Текст книги "Право на выбор (СИ)"

Автор книги: Джулия Рут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

4-4

– Шин’камрин… шин’камрун… шин’камран…

– Шин’камраан. Последний слог долгий.

Я вздрагиваю.

– А… Спасибо.

Раш’ар молча кивает и возвращает взгляд к своему планшету. Когда он вообще вернулся?.. Я нарезала овощи к ужину и параллельно повторяла глагольные формы, так что в принципе неудивительно, что не расслышала хлопок входной двери…

Мара еще нет, и эхо прежней неловкости и напряжения отнимает проворность рук. Раш ведет себя смирно, практически беззвучно… он просто есть рядом, как тень прежнего своего присутствия, громкого и раздражающего… как оказалось, я даже немного привыкла к этому раздражению, а иначе с чего бы мне так пусто и так… стыдно?..

Это не моя вина. Это не моя вина, что он ощутил во мне Шер-аланах, не моя вина, что его вены чернеют каждый раз, когда он меня видит, это не моя вина…

Пиликает дверь; на этот раз я не упускаю звук, поспешно иду на него встречать Мара, и по лицу его сразу понимаю: что-то случилось, что-то нехорошее – потому что оно совсем ничего не выражает.

– Мар?..

Он тяжело вздыхает, колет глаза усталая улыбка.

– Не волнуйся. Сейчас расскажу.

– ..Ладно.

Раш беззвучной тенью поднимается и следует за мной на кухонный остров, помогает накрывать на стол… делая избегание близости явным, но не нарочитым, он все время где-то рядом. За столом он почти всегда молчит, но никогда не уходит первым, всегда встает после Мара… Что же он все-таки ему сказал… какое такое чудо так вправило ему мозги, что теперь иногда кажется – лучше бы немного выправило обратно…

Ужин проходит в тишине – я глотаю почти не жуя от беспокойства и выжидательно смотрю на тура; тот наконец поднимает глаза, почему-то долго и очень внимательно смотрит на Раша… а потом говорит:

– По делу о нападении на корабль миртош будет слушание. Через три дня. Меня вызывают в качестве свидетеля для дачи показаний.

Ох.

– Это… надолго?

Снова внимательный взгляд на Раш'ара – тот не отвечает на него, смотрит прямо перед собой, беззвучный и как будто безжизненный… но я хорошо научилась отличать маски от лиц.

– На неделю минимум… пока доберусь до Миртоса, пока слушание, пока обратно… если за одно заседание не решится дело – а оно, скорее всего, не решится – придется остаться подольше.

– А я могу… полететь с тобой?

Опять переглядки… на этот раз уже обоюдные…

– Это не запрещено… но тогда и Раш должен лететь, а у него… сложности с вылетом.

– Почему это?

Молчание – красноречивее любых слов.

– Раш?

– Полгода назад я… – говорит тур неохотно, – проштрафился. Теперь у меня запрет на вылет с планеты на полтора года.

– Проштрафился?

– ... Полез в драку со старшими по званию.

– По поводу?

– Да так…

Настаивать дальше мне кажется неправильным. Подрался и подрался. Как будто я что-то новое узнала о нем…

Я поднимаю на Мара взгляд – и тону в его тоскливом беспокойстве. Взять меня с собой он не может, оставлять тут с Рашем… да мне самой не по себе оставаться с этим туром так надолго одной… а вдруг он опять…

– Хочешь, клятву принесу? – произносит Раш чуть раздраженно, и вместо ответного раздражения я отчего-то чувствую почти облегчение: надо же, ожил.

Мар выдерживает молчание, а потом бросает негромкое, но тяжелое:

– Не надо.

– Когда тебе лететь? – спешно спрашиваю я, предотвращая не начинающуюся даже ссору.

– Завтра утром рейс.

