. – И гимн нашей Родины тоже. Кварта вообще – интервал, создающий мужественное, героическое настроение. Поэтому композиторы часто используют его в маршах и гимнах. Передача окончена. Следующую передачу слушайте в пятницу, в одиннадцать часов тридцать минут.

– Вопросы присылать можно?

– Пожалуйста, присылайте.

– Первый вопрос: почему поет дверь?

– Здесь мы имеем дело с совершенно случайным явлением, так сказать, индустриально-стихийным. Поют верхняя и нижняя петли двери.

– Вопрос второй: откуда вы знаете, что это ми и ля?

– Запомнили, сбегали домой и проверили на пианино.

– У вас есть дома пианино?

– Да – старое, расстроенное, но бессмертное.

Дудана засмеялась.

– Кто обнаружил эту поющую дверь?

– Я. Это мое первое открытие, сделанное, еще когда я был школьником.

– Разве у вас есть и второе?

«Второе мое открытие – это ты!»

– Да, есть и другое. Я думаю, что, когда человек счастлив или когда он полон решимости и готовится совершить какой-либо героический поступок, его нервы настроены по квартам и все его тело поет.

– Это уже получилась следующая передача. Как быстро наступила пятница!

– Что делать! Когда слушатели проявляют такой интерес…

– Джаба, скажи мне, почему же все-таки поет эта дверь?

– Случайное сочетание подходящих величин… Благодаря весу двери петли напрягаются и, подобно натянутым струнам, вместо режущего скрипа издают музыкальный звук.

– Ты коренной тбилисец, Джаба…

– Имею честь.

– Ты знаешь даже, в каком доме, как скрипит парадная дверь… Ты живешь недалеко отсюда?

– Как ты догадалась?

– Ты сказал, что сбегал домой и проверил на пианино…

– Да, отсюда до нас близко. Свернешь сюда, пойдешь прямо, потом повернешь еще раз и сразу наткнешься на мой дом.

– Джаба, расскажи еще что-нибудь… Чего я не знаю…

Джаба быстро повернул голову и взглянул на Дудану. Удивительно, как он весь встрепенулся от ее голоса, от этих простых слов: «Расскажи еще что-нибудь… чего я не знаю», Как от этих, совсем простых слов у него забилось сердце! Словно они жили на разных краях света и вдруг, как в сказках, сказались рядом. Это было как бы волшебное заклятие, произнесение которого делало любимым; Дудана все вспоминала, искала эти слова, проходили годы, столетия… И вот сейчас совершенно случайно нашла их, вспомнила. И Джаба тотчас же очутился около нее и увидел наяву любимую девушку, являвшуюся ему до сих пор лишь в мечтах.

– Расскажи что-нибудь, Джаба… Больше ты ничего не знаешь?

– Я знаю такое… Хватит на всю жизнь и еще останется, что сказать.

– Ну, так начинай сразу.

У Джабы ослабели колени; это говорила не Дудана, а какая-то другая девушка, живущая у нее в глазах. Он взял Дудану под руку, и словно вся его кровь перелилась в жилы девушки, разлилась по всем капиллярам ее тела и вернулась к Джабе. И принесла с собой ее тайну – радостно-волнующую тайну Дуданы.

Дудана толкнула тяжелую дверь с железным орнаментом, дверь волшебного дворца, и дверь запела, зазвенели две ноты – два человеческих существа, захваченные волшебником в незапамятные времена и превращенные в звуки.

Дверь остановилась. Умолкла ее песня, и в то же мгновение вышли из дворца девушка-красавица и стройный юноша – через тысячу лет волшебник вновь превратил звуки в людей, потому что был один из прекраснейших дней со времени сотворения мира.

– Знаешь что? – сказал Джаба. – Я расскажу одну сказку.

– Сказку?

– Да_: сказку. Сочиненную мной. Так слушай. Жила-была маленькая девочка…

Дудана кивнула, как бы давая свое согласие на то, чтобы в сказке была маленькая девочка.

