Текст книги "Блондинка. Том II"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

Глэдис взглянула на все эти дары и поморщилась. Может, ей хотелось конфет?

Норма Джин нежно, но не слишком пылко обняла мать – она знала, Глэдис терпеть не может крепких объятий. Легонько чмокнула пожилую женщину в щеку. День сегодня у Глэдис выдался хороший, сразу видно. Еще по телефону Норме Джин сообщили, что недавно у Глэдис была депрессия, но теперь «она вышла из этого состояния почти на все сто процентов». Волосы вымыты шампунем, и одета она была в хорошенький розовый стеганый халатик, который Норма Джин купила ей в «Баллокс». Правда, на нем виднелись пятна, но Норма Джин решила не обращать внимания. Под кроватью стояли, аккуратно составленные вместе, розовые шлепанцы в тон халату. На стене, рядом с бюро, красовалось нечто новенькое: изображение Иисуса Христа с обнаженным пылающим сердцем и сияющим нимбом вокруг слащаво-красивого, как у какого-нибудь киногероя, лица. Что-то вроде католической иконы? Должно быть, подарил кто-то из пациентов. Норма Джин вздохнула, как будто перед ней разверзлась пропасть, на дне которой стояла крошечная фигурка, – кажется, то была ее мать.

И еще она с удивлением и радостью увидела, что на бюро, прислоненное к зеркалу, стоит свадебное фото в рамочке, которое она послала Глэдис. Невеста в жемчужно-белом платье улыбалась счастливой улыбкой. Жених высокий, красивый, с изумительно очерченными бровями, отчего больше похож на актера, чем на спортсмена. И Норма Джин подумала: Она не выбросила снимок! Должно быть, все же любит меня.

Глэдис, жуя виноград, хихикнула.

– Этот мужчина – твой муж? Он хорошо тебя знает?

– Нет.

– Что ж, тогда ладно, – мрачно кивнула Глэдис.

Норма Джин с радостью увидела, что мать совсем не постарела за то время, что они не виделись. Даже напротив, выглядела моложе. В ней появилось что-то игривое, девичье. И смотрела она с хитрецой. Обнимая ее, Норма Джин чувствовала, какие хрупкие и тоненькие, просто птичьи, у нее косточки. А какие тонкие черты лица у Глэдис!.. И эти загадочные глаза – ну в точности как у Гарбо. И это почти неземное выражение, что сумела запечатлеть камера много-много лет назад. Глядя на Глэдис, Норма Джин от души радовалась тому, что мать выглядит сейчас, как в 1926-м, моложе, чем сама Норма Джин теперь. Недаром Бывший Спортсмен так долго разглядывал тот снимок. Был очарован Глэдис. Впрочем, ненадолго.

А вот от тонких, тщательно выщипанных и подведенных карандашом бровок Глэдис остались лишь жидкие кустики седых волос.

Врачи доложили Норме Джин, что в хорошую погоду Глэдис непрерывно бродит по больничному саду. Она из самых активных пожилых пациентов. Физическое ее состояние в полном порядке. Они говорили и говорили, а Норма Джин дивилась бодрому и веселому настроению матери. Возможно, это быстро пройдет, но по крайней мере она хотя бы на время вышла из мрака и ступора, в котором иногда пребывала подолгу. И Норма Джин не удержалась от сравнения. Как не похожа ее мать на новую свекровь – плотную низенькую коренастую итальянку с большим носом и тенью темных усиков над верхней губой, огромным отвислым бюстом и круглым выступающим животиком. Она хотела, чтоб невестка называла ее «мамой». Надо же, мама!

Глэдис, подобно птичке, примостилась на самом краешке кровати, сидела, болтая ногами. Шумно поедала виноград, сплевывая косточки в кулачок. Время от времени Норма Джин, не говоря ни слова, брала бумажную салфетку и забирала косточки у матери. Если не считать легкого лицевого тика и характерно уклончивого взгляда, Глэдис мало походила на психически больную. Манеры раскованные, настроена вполне благодушно. Прямо Норма Джин, наглотавшаяся волшебного бензедрина доктора Боба. Глэдис говорила о «международных новостях», сокрушалась по поводу «этих событий в Корее». Выходит, она читает газеты? Чего сама Норма Джин последнее время почти не делала. Эта женщина не более безумна, нем я. Но она спряталась от мира. Она позволила этому миру победить себя.

