Текст книги "Красные облака. Шапка, закинутая в небо"

Автор книги: Эдишер Кипиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Annotation

Издательская аннотация отсутствует.

_____

Самые значительные создания Э. Кипиани – романы «Красные облака» и «Шапка, закинутая в небо».

из сети

КРАСНЫЕ ОБЛАКА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ДЖАБА АЛАВИДЗЕ,

БЕНЕДИКТ ЗИБЗИБАДЗЕ,

САМСОН – БЕЛЫЕ ТОЧКИ…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ИГРАЙТЕ БЕЗ МЕНЯ

СОЛНЦЕ ЧУВСТВУЕТ РАССТОЯНИЕ

ОБЫКНОВЕННОЕ НАЧАЛО

БЕССМЕРТИЕ В ЖЕСТЯНОЙ КОРОБКЕ

ДОВЕРЕННОЕ ЛИЦО

РОМУЛ И РЕМ

АВТОБУС С КОСИЧКАМИ

НЕБО И РЕЖИССЕР

ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ФОТОСНИМКИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРОСТОЕ СТЕКЛО

МЕСТОИМЕНИЕ

ВСЕ НАСЕЛЕНИЕ ЗЕМНОГО ШАРА

ТАНЕЦ АНИТРЫ

ПОТОК ПРИВЕТСТВИЙ

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВОЗВЫШЕНИЯ

ЗА ТЫСЯЧИ КИЛОМЕТРОВ

СМЕРТЬ ТРУСЛИВОГО ДВОЙНИКА

РОЖДЕНИЕ

ПЕРВЫЕ ДНИ ЖИЗНИ

МИЛЛИОННАЯ ВЕСНА

ШАПКА, ЗАКИНУТАЯ В НЕБО

ГЛАВА I

ГЛАВА II

ГЛАВА III

ГЛАВА IV

ГЛАВА V

ГЛАВА VI

ГЛАВА VII

ГЛАВА VIII

ГЛАВА IX

ГЛАВА X

INFO

notes

1

2

3

ЭДИШЕР КИПИАНИ

красные облака

шапка, закинутая в небо

*

Художник О. ВУКОЛОВ

М. «Известия», 1974

РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ

«БИБЛИОТЕКИ «ДРУЖБЫ НАРОДОВ»

Сурен Агабабян

Ануар Алимжанов

Сергей Баруздин

Альгимантас Бучис

Константин Воронков

Леонид Грачев

Анатолий Жигулин

Игорь Захорошко

Имант Зиедонис

Мирза Ибрагимов

Алим Кешоков

Григорий Корабельников

Леонард Лавлинский

Георгий Ломидзе

Михаил Луконин

Андрей Лупан

Юстинас Марцинкявичюс

Рафаэль Мустафин

Леонид Новиченко

Александр Овчаренко

Александр Руденко-Десняк

Инна Сергеева

Леонид Теракопян

Бронислав Холопов

Иван Шемякин

Людмила Шиловцева

Камил Яшен

В декабре 1972 года оборвалась жизнь грузинского прозаика Эдишера Лаврентьевича Кипиани.

Родился он в Тбилиси в 1924 году. Кипиани не сразу избрал литературу, пришел к ней через журналистику, был инженером-гидротехником (в 1949 году окончил строительный факультет Грузинского политехнического института, работал младшим научным сотрудником в Институте охраны труда).

В молодежных газетах и журналах еще в институтские годы появились его первые произведения, а с 1951 года Эдишер Кипиани работает в редакции журнала «Дроша». На его страницах часто публиковались художественные очерки и рассказы, обнаружившие глубокое знание жизни, пристальную наблюдательность, тонкий вкус. С 1960 года до последних дней своей жизни Э. Кипиани работал в журнале «Мнатоби» – заведовал отделом прозы, позднее был ответственным секретарем.

Крайне требовательный к собственному творчеству, он был высоко принципиален в оценке чужого труда, доброжелателен к товарищам по профессии. Этим и объяснялось доверие и уважение к нему грузинских писателей: много лет подряд он избирался членом правления Союза писателей Грузии и руководил секцией прозы, несколько раз был избран в партбюро Союза писателей.

