Текст книги "Право на выбор (СИ)"

Автор книги: Джулия Рут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

4-1

– Подержи вот здесь.

– Держу.

Я сама себе напоминаю рыбу – разве что пузыри не пускаю, а так вылитая – молчаливо таращу глаза, как двое мужчин, вчера разворотившие пол дома, сейчас его ремонтируют. Собирают стол, подгоняя грубые бруски друг к другу.

Это что же… договорились-таки?

Первым меня замечает Раш’ар – неловко вскидывается, явно хочет что-то сказать, даже делает вдох – а потом отворачивается. Мар глаза не отводит – стремительно пересекая комнату, оказывается рядом за один неполный вдох – и торопливо обводит плечи руками, словно проверяет, все ли на месте.

– Ты как? В порядке? Болит что-нибудь?

– Да... в смысле, нет, не болит...

Он выдыхает явно облегченно, но тяжесть из рук и взгляда не уходит.

– Прости за вчерашнее. Это больше не повторится.

– Да… прости… – явно через силу отзывается Раш’ар, так на меня и не взглянув.

Ладно… ладно, я поняла…

– Главное не повторяйте такое снова. Я не хочу больше вас разнимать. Двух раз достаточно, – я выверяю долю металла в голосе и, кажется, мне это удается.

– Клянусь светом над твоей головой, – отвечает Мар явно чем-то ритуальным, на одном дыхании, а потом добавляет резче, оглянувшись. – И он тоже.

Раш’ар не смотрит в нашу сторону очень долго, а потом все же оборачивается. Вид у него – как у побитой собаки. Даже странно и неуютно делается – он всегда такой шумный и агрессивный, а тут словно дышит сквозь сломанные ребра. Может, и правда сломанные?..

– Вы сильно покалечились?.. Врач не нужен?

Мар только отмахивается. Какой врач после легкой потасовки? Я смотрю со скепсисом, но от комментария удерживаюсь – то же мне, легкая потасовка, после которой надо мебель новую ставить…

– Подожди, мы скоро закончим.

Минут двадцать я сижу с ногами на уцелевшем кухонном стуле и наблюдаю за турами с беспокойным облегчением. Слишком все просто. Слишком легко далось лично мне это их перемирие, я всего-то один раз устроила сцену… так легко не бывает… какой-то подвох обязательно есть… где-то явно закололи барашка, только меня не позвали собирать жертвенную кровь.

– Крепления где?

– В той коробке.

Они… и правда разговаривают. Как посторонние, но разговаривают… Раш’ар не смотрит на меня, он и раньше почти не смотрел, но теперь его избегание сменило градус, сменило полюс – с напряженно-жаркого на болезненно-замкнутое. Кажется, вот наш барашек…

Знать бы еще, сколько крови он пролил… и будет ли еще проливать?..

Чувство вины – иррациональное и никому не нужное – кусает краешек мозга, пуская свой тухлый привкус. Я не хотела этого. Я не хотела… чтобы вот так все складывалось… но может… может если бы… хватит. Только голову себе заморочу… а ей много не надо, этой моей голове. Как долго хватит эффекта от тех процедур на станции? Не начну ли я… снова?.. Шерша говорила – эффект стойкий, должно хватить до конца жизни, но черт его знает… Вчера вон за стекло схватилась… будто каждый день это делаю…

Чтобы не путаться под ногами, я скрываюсь наверху – и со скуки листаю и перечитываю все, что сохраняла в закладках до лучшего момента. Внизу снова тишина, но она не так давит, как раньше. Кто-то чем-то шуршит, скребет… стены латают, судя по всему… как дикие кабаны, честное слово, так посбивали углы… ну, дай бог, чтобы эта их клятва что-то да значила.

Иначе я и правда не знаю, что с ними делать.

Ближе к ночи я оставляю дверь в спальню открытой – и после душа застаю там Мара. Мне неловко и стыдно, ведь я оставила его вчера ночевать внизу… хотя это его дом, вообще-то… так что я переминаюсь с ноги на ногу, ищу что сказать, когда внизу раздается хлопок входной двери.

– Раш’ар?..

– Он будет спать у себя.

– У себя?..

– Да… его дом тут недалеко.

– Я…ясно.

Я хочу спросить: о чем вы договорились, что ты ему сказал, а Мар явно что-то такое ему сказал, раз тот без споров и ссор решил уйти на ночь из дома… Я хочу – но вместо этого молча забиваюсь под одеяло и клубочусь: у меня все-таки начались критические дни, и тело содрогается от легкого озноба и спазмов.