– Такая маленькая, что едва дотягивалась до подоконника и потому видела в окно только небо. По утрам она улыбалась солнцу, махала рукой проплывавшим в вышине облакам, и взгляд ее делался грустным оттого, что она не могла с ними поиграть. Вечерами – то же самое, она по-прежнему видела только небо, потому что была слишком маленькая и едва доставала до подоконника, она смотрела на сверкающие звезды, на месяц, то острый, как серп, то круглый, и ей казалось, что на свете ничего нет, кроме бесконечного, беспредельного неба. Единственный, кто входил к ней в комнату, был дождь; невозможно описать, как радовалась девочка дождю, – она подставляла щеки под крупные капли, врывавшиеся в окно, играла с дождевыми струями, а потом, когда дождь уходил, выжимала воду из платья и длинных кос. И она думала, что путь дождя ниже ее дома шел также по небу.

Шло время. Девочка понемногу росла. И уже могла положить подбородок на подоконник.

А в одно прекрасное утро девочка проснулась, подбежала к окну и не могла удержать крик восхищения: она увидела, что небо подпирают снизу горы, а на склонах гор растут всевозможные пестрые цветы, увидела шелестящие деревья, кусты, бабочек, перепрыгивающих с ветки на ветку птиц…

– И маленьких девочек, – сказала Дудана.

– Нет, – покачал головой Джаба. – В моей сказке только одна девочка.

– И больше никого? И мальчика нет?

– Больше никого. Только девочка и фонтан.

– Фонтан?

– Да Слушай дальше.

Не помня себя от радости, девочка уселась на подоконнике, посмотрела вниз – и вдруг глаза у нее расширились от удивления. В красивом парке внизу она увидела дождь, который струился снизу вверх. Никогда не видала девочка ничего подобного. Это был совсем необычный дождь – гораздо более сильный и красивый, чем тот, что приходил к ней в гости, он сверкал и переливался всеми цветами радуги в солнечных лучах, и девочке очень, очень захотелось с ним поиграть.

Фонтан, в свою очередь, увидел девочку, был очарован ее прелестью и к тому же почувствовал, что ей хочется с ним играть.

И фонтан потянулся кверху, взмыл ввысь, так что его пенистая струя поравнялась с окном, и сказал девочке:

«Иди сюда, ко мне».

Девочка сначала испугалась, не могла сразу решиться. Потом поставила на струю одну ногу, а вслед за ней и другую.

Фонтан ушел вниз – струя стала постепенно понижаться, и вскоре девочка очутилась в парке.

И начался самозабвенный, головокружительный танец. Фонтан подбрасывал девочку вверх и ловил ее в воздухе. А девочка то обвивалась вокруг него, как плющ, то замирала, прильнув к нему, то вставала одной ногой на голову струе. Увлеченно, самозабвенно танцевали фонтан и девочка. И танец этот доставлял девочке такое наслаждение, что она потеряла голову и забыла все на свете – небо, сверкающее солнце, белоснежные облака…

Вдруг откуда-то сверху, с горного склона, послышался слабый голос:

«Девочка! Иди сюда, девочка!»

– Кто ее звал? – не вытерпела Дудана.

– Именно этот вопрос задала девочка фонтану.

Фонтан отвечал:

«Ах, это один полуразвалившийся водоем. Не обращай внимания!» И подбросил девочку высоко в воздух.

Но зов повторился. На этот раз в нем слышалась мольба.

«Девочка! Иди сюда ко мне, девочка!»

«Я пойду», – сказала девочка и посмотрела на склон горы.

«Чего тебе там нужно? Это же просто старая развалина, полуразрушенный водоем», – повторил фонтан.

«Я должна пойти. Я никогда не видела водоема».

Девочка взбежала по склону и остановилась около водоема. Это был круглый, каменный бассейн, врытый по пояс в землю. Вода в нем была мутная и чуть колебалась. На поверхности ее плавали сухие листья и обломанные ветки. От бассейна, у самого его основания, отходила железная труба, которая тут же терялась в земле.

«Эго ты меня звал?» – спросила девочка.

Ей не хотелось, чтобы оказалось так.

«Да, – вздохнул водоем. – Это был я».

«И что же – ты такой некрасивый?»

«Да, такой некрасивый».

«И всегда такой грязный?»

«Да, – простонал водоем, – всегда такой грязный».

«И всегда неподвижный?»

«Да, всегда неподвижный».

Голос водоема звучал все глуше и глуше – он явно стыдился своего уродства.

«И ты, наверно, не умеешь танцевать?»