Нет, с Нормой Джин этого не случится.

Глэдис переоделась в брюки и блузку, и Норма Джин вывела ее на прогулку. День стоял умеренно прохладный, туманный. Бывший Спортсмен называл такие дни «вне времени и места». В такие дни обычно ничего особенного не происходит. Ни тебе бейсбольных матчей, ни внимания поклонников. Именно из таких дней и состоит по большей части жизнь, когда ты на пенсии, или без работы, или в подвешенном состоянии, или же умственно больной, – ты нигде, ты вне времени.

– Возможно, я уйду из кино. Как говорится, «на пике славы». Мой муж не хочет, чтобы я снималась.

Ему нужна жена, ему нужна мать. Я имею в виду… мать его детям. И я тоже этого хочу.

Глэдис, должно быть, слышала, но ничего не сказала. Резко отшатнулась от Нормы Джин, словно ребенок, возжелавший гулять самостоятельно.

– Тут можно срезать. Вот сюда. – И повела Норму Джин в сиренево-сером габардиновом костюме и новых элегантных туфлях по какому-то узенькому, выложенному кирпичом проходу между двумя больничными зданиями. Над головой ревели вентиляторы. В лицо, как пощечина, ударила ядовитая вонь перегорелого жира. Мать с дочерью вышли на широкую травянистую лужайку, а затем спустились с холма по дорожке, усыпанной гравием. Норма Джин лишь усмехалась про себя – что, если за ней сейчас наблюдают? Она опасалась, что кто-либо из персонала, возможно даже сами врачи, тайком фотографируют ее; чтобы доставить им удовольствие, она даже один раз позировала в кабинете главного врача вместе с ним и еще несколькими сотруд-) шками, улыбалась своей знаменитой улыбкой Мэрилин. Достаточно? Ах, что вы, сущий пустяк.

Впрочем, сейчас никого с фотоаппаратом или камерой видно не было. И никто не следил за Блондинкой Актрисой, когда над ее головой широко распахнулось небо, а солнца видно не было, оно лишь слабо просвечивало через облака. Даже жаль, что такой момент для съемки упущен. Драгоценные, пульсирующие, как сердце, секунды жизни упущены. Разве не вся жизнь в конечном счете вне времени и пространства и неизбежно теряется, если нет под рукой камеры – запечатлеть и сохранить все это?..

– На Студии мне предлагают сниматься только в секс – фильмах. В роли всяких тупиц! Вот что они собой представляют. Одно название чего стоит: «Зуд седьмого года»! Мой муж считает, что все это просто унизительно и отвратительно. А это их изобретение, «Мэрилин Монро» – резиновая кукла для секса, это они хотят, чтобы я была такой. И будут употреблять эту куклу до тех пор, пока она не износится. А потом выбросят ее на помойку. Но он видит их насквозь. Ведь и его в свое время тоже пытались эксплуатировать, очень многие. И он, по его словам, совершал ошибки. И еще он говорит, что я могу учиться на его ошибках. Для него все голливудские люди просто шакалы.

И в их число входят и мой агент, и те, кто притворяется, будто бы возмущен тем, что творится на Студии. «Всем им только одного надо, эксплуатировать тебя, – говорит он. – А я хочу просто любить тебя».

Эти последние слова странно завибрировали в воздухе, как будто отдаленный звон колокольчиков, раскачиваемых ветром. А Норма Джин все говорила и говорила, словно отвечая на безмолвные возражения Глэдис.

– Я занимаюсь техникой мимики и жеста. Хочу начать все сначала, с нуля. Может, перееду в Нью-Йорк, поступлю в школу актерского мастерства. Буду учиться играть по-настоящему. Как играют на сцене, а не в кино. Мой муж не возражает вроде бы. Хочу жить в совсем другом мире. Не в Голливуде. Хочу жить в… о, Чехов! О'Нил! Анна Кристи. Хочу сыграть Нору в «Кукольном доме». Разве «Мэрилин» не идеально подходит на роль Норы? А вообще настоящее актерское мастерство – это просто жить. Быть, существовать. В кино они лепят твою роль из отдельных кусочков, из тысяч не связанных между собой сценок. Как в мозаике, в головоломке, с тем отличием, что не ты сама складываешь эти кусочки вместе.