Мар гасит свет и ложится рядом, прижимая мою спину к своей груди.

– Нездоровится? – спрашивает он спустя минуту, легкая тревога сквозит в голосе.

– Ну так… по-женски…

– Понял. Хочешь горячего?

Хочу горячего тебя, но мне нельзя.

– Нет, спасибо.

– Ладно. Тогда засыпай.

Заснешь тут… вопросы роятся в голове, я изо всех сил прижимаю их повседневными мыслями: что приготовить на завтрак, где тут пополнить запас средств гигиены, не забыть отнести Гриде пустую бутылку из-под домашнего сока, которым она неделю тому нас угостила… Отогреваясь, я понемногу расслабляюсь, гул мыслей в голове становится невнятным… тихим… пока не исчезает совсем…

4-2

Сплю я некрепко – просыпаюсь несколько раз среди ночи, с трудом забираясь потом обратно в вязкий полусон. Под утро Мар уходит, постель быстро остывает, и зябкая пустота за спиной будит меня окончательно. Раздавшиеся внизу голоса – на грани слышимого. Но я их слышу, замирая и не дыша.

– ... Как она?

– Говори тише. Спит.

– …говорила что-нибудь?

– Нет. Сам спрашивай.

– ...

– Тебе сколько лет?

– Ладно… забудь… запах…

– Женское… это нормально.

– ...Жутко. Принесу вечером…

– Давай…

– Мар...

– Что?

Тишина звенит так долго, что от нее закладывает уши. Может, вышли? или поняли, что я не сплю?.. пока я решаюсь на вдох, снизу доносится непривычное, искаженное, странное…

– Шер’тарнам, Маршаллех.

И снова пауза – совсем другая, живая, напряженная – колотится биением сильных сердец…

– ...и ты прости меня, Раш’ар.

Меня пронзает изнутри – неведомой силы облегчение затапливает внутренности раскаленным, искристым… больше я не слышу ничего, даже говори они над ухом, ничего бы и не услышала…

Может теперь… все-таки что-то наладится?..

…

Я убеждаюсь в этом еще раз – наутро, когда тихий Раш’ар приходит и молча садится за стол – а Мар не встает и не уходит. Напряженная тишина забивает горло и есть становится решительно невозможно. Я с трудом проталкиваю по пищеводу кусочек хлеба, молясь не подавиться, и быстрее чем нужно вскакиваю за еще одной тарелкой. Для туров сесть за один стол и разделить трапезу до сих пор имеет особое значение. Я доверю тебе – и я отвечаю доверием. Все это время они ни разу не ели не то что за одним столом – в одной комнате даже.

– Жарко сегодня, да? – брякаю я от переполняющих меня неловкости, радости и волнения. Раш кивает, но молчит, Мар подхватывает: да, действительно. Обещают еще большее потепление, к празднику Отчего огня будет самая жара – а потом она пойдет на спад.

– Отчего огня?

– Конец лета, перед сбором урожая. Мы просим благословения Великого Тура на жатву, а Миршельнасс молим на мягкую зиму.

– То есть праздник больше религиозный?

– Больше да, но гуляния вполне себе мирские.

Я делаю мысленную пометку – почитать о празднике на досуге.

– А у вас были какие-то традиции в семьях на этот праздник?

– Ну, у меня особо не было… Отец водил на гуляния, покупал сладости… дом обычно украшают женщины, а их, сама знаешь, не очень у нас много…

– Ясно… – я вдыхаю больше чем нужно, беру паузу больше чем нужно. – Раш… а у тебя?..

Тур, до этого сидевший почти не поднимая глаз, вскидывает на меня их с удивлением – как будто пропустил весь разговор мимо ушей и теперь пытается понять, что от него требуется.

– А… ну… мама вешала звонари… и плела ракум к празднику…

– Ты рос с матерью? – удивляюсь я невольно и тут же жалею о вопросе: лицо тура становится блеклым и невыразительным.

– До пяти лет. Потом ее не стало.

– Мне жаль. Извини.

Он делает вялый жест рукой, Мар следит за ним пристально – и я не до конца понимаю его взгляд. Напряжение и… сочувствие?..