– Уже завтра…

Горечь по языку течет в горло, и желудок сжимается тоскливым холодом. Завтра… и как минимум неделя… когда у нас только-только что-то стало ладиться… Ладно. Это всего лишь одна неделя, разлученные обнимаются крепче…

Увлекая и отвлекая себя мыслями, я все равно ношу камень в груди – не вынуть, не выбросить этот камень, выросший из сердца, охоложённого скорой разлукой. Я почти не сплю ночью, Мар не спит тоже, мы лежим в темноте и переговариваемся мягкими медленными движениями, легкими касаниями… целуя воздух в миллиметре от тела, мы касаемся глубже поверхности кожи, касаемся куда дальше и куда интимнее, чем раньше. Мы словно проваливаемся в подобие транса, в котором руки движутся в ритме синхронного дыхания, мой выдох – его вдох. Мы лежим обнимаясь, пока горизонт не проступает из темноты ночного молчания алой полосой безудержного утра.

– Я буду на связи круглые сутки, если что – пиши или звони.

– Ладно.

– Если что-то экстренное – дор Шаррах поможет, я с ним договорился.

– Хорошо…

– Насчета Раша не переживай, он тебя не обидит.

– Не буду.

– Все будет хорошо. Я вернусь через неделю, максимум – дней десять. Мои показания далеко не самые основные.

– ...почему нам с тобой можно разлучаться… а с ним – нет?

Мар вздыхает тяжело и как будто устало.

– Потому что я еще выдержу такую разлуку… а он уже вряд ли.

Я вспоминаю черные вены на шее у тура, кажется тронь их – лопнут. На шее Мара они побледнели давно и теперь едва угадывались под кожей.

– Я буду скучать…

– Я тоже. Ну, чего ты… ох, предки… иди сюда…

Долгие прощания – долгие слезы. Мне становится чуть легче, когда Мар уходит – ведь теперь я жду не отъезда, а возвращения. Какое-то время я все равно брожу по дому, бестолково и бессмысленно перекладываю вещи с места на места. Пытаюсь сообразить завтрак, но ничего не идет в голову, все мысли упираются в глухую бесцветную стену. Но постепенно, шаг за шагом, в голове выстраивается подобие порядка, шестеренки начинают шевелиться, пусть и со скрипом. Я нахожу в планшете календарь, отмечаю день возвращения Мара, пусть и знаю его пока только примерно. Это ничего, ведь на первых порах хоть какая-то определенность – уже облегчение.

4-5

– Меня тоже вызвали для дачи показаний, здесь почти весь персонал, который был тогда на платформе.

За спиной у Шерши вместо привычных уже колбочек и скляночек с растениями – пустая голая стена. Сама рахшаса выглядит измученной, о чем я спрашиваю сразу же. Она отвечает одним словом: вархи. Меня кривит от одного упоминания.

– Странно, что меня не позвали…

– Еще одна проблема, помнишь об этом?

– Точно.

С Маром они не виделись: свидетелей держат порознь. На Миртосе, точнее на их орбитальной станции, очень скучно. Делать особо нечего, только ходить на бесконечные допросы: шерховы бюрократы вызывают по десять раз на день и упаси звездный свет не явиться.

– И долго это все еще будет тянуться?

– Пока не решат, кто кому должен за разрушенный корабль.

– Разве не шерхи должны?..

Шерша неожиданно долго хохочет, глаза ее переливаются розовым.

– Ну ты даешь… – произносит она, отсмеявшись. – Это же шерхи. Ты же не спрашиваешь с моря убытки от цунами, верно?

– А… ясно. И ничего им нельзя сделать?

– Пытаются, но пока удается только выслеживать и уничтожать отдельные корабли – на переговоры они не идут, где их планета и есть ли она вообще, никому неизвестно. Они приходят из ниоткуда и уходят в никуда…

– Самые настоящие пришельцы…

– Прише… что? Прости, связь барахлит…

Связь и правда оставляет желать лучшего – картинка мигает и идет рябью. Мы спешно прощаемся и договариваемся о новом созвоне при первой же возможности. Когда изображение рахшасы пропадает совсем, я открываю диалог с Маром. Он пока очень короткий: почти все время нашего знакомства мы могли общаться оффлайн. Он отчитался, что долетел до станции, я пожелала удачи… не могла умнее что-нибудь придумать?.. Может, сейчас написать? А что?.. а надо ли? а вдруг занят?.. аа, черт с ним. Я быстро набираю сообщение, исправляю пятнадцать грамматических ошибок и отправляю прежде, чем сомнения превратят пальцы в монолит.