«Не умею, девочка… Но все же останься со мной, и…»

«Не останусь, не могу!» И девочка посмотрела вниз, туда, где взвивался к небу, сверкая всеми цветами радуги, фонтан.

«Останься, умоляю тебя! Ко мне еще никогда не приходила такая славная девочка, как ты!» – сказал водоем.

«Не останусь, я хочу танцевать».

«Я совсем один, я всеми брошен и позабыт, – продолжал водоем. – Останься со мной».

«Нет, я должна идти. Я хочу играть с фонтаном!» Девочка повернулась и побежала вниз по склону.

Водоем жалобно застонал Стон его перешел в рыдание. Вдруг он умолк. И какой-то странный вздох, полный злобы, вырвался у него.

А внизу, в парке, самозабвенно танцевали фонтан и девочка.

«Посмотрим, посмотрим!» – угрожающе забулькал водоем, и вдруг большой ржавый кран на железной трубе повернулся со скрипом.

Внизу, в парке, у фонтана подкосились колени, струя его понизилась, но он продолжал увлеченно танцевать с девочкой.

Тр-р-р… Хр-р-р… – раздался снова скрип крана, и фонтан стал вдвое меньше ростом. Хр-р-р… Фонтан приник к земле и наконец исчез.

«Хе-хе-хе», – захохотал водоем.

– Ах, какой злой! – сказала Дудана.

– Постой, слушай, дальше…

Девочка стояла в недоумении перед бассейном и искала глазами фонтан. Потом обошла вокруг бассейна, заглянула внутрь, посмотрела на небо, но нигде не могла найти сверкающего красавца – фонтана.

Слезы брызнули у девочки из глаз. Она горько плакала, заливаясь слезами.

«Ха-ха-ха», – хохотал водоем; но вдруг до его слуха донеслись рыдания.

Он сразу затих, словно онемев, и долго молчал. Сердце у него разрывалось от жалости к девочке.

«Эх! – вздохнул он наконец. – Нет, этого я не вынесу… Не могу… Эх…»

– И снова открыл кран? – не терпелось узнать конец Дудане.

– Да.

– Или ты это сейчас придумал?

– Нет, не придумал, так было с самого начала… Большой ржавый кран пошевелился, сперва чуть повернулся – словно водоем еще колебался, – а потом громко заскрипел.

Тр-р-р… И фонтан высунул голову из-под земли.

Хр-р-р… И фонтан встал во весь рост.

И снова привольно взвился к небу фонтан, снова подхватил хохочущую от радости девочку, подбросил ее в поднебесье.

«Эх!» – глухо вздохнул еще раз водоем и умолк.

Поверхность воды в нем постепенно понижалась, вода уходила вглубь, все шире становилась мокрая полоса на его каменной стене.

Девочка и фонтан по-прежнему самозабвенно танцевали.

– Глупый! – воскликнула Дудана.

– Кто?

– Водоем.

– А сначала сказала, что злой, – заметил Джаба.

– Когда он не давал воды, то был злой.

– А когда воскресил фонтан – глупый?

– Да, потому что… – Дудана запнулась, потом продолжала решительно: – Эта история вообще не должна была случиться, и он тогда не сделал бы зла… И глупости тоже.

– Не должна была случиться, но случается.

– В сказках.

– Ив жизни тоже.

– Сядем в автобус? – остановилась Дудана. Они были около кинотеатра «Руставели».

– Если ты не устала, пойдем лучше пешком.

«В автобусе нам придется молчать».

– Пойдем. Ты в самом деле сам сочинил эту сказку? Да? А кто ты, Джаба… Кем ты хотел бы быть, водоемом или фонтаном?

– Не знаю. Я пока еще не знаю, кем я родился.

– А все-гаки?

– Не знаю… – развел руками Джаба.

– А. я бы полюбила фонтан. Он сам заметил девочку, поднялся к ее окну, сам попросил ее пойти с ним играть…

– А если водоем не даст воды?

– Даст. Я сделаю так, что даст, – сказала Дудана так, как если бы сама! себя хотела уверить в этом, и вдруг спросила Джабу: – Гурам очень обижен на меня?

«Что-то случилось!»

Мысль эта молнией мелькнула в сознании Джабы. Теперь надо было держаться так, чтобы Дудана не поняла, что он ничего не знает.

– Нет, не очень.

– Значит, все-таки обижен?