Художественное творчество для писателя – дело большого гражданского значения. Творчество Э. Кипиани не знало перерыва. Писатель посвящает его своим современникам, его волнуют актуальные общественные проблемы, злободневные вопросы нашей жизни. Герои произведений Э. Кипиани – советские люди, отмеченные высокими моральным^ достоинствами, нравственной чистотой, поэтичным восприятием окружающего мира. Э. Кипиани был добрый, сердечный человек. Не удивительно, что многие его произведения – о детях, ему понятна и близка душа ребенка. В книгах живет эта детская душа, ее чистота и искренность, неприятие лжи и несправедливости, ее ясная вера в правду, в счастье.

Писатель оставил много сказок – для детей и взрослых. Он не был «детским» писателем, но любил рассказывать взрослым о детях. О них создано много рассказов, сценариев для мультипликационных и игровых кинофильмов. Это по сценарию Кипиани был поставлен фильм «Маленькие рыцари». О девочке, что сумела преодолеть страх и помочь людям. О мальчике, который поборол свой эгоизм, лень и тоже помог другим.

Многие произведения полюбились читателю. Это и рассказы, собранные в книгу под названием «Высокий потолок», которая вышла в 1956 году и была первой книгой молодого автора. В том же году на конкурсе, организованном Министерством просвещения ГССР и Детгизом, на лучшую детскую книгу получил премию рассказ «Тетрадь в десять листов».

В 1960 году в Тбилиси опубликован еще один сборник – «Девочка, которая не видела моря». Рассказ, давший название сборнику, – о трагической судьбе девочки во время Великой Отечественной войны.

Тепло был встречен вышедший годом раньше сборник «На склонах Тенебоури». Эти книги переведены на русский язык и вышли отдельными изданиями в Москве и Тбилиси. Много произведений – рассказов (фантастических, юмористических, «неправдоподобных», «микроскопических», «кинорассказов», взрослых и детских), сказок, миниатюр, шуток опубликовано в самых различных союзных и республиканских журналах, в переводе на русский язык.

Однако самые значительные создания Э. Кипиани – романы «Красные облака» и «Шапка, закинутая в небо». Оба романа представляем читателю. «Красные облака» впервые опубликованы в Тбилиси на грузинском языке в 1968 году, а в 1972 на страницах шести номеров «Литературной Грузии» появился журнальный вариант романа в русском переводе. В прошедшем, 1973 году роман в его полном виде издает «Советский писатель».

В 1971 году грузинский читатель познакомился с новой книгой Э. Кипиани. Роман «Шапка, закинутая в небо» был встречен исключительно тепло. Годом позже знакомится с романом всесоюзный читатель по публикации в журнале «Юность». Вскоре республиканское издательство «Мерани» выпускает книгу на русском языке. Книга вызвала живой интерес и была удостоена премии на республиканском конкурсе, объявленном Министерством культуры, Комитетом по печати при Совете Министров и Союзом писателей Грузии в честь 100-летия со дня рождения В. И. Ленина и 50-летия Советской власти в Грузии.

Обе эти поэтичные, добрые, страстные книги – о молодежи, о судьбах интеллигенции, об осмыслении собственного места в нашем обществе, о роли и взаимозависимости каждого, одного и всех, о большой ответственности человека за судьбу каждого – далекого и близкого, знакомого и незнакомого, о виновности равнодушных, о совести, чей голос не заглушить никакими рассуждениями, о преодолении собственных слабостей, о том, что радость, не разделенная с людьми, – не радость, о том, что каждая мысль, слово, поступок должны творить людям добро.

Книги Эдишера Кипиани творят добро. Автор заслужил признательную любовь грузинского читателя, а благодаря превосходным переводам – и широкую всесоюзную популярность.

КРАСНЫЕ ОБЛАКА

РОМАН

Перевод с грузинского

Э. АНАНИАШВИЛИ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ДЖАБА АЛАВИДЗЕ,

ЖУРНАЛИСТ, 24 ЛЕТ

– Джаба, проснись! Слышишь, Джаба!

Обернув тряпкой половую щетку, Нино обметает потолок. Кое-где по углам завелась паутина стены покрылись копотью от керосинки, белые шнуры электропроводки усеяны темными пятнышками. В комнате пахнет пылью. «И чего я затеяла сейчас возню с потолком?» – думает Нино.

. – Эй ты, соня, вставай, опоздаешь!