Глэдис резко оборвала ее:

– Видишь скамейку? Я всегда любила на ней сидеть. Но тут кого-то убили.

– Убили?

– Они наказывают тебя, если ты не подчиняешься. Не хочешь глотать их яд. Если держишь его во рту, за щекой и отказываешься проглотить. Это запрещено.

Голос Глэдис звучал визгливо, возбужденно. О нет,подумала Норма Джин. Пожалуйста, только не это!

Прикрыв глаза ладонью и что-то бормоча под нос, Глэдис торопливо прошмыгнула мимо скамейки. Это была та самая скамейка, на которой мать с дочерью сидели много раз, глядя на обмелевший ручей. Теперь уже Глэдис говорила, бурно, захлебываясь, не в силах совладать с эмоциями. Всему виной этот разлом Сан-Андреас. Совсем недавно в районе Лос-Анджелеса были отмечены сотрясения почвы, но настоящего землетрясения не было. По ночам к ней в палату заходили люди и снимали фильм о ней, Глэдис. И что-то делали с ней разными хирургическими инструментами. И подначивали других больных воровать у нее. А во время землетрясения много чего случилось, потому что событиями просто некому было управлять. Но ей повезло – ее никто не убил. Никто не придушил ее подушкой.

– Они уважают пациентов, у которых есть семья. Как у меня. Я здесь ВИП. Важная персона. Нянечки только и знают, что ворковать: «Ах, когда же Мэрилин приедет навестить вас?» А я и отвечаю: «Да почем мне знать? Я ведь всего лишь ее мама». И еще они все время расспрашивали об этом бейсболисте, интересовались, собирается ли за него замуж Мэрилин. НУ, и мне надоело все это, я им и говорю: «Ступайте и спросите у нее сами, если вам больше нечего делать. Может, она вам всем подберет женишков».

Норма Джин робко хихикнула. Мать говорила быстро, низким, как бы набирающим скорость голосом, и это был дурной знак. Это был голос с Хайленд-авеню, пытавшийся перекричать шум хлещущего из крана кипятка.

А началось все это, как только они вышли из узкого прохода между домами, покинули сферу сдерживания.

– Давай присядем, мама. Вот, смотри, какая славная скамеечка.

– Славная скамеечка! – фыркнула Глэдис. – Нет, иногда, Норма Джин, ты говоришь прямо как какая-нибудь дура! Как все остальные.

– Иначе как-то не п-получается, мама.

– Так научись. Ты же не идиотка!

В прохладном туманном воздухе слабо попахивало серой, и вот наконец они добрели до самого дальнего угла больничных владений. И над ними нависала двенадцатифутовая изгородь, увенчанная проволокой. Глэдис запустила пальцы в щели изгороди и бешено затрясла. Сразу стало ясно – это и была цель ее прогулки. И Нормой Джин овладело паническое ощущение, что обе они, и она, и Глэдис, являются пациентами лейквудской клиники. Что ее обманом завлекли сюда и теперь поздно, уже не выбраться.

И одновременно она понимала – глупости. Согласно калифорнийским законам на то, чтобы поместить ее в клинику, требовалось разрешение мужа. А Бывший Спортсмен ее обожает, он никогда этого не сделает.

Может убить ее, задушить красивыми мускулистыми руками. Но он органически не способен на такую подлость и предательство.

– Теперь у меня муж, который меня любит, мама. А это очень много значит, это самая главная вещь в мире. О, как – нибудь я обязательно познакомлю тебя с ним! Он замечательный, добрый, он уважает женщин…

Глэдис дышала часто, оживленная быстрой ходьбой. За последние несколько лет она стала на дюйм или два ниже Нормы Джин. И однако же последней почему-то казалось, что для того, чтобы заглянуть в холодные насмешливые глаза матери, приходится высоко задирать голову. Прямо шея болела.

Глэдис сказала:

– У тебя так и не завелся ребенок, нет? Мне приснилось, что он умер.

– Да, умер, мама.

– И это была маленькая девочка? Они тебе сказали кто?

– У меня был выкидыш, мама. Шла уже шестая неделя. Я очень сильно болела.

Глэдис мрачно кивнула. Похоже, ее ничуть не удивили эти откровения. И совершенно очевидно, она не слишком-то им верила. После паузы она заметила:

– То было вынужденное решение.