– Да, хотя, собственно…

«Почему она вдруг заговорила о Гураме? Что-то случилось – что-то такое, что мне следует знать, а я пе знаю».

– Но ведь я правильно поступила, Джаба, да?

«Видимо, правильно поступила».

– Разумеется.

«Отказалась играть в фильме, что ли?»

– Как же он… как он тебе рассказал?

– Да видишь ли… наверно, так, как все и было.

– А все-таки?

– Лучше я послушаю тебя и скажу, если Гурам соврал.

«Откуда взялось это словечко? Почему, собственно, Гурам должен был бы врать?»

– Нет, начни ты. Что он сказал? Что не знал, который час?

– Нет, этого он не говорил.

– Что был пьян?

– Нет.

– Ну, а что же?

– Не сказал.

«…Может, что-нибудь более важное?.. Неужели Гурам…»

– Тогда давай я расскажу: он приехал ко мне в институт на машине…

– Не рассказывай, Дудана.

Девушка посмотрела на него с удивлением.

– Не рассказывай: Гурам ничего мне не говорил, я ничего не знаю.

– Ничего не говорил?!

– Мы с ним ни разу за это время не виделись.

– Тогда почему ты не хочешь меня слушать?

– Ладно, слушаю.

Дудана опустила голову и замолчала. На проспекте, казалось, только и был слышен стук ее каблуков.

– Куда мы идем? – спросила Дудана, ни к кому не обращаясь.

– Поднимемся на Комсомольскую аллею или в Ботанический сад. Там хорошо фотографировать.

– Джаба, ты правда сам придумал эту сказку?

– Да, кажется, придумал.

– Как она пришла тебе в голову?

– Я сидел в саду перед фонтаном и…

– И писал?

– Нет, размышлял.

– О чем?

– Обо всем. О себе…

– И что же?

– Потом какая-то девушка остановилась рядом и долго смотрела на фонтан.

– И тебе стало завидно?

– Да, немножко.

– На тебя она не смотрела? Совсем?

– Нет.

– Джаба!

– Да?

– Если девушка сама обратит на тебя внимание, тебе она понравится?

– Не знаю.

– Нет, не то что обратит внимание, а если ей захочется всегда быть с тобой?

– Если это будет хорошая девушка – да! – Быстрая, прохладная река подхватила Джабу, он куда-то мчался, покачиваясь на ее волнах, так, что у него захватывало дух…

– Джаба… Ты только не смейся… Не будешь смеяться? Мне еще никто никогда не говорил, какая я. Я о себе ничего не знаю. То есть не знаю, какой меня находят другие… Джаба, скажи мне, какая я, – только откровенно, ничего не скрывай.

– Ты очень хорошая девушка. Наверно, гораздо лучше, чем даже я думаю.

Дудана улыбнулась. Улыбка долго не сходила с ее лица.

– А теперь спроси ты.

– Что спросить?

– Спроси: «Какой я?»

– Какой я, Дудана?

– Ты очень хороший, Джаба.

Оба засмеялись.

– Крепко мы похвалили друг друга, – сказал Джаба.

– Третьего дня я сидела в комнате одна и думала…

– Почему одна? Там же был еще этот старик в своей постели.

– Ох, Джаба, не напоминай мне об этом старике-Так вот, я сидела и думала: как странно, что мы так быстро, чуть ли не с первого раза освоились друг с другом, сблизились… Какая тому причина?..

– С кем ты сблизилась?

– Мне кажется, что мы уже очень давно знаем друг друга. А на самом деле нет еще и месяца. Потом я догадалась – если бы ты не пришел к нам в тот вечер… Когда ты будто бы что-то потерял… Если бы ты не пришел в тот вечер, я… Я никогда, ни за что не показала бы тебе цветка. Как-то нечаянно получилось… Этот цветок я приняла от тебя, как дань восхищения, громко, во всеуслышание провозглашенную хвалу. Я ведь не знала, не ждала, что встречу тебя еще когда-нибудь. Ну и так как хвалу можно сохранять, я ее и сохранила.

– А Гурама ты почему обидела – уж не явился ли он без дани и хвалы? – Джаба криво улыбнулся; шутка не могла скрыть тайную его мысль, он покраснел, понял, что выдал себя. И почувствовал, что от любого ответа Дуданы скрытый смысл его вопроса станет еще ясней. Внезапная случайность вывела его из затруднения. – Дудана! Дудана! Смотри, смотри скорей!