Ответ приходит быстрее, чем я успеваю переключиться на другую переписку: Рихта периодически проверяет не за… кхм... любили ли меня до смерти мои супруги, и если я не отвечаю больше, чем полдня, звонит и грозится выслать десантную группу на Таврос, “в шерховом заду я видела нашу дипмиссию и ее протоколы”. Я перечитываю ответ Мара трижды, краснею до корней волос, булькаю и падаю лицом в подушку. Твою ж мать… это… это неожиданно было и… настолько, что я сжимаю сомкнутые руки между ног и чувствую нарастающий жар… хорошо, что никого нет дома… хорошо… что мне никуда не надо… идти…

Простыни липнут к телу, влажному, теплому… Горячее дыхание ветра из окна чуть шевелит волосы, торчащие из ослабевшего узла на затылке, лижет хребет… жарко… как же на Тавросе… жарко…

Как хорошо, что дома никого нет…

...

К вечеру жара спадает – ее плотное марево оседает у земли, на камнях можно еду готовить – я не пробовала, но готова за это поручиться. Возвратившийся домой Раш’ар наблюдает за мной как будто с каким-то подозрением – хотя я дважды принимала душ и практически не вспоминала короткую дневную переписку. Я удивилась, когда узнала, что Мар сам предложил ему ночевать в эти дни в нашем доме – а тот не был дураком и согласился. Как оказалось, оставлять меня совсем одну он боялся больше.

Я стараюсь вести себя как обычно – но для этого нужно вспомнить, как я веду себя обычно, но почему-то ни черта не выходит. Выходит только нелепое и несуразное нечто, похожее на плохо поставленный кукольный театр, где мое тело – старая марионетка, а сама я – ослепший кукловод. Раш чувствует мою неловкость, но помогать мне не торопится, в этом бесплатном театре одного уродца он – добровольный зритель. Еще никогда в этом доме я так не радовалась наступлению условного отбоя.

– Ладно... я в душ и ложиться.

Он не отвечает, только кивает – взгляд его скользит по телу, как промасленная губка. Зачем я сказала про душ? Что ему делать с этой информацией?.. Я знаю… не наверняка, но… черт возьми, не хочу даже думать об этом.

Или хочу?

Скрываясь на втором этаже, я хлопаю себя по лицу – услышал, сто процентов услышал, блин!.. – и призываю к порядку. Так и с ума можно сойти… а дело это хлопотное и неприятное…

Засыпаю я тяжело и сплю очень плохо – ворочаюсь в душном мареве, несколько раз встаю смочить простыни водой, чтобы снова ненадолго провалиться в смолистость беспокойного сна. Главное после такого сна не обнаружить себя в постели превратившейся в ужасное насекомое … ох господи… усну я или нет… дурь в голову лезет, тараканы какие-то, не видела тут ни одного кстати, а что это в углу темное?.. тени, тени теней заползают в глазницы, заползают в голову и тащат вниз, вниз… куда?.. там, в глубине первородных вод, кто-то тяжело и надсадно дышит, дышит прямо на ухо… темная фигура в дверях спальни, неживая и не мертвая, застывшая исполином… кто здесь? здесь кто-то…

Я рывком сажусь – пляшут мушки перед глазами. Когда их рой оседает, я не вижу уже никого в темноте дверного проема… падаю обратно, в теплую сырость постели… и только уже засыпая, на грани сна и несна я вспоминаю с грозовой, освежающей тело ясностью, что перед сном оставляла дверь закрытой.

Значит, та фигура… и то… что она делала… мне не приснилось?.. О боже… кажется, не стоило ему оставаться на ночь… не стоило Мару… это предлагать… Я встаю, пол липнет к пяткам, я закрываю дверь плотно и громко достаточно, чтобы это прозвучало как заявление: я не спала, я тебя видела.

Надеюсь, этого будет достаточно.

4-6

– Извини, мне немного нездоровится… давай на сегодня закончим?

Грида вымученно улыбается, и даже сквозь окружающее ее сияние видны темные тени под глазами на осунувшемся, бледном лице. Тревога вспыхивает внутри сама собой, и я не удерживаюсь от вопроса:

– Вы заболели?..