На что Норма Джин резко возразила:

– Это был выкидыш, мама!

Глэдис сказала:

– Делла была моей матерью. А потом – бабушкой, и в том состояла ее награда. У нее была трудная жизнь, и я причинила ей много боли. Но в самом конце жизни ей наконец улыбнулось счастье. – Тут в глазах Глэдис вспыхнул коварный ведьминский огонек. – Но не могу обещать тебе того же, Норма Джин. Если ты сделаешь мне такой подарок.

Вконец смущенная, Норма Джин спросила:

– Обещать чего, мама? Я что-то не понимаю.

– Я не могу быть одной из них. Бабушкой. Такой, как она. Это и есть мое наказание.

– О, мама, ну зачем ты это говоришь? Наказание за что?

– За то, что оставила своих красавиц дочерей. Позволила им умереть.

Норма Джин отшатнулась от матери, оттолкнулась ладонями от воздуха, как отталкиваются от стены. Это просто невозможно! О таких вещах не говорят с пациенткой психиатрической больницы. С шизофреничкой, параноиком. Это похоже на совершенно выбивающие тебя из колеи импровизации, когда преподаватель сообщает одному актеру какие-то факты, а другой их не знает и «входит» в сцену практически вслепую.

Ей надо срочно сочинить новую сцену.

Новую сцену можно создать перемещением из одного пространства в другое. Просто силой своей воли.

Она взяла Глэдис за худенькую, жилистую, противящуюся руку и повела ее к дороге, усыпанной гравием. Довольно! Теперь Норма Джин тут командует. Ведь не кто иной, как она, платит более чем внушительные суммы за содержание матери в Лейквуде, именно она официально признана опекуншей Глэдис Мортенсен и единственной и ближайшей ее родственницей. Дочери, ишь чего придумала! У нее только одна дочь. И этой дочерью является она, Норма Джин.

Она сказала:

– Знаешь, мама, я люблю тебя. А ты сделала мне очень больно! Пожалуйста, не обижай меня больше, мама. Я понимаю, тебе это трудно, ты плохо себя чувствуешь. Но может, все-таки постараешься? Постараешься быть добрее? Когда у меня будут дети, ни за что не стану их обижать. Буду любить их, поддерживать. А ты прямо как паучиха в паутине. Знаешь, встречаются такие маленькие коричневые пауки-отшельники. Самый опасный вид! Все думают, у «Мэрилин Монро» полно денег. Но на самом деле у меня никогда нет денег. Я то и дело занимаю, я должна платить за твое пребывание здесь, в частной клинике. Стараюсь, чтобы тебе было лучше, а ты делаешь мне больно. Отравляешь мое сердце злыми словами. Съедаешь мое сердце живьем. Мы с мужем собираемся завести детей. Много детей. Он хочет большую семью, и я – тоже. Я хочу иметь целых шесть ребятишек!

Глэдис ехидно вставила:

– Интересно знать, как ты вырастишь эту шестерку? Даже будучи Мэрилин?

Норма Джин выдавила усмешку. Действительно, забавно.

В сумочке у нее лежало бесценное письмо от отца.

– Сядь, мама. У меня для тебя сюрприз. Хочу прочесть тебе кое-что, только очень прошу, не перебивай.

Бывший Спортсмен уехал по делам. Блондинка Актриса пошла на спектакль, поставленный в драмтеатре Пасадены по пьесе современного американского драматурга.

Водили ее в театр друзья. Каждый вечер, когда Бывшего Спортсмена не было дома, она ходила на спектакль в местный театр. В тот период жизни у Блондинки Актрисы было много друзей из самых разных, не пересекающихся слоев общества. И все они были довольно молоды, и ни одного из них Бывший Спортсмен не знал. То были писатели, актеры, танцовщики. Одним из них был преподаватель Актрисы Блондинки по мимике и жесту.

Зрители, сидевшие в зале театра Пасадены, на протяжении всего вечера исподтишка наблюдали за Блондинкой Актрисой. Похоже, ее очень растрогала пьеса. Одета она была скромно, старалась не привлекать внимания. По обе стороны от нее сидели друзья.

Говорили, что, когда спектакль закончился и зрители стали подниматься со своих мест, Блондинка Актриса осталась сидеть – настолько была потрясена. А потом пробормотала слабым голоском:

– Это настоящая трагедия. – А чуть позже, уже за выпивкой, сказала: – Знаете что? Я выйду замуж за этого драматурга.