– Ты не обязана следовать традициям наших семей, – говорит он спустя тяжелую паузу, когда я от тоскливого стыда уже покрываюсь пятнами. – Ты можешь придумать что-то свое… или не придумывать вовсе.

– Хорошо… хорошо я… я подумаю. Раш, правда, мне жаль. Еще раз извини.

Он улыбается – тенью той улыбки, что растягивала его лицо и делала похожим на волчье. Но в этой улыбке тепла больше, чем я ощущала от него за все это время.

– Ничего. Это было очень давно.

…

– Выглядишь лучше.

– ... спасибо.

Не знай я Гриду достаточно хорошо, решила бы: издевается. Не могу я хорошо выглядеть на третий день цикла. Но Грида имеет в виду другое, уйримы в принципе внешность воспринимают сквозь призму энергетического фона. Один и тот же человек для них может выглядеть абсолютно по-разному в разные дни. Узнавать же они привыкают по совокупности других признаков: вибрация голоса, поступь шагов, манера речи и другие, не очень мне ясные…

– Скажи, на праздник Отчего огня плетут особенные ракум?

Она понимающе подхватывает смену темы.

– Не обязательно. Их делают по своему усмотрению – на удачу, на крепкое здоровье, на долголетие… просто на праздник их приносят в храмы, и там жрецы освящают их. Так обычное украшение становится оберегом.

Мысль, поселившаяся в моей голове пару дней назад, только крепнет.

– А можешь показать… как сплести такие? На крепкое здоровье и долголетие?

– Конечно, – улыбается она. – Я плела такие своему мужу.

…Получается у меня разумеется не сразу – далеко не с первого, не с десятого даже раза, но уйримка не выказывает и намека на нетерпение. Она раз за разом показывает, как вывернуть пальцы – иногда мне кажется, что проще их сломать – чтобы плетение начало складываться в правильный узор. Надеюсь, я донесу нужные движения в памяти хотя бы до дома… К счастью, донесла – и сидела весь вечер крючком, высунув язык от натуги.

– Может, передохнешь?

– Ага… да… сейчас…

Свет перед глазами уже бликами идет, но у меня только начало складываться как-то само, без особых усилий…

– Ты так глазам навредишь. Давай-ка…

– Ну еще пару минут…

– Пару минут было полчаса назад.

– Ох, ладно…

…Иногда Мар ведет себя как родитель – это не то чтобы злит, скорее вызывает недоумение. Нормально ли такое?.. ааа, как будто у меня хватает опыта, чтобы судить об этом… как будто опыт моих прежних недоотношений вообще применим к отношениям нынешним… я обращаюсь внутрь себя – и не вижу раздражения в ответ на его чрезмерную заботу, скорее… неловкость…

Я задираю на него голову – стоит надо мной, хмурится… обычно ровное лицо подсвечено легким беспокойством… я все лучше и лучше распознаю самые малые перемены в нем… излом бровей, поджатые губы… я срисовываю малейшие колебания на морской глади, что могут предвещать шторм… или его окончание…

– Спускайся, я приготовил ужин.

– Мар, я бы сама…

Он улыбается уголками губ и проводит рукой по волосам – еще влажным после душа.

– Спускайся.

4-3

– Мар?..

– Ммм?

– А можно вопрос?

– Конечно.

– А что... что случилось с мамой Раш'ара?

В темноте постели такие вопросы задавать легче – да и отвечать на них наверное тоже… я начинаю сомневаться в этом, когда Мар в ответ тяжело и долго молчит. Может, и правда не стоило?..

– Преждевременные роды. Спасти не удалось ни ее, ни малыша... Раш хоть и маленький тогда был, но очень хорошо это помнит. Его отец не пережил эту потерю...

От сочувствия, которое невозможно выказать, у меня сводит гортань.

– Она была его...

– Да. Она была его Шер-аланах. Он умер спустя восемь дней после похорон. Мы уже тогда тоже здесь жили... ну и как-то само собой получилось, что стали присматривать за ним. У него… всегда был слишком длинный язык. И однажды он здорово влип. Старшим не нравятся мелкие болтуны, преподать такому урок – милое дело. Я вступился, когда они перегнули палку. Как-то с тех пор и потянулось… Он заноза в заднице, я знаю… но он… не плохой.