– Ох, нет, что ты… я просто очень чувствительна к перепадам давления… к ночи скорее всего соберется дождь, так что не забудь закрыть все окна.

– Хорошо… тогда завтра утром я позвоню, перед тем как идти.

Она устало кивает. Я немного тревожусь, оставляя её одну, но уйримка успокаивает: такие недомогания проходят, стоит только погоде устаканиться. В то, что будет дождь, я верю на слово – воздух густой, душный, он стекает в легкие и склеивает гортань… Дома я первым делом принимаю душ и переодеваюсь в облегченную версию туники – она короткая и с глубокими разрезами подмышками – но спустя минут двадцать уже снова вся вспотевшая. Я лежу на полу в кухне, в самом прохладном месте дома, и пытаюсь понять, так ли сильно мне хочется пить, чтобы пошевелить хотя бы рукой.

Стук в дверь раздается, когда я уже практически придремываю – если душное беспамятство можно назвать дремотой. С трудом поднимаюсь на ноги, бреду к двери… распахиваю… Вереш за порогом улыбается, даже успевает поздороваться… а потом взгляд его соскальзывает с моего лица, и его собственное темнеет от накатившего румянца. Туника задралась, что ли? Да нет, все нормально…

Парень снова принес корзинку фруктов – у его семьи плодовая ферма, и он регулярно заходит, обычно днем, чтобы не попасться на глаза турам. В любой другой ситуации я бы решила – клинья подбивает, но с этой расой все признаки на лицо и на лице, не спрячешь, не скроешь. Вены его не чернеют, сам он не бьет себя в грудь ярганом за право стать моим супругом… так что если я и интересна ему, то только как иноземка.

– Вот… возьми…те, пожалуйста, – бормочет он, пристально изучая что-то над дверным проемом. – Сегодня утром собрал… все спелое…

– Спасибо… и не в тягость тебе по такой жаре?.. Хочешь зайти отдохнуть?

Темнее некуда казалось, но он потемнел еще сильнее.

– Нет, что вы… как я могу… простите… я пойду…

– Может хоть воды тебе…

Бормоча какую-то несуразицу, так и не взглянув мне в глаза, Вереш пятится с крыльца, чуть не падает и стремительно, почти бегом уносится прочь. Я остаюсь в дверях с корзинкой… ничего непонятно. Ладно, у Раша вечером спрошу… больше ведь не у кого…

…

– Еще раз. Что ты сделала?

– Он пришел, принес фрукты. Я предложила зайти отдохнуть от жары. Все. Ну и еще воды вынести.

– И одета ты была… так же?

– Ну да. Что не так-то?

Раш’ар тяжело вздыхает, вспоминает не свою мать и устало прикрывает глаза.

– Все не так. То, что на тебе надето… по улице так не ходят. Это скорее… очень для дома. Для близких. Понимаешь?

– И?

– Ты в зеркало смотрелась?

– Нет, а что… а… ааа… черт возьми… – я краснею, руки взлетают к груди сами собой. Твою же ж мать… – Сейчас… схожу переоденусь…

Раш улыбается, тень прежнего нахальства освещает лицо.

– Ну при мне-то можно.

– Обойдешься.

– Что я там не видел...

– ...скотина ты, – бормочу я себе под нос уже наверху, торопливо стягивая то, что показалось мне легкой туникой, а на деле – почти прозрачное нижнее белье… и правда прозрачное… даже в таком свете… совсем от жары отупела… Получается, я сегодня совершила акт совращения малолетнего? Стыд-то какой, господи…

– Мару только не говори, – усмехается Раш, когда я спускаюсь уже одетая как положено. – Мелкого жалко, он и не пожил еще толком…

– Прекрати. Мар не будет… – я спотыкаюсь. Не будет ли? Точно? Раш читает мои мысли по лицу, ведь они и его мысли тоже.

– Шер-минар – это не про ревность. Это за гранью её… это за гранью всего, что ты понимаешь о себе. Так что серьезно, не говори Мару. Ради него самого в первую очередь.