«У нее было поразительное чувство юмора! Смотрела печально, букой, как маленькая девочка, а говорила такие возмутительные вещи! Одно дело какой-нибудь урод и пропойца, как У. К. Филдс, [22]22
  Филдс, Уильям Клод (1880–1946), больше известен как «Дабл'ю – Си» Филдс, настоящая фамилия Дюкенфилд, автор сценариев, популярнейший комик и острослов Америки, создал трагикомический образ циника и мизантропа.


[Закрыть]от такого парня только и ждешь чего-либо подобного, злобной шутки и грубой. Или взять, к примеру, Граучо Маркса с этими его бровищами и усищами. От него всегда ожидаешь чего-то невероятного. Но Мэрилин, все эти хохмы и шуточки выходили у нее спонтанно. Словно изнутри некто подначивал ее: «А ну-ка, удиви этих ублюдков! Выдай им!» И она выдавала. А потом все это возвращалось к ней, могло обернуться против нее, даже причинить ей боль. И похоже, она заранее это знала. Но ей, черт побери, было плевать!»

Изнуренная прогулкой, Глэдис медленно заползала в свою кровать. И не просила Норму Джин помочь ей. После того как дочь спокойным, звонким, как колокольчик, голосом прочитала ей то письмо, Глэдис погрузилась в молчание. И продолжала молчать и сейчас. Норма Джин поцеловала ее в щеку и сказала тихо:

– До свидания, мама. Я люблю тебя. – И снова никакого ответа от Глэдис. Ни слова, ни взгляда на Норму Джин. Уже в дверях Норма Джин остановилась, посмотрела и увидела, что мать отвернулась лицом к стене. И лежит, подняв глаза на пылающее яркими красками священное сердце Христа.

Кажется, тогда была Пасха.

Блондинку Актрису привезли в сиротский приют JIoc-Анджелеса в длинном черном лимузине с роскошным обитым бархатом салоном – ощущение было такое, что ты находишься в дорогом гробу. А за рулем сидел Шофер-Лягушонок в униформе и фуражке с большим козырьком.

Вот уже в течение нескольких дней Блондинка Актриса пребывала в самом возбужденном экстатическом состоянии. Точно перед дебютом на сцене. Она уже давно собиралась посетить сиротский приют, навестить доктора Миттелыитадт, которая сыграла такую важную роль в ее жизни. «Просто сказать ей спасибо».

Возможно даже (Блондинка Актриса надеялась, что выглядеть это будет естественно и непринужденно), они помолятся вместе, вдвоем, в кабинете доктора Миттелыитадт. Встанут рядом на колени на ковер и помолятся!

Чаще всего Бывший Спортсмен не одобрял появлений Блондинки Актрисы на публике. Ему, с точки зрения заботливого мужа, подобные демарши казались «вульгарными», «недостойными», «принижающими высокое звание его жены». Однако в данном случае Бывший Спортсмен одобрил ее начинание. На протяжении многих лет, и до и после ухода из большого спорта, он сам часто посещал сиротские приюты, больницы и прочие богоугодные заведения. Правда, при этом он не преминул предупредить жену, что за душераздирающее зрелище представляют многие из этих несчастных детишек, больных и калек. Хотя в то же время это возвышает. Ты чувствуешь, что творишь добро. Создает некий импульс. Оставляет положительные воспоминания.

Да и в прошлом разные там короли и королевы тоже всегда посещали такие места – утешить сирых, больных, убогих, калек, бездомных и прочих несчастных. Но в Соединенных Штатах роль особ королевских кровей приходилось исполнять таким людям, как Бывший Спортсмен и Блондинка Актриса. И они старались не ударить в грязь лицом.

Только не допускай, чтобы вокруг тебя роились эти поганые журналистишки, поучал ее муж.

О, да, да, конечно, соглашалась с ним Блондинка Актриса.

Провести это мероприятие вызвалось несколько голливудских знаменитостей. И Блондинка Актриса стала одной из них, хотя в тот момент находилась в немилости у Студии – за нарушение ею условий контракта. Она попросила отвезти ее в Лос-Анджелесский сиротский приют на Эль-Сентро-авеню.

– Туда, где я когда-то жила. С этим местом у меня связано так много воспоминаний.