Голос точно рассчитан: не разбудит спящего глубоким сном, не заставит его вскочить с колотящимся сердцем, но достаточно громок, чтобы рассеять сладкую утреннюю дремоту.

Джаба, однако, не спит и даже не дремлет. Он просто лежит с закрытыми глазами, не подавая виду, что проснулся. Когда матери кажется, что ее не слышат или что вокруг никого нет, она любит думать вслух. И Джаба ждет: что сейчас скажет Нино, какое объяснение подыщет его сегодняшней лени?

– Джаба, слышишь, Джаба! Уже девять часов.

Щетка, обернутая тряпкой, обошла стороной четырехугольный кусок потолка над постелью Джабы и направилась к соседнему углу.

– Что с этим мальчишкой, уж не заболел ли?

Джаба сдержал улыбку, чуть приподнял веки, посмотрел сквозь ресницы. Голова у мамы повязана косынкой, седины не видно, щеки разрумянились от работы.

«Совсем как девочка, – думает Джаба. – И чего я разревелся тогда, что я понимал, несмышленыш? Ведь мне еще и одиннадцати не было! Не пришлось бы маме так мучиться…»

– Джаба, уже девять часов, тебя выгонят из редакции!

Нино перешла к противоположной стене. Здесь щетка ей больше не нужна, она дотягивается до потолка руками.

Комната втиснута в узкое пространство чердака под самой железной крышей. Потолок покатый, две противоположные стены – разной высоты. У внутренней стены без щетки до потолка не достать, зато у внешней приходится нагибаться, чтобы не удариться об него головой. С этим еще можно бы примириться, но гораздо хуже то, что с весны до середины осени в комнате невыносимо жарко и душно. Дом очень старый, говорят, он построен лет сто тому назад каким-то купцом для своей любовницы. Чердак был предназначен для сушки белья – строители позаботились о том, чтобы на железную крышу его падало как можно больше солнечных лучей и в чердачных помещениях воздух был сухим и раскаленным.

Тридцать пять лет тому назад какой-то студент, один из первых советских вузовцев – выходцев из деревни, набрел на этот чердак и жил там, пока учился. Потом комната переходила по наследству от одного студента к другому, студенческие поколения сменялись в ней. Жили одинокие, селились и семейные – с женами и детьми. Шестым поколением был отец Джабы, а сам Джаба – седьмым и последним. Отец ушел на войну и пропал без вести, а Нино так и осталась на чердаке вместе со своим единственным сыном.

– Джаба, вставай! – снова послышался голос матери. – Нет, тут что-то не так. Мальчишка, наверно, влюблен. Спрошу-ка его, в котором часу он вернулся вчера!

Джаба снова сдержал улыбку, снова приоткрыл глаза, выглянул в узкую щелку между веками. Мать стояла около увеличенного фотопортрета отца, голова ее приходилась вровень с головой мужа, казалось, они сняты вместе, плечом к плечу, оба одного роста. «Но отец был высокий», – мелькнуло в голове у Джабы. Он заметил на столе пачку сигарет. Потянуло закурить – но тогда «игре» с матерью пришел бы конец…

Семейный портрет распался надвое, одна половина его обернулась и встала перед другой. Нино достала из передника платок, провела им по коричневой рамке, вытерла стекло. Опустила руки, с минуту всматривалась в лицо мужа, потом вышла из комнаты. За дверью зазвенело ведро. «Сейчас она принесет воду и примется скрести пол», – подумал Джаба.

Он дотянулся до сигарет, закурил Дел сегодня – невпроворот. А в редакцию можно не торопиться.

…Лет четырнадцать было тогда Джабе, не больше. Соседка заметила его на улице среди подростков, дымивших папиросами, и тут же наябедничала Нино: дескать, ваш Джаба курит с какими-то уличными мальчишками. Джаба сперва только изумился, когда мать, едва он вошел в комнату, молча схватила его и больно отодрала за уши. Обычно Джаба, когда ему угрожала трепка, не давался, убегал, и мать не могла его догнать. Но на этот раз он и не пытался ускользнуть – должно быть, оттого, что не чувствовал за собой вины. И Нино, распалившись, основательно поколотила сына. Джаба всю ночь не мог успокоиться, он плакал – не столько от боли, сколько от обиды. «Я не курил, я только стоял возле тех ребят… Я стоял рядом, а они курили…» Но мать не верила ему, а поверила наговорам соседки. Наутро, когда мать обратилась к нему, Джаба опять не смог удержать слезы. Нино поняла наконец, что была неправа, вскипев, побежала вниз, к соседке, и хорошенько отругала сплетницу, из-за которой зря отшлепала мальчика. Соседка надулась, передернула плечами: «Хочешь, чтобы вырос разбойником? Что ж, нянчься с ним на здоровье!»