Не плохой, да?.. Может, и правда, не знаю... я ведь даже не пыталась узнать его, все время закрывала глаза и уши – не вижу, не слышу, отойди от меня... нормально ли это, правильно ли? Не знаю, не знаю... что чувствовать, как чувствовать и к кому... я не была в таких отношениях ни разу, как понять, что хорошо, а что плохо, на что опереться, на какие принципы и устои? Я знаю только, что мне страшно жаль малыша, потерявшего всю семью; одна мысль об этом смягчает сердце, вымывает из него обиду и злость на двухметрового придурка, который заставил меня... так, ладно. Хватит. Хватит, голова сейчас треснет, а такие вещи для меня всегда плохо кончаются, если слишком много думать, то даже понятное станет снова неясным. Прежде, чем меня накроет тревога от перегрузки, лучше сосредоточиться на том, что рядом… на том, кто рядом.

Я прижимаюсь ближе – с тех пор, как мы дома ночуем одни, кажется естественной близость… но ее все не было. Унося из дома свое зримое присутствие, Раш словно оставлял в нем незримое – и оно давило куда сильнее. Черт знает что такое… теперь, когда его нет дома, когда он молчит и не попадается на глаза… какого черта я вообще начала его замечать теперь, когда он делает все, чтобы стать незаметным?..

Я отчаянно хочу отвлечься от этих мыслей – и кладу руку на грудь лежащего рядом тура. Биение сердец действует гипнотически, жар прогревает кости, кипятит кровь, и она обжигает сосуды. Кожа у тура шершавая, она слегка царапает… весь он шершавый, жесткий, и касания искры высекают под кожей, они поглощаются ладонью с нарастающей жадностью… я вожу рукой по его груди, и движения все меньше похожи на те, что я действительно хотела бы делать, я вожу рукой по его груди, пока из нее не доносится клокочущий, низкий звук.

– ...Не надо?

Вместо ответа он накрывает мою руку своей – и вжимает плотнее. Огонек внутри хлопает лепестками-искрами, словно в ладоши, разгораясь ярче. Даже если сегодня он снова… не захочет пойти дальше рук… даже если так… мне бы хоть что-то… хоть как-то… ощутить его снова… все тело – клейкое, липкое – оно льнет, разогреваясь и становясь тягучим и вязким, как мед. В груди – угли, тлеющие колючим теплом. В груди жадное, многорукое…

Я забираюсь к ему на живот прежде, чем успеваю смутиться или испугаться. Мгновенно сжавшиеся на бедрах ладони тяжестью своей скользят выше, охватывают талию, сдавливают ее и давлением своим смыкают тела до предела. Я не вижу в темноте глаза его – но я знаю, как он смотрит. Я слышу, как он дышит. Я знаю, чего он хочет.

И знаю, чего хочу сама.

Ближе… теснее… остатки одежды плавятся и тают под дрожащими пальцами… моими или его?... натянутые нервы стягивают губы и склеивают языки вязкой ниточкой слюны… от них жар катится по позвоночнику ниже, чтобы объять ребра, объять тело, и оно не тело уже – океан; и в океане этого огня – голодное чудовище, которое хочет только поглощать.

Шершавая кожа подо мной уже вся влажная, мощная шея под пальцами лопается от пульса. Я с трудом разрываю поцелуй, больше похожий на пожирание, тяжелые руки протестующе сжимаются.

– Мар… я хочу… помоги мне…

– Что?.. что ты хочешь…

Я чуть соскальзываю с его живота ниже… еще ниже… когда воспаленной промежности касается его жар и твердость, беспорядочные спазмы выжимают стон из стиснутого горла. Хочу… сейчас… если не сделаю…

– Поддержи меня… чтобы не упала… просто подержи… ноги…

Что я несу, господи?.. несуразица… чушь какая-то… как вообще ее можно понять?..

Он понимает – и когда я приподнимаюсь, сжимает мои бедра так крепко, словно в них и в самом деле нет ни мышц, ни костей, и сами себя они держать не могут. Страшно… страшно… я что, и правда это попробую?... господи… держать надо не только ноги, всю меня надо держать, от этой дрожи, от страха и предвкушения я сейчас вся просто развалюсь на куски… лицо пылает так, что я благословляю темноту, руки подрагивают, и тур подо мной чуть слышно сипит сквозь зубы, когда пальцы мои скользят по его раскаленной плоти… я столько раз представляла, как сделаю это… столько раз, что теперь голова пустая и легкая-легкая… Я помню чувство наполненности, даже не так – забитости… помню боль, жжение, мне бы страх испытывать… но я помню еще кое-что… чувство, на миг мелькнувшее за пределами боли… на миг, прежде чем боль взорвалась в теле и пожрала все… я хочу… испытать его снова…