И по большей части то были самые добрые воспоминания. Это подразумевалось само собой.

Блондинка Актриса верила в добрые воспоминания. И не отрицала, что и сама была сиротой: «Да таких, как я, полно!» И однако же мать ее бросила: «Ну и что? Тогда была Великая депрессия. Она затронула многие семьи». А в сиротском приюте о ней заботились, и очень даже хорошо. Блондинка Актриса не испытывала ни малейшей горечи по поводу того, что оказалась сиротой и в числе многих прочих попала в дом призрения: «По крайней мере я хоть живой осталась! Не то что там в каком-нибудь Китае. Ужасная, жестокая страна, там новорожденных девочек топят, как котят!»

Заголовки во всех газетах. Специально посвященные этому событию колонки новостей, подписанные Лоуэллой Парсонс, Уолтером Уинчеллом, Скидом Сколски и Левитикусом. Центральные развороты в «Голливуд рипортер» и «Л.А. тайме санди мэгезин». Более мелкие статейки в «Тайме». «Ньюсуик», «Лайфе». Толпы фотографов и телевизионщиков. Информация в выпусках вечерних новостей на ТВ.

МЭРИЛИН МОНРО ПОСЕЩАЕТ СИРОТСКИЙ ПРИЮТ СПУСТЯ ДОЛГИЕ ГОДЫ МЭРИЛИН МОНРО ВОЗВРАЩАЕТСЯ В СВОЕ СИРОТСКОЕ ПРОШЛОЕ

МЭРИЛИН МОНРО ПОЗДРАВЛЯЕТ СИРОТ В ПАСХУ

Блондинка Актриса говорила Бывшему Спортсмену, что и понятия не имела о том, какой общественный отклик это вызовет. Другие голливудские знаменитости посещали другие дома, приюты, больницы и учреждения, но об этом не было написано ни единого слова!

Блондинка Актриса сгорала от нетерпения, совсем как маленькая девочка. Сколько же лет прошло? Целых шестнадцать!.. «Но с тех пор я прожила больше, чем одну жизнь!» Шофер-Лягушонок уверенно вел длинный громоздкий лимузин, и вот они выехали с оживленных улиц Беверли-Хиллз и двинулись к югу, через центр Лос-Анджелеса, и Блондинка Актриса начала терять самообладание. Пульсирующая боль, сосредоточенная во лбу, между глазами, становилась все сильнее. Она уже напринималась аспирина и (к своему тайному стыду) вышла за пределы прописанной доктором Бобом дозы «чудодейственного транквилизатора» димедрола. И твердо вознамерилась не принимать больше. По мере приближения к владениям доктора Миттельштадт, напоминающего приближение к теплому целительному солнышку, она все четче понимала, что исцеление может наступить только «изнутри». Что нет на свете боли, а потому и исцеления в обычном понимании этого слова не существует. Любовь священная всегда была и будет потребностью каждого человека.

В отдельной машине Блондинку Актрису сопровождали помощники. Ехали они в фургончике по доставке различных продуктов, и сейчас фургончик был загружен сотнями корзиночек в ярких пасхальных обертках, где лежали шоколадные зайцы, цыплята из маршмэллоу и разноцветные драже «бобы». Были здесь и ветчина, запеченная по-виргински, и свежие ананасы, доставленные с Гавайских островов. Блондинка Актриса истратила около пятисот долларов собственных денег (или то были деньги Бывшего Спортсмена?), а также везла с собой чек на такую же сумму, который собиралась вручить доктору Миттельштадт ‹‹в знак личной признательности».

Но разве не предала ее в каком-то смысле директриса сиротского приюта? Год или два писала, а потом перестала. Блондинка Актриса пожала плечами и отбросила эту мысль. «Она женщина деловая и всегда очень занята. Как, впрочем, и я».

Шофер-Лягушонок свернул с улицы – они подъезжали к сиротскому приюту. Блондинку Актрису пробрала легкая дрожь. О, да то ли это место? Кажется, они совсем не туда заехали. Потемневший фасад из красного кирпича отчистили, и теперь он так и сверкал, словно свежесодранная кожа. Там, где прежде был пустырь, стояли безобразные куонсетские ангары. [23]23
  Ангар полуцилиндрической формы из гофрированного железа, использовался в качестве армейской казармы или хозяйственной постройки с 1941 г.