– ...ладно. А что насчет тебя? – спохватываюсь внезапно и тут же понимаю, какую сморозила глупость. Говорить с ним о ревности? О том, что кто-то другой увидел меня полураздетой? Я идиотка, самая настоящая, мои мозги совсем уже раскисли…

Раш’ар пожимает плечами и смотрит чуть снисходительно, но ничего не говорит, а я от стыда уже не знаю куда себя деть. Черт знает что такое, не день, а сплошной марафон неловких, нелепых ситуаций… Скорей бы он закончился и начался новый…

За окном чуть слышно громыхает, я выглядываю встревоженно – так и есть, ползет… пожирая пока еще бледные звезды, наползает тяжелым брюхом на небосвод огромная туча, в недрах ее то и дело посверкивает, постреливает… Память о прошлой грозе затягивает наэлектризованные внутренности паутиной.

– Шерхи меня раздери, вот это громадина… – раздается над моей головой почти одновременно с долетевшим громом. – Закрой окна, я выйду, опущу щиты.

Раш отходит почти так же быстро, как и подошел – и жар огромного тела лишь слегка касается шеи и спины. Лопатки невольно передергиваются… я стряхиваю оцепенение и бегу наверх закрыть окна.

Возвращается тур спустя пару минут весь встрепанный, но еще сухой – дождь обрушивается на землю спустя несколько минут словно водопад.

– Грида говорила о дожде… – бормочу я, глядя в щелочку на потоки воды, заливающие землю. В гостиной светло – надолго ли хватит?.. за окном так свирепствует, что электричество может пропасть в любой момент.

– Уйримка чует это дело лучше любой гидрометеоустановки, – отзывается Раш, плюхаясь на диван. Я, чуть подумав, сажусь напротив. – С ней никакой прогноз погоды не нужен.

– Ага… А легких дождей у вас что, не бывает? Всегда вот такой вот катаклизм?

– Легких?

– Ну да… когда чуть-чуть капает, медленно…

– Это ж тогда не дождь, это мун-туна, водяная пыль. Бывает, когда холодно становится. Она белая, эта пыль, и не уходит под землю.

– Снег, что ли?

– Снег?

– Ну, белое, холодное, с неба падает… на моей планете это называют снег.

– Наверное...

Раш чуть щурится, подается вперед… я невольно вжимаюсь в спинку кресла… чего он такой серьезный?..

– Скажи… – спрашивает он хрипло… – а ты…

Во рту пересохло, губы пересохли… чего он так смотрит?

– Пробовала есть снег?

Что за черт?

– Я вот пробовал, когда был мелкий, – спокойно продолжает Раш, откидываясь обратно. – Как вода на вкус, только землей отдает.

Я не выдерживаю – фыркаю, глотаю смех и прячу улыбку за ладонью. Все дети едят снег, независимо от расы. Кажется, что-то общее у нас все-таки есть…

Свет все-таки гаснет – а что еще ему оставалось делать, когда за окном бушует стихия? Заняться особо нечем, связь не ловит… я решаю лечь спать, хотя в такую погоду вряд ли заснешь… ну не будет же всю ночь бушевать?.. в прошлый раз гроза довольно быстро ушла…

...Она и в этот раз не задержалась, укатилась куда-то за горный хребет. После дождя наверняка посвежело… но вставать и открывать окно мне уже тяжело, глаза слипаются неподъемной тяжестью нескольких бессонных ночей. Когда Мар рядом… пусть даже мне в разы жарче, пусть даже в постели тесно… я все равно засыпаю куда быстрее и сплю куда спокойнее… А теперь, когда его нет рядом, пустота за спиной кажется живой, кажется молчаливо смотрящей со всех сторон – и сон уходит в постель вместе с потом. Окутанное коконом собственного жара, тело расползается как дрожжевое тесто, все ищет удобное положение и никак его не находит.