«Добро бы я в самом деле курил в тот раз с ребятами… После такой жестокой взбучки, пожалуй, в жизни не пристрастился бы к табаку! Но мать наказала меня незаслуженно – и я назло начал курить… чуть ли не-в том же году».

Нино жила в ту пору в вечном трепете: что, если мальчик, не чувствуя над собой твердой отцовской руки, собьется с пути? Ее обуревали всевозможные страхи и подозрения, воображение рисовало ей несуществующие опасности. Однажды утром – он был тогда в третьем или четвертом классе – мать растолкала Джабу, спавшего крепким сном. Объятая негодованием, стояла она над ним, держа в одной руке его короткие штаны, а в другой – две бумажные рублевки, выуженные из их кармана.

– Откуда у тебя деньги? – закричала она, шурша бумажками под самым носом у Джабы.

Каждый день, отправляя Джабу в школу, мать давала ему денег на завтрак, но он не всегда тратил полученную рублевку по назначению. Иной раз, пригласив с собой товарища, он отправлялся в кино, чтобы посмотреть во второй, а то и в третий раз понравившуюся ему картину. Он также любил бродить по просторным залам музеев. Хоть раз в неделю он взбегал на верхний этаж большого музея на проспекте Руставели и подолгу стоял перед витриной с чучелом тигра, убитого в окрестностях Тбилиси. Рядом на стене висела фотография крестьянина, который застрелил тигра, случайно наткнувшись на него в Мцхетских лесах. Этот тигр да еще восковое изображение революционера полонили воображение Джабы раз и навсегда. Восковая фигура находилась в другом музее. Революционер сидит в тюремной камере, на руках у него оковы, он смотрит на дверь, в которой вырублено узкое, забранное решеткой смотровое окошко. Джаба поднимался на цыпочки и, ухватившись обеими руками за решетку, заглядывал внутрь камеры. Тотчас же его пробирала дрожь: у воскового арестанта было такое выразительное лицо, такие живые глаза, что казалось, он сейчас заговорит, окликнет Джабу.

Однажды Джаба шел с отцом из школы домой. Вдруг он спросил: «Папа, отчего ты не стал революционером?» Отец засмеялся и потом всю дорогу посмеивался про себя. Вечером, когда Джаба уже был в постели и родители думали, что он спит, отец шепнул маме: дескать, вот какой вопрос задал мне Джаба – и снова засмеялся. Джаба не мог понять: чему папа радуется? А теперь он знает: отец впервые почувствовал тогда, что ребенка воспитывает уже не только семья, что вопрос, заданный ему сыном, родился не в домашних стенах, а принесен из внешнего мира. К тому же был в этом вопросе оттенок укора – заданный девятилетним мальчиком, он показался, наверно, отцу полным особого значения.

Это было раньше, когда отец еще не ушел на войну, а история с обнаруженными в кармане рублевками случилась позднее, уже после его гибели. Одну из этих рублевок Джаба нашел недалеко от своего дома, около кузницы. Другая была получена им от матери и не истрачена. После уроков он играл в мяч со старшеклассниками, вернулся поздно и, пообедав, сразу сел за уроки. А потом лег спать и заснул как убитый…

– Откуда у тебя эти деньги, говори!

Джаба протер глаза, посмотрел на свои штаны, потом на бумажки… И сразу понял, почему так рассержена мама.

– Я нашел рубль… На улице, около кузницы.

– А другой?

– Другой ты сама мне дала… Я не истратил… Хотел книгу купить.

– Врешь! Врешь и не краснеешь! – Мать уперла руки в бока. – Ну что мне с тобой теперь делать? Придется позвать милицию, чтобы тебя увели. Будешь сидеть в тюрьме и есть сухой хлеб. Нашел! Этакий счастливчик! Почему я никогда ничего не нахожу?