По проспекту мчался голубой автобус. Обе его дверцы были закрыты. Из передней свисали две пушистые толстые косы: дверца, захлопнувшись, прищемила их, и они остались снаружи. Автобус летел, а две каштановые косы с белыми бантами развевались по ветру.

– Как, наверно, сейчас заливается смехом обладательница этих кос! – сказал Джаба.

– Ну да, смехом… Скорее, наверно, слезами – от боли и от страха! – возразила Дудана.

– А пассажиры кричат водителю: «Открой дверь!»

– Одни кричат: «Открой!», а другие, наоборот: «Не открывай, вывалится!» – и. ухватив девочку, держат ее изо всех сил.

– Да, там внутри спорят, а того не видят, как красиз автобус с бантами!

– Похож на разряженного, разубранного коня, правда?

– Ты когда-нибудь носила косы?

– Нет… Некому было их заплетать.

Автобус скрылся за поворотом.

– Пойдем скорей, а то набегают тучи, – Джаба посмотрел на небо, – этак мы не сможем фотографировать.

И Джаба вспомнил одну из первых своих работ, напечатанных в журнале, – фотоинформацию о киносъемочной группе на подъеме Бараташвили: серебристые отражатели для подсветки, погашенные «юпитеры», загримированные актеры с кофейно-коричневыми щеками и алыми губами. И режиссер, нетерпеливо дожидающийся появления солнца, чтобы начать съемку.

И снова перед глазами у него встало лицо Гурама.

НЕБО И РЕЖИССЕР

– Джаба, проснись, Джаба!

Сквозь сон слышит он голос матери, но не может понять, откуда, с какой стороны доносится зов.

Джаба плывет в непроглядном мраке; он держится на поверхности, потому что не двигает ни руками, ни ногами и боится пошевелиться, чтобы не провалиться на самое дно.

– Чей это жакет?

Отворилось маленькое окошко – словно какая-то сила распахнула его снаружи, – и в сознании Джабы разлился яркий свет.

«Я спал», – подумал он.

Он хотел открыть глаза, но было почему-то удивительно трудно разлепить веки. Только брови вздергивались кверху, тщетно усиливаясь увлечь веки за собой.

Сначала он вспомнил фото, напечатанное в «Гантиади». В галерее на хорах среди толпы девушек в масках сидит Дудана; она смотрит через окно галереи вниз, в зал для танцев. Это фото послужило ему поводом еще раз зайти к Дудане. Потом пришел проведать больного тот старик, Гудули, так, кажется, его имя? Просил известить его, если что случится… Потом Дудана хотела, чтобы Джаба был фонтаном из его сказки… Сколько он сделал снимков на Комсомольской горе! Хоть бы хорошо получилось!

– Напечатай все, Джаба, я потом сама выберу.

Издали доносился шум водопада.

– Спустимся туда, – сказал Джаба.

– А если пойдет дождь? Мы не успеем добежать до укрытия.

Между невысокими холмами открывался через узкий пролом в отвесных скалах вид на ущелье Ботанического сада. Пролом был огорожен чугунной решеткой, чтобы никто случайно не свалился с обрыва. Джаба попросил Дудану стать перед этой решеткой, а сам присел и навел аппарат на фокус. Потом чуть отступил и вдруг, в эту самую минуту, увидел… Под платьем у Дуданы явственно обрисовывались две темные колонны… Внизу, вырвавшись из-под края юбки, как два луча из облаков, они упирались в землю. А Дудана стояла, прислонясь к решетке, и, ни о чем не догадываясь, улыбалась. И тогда. Джаба подумал: «Нет… О любой другой можно – так, а о Дудане – нельзя… Дудана совсем иная…» Да, кажется, так все и было. Теперь он проявит пленку, и если объектив тоже увидел те две колонны, то он не сможет показать Снимок Дудане.

– Где тот снимок? Почему ты его не напечатал? – скажет Дудана с упреком.

– Не вышел…

– Что ж, как раз этот и не получился? Он, наверно, был бы лучше всех.

Дудана открыла маленькую, продолговатую сумочку и тут же закрыла ее. Щелкнул замочек.

– Зеркальце пропало. Где я могла его потерять, не пойму.

– Ты потеряла зеркальце?