В конечном итоге я сдаюсь и тихонько спускаюсь вниз, на цыпочках прохожу мимо Раша – он спит на животе, и в полумраке резкие очертания его хребта кажутся каменными. Он лежит так тихо и неподвижно, как будто и не спит вовсе, но не окликает. И хорошо – я всего-то на крылечко, на пару минут, вдохнуть прохладный, посвежевший воздух, посмотреть на высокое небо с розоватой полосой звездного пути, огибающей Глаз ночи… далекое, страшное и безжизненное пространство, которое каким-то чудом привело меня сюда…

… Я сижу долго – пока прохлада не пронизывает все тело звенящей, дребезжащей легкостью. Открытая дверь – и вот уже в доме легче дышится, даже на втором этаже. Я падаю в постель с намерением использовать эти несколько минут облегчения как возможность уснуть и не просыпаться как можно дольше, даже успеваю задремать – когда откуда-то сверху раздается чудовищный грохот, как будто небо раскололось и обрушилось вниз.

4-7

Я падаю в постель с намерением использовать эти несколько минут облегчения как возможность уснуть и не просыпаться как можно дольше, и даже успеваю задремать – когда откуда-то сверху раздается чудовищный грохот, будто небо раскололось и обрушилось вниз.

И почти сразу же затряслись, задрожали стены, треснули окна, меня дернуло и сбросило с кровати на пол; все кругом завертелось и загудело, словно я оказалась в барабане стиральной машины. Цепляясь за ножку кровати я почему-то хватала собственную руку, а грохот за окном не стихал, он нарастал и нарастал, словно сотни чудовищ неслись на нас, все ускоряясь и ускоряясь, катясь валом, катясь огромной стеной…

– Держись за меня!..

Раш появился из ниоткуда, прижал к себе, закрывая от грохота – и кружение мира замедлилось. Я нашла в теле ноги и подтянула их к себе, нашла руки и обхватила тура за корпус – за единственную опору в разрушающемся мире. Я словно со стороны ощущала и осознавала собственное тело, как оно прижимается к другому телу, как вокруг стоящий грохот и звон пространство режет на куски, сминает и выкручивает… как я сама становлюсь единой с этим пространством, как меня сминает, крутит и режет…

Я хочу закрыть глаза и не видеть, как исчезаю – но глаза и так закрыты. Я понимаю это, когда снова нахожу себя на полу в спальне, зажатой между стеной под окном и туром. Грохот – как будто камни лупят по стенам и окну, стекло разлетается осколками от каждого удара. Сыпется и сыпется стеклянный дождь, а нескончаемый грохот становится как будто бы тише… все звуки приглушаются все больше и больше… но вибрацию и удары я ощущаю по-прежнему… я глохну?.. я уже оглохла?..

Раш крепче прижимает к себе мою голову, закрывая уши, я чувствую вибрацию в груди, но не слышу звуков. Барабанит по стенам – все меньше и меньше, все реже и реже каменеют сдавившие меня руки. Вечность проходит, прежде чем они разжимаются, медленно, осторожно… Тур отстраняется – из темноты появляется его лицо, освещенное слабым светом из разбитого окна. Висок его залит чернотой, руки залиты чернотой – он весь в крови, кровь его на мне, на полу…

– Ты слышишь меня?

Голос его с трудом продирается сквозь облепившую голову вату. Я пытаюсь кивнуть – плохая идея, голову раскрутило и держит на последнем витке резьбы. Щупаю руками уши, подношу к глазам – крови нет, хорошая новость. Меня кружит и тошнит, а я сижу, прислонившись к стене – а вот это плохая новость. Но это все ладно…

– Слышу… Раш… кровь…

Он отмахивается с раздражением.

– Шерхи с ней. Встать можешь?

Я даже не пытаюсь, и он осторожно берет меня на руки. Земля ухает и скачет волнами, я зажимаю рот ладонью, черт-черт-черт… сейчас вывернет… Раш каким-то чудом это понимает, оказывается в санузле быстрее, чем я успеваю сделать вдох – и держит волосы, пока я мучительно расстаюсь с содержимым желудка.

– Тише, тише… тшшш… все хорошо… все хорошо… Сейчас… где-то у него… точно должно быть… зараза…

Гремит шкафчиками, шумит водой у меня над головой, пока я обессиленно полулежу около унитаза. Раш наклоняется, сует мне стакан и какую-то капсулу… я понятия не имею, что это, но готова даже стекло сейчас взять из его рук, если это поможет… Таблетка комом встает в горле, но тур вовремя сует мне еще воды.