Мать в тот раз не тронула Джабу – верно, жалко стало: лежит, бедняга, в постели и убежать не может, и спрятаться некуда. К тому же она, должно быть, почувствовала, что Джаба говорит правду Иначе почему бы она сказал ему напоследок:

– Даже если увидишь, золото валяется на земле, – не подбирай! Даже золото, слышишь!

Тот год, по-видимому, был годом находок для Джабы. Не прошло и трех дней, как по пути в школу, в одной из аллей сада Коммунаров, он заметил валявшуюся на земле красную тридцатирублевку. Он уже было нагнулся за нею, как вдруг явственно услышал слова матери: «Даже если золото найдешь, не подбирай!» Джаба метнулся прочь от скомканной красной бумажки, словно от спящей змеи. Какой-то бородач, оказавшийся рядом, проследил за взглядом Джабы, увидел деньги, быстро подхватил их, посмотрел на мальчика с бессмысленной улыбкой и пошел дальше ускоренным шагом.

Вечером, когда Джаба рассказал об этом матери, та только развела руками.

– Ну и врунишка у меня растет, нечего сказать! Как ты, только запоминаешь все свои выдумки! Небось сам уже пугаешься, где правда и где ложь.

– Но я в самом деле нашел, мама, почему ты не веришь? Вспомнил, как ты мне наказывала; даже если золото найдешь, не подбирай, и послушался, не подобрал. А потом прошел какой-то человек и подхватил бумажку.

– Вранье, выдумки. Ты просто хочешь, чтобы я пожалела – почему у меня не отсох язык, когда я это сказала! Ведь так? Для того все и придумал?!

– Да. Так, – внезапно обиделся Джаба. – Я все выдумал. Хотел, чтобы ты пожалела.

– Угадала, значит? Ты меня не обманешь!

– Да, угадала, – Джаба надулся.

– Вот какой! Нашел деньги – и не взял! Так я и поверила! Да и кто это разбрасывает по садам тридцатирублевки?

– Никто не разбрасывает. Я же сказал – я все выдумал. Чтобы ты пожалела.

– Небось, если б правду говорил, сразу матерью бы поклялся!

– Мамой клянусь, все правда, и ничего я не выдумал! – вскричал Джаба в отчаянии.

– Гм… В саду, говоришь? – на этот раз уже неуверенно переспросила Нино. – Валялась, и ты не взял, да?

– Ну да, сказал же я тебе – какой-то прохожий подобрал…

– Ладно, я не буду на тебя сердиться, давай сюда твою находку, – внезапно сказала мама и невольно взглянула на карман Джабы. – Если ты в самом деле нашел… Чего я на тебя накинулась – ведь не украл же! Не подбери ты – взял бы кто-нибудь другой. Покажи деньги, может, они рваные и их нигде не примут…

– Что показать, мама?.. Я же сказал, что вспомнил твои слова и…

– Я не буду сердиться, давай их… Если ты в самом деле нашел, я сердиться не стану. Как раз хватит нам завтра на обед.

Джабе вдруг стало так жалко мать, что он едва сдержал слезы.

– Мама…

Больше он ничего не смог выговорить, но мать поняла, что все сказанное им – чистая правда.

– Ах ты, дурачок! Вот уж в самом деле дурачок! Что ж ты, неслух, именно в этот раз меня послушался?

Из-за двери послышались мягкие шаги. Джаба поспешно спрятал сигарету в горсти, свесил руку с кровати и закрыл глаза. Мать вошла, поставила ведро с водой на пол. Джаба ждал: вот сейчас звякнет, упав, дужка ведра. Но мать, видимо, так осторожно поставила ведро, что дужка не упала. Джаба почувствовал: мать смотрит на него. «Верно, дым просачивается у меня между пальцев», – подумал он.

– Чаду-то, как от сырых дров… Проснулся, так вставай!

– Ох!.. – простонал Джаба.

– Будешь охать, когда выставят из редакции.

– Ох, ох, мама!.. – Джаба старался стонать как можно жалобней.

– Что, что с тобой? – Нино замерла на месте.

– Сердце… Сердце бьется…

– Боже мой!.. Что мне делать?.. – Нино ударила себя по щеке и бросилась к кровати.

Джаба уткнулся в подушки, задыхаясь от смеха. С минуту он не мог выговорить ни слова.

– Я же сказал только, что сердце бьется… Да что тут такого – я же не мертвец…

Он вдруг сбросил одеяло, вскочил, подхватил мать и закружился с нею по комнате.