Я выдыхаю в унисон с Маром, когда под давлением ладони мы соприкасаемся – кожа к коже, жар к жару. Когда под давлением он наконец оказывается внутри – совсем неглубоко, но разрывая по ощущениям, неглубоко – но достаточно, чтобы в меня проникло то… что в изобилии течет сейчас по ладони… хорошо, что он держит меня… как хорошо, что он держит, потому что все плывет, все искажается, все тает… перед глазами мрак и многоцветные огни… а внутри меня…

А внутри меня рождается сверхновая.

Вдох-выдох… вдох-выдох… дыхание выравнивается, подстраивается под одному телу известный ритм… выдох… ниже… вдох… выше… выдох – ниже, ниже… сипит и хрипит подо мной, звуки резонируют с теми, что доносятся изнутри… глубоко… полно… так страшно и так… так… Бесподобная беспомощность накатывает на тело откуда-то из глубины, сковывая своей сладкой слабостью, чуть покалывая тело изнутри и снаружи, везде и сразу…

Еще… нужно еще… спазм внутри слабеет… мышцы растекаются, расползаются, как желе на солнцепеке… я и не думала, что могу так… о боже… еще… да… еще чуть глубже… сколько там? так мало… мало, слишком мало… я приподнимаюсь и опускаются еще чуть ниже… вот так… и еще раз… и еще… смешивается смазка, моя и его, но его больше, намного больше… она наполняет меня внутри, она вытекает из меня, рождая стыдные, влажные звуки от каждого движения… и каждое движение требует за собой следующее, словно если я остановлюсь… если прекращу…

Ладони, сжимающие и удерживающие мои бедра, не дающие мне упасть, эти ладони, горячие настолько, что наверное будут ожоги – черт с этими ожогами и черт с этими ногами, мне хорошо, мне очень хорошо, с каждой секундой это хорошо становится все больше, все больше меня самой – эти ладони внезапно тянут меня вверх и внутри остается лишь обидно холодная пустота.

Я не успеваю возмутиться – если вообще способна на возмущение – когда Мар подтягивается вместе со мной на постели выше, откидывается на стену и роняет меня себе на грудь. О да, так намного лучше, так… о боже… он внутри, он снова внутри… уже не больно, совсем не больно, господи, как это вообще возможно… он распирает изнутри так сильно, что меня наизнанку должно уже выворачивать, но… мне так хорошо… так хорошо от одного его присутствия во мне, от его жаркой твердости, исходящей обжигающей влажностью. А потом он подается бедрами вверх, вжимаясь в меня еще туже, еще плотнее.

– ...!

…Перед моими глазами – вспыхивают и гаснут мириады огней Вселенной. Внутри движется, пока еще медленно… но ускоряясь с каждым движением… движется… натирая бугорками сразу все и везде… погружаясь ровно настолько, чтобы достать до самой глубины, растянуть ее ровно настолько, чтобы до краев, но не на разрыв… быстрее… еще быстрее… о боже… куда еще быстрее… хрипит и рычит, давит предплечьями на спину, она сейчас переломится, переломится спина, дышать не могу, дышать не нужно, горячо-горячо-горячо, еще горячее, еще быстрее, сейчас, вот, да, здесь, вот так, еще еще еще еще…

Скручивает и ломает, выворачивая наизнанку, а внутри лопается, разливается, вибрирует вокруг и всюду, словно земля под нами тоже наизнанку выворачивается… я слышу голос – свой, Мара, чей, не могу понять, не могу распознать в месиве мыслей и ощущений границы тела его и моего, словно он жаром своим спаялся со мной, словно вливаясь в меня, он сросся со мной, словно…

Он все вибрирует во мне, наполняя еще большим количеством жидкости, она течет и все никак не останавливается… его так много во мне, он словно стал еще больше… так, что несмотря на действие его смазки, явно анестезирующее, мне становится больно… я не выдаю ни словом, ни стоном, ни единым вдохом, я принимаю до тех пор, пока вибрация в нем не стихает… пока меня саму от этой крупной дрожи не скручивает еще раз – эхом того разрывного чувства, что до сих пор сотрясает тело.