[Закрыть]На месте игровой площадки располагалась заасфальтированная парковка. Шофер-Лягушонок бесшумно подкатил к подъезду, где уже собралась неуправляемая и шумная толпа репортеров, фотографов и операторов. Этих типов предупредили, что Блондинка Актриса будет говорить с ними после посещения приюта, но, разумеется, у них были вопросы уже сейчас, которые они и выкрикивали ей вслед, пока она торопливо поднималась по ступенькам в сопровождении своего эскорта. Фотоаппараты щелкали, камеры трещали, как автоматы. Внутри какие-то люди бросились пожимать ей руку, доктора Митгельштадт среди них видно не было. Что же произошло с вестибюлем? Да то ли это вообще место?.. Пожилой мужчина со свежевыбритым свинячьим рыльцем провел Блондинку Актрису в приемную для посетителей, неустанно и весело тарахтя по дороге.

– А где же доктор М-миттелыитадт? – спросила Блондинка Актриса. Ее, похоже, никто не слышал. Помощники вносили картонные коробки с пасхальными корзиночками, ветчиной и ананасами. Кто-то проверял громкоговоритель. Блондинка Актриса не слишком отчетливо видела происходящее – мешали темные очки. Но ей не хотелось их снимать, из боязни, что кто-либо из присутствующих заметит в ее глазах панику. Несколько раз ей пришлось выкрикнуть с ослепительной улыбкой: – О Боже! Какая это честь для меня оказаться здесь! Особенно в Пасху, этот совершенно чудесный, особенный праздник! Я так счастлива, что приехала сюда! Спасибо за то, что вы меня пригласили.

Все происходило словно в тумане. До начала официальной церемонии Блондинку Актрису сфотографировали для приютского «архива». Она сфотографировалась и со «Свинячьим Рыльцем», который ради такого случая снял свои бифокальные очки, и с сотрудниками приюта, и, наконец, с несколькими ребятишками. Среди них была девочка, необычайно похожая на Дебру Мэй, когда той было лет десять или одиннадцать… Блондинку Актрису так и тянуло погладить ее по буйным рыжим, как морковка, волосам.

– Как тебя звать, милая? – спросила Блондинка Актриса. Девочка нехотя, под нос, пробормотала слог или два. Блондинка Актриса не расслышала. То ли Донна?..А может, Дана':'..

Торжественная церемония проходила в обеденном зале. Эту огромную и безобразную комнату Блондинка Актриса вспомнила. Ввели детей, строем, они расселись за столами и глазели на нее, как на какой-нибудь персонаж из диснеевского мультфильма. Блондинка Актриса встала перед микрофоном – прочесть заготовленную заранее речь, а глаза ее обшаривали зал в поисках знакомого лица. Где же Дебра Мэй? Которая из них Норма Джин? А вот эта девочка, может, она Флис? Но при ближайшем рассмотрении худенький и высокий ребенок с мрачным личиком, увы, оказался мальчиком.

Позже много говорили и писали о том, что Блондинка Актриса вопреки ожиданиям большинства сотрудников сиротского приюта оказалась «очень милой, доброй и искренней» женщиной. В глазах многих она была «почти настоящей леди». «Не шикарная женщина, как на всех этих афишах, а просто очень хорошенькая. А сложенаUИ еще показалось, что она «немного нервничает, а иногда так почти просто заикается». («Нам оставалось лишь надеяться, что она не слышала, как кое-кто из ребятишек передразнивает ее!») И еще всем очень понравилось, как терпелива она была с детьми, которые, конечно, невероятно возбудились при виде всех этих пасхальных корзиночек, расшумелись и раскричались – «все, кроме испанских детей, которые просто не знали английского». Несколько мальчиков постарше вели себя самым грубым и даже непристойным образом – похабно шевелили языками за щекой, но Блондинка Актриса «мудро проигнорировала все эти жесты. А может, ей даже и понравилось, кто ее знает?..»