– Тише, сумасшедший, стукнусь об потолок! Перестань, а то мне дурно, слышишь? Сейчас же выпусти меня!

– Не выпущу! Я должен тебе отплатить.

– За что отплатить, негодник?

Джаба перестал кружиться. Он держал теперь мать на руках, как ребенка, и смотрел на нее сверху.

– Помнишь, как ты однажды прибила меня ни за что ни про что? Помнишь? Когда Валя наврала тебе, будто я курил, а ты сразу и поверила?

– Почему ты за хорошее не хочешь мне отплатить?

– А потом, в другой раз, помнишь, ты нашла у меня в кармане две рублевки и решила, что я их украл…

– А доброго ты от меня ничего не помнишь? Забыл, как я работала день и ночь…

– Все помню, только сначала расплачусь за все дурное, а там останется одно лишь хорошее.

– «Останется»… – передразнила его Нино. – Лучше бы ты с хорошего и начал!

– Вот и начинаю – с сегодняшнего дня. Так что готовься. За все дурное я уже расплатился с тобой сполна. – Джаба осторожно опустил мать на пол.

– Ну, а если начинаешь, то загляни сегодня в райисполком, может, уже вывесили списки.

– Сегодня не могу, сегодня у меня столько дела… – Джаба принялся за утреннюю зарядку: присел на корточки, распрямился. – Все равно списков еще не будет.

– А я надеялась – встретим Новый год в новой квартире.

– Получим, когда придет наша очередь. – Джаба снова присел и поднялся; он был только в майке и трусах.

– Загляни все же, дружок. – Нино перелила воду из ведра в корыто и прополоскала тряпку. – Неужели тебе не интересно, под каким мы номером в списке?

– Если успею, зайду. Только я уверен, что списки на будущий год еще не вывешены.

– С ног сбилась, бегая в этот жилотдел! – Нино нагнулась, провела мокрой тряпкой по полу.

Джаба выкатил из-под кровати двухкилограммовые гантели. На столике стояло старинное овальное зеркало. Проделывая упражнения, Джаба смотрел в него. Тяжесть гирь заставляла выступать новые, незнакомые мышцы на руках и на груди, и Джаба с любопытством следил за их игрой.

– Сегодня опять будем обедать у тети Нато, – сказала мама.

– Я, возможно, не сумею прийти. А ты ступай, а то испечешься здесь. Похоже, что опять будет жара. – Джаба шагнул к низкой стене и, поленившись положить на пол гантели, прикоснулся лбом к потолку. Ну прямо печка. И это с утра – что же будет днем! – Потом он глянул в окошко, пробитое в потолке: на горе Мтацминда сверкало белизной легкое здание станции фуникулера; казалось, оно посылает городу добавочные лучи.

Это окошко прорезали в потолке два года назад, а до того времени дневной свет не проникал в комнату. Если гасло электричество, приходилось зажигать чадящую керосиновую лампу. Чтобы пробить окно, нужно было получить разрешение. Нино хлопотала пять месяцев, добиваясь его. Окно изуродует фасад здания, нарушит его архитектурный облик; проем в крыше нарушит ее конструкцию, и крыша может обрушиться – каких только возражений не выдвигали в городском Совете. Потом пришла комиссия, изумилась – как можно жить в этом темном чердачном закутке? – и уже сама., без дальнейших просьб и напоминаний, прислала мастеров, которые впустили в комнату солнечный свет. А вскоре после того горсовет предложил райисполкому включить Нино Алавидзе в список граждан, остро нуждающихся в улучшении жилищных условий, тех, которые должны получить квартиру в первую очередь Однако прошло уже два года, а фамилия Алавидзе все кружилась, как в водовороте, в списке первоочередников и никак не могла прибиться к берегу..

Джаба перекинул через плечо полотенце и вышел в коридор, чтобы умыться.