Когда Мар наконец разжимает руки на моей спине, когда внутри – снова пустота, которая всегда будет помнить наполненность, я опираюсь на желейные ладони и приподнимаюсь. Я ищу его лицо и нахожу губы – сухие и горячие, они по-прежнему жадные – но эта новая жадность. Это жадность уже познавшего насыщение.

– Хорошо? Все хорошо?

– ...это я должен спрашивать…

Его голос – словно из-под земли, густой, глубокий, гулкий… его ладони неторопливо собирают остатки сотрясающей меня дрожи... Уже не обжигающий жар – мягкое тепло сосредотачивается, собирается в склейке между нашими телами, оно зыбкое, оно тает, его так хочется удержать… я прячу лицо у него на груди, вбирая в себя это тепло и запах… завтра я буду носить его на своем теле, даже после душа он сохраняется… Я убеждаюсь в этом, когда обессиленную, Мар укладывает меня после ванны в постель и сам идет мыться. Украдкой – хотя никто меня не видит – я принюхиваюсь и слышу остатки того самого запаха, что сводит меня с ума… в прямом смысле ведь сводит, у меня натурально слетают тормоза, когда Мар возбуждается… Запоздалое беспокойство едко впивается в размягченный мозг: а что если это своего рода наркотик? Что если я сейчас подсяду на него, хуже зависимости ведь не придумаешь…

– Мар? – подаю голос практически сразу, как тур укладывается, подтягивает меня к себе и начинает легонько поглаживать по спине.

– Да?..

– Хотела спросить… эм… эти твои выделения… они как-то на меня действуют… это странно, но…

– Я знал, что ты спросишь, – его руки на моей спине не сбиваются с ритма. – Это действительно задумка природы. Мой вид… мы, как ты успела заметить, довольно крупные… и после того, как собственных женщин на Тавросе не осталось, выживали лишь те, кто мог обеспечить комфорт партнерше во время близости… а партнерши были самые разные, вот и выработался такой… универсальный вариант.

– Это… это же не наркотик? Зависимости он не вызовет?

– Нет, не волнуйся. Это скорее что-то по типу афродизиака с обезболивающим… трудно объяснить, я не доктор…

– И он на всех действует одинаково?

– Практически, с учетом биологических особенностей.

– То есть… гипотетически… если другая женская особь…

– Если такое вдруг случится, то да, она тоже будет испытывать возбуждение.

Струится в груди ядовитый холодок – я не хочу думать, не хочу, но уже думаю… а что если… другая женщина…

Мар перестает гладить – и вместо этого тянет, практически укладывая себе на грудь. Голос его звучит тихо и очень серьезно.

– Ты моя Шер-аланах. Другой женщины у меня не будет и быть не может.

– А…

– До тебя были. Ты не первая. Но ты последняя.

Он говорит это так спокойно, так размеренно и ровно, словно живет с этими мыслями уже очень долго… Словно давным-давно принял, что незнакомка с далекой планеты – его единственная женщина на остаток жизни… а ведь она могла быть какой угодно… я конечно то еще чудище лесное, но характер у меня относительно сносный… а ведь могла быть… Ладно. Черт с ним.

Я обнимаю тура – рук не хватает, ноги бы подключить, да не шевелятся, желейные… я прижимаюсь к его груди, залезть бы под кожу, но кажется… кажется, в этом нет нужды.

Кажется, я и так уже там.

…Это была не первая наша близость – но она явно что-то изменила. Что-то не очень явное для меня, но очевидное для всех остальных. Раш на утро не проронил ни слова, но чернота, обвившая его шею, была громче любых слов. Грида улыбнулась и предложила мне по-особенному заплести волосы – “как взрослой”. Я хотела сначала отказаться, а потом подумала – и так ведь всем все становится ясно каким-то неведомым образом – и позволила уйримке заплести от виска вниз тонкую косичку с нитью красного цвета.

– Одна коса – один муж.

– У меня ведь два… как бы…

– Второй еще не муж. Потом заплетем и вторую.

– Не уверена, что будет такое потом.

Грида улыбается в отражении. В ее косе лента синего цвета – уйримка уже вышла из детородного возраста.

– У нас говорят, что сердце подобно океану. Только утонув, познаешь всю его глубину.

– Хорошо у вас говорят.

Женщина снова улыбается.

– Хар’мунра. Так называется эта прическа. Запомнила?

– Хар’мунра. Запомнила.

– Отлично. А теперь давай разберем ее написание…