– Неважно. Потерять – это ничего, плохо, когда разобьется.

– Ты потеряла зеркальце? – повторил Джаба. – Когда ты его потеряла?

– Проснись, ленивец! Думаешь, сегодня опять воскресенье?

– Я не сплю… Сейчас! – пробормотал Джаба, не раскрывая глаз.

Потом они сели в автобус и стали спускаться по извилистому шоссе в город. Смеркалось. Дудана сказала: «Будь у меня косы с бантами, высунула бы их в окно, чтобы развевались на ветру». А Джаба думал о потерянном зеркальце. Потом вспомнил Гурама. Весь вечер ему хотелось вернуться к прерванному разговору, но он удержался. Зачем спрашивать? Дудана сама должна была сказать. Джаба не будет вмешиваться… Наверно, она думает, что Джабе все известно, потому и не говорит. Пусть думает! Наверно, и Гурам так полагает… Пусть.

– Джаба, у кого ты отобрал этот жакет?

«Какой жакет?» – думает Джаба.

Они сошли с автобуса в начале улицы Давиташвили и двинулись пешком по спуску. И тут Джабу окликнули:

– Молодой человек! На минутку!

Следом за ними шел какой-то старик. Джаба не сразу узнал его.

– Так-то вы держите слово, молодой человек?

– Ах, дядя Никала! Извините меня, дядя Никала, но вы были больны… Я звонил каждый день.

– Сдал бы кому-нибудь другому!

– Никто не захотел принять, дядя Никала. Велели принести, когда вы выздоровеете.

– Значит, вот так, на улице, надо тебя ловить? Здравствуй!

– Здравствуйте, дядя Никала.

– Здравствуйте, барышня! Так вот, ты же знаешь – за этот костюм я в ответе.

– Ну, что вы, дядя Никала, как можно… Завтра же принесу!

– Посмотрим. Я уже два дня, как вышел на работу… Жду.

– Дядя Нико, эта девушка… С этой девушкой, дядя Никала, я познакомился на том самом маскараде.

– На каком таком маскараде? – нахмурил брови старик.

– В институте… Для которого мне нужен был костюм…

– A-а… О-о… – просветлело лицо у Никалы.

– Слушай, это же женский жакет, откуда он у тебя?

Джаба открыл глаза.

– Я заходил к товарищу, мама… А пока шел к нему, вымок под дождем. И его мать дала мне свой жакет. Как ты узнала, что он женский?

– А своего у товарища ничего не нашлось? С чего это ты напялил жакет его матери? А что он женский, видно само собой: пуговицы слева.

– Что ж мне делать, если жакет – матери моего товарища?..

– Это жакет молодой женщины. Для женщины в летах цвет слишком яркий.

– А мать моего товарища молодая.

На улице Джапаридзе их настиг дождь. Улица Мачабели, улица Кирова, площадь Ленина, проспект Руставели… Небо щедро изливало на землю теплую воду, с древесных ветвей стекали журчащие ручейки, водосточные трубы пришли в исступление – словно в кои веки дождались желанного пиршества, и вот заливались самозабвенной песней во все свои ржавые жестяные глотки. Влажный занавес опустился во всем пространстве между ярко освещенными домами, и от этого вечерний сумрак казался еще плотнее и гуще. От светящихся молочных шаров, свисавших гирляндами с белых столбов, поднимался клубами пар. Дудана торопливо шлепала по воде, встряхивая головой, чтобы смахнуть с лица капли дождя, и то и дело проводила языком по мокрым губам. Мокрое ее платье совсем, казалось, позабыло о своем назначении и уже не скрывало ее тела, а, напротив, с беззастенчивой откровенностью воспроизводило каждый его изгиб. Девушка время от времени с трудом отдирала платье от плеч, от шеи, от груди – но мокрая ткань тотчас же снова со скульптурной четкостью вылепляла ее крепкую грудь. Джаба шел, нагнув голову, и твердил про себя: «О ком хочешь можно так думать, только не о Дудане…»

– Жар у тебя, что ли, дружок? Что ты там бормочешь?

– Ты это мне, мама?

…В парадном дожидался Дуданы Ромул – сжавшись и втянув голову в плечи, однако почти сухой. Видимо, он пришел раньше, чем хлынул ливень. Джаба дошел с Дуданой до ее двери, но заходить не стал – Дудана вынесла ему свой жакет.