Длинная, узкая комната имела две двери, расположенные по диагонали. Одна выходила на чердак, прямо под железную крышу. В знойные летние дни нельзя было прикоснуться снизу рукой к раскаленной жести. Нино наполняла водой ведра и кувшины и оставляла их здесь на весь день. К вечеру вода нагревалась настолько, что можно было вымыть ею голову или постирать белье. В темных углах между толстыми стропилами прямо на земляном полу, когда-то плотно убитом, а теперь разрыхленном, превратившемся в толстый слой пыли, были сложены штабелями книги и тетради живших здесь в разное время студентов: конспекты и учебники – руководства по политэкономии и математическому анализу, логике и акушерству, виноградарству и астрономии, – свернутые в трубки листы ватмана с начерченными на них тушью деталями машин и разрезами деривационных туннелей… И все это было густо затянуто тонкой, слежавшейся пылью…

Какое-то странное, необъяснимое любопытство притягивало Джабу к этой свалке отбросов интеллектуального труда. Вооружившись карманным электрическим фонарем, он выходил на чердак и рассматривал кучи запыленных книг и толстых тетрадей, осветив их точно внезапно пробившимся через щель солнечным лучом. Его удивляло – как могли хозяева так безжалостно, так равнодушно выбросить эти конспекты, которые они составляли в течение долгих лет и над которыми проводили бессонные ночи накануне экзаменов? С этими записями ведь была связана каждая минута студенческой жизни, в них отражались каждый пропущенный час занятий, любое впечатление от лекций – невнимательно прослушанной, или неинтересной, или, напротив, оставившей яркий след.

В прошлом году чердак обследовал представитель пожарной охраны, явившийся в сопровождении управляющего домом. Они обшарили все вокруг, заглянули во все углы. «Гм!» – хмыкал представитель пожарной охраны, качал задумчиво головой, зажигал спичку за спичкой, осматривал закоулки один за другим и все повторял: «Гм!» Потом отряхнул брюки, вернулся в комнату и пригрозил матери: «Если через неделю весь этот мусор будет еще не убран, то не обессудьте, оштрафую!»

Джабе показалось тогда, что у него собираются отнять целый мир, полный всевозможных тайн. Ведь с этими книгами и тетрадями уйдет, потеряется навеки много такого, чего никто никогда уже не узнает! Похожее чувство испытал он, когда отец пропал без вести и мама, получив извещение, решила продать деревенский дом с усадьбой. Джабе казалось, что у него отняли самое дорогое – мир его детства, подаренный ему добрым и красивым, высоким человеком со светлыми усами.

– Большой штраф? – спросил Джаба пожарника.

– Когда наложим, узнаете, – усмехнулся тот.

– Ну, а все-таки?

– Вы что, не собираетесь выносить этот мусор?

– Нет! – сказал Джаба.

– А если будет пожар, хоть тогда вынесете?

– Тогда постараемся, – рассердился Джаба.

– Послушай, да ты что, огнепоклонник? – Изменили нервы и представителю пожарной охраны.

С тех пор пожарник больше не приходил к ним, но мать запомнила его предостережение. Опасаясь возможного пожара, она понемногу расчищала чердак, но отобранные ею книги и тетради, прежде чем миновать крутую круглую лестницу, прежде чем очутиться в дворовом сорном ящике, должны были пройти таможенный досмотр у Джабы, и, как правило, Джаба оставлял дома едва ли не половину. Нино считала большой удачей, если ей удавалось вынести связку книг, ускользнув от бдительного ока Джабы.

Сегодня все шло обычным чередом. Нино наполнила книгами большой фанерный ящик, осторожно прошла мимо сына и не без легкого волнения стала спускаться по лестнице.

– Мама! Куда ты несешь этот ящик, мама?! – Джаба швырнул полотенце на перила и пустился за Нино вприпрыжку, так что железная спиральная лестница вся затряслась.

– Вместо того чтобы помочь, ты еще со мной споришь! – опередила Нино его упрек.

– Отчего же не помочь, помогу. Но я ведь просил тебя, мама, не выбрасывать книг, не показав мне! – Джаба ухватился обеими руками за ящик, – Ну и набила!

Он спустился по лестнице, прошел по тускло освещенному электричеством широкому коридору и повернул налево. Чтобы дойти до мусорного ящика, надо было пересечь весь двор. Джаба двигался быстрыми, короткими шагами, то и дело поглядывая в сторону улицы – он был гол выше пояса и боялся, как бы его не увидели с проходящего трамвая. Наконец он опрокинул фанерный ящик и высыпал книги на землю.

Ни одной книги, ни даже клочка бумаги он не смог выбросить! Фанерный ящик наполнился снова – Джабе показалось даже, что книг стало больше, он с трудом запихал их обратно.