– Вот так… умница… сейчас полегчает…

Через пару минут мне действительно становится лучше – тошнота отступает, голова перестает вращаться отдельно от тела… Я по-прежнему очень плохо слышу, но уже хотя бы могу сама подняться на ноги, пусть и держусь на них очень не твердо.

– Что… что это было?

– Похоже на обвал… но от чего… понятия не имею. Давай спустимся вниз… сюда, осторожно…

Лестницу я преодолеваю с опорой на Раша, а внизу он сажает меня в кресло и несколько минут сосредоточенно тыкает в планшет.

– Авария на старом хранилище в горах, – наконец произносит он хмуро. – Похоже, из-за грозы выбило датчики… не сработали на рост давления… вот и рвануло.

– Погибшие?..

– Пока не сообщают… К утру будем знать.

Я устало обтекаю в кресле. Запоздалый шок сотрясает внутренности – не будь его дома…что бы со мной было?.. что бы от меня осталось под этим камнепадом?.. Боже, а если бы я осталась на улице?..

– Я спущусь в подвал, попробую запустить генератор, – спустя пару минут говорит тур, поднимаясь на ноги. – Посиди тут пока…

– Я с тобой.

– ..?

– Не хочу… одна оставаться…

Он медленно кивает. Подсвеченное планшетом лицо его кажется вырезанным из плотной бумаги.

– Ну пошли.

В подвале черно – хоть глаза вынимай и оставляй на полке у лестницы. Раш держит в зубах фонарик и возится с генератором – ящик в полу, не больше микроволновой печи размером. Что-то у него не ладится – он невнятно, но очень витиевато ругается.

– Тебе помочь?

– Фиди фпокойно…

– Да хоть фонарик подержу…

– ...ладно. Иди сюда…

Я как могу осторожно спускаюсь по крутой лестнице – и все равно соскальзываю под коротким приступом головокружения, ойкаю и брякаюсь задницей на ступеньку. Тур подрывается ко мне быстрее, чем я успеваю даже ощутить тупую боль в копчике.

– Ну твою ж мать!.. – восклицает он, обхватив меня за плечи и даже слегка встряхнув. – Смотри под ноги, бестолочь!..

– Да все нормально…

– Ненормально! Рука!..

– А?..

Я отупело пялюсь на ладонь, от которой запоздало идет гудящая волна боли – в попытке удержаться она мазнула по шершавой поверхности стены и теперь наливала кровью россыпь мелких порезов.

– Твою мать, твою ж мать, – Раш выворачивает карманы, раскручивает тюбик и роняет крышку, дергает ладонь на себя, чтобы выдавить на нее как минимум половину – в десятки раз больше, чем нужно.

– Это ерунда… ты себя лучше помажь…

– Тоже мне… героическая женщина… – бормочет он, явно меня не слыша, торопливо растирая мазь по ладони, почти причиняя боль. – Почему вас так легко… поранить?.. какого шерха ублюдочного… так много крови…

Это мой вопрос должен быть… Отброшенный фонарик освещает половину его лица – залитую кровью, искаженную, словно все нервы в нем выкрутили, натянули под неестественным углом, лишив всех привычных очертаний. Он ожесточенно замазывает мою ссадину, словно ему…

– Раш?..

– Ну чего?

– Ты что… крови боишься?

– ... сдурела, что ли? Чего это мне крови бояться?

– Моей крови боишься.

Он замолкает, замирают его руки. Окружившая меня тишина пухнет и заползает в забитые уши.

– Не боюсь, просто… – произносит он каким-то незнакомым голосом. – Просто когда вижу ее… или слышу запах… все нутро наизнанку…

А ведь этого... можно было ожидать...

Он отпускает мою ладонь, она практически онемела уже от этой его мази, он отступает на шаг, отворачивается… Я неосознанно тянусь за ним, потому что очень важным, очень важным мне кажется сейчас его не отпустить…

– В тот раз… когда я сама себя поранила…

– В тот раз, – как эхо отзывается тур, – я пожалел, что вообще появился на свет.

Он высвобождает руку, за которую я схватилась, поднимает фонарик.

– Все еще хочешь помогать?

– А… да, конечно.

– Тогда держи.