Несмотря на боль, пульсирующую во лбу и висках, Блондинка Актриса радостно раздавала пасхальные корзиночки по очереди подходившим к ней детям. Множество сирот. Бесконечная череда сирот. О, но она была готова заниматься этим до бесконечности! Стоит только наглотаться волшебных таблеток доктора Боба, и ты готов заниматься всем подряд до бесконечности! Таблетки куда как лучше секса. (Да и не только они, вообще все лучше секса. Эй, это всего лишь шутка!») О, мне было так радостно, и волнительно, и я чувствовала, что вознаграждена, – вот что она скажет всему миру, если ее спросят. Если будут интервьюировать. Ведь и в прессе, и в фильмах каждое ее слово, каждый слог на вес золота.

Впрочем, она не будет говорить им, что девочки-сироты интересовали ее куда больше мальчиков. Мальчикам онабыла не нужна. Их нужду могла удовлетворить любая женщина, любое женское тело – с тем чтоб они могли почувствовать себя мужчинами, или людьми «высшего сорта». Одно тело мало чем отличается от другого. А вот девочки-сироты смотрели на нее,старались запомнить ее,будут долго помнить именно ее.Девочки-сироты, немало настрадавшиеся в свое время, как страдала Норма Джин. Она видела это по их глазам. Девочкам-сиротам нужна была ласка – легкое прикосновение к волосам; так, а эту слегка потрепать по щеке; а вот эту малютку можно даже легонько чмокнуть в лоб или щеку. Со словами: «Какие мы симпатичные! До чего ж мне нравятся твои косички! А тебя как зовут? Какое славное имя!» Она тихо, словно по секрету, говорила этим девочкам:

– Когда я сама жила здесь, меня звали «Нормой Джин».

Одна из девочек воскликнула:

– Норма Джин! О, как бы я хотела, чтоб меня звали так же!

Блондинка Актриса заключила личико девочки в ладони, будто в рамку, и разразилась слезами, чем изрядно удивила всех присутствующих.

Позже она будет спрашивать:

– А как звали ту маленькую девочку?

И пошлет в сиротский приют чек с указанием «купить этой девочке книжки и что-нибудь симпатичное из одежды».

И если двести долларов, на которые был выписан этот чек, пошли именно на эти цели, а не были израсходованы на общие нужды сиротского приюта, она так никогда и не узнает об этом. Потому, что просто забудет.

В том и состоят недостаток и одновременно преимущество славы: ты быстро и многое забываешь.

А что же произошло с чеком на пятьсот долларов, предназначенным для доктора Миттельштадт? Оказывается, Блондинка Актриса даже не вынимала его из сумочки.

Новым директором сиротского приюта оказался пожилой мужчина со свинячьим рыльцем. И еще он оказался довольно милым, хоть и чересчур словоохотливым и самовлюбленным человеком. Блондинка Актриса терпеливо слушала его несколько минут, прежде чем решилась перебить и спросить встревоженно, что же произошло с доктором Миттельштадт. В ответ на что «Свинячье Рыльце» заморгал ресницами и поджал губы.

– Доктор Миттельштадт была моей предшественницей, – ответил он наконец самым нейтральным тоном. – Я никогда не имел с ней никаких дел. И вообще никогда не имел привычки комментировать действия и поступки моих предшественников. Верю, что все мы стараемся по мере наших сил. И всякие там сплетни и домыслы – это не по моей части.

Блондинка Актриса отыскала матрону постарше, ее лицо показалось знакомым. Некогда молодая, а теперь полная пожилая женщина с бульдожьими брылями и в то же время – готовностью улыбнуться.

– Норма Джин! Ну конечно, я вас помню! Самая скромная, самая милая маленькая девочка. Вы страдали чем-то вроде… аллергии, да? Или астмы? Нет? А-а, у вас был полиомиелит, и вы немножко прихрамывали? Нет? Ну, уж ясное дело, сейчас-то вы не прихрамываете! Я видела, как вы отплясывали в последнем фильме, ничуть не хуже самой Джинджер Роджерс!.. И еще вы дружили с этой совершенно дикой девчонкой, кажется, Флис, да? И доктор Миттельштадт так вас любила. Вы были одной из посвященных. Из ее круга, верно? – Матрона усмехнулась и покачала головой. Прямо как в сцене из фильма: Блондинка Актриса возвращается в сиротский приют, где провела большую часть детства, где научилась таким вещам, как игра в карты. Вот только Блондинке Актрисе никак не удавалось определить, что за музыка сопровождала этот фильм. Во время раздачи пасхальных корзиночек в обеденном зале включили запись Бинга Кросби «Пасхальный парад». А теперь музыки слышно не было.