Когда Джаба вернулся в комнату с полным ящиком, Нино не смогла удержаться и расхохоталась. Она расплескала поднесенный ко рту чай и едва сумела поставить стакан на блюдце; она просто задыхалась от смеха. Джаба тоже смеялся, хоть и немного деланно. Он с любовью смотрел на мать, веселому, заразительному смеху которой, казалось, вторила вся комната. Звенели стаканы и тарелки на столе, ржали шкафы, гоготала тахта, гудело пианино, стены деликатно улыбались.

«Услышишь, как она хохочет, скажешь – семнадцатилетняя девушка, – подумал Джаба. – Ах, если бы я мог всегда только смешить маму».

Джаба отнес ящик обратно на чердак. Вдруг он заметил большую книгу в синей картонной обложке. Почему-то до сих пор он не обратил на нее внимания. Джаба взял книгу в руки и прочел на переплете:

«Тбилисская 206-я средняя школа. Класс 10-б. 1942/43 учебный год».

«Классный журнал! Откуда он взялся здесь, на нашем чердаке?»

Джаба перелистал пожелтелые, пересохшие страницы, обведенные по краю черной каемкой въевшейся пыли.

«Абашидзе Нана.

Болквадзе Тариэл.

Бендукидзе Гайоз.

Гветадзе Тамаз.

Горделадзе Мзия…» – пробежал он глазами список учащихся.

Поперек страниц, вверху, были выписаны вертикальными строчками названия предметов, под каждым из них – дата и урок на тот день:

«9 сентября.

Военное дело – сборка и разборка винтовки.

Химия – люизит…

Русский язык – «Стихи о советском паспорте».

История – Отечественная война 1812 года».

«Сорок второй год… мне тогда минуло десять лет. Папа уже был на фронте».

Джаба перелистал журнал: на одной странице ему попалась запись:

«Ввиду отсутствия света контрольная письменная работа не состоялась».

Почерк красивый, твердый, буквы четкие. Запись была сделана, вероятно, преподавателем грузинского языка. Джаба прекрасно помнил те годы – затемнение, гул самолетов, кружащих над, Тбилиси, лучи прожекторов, перекрещивающиеся в небе… Вот еще запись:

«Химия – ввиду отсутствия освещения урок не состоялся».

«Должно быть, этот 10-б занимался в третью смену. Ну да, ведь во многих школах тогда были размещены госпитали!»

Внезапно Джаба почувствовал острый голод. Он бросил взгляд на стол. И не будь стол в эту минуту накрыт для чаепития, долго еще мучил бы Джабу этот голод-воспоминание.

…На большой перемене детям раздавали по два куска черного хлеба – тонких, почти прозрачных. Дети даже придумали такую игру: подносили к глазам эти куски хлеба, точно цветные стекла, и смотрели сквозь них на солнце. Смеху было! Джаба удивлялся тому, что учитель арифметики, самый строгий из всех наказывал детей за эту шалость больше, чем за незна ние урока. Он становился бледным как мел, голос не повиновался ему, и он рукой показывал провинившемуся ученику, чтобы тот вышел из класса. Прошел месяц-другой, и дети в самом деле оставили эту «игру». Впрочем, они уже не успевали донести кусочек хлеба до глаз…

Джаба торопился, но этот истрепанный классный журнал со страницами, тронутыми ржавчиной времени, не отпускал его, как бы обещая открыть что-то тайное и захватывающе интересное… Казалось, вот он перевернет какую-то заветную страницу и вдруг увидит перед собой не список учеников, а сам класс 10-6 в полном составе, не фамилии глянут с листа, а живые незнакомые глаза… Вот какой-то Шишниашвили Арчил целую неделю не приходил в школу «Нет. Нет. Нет», – записано подряд против его фамилии. Возможно, ученик заболел. Но вот он пропустил и следующую неделю, опять: «Нет. Нет. Нет». А дальше… Дальше его фамилии вовсе не видно.

Джаба еще раз провел пальцем вдоль списка… Нет, Шишниашвили в списке больше не значился. Исключен за непосещение? Но если он был болен?

Может быть, он умер?

– Джаба, чай остыл! – послышался голос матери.

– Мама, ты этот ящик не трогай, прошу тебя.

– Ладно, только и ты зато исполни мою просьбу. Зайди в райисполком, ведь с утра до вечера мотаешься по городу!