Тем временем дождь перестал Джаба не пошел домой, он долго еще бродил по улицам, перекинув жакет Дуданы через руку.

…В парадном дожидался Дуданы Ромул. Он должен был ночевать у Дуданы, чтобы она не боялась одна… Как он метался тогда, ища круглое зеркальце, а когда нашел его на полке, сразу успокоился. На что художнику зеркало? Нужно, конечно, нужно… И этот рисунок… Спящая девушка… Неужели? Глупости! Чепуха! Дудана должна понять, что Джаба любит ее…

– Ты не болен? – спросила мама.

Джаба очнулся. Мать положила руку ему на лоб. Эта маленькая рука показалась ему удивительно холодной.

– Который час?

– Начало десятого.

Джаба вскочил. Вдруг у него закружилась голова. В ногах не было силы. Истаявшим, жалким и беспомощным показалось ему собственное тело. Оно словно утеряло вес и не могло опереться на сгупни, чтобы твердо встать на полу. Джаба подождал, но слабость не проходила. Тогда он испугался, что упадет и переполошит маму.

– Кажется, у меня в самом деле температура. На верно, простудился вчера. – И он вернулся к постели.

Нино уже разыскала термометр – встряхивая его по пути, она спешила к Джабе.

– Никогда меня не слушаешься!.. На, поставь. Куда вас, однако, занесло – неужели негде было укрыться от дождя?

«Вас!»

– Кстати, если эта госпожа так уж тебя любит, неужели она не могла дать тебе обсушиться?

«Не успокоится, пока все не выведает!»

– Она и сама промокла, мама. Может, тоже сейчас лежит в постели.

Нино выпрямилась, посмотрела сыну в глаза.

– Ага! Значит, ты в самом деле был с женщиной? Вот и проболтался. Кто она такая?

– Мы с ней товарищи, мама. Что тут особенного, если погуляли вместе?

– Ну конечно, ничего особенного. Так кто же она, каких родителей дочь?

– Просто одна девушка, мама, – улыбнулся Джаба.

– Знаю, знаю, какая это, верно, девушка.

– А что, разве нельзя, чтобы тридцатипятилетняя женщина была девушкой? – Джабе хотелось поддразнить мать, чтобы потом, сказав правду, успокоить ее.

– Я тебе покажу тридцатипятилетних, негодник! Уши оборву! – Нино потянулась к его уху; Джаба ускользнул, метнувшись к стене.

– Мама, термометр! Мама!

– Завтра же приведи жену, негодник! Шлянье с потаскушками до добра тебя не доведет!

– Мама! – закричал Джаба и вскочил, сел в постели; термометр вывалился у него из-под мышки и полетел на пол. – Сейчас же извинись!

Нино окаменела от изумления.

– Что это с тобой?

– Сейчас же извинись! – Лицо у Джабы перекосилось, он весь дрожал.

– Перед кем мне извиняться, дубина, перед тобой? – У Нино трясся подбородок, она сдерживала слезы. – Эх! – махнула она рукой, и мучительная дума избороздила морщинами ее лицо; она наклонилась, стала подбирать с пола обломки разбитого термометра. – Ну и молодца же я вырастила! И на тебя-то мне надеяться? Из-за какой-то… какой-то девчонки требуешь извинений от родной матери…

– Отчего у тебя сорвалось это слово? Как ты могла подумать, что я знаюсь с потаскушками? Почему, мама, почему?..

Нино не ответила ему; она молча вышла на чердак, под железную крышу, и выбросила в мусорный ящик обломки термометра. Когда она вернулась в комнату, Джаба лежал на спине и смотрел в потолок.

– Ни на грош благодарности не видела я от тебя. Работала как вол, была тебе и матерью, и отцом, всю жизнь тебе отдала – и вот теперь должна извиняться! – В голосе Нино зазвенели слезы, сдерживаемые до сих пор.

– Мама!

– Я тебе не мать! Себя не жалела, вырастила этакого огромного зверя, и вот, должна у него же просить прощения! Требует, чтобы я стала на колени перед какой-то… какой-то…

– Надо было вырастить не зверя, а человека!

– Ты и в самом деле не человек!

– Да, не человек! Да, да, не человек! – Джаба снова сел в постели. – Что я за человек – всего боюсь… Никому не смею высказать правду в лицо!

– Какую правду?

– Обыкновенную.

– Как, и друзьям?.. Гураму не можешь сказать правду?

– Не могу.

– И Нодару не можешь?

– Не могу.

– А другим? Товарищам, сослуживцам?

– Нет, не могу. Когда они лгут, когда они лицемерят, когда они хвастаются… Напротив, я даже всячески помогаю, чтобы их ложь больше походила на правду, поддакиваю им, чтобы они лгали охотно и смело, не стыдясь! И всячески приукрашиваю эту ложь, чтобы самому в нее поверить:

– Почему же ты так поступаешь?

– «Почему, почему»… Если все сказать человеку откровенно в лицо, придется разругаться, поссориться с ним. Иначе у меня не получится. А я не хочу оттолкнуть, потерять его…

– Не хочешь потерять друга?

– Да, не хочу.

– На меня ты, однако, сразу набросился, накричал!

– Ты – моя мать, ты меня простишь.

– Вот так же ты и с любым должен схватиться, если уверен, что прав.

– Почему ты научила меня молчать, мама, почему воспитала меня таким?

– Я тебя таким не воспитывала.

– Кто же, если не ты?

– Не знаю. Я тебя таким не воспитывала, и отец твой – тоже.

– Чему же ты меня учила? Скажи, чему ты меня учила?

– Я учила тебя всему хорошему. – Нино отвернулась и проговорила тихо: – Проси у меня прощения!

– Ладно… Прошу прощения.

– Скажи как следует!

– Прости меня, мама, я напрасно погорячился. Как-нибудь я покажу тебе эту девушку, и тебе самой станет стыдно того, что ты сказала.

– Тогда я охотно перед тобой извинюсь, а пока что я не знаю, кто она… Я учила тебя человеческому отношению к людям, учила честности и искренности!

– Но ведь я не всегда бываю искренним!

– Это не моя вина.

– Почему я бываю неискренним?

– Дома, в семье, от меня ты мог научиться только хорошему. Чего ты нахватался вне дома, я не знаю… Где я теперь найду так сразу термометр?

– Мама, позвони в редакцию… Кто бы ни подошел к телефону, скажи, что я болен, пусть передадут редактору.

– Я пойду в поликлинику, вызову врача.

– Не надо мне никаких врачей. Укроюсь потеплей, полежу сегодня в постели и завтра буду здоров. Не вызывай врача.

К вечеру ртутный столбик в термометре поднялся до сорока градусов.

Светловолосая, полненькая женщина-врач долго осматривала Джабу.

– Ну-ка, милый, кашлянем разок, вот так… Теперь кашлянем и не будем дышать… Так… А теперь дышите, глубже, еще глубже, еще… Теперь перевернемся лицом вниз… Поднимем майку… Постойте, я сама подниму… Это что такое? – внезапно вскричала женщина-врач.

Джаба явственно представил себе, какое у нее сделалось лицо при виде синих кровоподтеков на его спине. Он с усилием поднял голову, посмотрел на врача и приложил палец к запекшимся, белым от жара губам. Нино была в коридоре, наливала в умывальник воды.

– Это не имеет отношения, – улыбнулся Джаба врачу и уронил голову на подушку.

…Он уснул… Холодный фонендоскоп скользнул ему под майку – это было последнее, что он почувствовал наяву.

– Батоно Георгий! Батоно Георгий!

– Войди, Джаба. Что случилось?

– Здравствуйте, батоно Георгий.

– Здравствуй, Джаба. Садись. Ну как, поправился?

– Поправился. Я был простужен, лежал в жару…

– Да, я слышал, как ты меня звал. Высокая у тебя была температура?

– Высокая.

– Джаба, ты должен был написать очерк про старый классный журнал… Как у тебя с ним дело? Ты собирался разыскать тогдашних школьников, тех, что записаны в журнале. Журнал при тебе? Ну-ка, покажи его. О, в самом деле, какие всё славные ребята, красавцы! Дай-ка я устрою перекличку, и мы сразу увидим, кто из них на месте.

– Читайте, батоно Георгий. Я буду отвечать – кто есть и кого нет.

Зазвонил звонок, возвещающий начало урока. Джаба встал. Георгий знаком приказал ему сесть и стал вызывать по журналу: