Текст книги "Блондинка. Том II"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

И все это время бормотала ему на ухо что-то ласковое и утешительное – в точности так же иногда приходилось ей поступать и с Бывшим Спортсменом, и с другими обитателями Города из Песка. Теперь она чувствовала себя уже лучше, смотрела на жизнь уже оптимистичнее. Да и по самой природе своей Норма Джин Бейкер была девушкой оптимистичной; разве не поклялась она сама себе, сидя на крыше сиротского приюта и любуясь светящимися вдали, на башне, буквами RKO: Я даю обет! Я клянусь! Я своего добьюсь! Я никогда не сдамся!И только теперь до нее дошло, что вся эта постыдная и унизительная сцена является сценой из фильма; если не детали, то общие ее контуры были знакомы и даже по-своему романтичны. Она была Клодетт Кольбер, а он – Кларком Гейблом; нет, она Кэрол Ломбард, а он Кларк Гейбл; и вся эта ситуация расписана в сценарии, и ни один из них даже не подозревает, что оба они одаренные актеры и вполне могут импровизировать.

Темный Принц у меня в постели. О, он близкий друг, он просил называть его просто Карло. Неужели мы с ним были любовниками? Нет, не думаю. Или все-таки были?..

А он тут же и захрапел. Она накрыла его одеялом и тихо свернулась калачиком рядом. Остаток этой кошмарной ночи прошел почти без сна. Ее изнурила утомительная, полная надежд, трудов и разочарований жизнь в Нью-Йорке; она стала заложницей этой жизни. Несколько раз на неделе пятичасовые репетиции в театре, долгие часы интенсивных и утомительнейших занятий у Макса Перлмана или у одного из его многочисленных и агрессивных молодых помощников; ее влюбленность в Драматурга и постоянная тревога, что он ускользнет от нее. И тогда она просто умрет, ей ничего не остается, как умереть; подобное фиаско может приговорить женщину к смерти. Ибо кто, как не родная ее бабушка Делла, с таким презрением говорила о собственной дочери Глэдис, которой не удалось удержать при себе ни одного мужа, даже красавца папочку Нормы Джин, который бы поддерживал ее? Делла, хрипло и грубо смеясь, говорила: Что толку быть падшей женщиной, шлюхой, и умудриться остаться к тридцати годам с пустыми руками?А Норме Джин как раз через несколько месяцев стукнет тридцать.

Она осторожно придвинулась к Темному Принцу и опустила ему голову на плечо. Он ее не оттолкнул. Он погрузился в сон, глубокий, но чуткий, – с мужчинами так часто бывает. Скрипел зубами, дергался, брыкался, потел, и к рассвету все простыни на кровати были уже мокрые, и пахло от них так, точно он и не принимал ванны. И этот запах заставил Норму Джин улыбнуться и вспомнить о Баки Глейзере, его пахучих волосатых подмышках и крупных грязных ступнях. Нет, на сей раз, с новым мужем, она уже не сделает тех ошибок, что совершала в прошлом. Она заставит Драматурга гордиться ею как актрисой, заставит полюбить больше, чем он любил жену. И еще у них, разумеется, будут дети. Она почти уже воображала себя беременной. В мирной тиши, на исходе ночи, приди ко мне, мое родное дитя, и прости меня.

Некогда Отто Эсе со свойственной ему жестокостью предсказал ей смерть в Голливуде от передозировки наркотиков, но не такова будет ее судьба.

Утро было уже в разгаре, когда она тихонько, как мышка, встала и оделась. Темный Принц продолжал спать. И вышла на улицу, и пошла в магазин на Пятой авеню купить свежих яиц, овсянки, фруктов и яванского кофе в зернах. А когда вернулась, увидела, что Темный Принц проснулся и расхаживает по квартире с налитыми кровью глазами, болезненно щурясь от яркого света. Но в остальном он был в полном порядке, и даже удивил ее остроумием. Сказал, что от него так воняет, что просто тошнит и не мешало бы принять душ. Затем, направившись в ванную, уже во второй раз, он рассмеялся, заметив, как она с опаской поглядывает ему вслед. И она притворила за ним дверь, и стояла рядом, в страхе прислушиваясь, что там происходит, но не услышала ничего, кроме звучного шлепка мыла о плиточный пол. Он ронял его несколько раз. После душа, вытирая темные волосы полотенцем, он обшарил все ее шкафы и ящики комода в поисках мужской одежды, хотя бы смены нижнего белья и чистых носков. Но не нашел ничего. А на кухне принял от нее лишь стакан холодной воды со льдом и пил очень медленно и осторожно, напоминая при этом канатоходца, работающего без страховки.

Норма Джин очень огорчилась, что он отказался от еды. Не дал ей шанса проявить заботу! И Баки Глейзер, и Бывший Спортсмен были отличными едоками, всегда завтракали плотно и с удовольствием. Сама она пила лишь черный кофе, чтобы хоть немного взбодриться. Как же все-таки красив Темный Принц, несмотря на налитые кровью глаза, головную боль и то, что он называл «кишечным гриппом». В грязной одежде, небритый, с непросохшими небрежно расчесанными волосами. Он называл ее Ангелом и благодарил. Она поглаживала его по руке и печально улыбалась, слушая, как он с неубедительной искренностью выговаривает всякие вежливые слова, словно какой-нибудь персонаж из пьесы Одетса, отрывок из которой они недавно репетировали вместе под неусыпным надзором Перлмана. А ведь они вполне могли бы сняться вместе в кино, при наличии хорошего сценария (ведь и он тоже, презирая Голливуд, нуждался в голливудских денежках).

Какая, однако, ирония, с улыбкой думала она, что ни один из нас не может теперь отчетливо вспомнить, что же произошло между нами накануне ночью. Ну, разве что оба знали, что искорка нежности между ними проскользнула. Возможно даже, она спасла ему жизнь. Или он спас ее?.. И отныне они навеки, на всю оставшуюся жизнь, связаны неразрывными узами, как брат и сестра.

После моей смерти Брандо категорически отказался давать обо мне интервью. Единственный из всех этих голливудских шакалов.

Только собравшись уходить, Темный Принц вдруг вспомнил, что должен был передать ей послание.

– Послушай-ка, Ангел, я тут на днях случайно столкнулся с Кассом Чаплином…

Норма Джин лишь слабо улыбнулась и промолчала. И почувствовала, что вся дрожит. Лишь бы ее друг не заметил!

– Не видел ни его, ни Эдди Дж., наверное, больше года. Только всякие сплетни слышал, ну, ты понимаешь. А тут вдруг сталкиваюсь с Кассом нос к носу в чьем-то там доме. И он очень просил, если я с тобой вдруг встречусь, передать тебе кое-что.

Норма Джин снова не ответила. Хотя вполне могла бы сказать: Если Кассу понадобилось передать мне что-то, почему он не сделал это сам?

– Он сказал: «Передай Норме вот что. Близнецам очень не хватает их Нормы. И ребенка тоже».

Только тут Темный Принц заметил выражение, возникшее на лице Нормы Джин, и буркнул:

– Возможно, мне не следовало передавать тебе этого? Вот засранец этот Касс!

Норма Джин торопливо попрощалась с гостем и вышла в другую комнату.

Она слышала, как ночной гость пару раз неуверенно окликнул ее:

– Эй, Ангел? Ты чего? – Но следом за ней не пошел. Он знал, и она знала, что сцена закончилась; проведенной вместе ночи пришел конец.

Они с Брандо ни разу не снимались вместе. Слишком уж мощным для Монро он был актером. Он бы просто сломал ее, как дешевую куклу.

Однако сцена с Темным Принцем на том не закончилась. Не совсем.

Придя домой вечером после занятий, она обнаружила в гостиной нечто, заставившее ее вздрогнуть и даже отступить на шаг. Целую груду, могильный холм из цветов. Он состоял из нескольких отдельных композиций, но доминировали белые цветы: лилии, розы, гвоздики, гардении. Как же красиво! Но слишком много.

Запах гардений просто сокрушал. У нее заслезились глаза. Она почувствовала приступ тошноты.

Ей так хотелось думать, что цветы прислал Драматург, ее возлюбленный, умоляя простить его. Но в глубине души она знала: это не от него.

Цветы, конечно же, от Темного Принца. Ее возлюбленного, который так и не сумел полюбить ее.

На карточке в форме сердечка было выведено красными чернилами:

АНГЕЛ

НАДЕЮСЬ, ЕСЛИ КТО ИЗ НАС ЧЕГО И ДОСТИГНЕТ, ТАК ТОЛЬКО ТЫ! Твой друг Карло.

«Танцующие в ночи»

Старое изодранное пальто на вешалке, вот кто он! Господи, как же он себя презирает!..

И однако, сжав в кулаки руки в перчатках, вглядывается в даль. Кругом пушистый только что выпавший снег. А там, вдалеке, как в музыкальной комедии, где есть цвет, звук и движения убыстренные, кружится на льду Блондинка Актриса, катается на коньках с молодым актером из Нью-Йоркской театральной труппы. Если уж быть точнее – с тем самым актером, который играет Исаака. Его Исаак катается на коньках с Магдой. И Драматургу это зрелище кажется почти невыносимым.

Да что они там, целуются, что ли? И он вынужден на все это смотреть?..

А потом еще эти слухи, о ней и Марлоне Брандо. Об этом он вообще не позволяет себе думать.

У нее было столько мужчин. Так много мужчин ее имели!

От общих знакомых Драматург узнал, что Блондинка Актриса собирается вскоре покинуть Нью-Йорк, уехать в Лос – Анджелес. И это после долгих месяцев напряженнейшей работы в театре! Решила, видите ли, вернуться к карьере киноактрисы. Но не на старых условиях. Студия не только простила Мэрилин Монро, но и уступила целому ряду ее требований. Это войдет в историю Голливуда. Мэрилин Монро, так долго презираемая в киноиндустрии, победила Студию! Теперь она наделена правом согласиться с проектом, одобрить сценарий, отвергнуть предлагаемого на фильм режиссера. Ставку ей тоже подняли – 100 000 долларов за фильм! Но почему? Неужели только потому, что не нашлось другой блондинки на ее место? Которая бы приносила им миллионы долларов и обходилась бы так дешево?

Он не ревновал Блондинку Актрису, он желал ей только добра. Эта печаль, поселившаяся в ее глазах. Как в глазах Магды тридцать лет назад, глубокая печаль, которой он, ослепленный юношеской влюбленностью, тогда не замечал.

На катке в Центральном парке среди множества пестро одетых конькобежцев всех возрастов каталась Блондинка Актриса – в темных очках, белой шапочке из ангоры, глубоко натянутой на уши, так, что ни один волосок из-под нее не выбивается, и с белым же ангоровым шарфом вокруг шеи. Она катается на коньках! Она, которая клялась и божилась, что ни разу в жизни не стояла на коньках, только бегала на роликах еще девчонкой, в южной Калифорнии.

Там, откуда она родом, игриво подмигивая, сообщала Блондинка Актриса, нет льда. Никогда не было.

Сразу видно, как неуверенно держится она на коньках. А другие, опытные конькобежцы, лихо проносятся мимо. Просто ноги у нее слабоваты, особенно в щиколотках, того гляди потеряет равновесие. Но она весело размахивает руками, смеется, вот она пошатнулась, но кавалер ловко подхватывает ее, не дает упасть, потом обнимает крепкой рукой за талию. Раз или два, несмотря на проявленную им галантность, она все же тяжело шлепалась на лед, но лишь смеялась при этом, а он помогал ей подняться. Она отряхивала запорошенный снегом задик и продолжала кататься. Другие конькобежцы или проносились мимо, или плавно описывали вокруг нее круги. Но если и поглядывали на нее, то видели лишь хорошенькую белокожую девушку в очень темных очках и с минимумом косметики на лице. Или вообще без косметики. На ней были толстый пестрый свитер простой вязки и темные слаксы из какого-то теплого бархатистого материала – Драматург не видел прежде на ней этих вещей. Наряд довершали белые кожаные конькобежные ботинки на высокой шнуровке.

Хоть и новичок на льду, девушка тем не менее была наделена грацией прирожденной спортсменки или танцовщицы. Изящная, но крепко сбитая фигурка. А сколько энергии! То кривляется, чтобы скрыть свою неловкость, то вдруг превращается в само воплощение изящества, легко и плавно летит по дьду рука об руку со своим кавалером. Молодой человек был опытным конькобежцем, ноги длинные, крепкие, прекрасное чувство равновесия. На нем были круглые очки в проволочной оправе, что придавало ему, как и Драматургу, когда тот был в его возрасте, вид интеллигентного юноши из приличной еврейской семьи. И вообще он очень недурен собой, даже, пожалуй, красив, этакой мрачноватой меланхоличной красотой. Волосы темные, голова не покрыта, если не считать специальных меховых наушников.

Была уже середина марта, но в Нью-Йорке стоял страшный холод. Небо ослепительно голубое, с северо-востока непрерывно дул ледяной ветер.

Больной от любви, с замиранием и болью в сердце, наблюдал за эффектной парочкой Драматург. Просто был не в силах оторвать от них глаз. Был не в силах вернуться в свой кабинет, к работе, сесть за письменный стол. Он истомился, изнемог от желания. (Но имеет ли он право вовлекать Блондинку Актрису в свою жизнь? Его снова вызывали на допрос в Комитет по расследованию антиамериканской деятельности; только все это было скорее не расследование, а преследование; он находился в состоянии постоянного раздражения. Ему даже пришлось нанять адвоката и платить, платить за все. Новый председатель Комитета почему-то особенно невзлюбил Драматурга, посмотрев спектакль по его пьесе, якобы «критикующий американское общество и капитализм». Было известно также, что в ФБР имеется обширное и очень «неблагоприятное» досье на Драматурга. Он оказался одним из тех, кого называют «кадром, типичным для нью – йоркских интеллектуалов левого толка».)

Блондинка Актриса каталась на коньках, а Драматург наблюдал. Следовало отдать ему должное (ему так казалось), делал он это в открытую. Он был не из тех, кто прячется и следит исподтишка. Да и потом, что толку прятаться? От 72-й улицы до Центрального парка было рукой подать, и сам он часто гулял там. Бродил, чтобы «проветрить» голову, по заснеженным дорожкам, когда в парке было совсем безлюдно. Бродил и при виде конькобежцев, скользивших по льду, всегда улыбался. Мальчишкой он очень любил кататься на коньках. И катался на удивление здорово. И, поселившись в городе и став молодым отцом, успел научить своих ребятишек кататься. На этом самом катке, много лет назад. Ему вдруг показалось, что с тех пор прошло совсем немного времени.

Блондинка Актриса на сверкающем льду, смеется и вся так и сияет под солнцем.

Блондинка Актриса, любившая его, как никогда еще не любила ни одна женщина. И которую он любил, как никогда не любил ни одну женщину.

Монро? Да она же нимфоманка!

Кто это вам сказал? Лично я слышала, она делает это за деньги. Находясь в отчаянном положении.

Да она фригидна, ненавидит мужчин. Лесбиянка она, вот кто! И да, если и делает это за деньги, то получает хорошую цену.

Драматург с улыбкой смотрел на Магду, катающуюся на льду, и Исаака, который держал ее за руку. Сердце его переполняла гордость.

Просто удивительно, что все остальные конькобежцы и зрители не узнают ее. Не показывают на нее пальцем и не аплодируют.

И им овладело почти неукротимое желание вскинуть руки и зааплодировать.

Неужели она до сих пор его не заметила? И Исаак тоже? Ведь Драматург стоял совсем близко, выпрямившись в полный рост и ничуть не таясь, – вполне узнаваемая для них фигура. Драматург, который их создал. Создал свою Магду, своего Исаака. Она была девушкой из народа; он был еврейским юношей из Европы, мечтавшим стать человеком «из народа», стопроцентным американцем, мечтавшим вычеркнуть из памяти прошлое.

Возможно, по сути, сам Драматург являлся всего лишь выжившим в Холокосте евреем. Возможно, все нынешние евреи являются таковыми. Но далеко не факт, что Драматургу хотелось думать об этом сейчас и здесь, под ярким ослепительным солнцем, в начале весны, в Центральном парке.

Он стоял, высокий и прямой, как какой-нибудь тотем, у самого края террасы из плитняка, мимо которой пролетали конькобежцы, описывая круги. Ну чем не музыкальная шкатулка с ожившими фигурками? На Манхэтгене Драматурга часто узнавали совершенно незнакомые ему люди. Темное пальто военного покроя, вязаная шапочка из темной шерсти, очки с толстыми стеклами. Когда Блондинка Актриса рука об руку со своим кавалером, весело смеясь и болтая, пролетали совсем близко, он не отворачивался, даже глаз не опускал. В теплую погоду на террасе размешалось очень популярное кафе, куда днем частенько захаживал Драматург – немного передохнуть от работы. И на зиму столы и стулья из сварного железа не убирали. Он взял стул, подтащил его к краю террасы и уселся. Но что-то ему не сиделось. Эта музыка! «Вальс конькобежцев».

Нет, несмотря ни на что, он рано или поздно женится на ней. Если, конечно, она ему не откажет. Он просто не в силах отпустить ее.

Он разведется с женой. Ведь практически они уже живут как в разводе. Никогда больше к ней не прикоснется, никогда не поцелует. При одной мысли о дряблой коже этой стареющей женщины ему становилось тошно. И потом эти ее сердитые глаза, этот вечно обиженный рот. Находясь с ней, он перестал быть мужчиной, но теперь возродится снова.

Он разрушит свою жизнь ради Блондинки Актрисы.

Я перепишу историю наших жизней, ее и моей. И это будет не трагедия, а американский эпос!

Я верю. Верю в то, что у меня хватит на это сия.

И вот он берет коньки напрокат! Нет ничего проще. Сует ноги в ботинки, туго зашнуровывает их. А потом, на льду, вдруг чувствует, что лодыжки у него ослабели, колени какие-то негнущиеся, но ничего – вскоре к нему возвращаются и былое мастерство, и все навыки. И он ощущает почти мальчишеский восторг от простых физических движений и легкой ломоты во всем теле. И катается он «против часовой стрелки», то есть двигаясь навстречу всем остальным конькобежцам. И выглядит при этом человеком, который знает, что делает, а не каким-то там неуклюжим стариком, нелепо растопыривающим руки, чтоб сохранить равновесие. Усиленная динамиком, над катком теперь гремит другая мелодия – «Танцующие в ночи». Кажется, песня написана каким-то евреем американского розлива, подобно всем остальным великим мелодиям, типа «Солнечной долины». Песня романтическая и загадочная, если внимательно вслушиваться в слова.

Подкатывая к Блондинке Актрисе, он счастливо улыбался. У него не осталось сомнений! То была сцена, которую никогда бы не удалось написать самому Драматургу, поскольку в ней не было ни иронии, ни утонченности. Она вытащила его из душного кабинетика на 72-й улице. Она тянула его к себе, и выбора у него не было. И он улыбался, как человек, заснувший в темноте и разбуженный ярким солнечным светом.

– О Господи! Вы только посмотрите!

Теперь наконец Блондинка Актриса заметила его. И катила прямо к нему навстречу, так и лучась счастьем. Давно его так не встречали, еще с тех незапамятных времен, когда он был молодым отцом и маленькие дети бросались к нему навстречу с тем же восторженным изумлением, словно не видели в жизни своей ничего прекраснее и сами не верили своему счастью. И сердце его в тот миг переполнялось радостью, и он чувствовал себя избранным. Блондинка Актриса просто бы врезалась в него, если б он вовремя ее не подхватил. И так и держал, не выпуская из рук. Они стояли, пошатываясь, на блестящем льду. Они словно были пьяны от любви. Хватали друг друга за руки, громко и радостно смеялись. Молодой актер, игравший Исаака, незаметно ретировался. Он хоть и обиделся немного, но тоже улыбался. Ибо понимал, что попал в число избранных, свидетелей этой незабываемой сцены. И теперь он может описать ее другим, и будет до бесконечности рассказывать и пересказывать это историческое событие – о том, как холодным мартовским днем Драматург и Блондинка Актриса столь бесстыдно и откровенно демонстрировали всем свою любовь на катке, в Центральном парке.

– О! Я люблю тебя!

– Дорогая, я так люблю тебя!

И, царапая коньками лед, Блондинка Актриса привстала на цыпочки и поцеловала Драматурга. По-настоящему. Крепко. В губы.

Той же ночью, в квартире на 11-й Восточной улице, уже после любви, Блондинка Актриса лежала в постели обнаженная, и вся дрожала от избытка чувств, и на щеках ее блестели слезы. Потом она взяла руки Драматурга в свои, поднесла к губам и стала покрывать их поцелуями.

– Твои прекрасные руки, – шептала она. – Твои чудесные, прекрасные руки!

Он был тронут. До самой глубины души.

Поженились они в июне, вскоре после того, как он развелся с женой, а Блондинка Актриса отметила свое тридцатилетие.

Тайна. Непристойность

Где лежит точка пересечения личной патологии и ненасытного аппетита потребительской капиталистической культуры? Разве в силах мы отгадать эту тайну? Это ведь сродни непристойности.

Так однажды напишет опечаленный Драматург. Но не в ближайшие десять лет.

Шери. 1956

Мне нравится Шери! Шери такая храбрая.

Шери никогда не пьет, чтобы подавить чувство страха. Никогда не глотает таблеток. И если что-то начинает, твердо знает, чем все закончится. И где закончится.

Шери возвращается в то место, откуда пришла. Я закрываю глаза и вижу песчаный берег, мелкий ручеек с грязной водой и одинокое и тонкое веретенообразное дерево с обнаженными, перекрученными, похожими на веревки корнями. Семья жила в стареньком трейлере, на свалке, среди гор ржавых консервных банок и сорняков. Шери возилась с младшими братишками и сестренками. Шери была их «маленькой мамочкой». Пела им песенки, играла в разные игры. В пятнадцать ей пришлось бросить школу, чтобы помогать по дому. Возможно, у нее был дружок, какой-нибудь парнишка постарше, лет за двадцать. И он разбил ей сердце, но не гордость. Не сломил ее неукротимого духа.

Шери шьет игрушки для младших братишек и сестренок, штопает одежду. Ее костюмчики могут разбить сердце кому угодно – заплатка на заплатке. Даже черные чулки сплошь в штопке! Шери вовсе не платиновая блондинка, волосы у нее пепельно-серые, оттенка мыльной воды. Когда-то у нее был здоровый цвет лица – много времени проводила на воздухе. Теперь же лицо покрывает болезненная бледность. Бледное, как луна. Может, у нее анемия? Ковбой по имени Бо бросает на нее лишь один взгляд и сразу понимает – она его Ангел! Его Ангел! А может, у нее всегда была анемия и у младших братишек и сестренок – тоже?.. Нехватка витаминов. Один из братьев – ребенок с задержанным развитием.

Одна из сестренок родилась с волчьей пастью, а денег, чтоб исправить этот дефект в раннем детстве, не было.

Еще девочкой Шери часто слушала радио. Пела вместе с радио. В основном – песни в стиле кантри и вестернов. Иногда плакала при этом – собственное пение разрывало ей сердце. Я видела ее поднимающей с земли младенца в промокшем насквозь подгузнике. Вот она тащит его в трейлер, переодеть. Мать много смотрела телевизор, пока он у них работал. Мать была грузной женщиной за сорок, с дряблой нездоровой кожей и апоплексически красным лицом пьянчужки. Отец Шери куда-то смылся. Никто не знал, где он. Шери вышла на трассу и добралась автостопом до Мемфиса. Там находилась радиостанция, которую она часто слушала, и она надеялась встретиться с одним из дискжокеев. И проделала ради этого путешествие в двести миль.

Сначала ехала на автобусе – ей удалось скопить немного деньжат, затем подсела в кабину к водителю-дальнобойщику. А ты хорошенькая девушка, сказал он ей. Самая хорошенькая из всех, кого он подвозил. Шери притворилась глухой и немой, умственно отсталой. И крепко-крепко прижимала к животу Библию.

Он поглядывал на нее так странно, что она испугалась и начала петь псалмы. Это его отрезвило.

Сейчас Шери, должно быть, уже тридцать, и она поет в какой-то аризонской таверне. Поет без аккомпанемента песню под названием «Древняя черная магия». И слушают ее пьяные ковбои, завсегдатаи этой таверны. Все может быть!

И еще ее все время преследует тот мальчик-ковбой. Он просто без ума от Шери. Она его АнгелОн неуклюж и неопытен, как молодой бычок. Она боится его, но потом полюбит и выйдет за него замуж.

И родит от него детей, и будет петь им и играть в разные игры. И шить для них маленькие игрушки и одежду.

Я так скучаю по тебе, Папочка! Ты так далеко от меня.

Дорогая, вылетаю на следующей неделе с одной только целью – повидаться с тобой. Мне кажется, тебе должно там понравиться. Такие горы…

Эти горы меня пугают.

Я думал, ты скажешь, что они прекрасны.

Что-то случилось, Папочка.

Дорогая, что? Что случилось?

Я… я не знаю.

Ты имеешь в виду на съемках, да? Поссорилась с режиссером, другими актерами? Нет.

Милая, ты меня просто пугаешь. Может, ты… плохо себя чувствуешь?

Я не знаю. Я уже не помню… что это такое, чувствовать себя «хорошо».

Норма, милая, дорогая моя девочка, скажи мне наконец, что случилось?..

Дорогая, ты плачешь? Что с тобой?

Я… никак не могу подобрать слов, Папочка. Почему тебя нет здесь, со мной?!

Кто тебя обидел? В чем дело?

Я хочу, чтобы мы были женаты. Хочу, чтоб ты был здесь, со мной.

Скоро я буду с тобой, любимая. Только скажи мне, что случилось?

Я думаю… я просто боюсь…

Боишься чего?..

Милая, все это как-то очень огорчительно. Я так тебя люблю. Мне так хотелось бы помочь тебе.

Ты и так помогаешь, Папочка. Уже одним тем, что находишься рядом.

А ты не… не слишком ли много ты принимаешь таблеток?

Нет.

Уж лучше немного помучиться бессонницей, чем…

Я знаю! Ты уже говорил мне, Папочка.

Ты уверена, что тебя никто не обидел? Как-то оскорбил или…

Нет. Кажется, мне просто иногда страшно. Сердце начинает так бешено биться…

Ты просто перевозбуждена, дорогая. Кстати, именно это и делает тебя такой замечательной актрисой. Ты целиком, с головой погружаешься в роль.

Как бы мне хотелось, чтобы мы уже были женаты! Чтобы ты обнял меня крепко-крепко и уже никогда не отпускал.

Ты просто разбиваешь мне сердце, дорогая! Что, скажи, что я могу для тебя сделать?

И потом чего именно ты так боишься, моя милая? Чего-то конкретного?

Ты обещаешь, что никогда не будешь писать обо мне?

Ну конечно, нет, дорогая. К чему мне это?

Люди так часто поступают. Ну, другие. Писатели.

Я же не какой-нибудь другой. Мы с тобой не чужие.

Знаю, что нет, Папочка. Но иногда мне просто страшно. Я не хочу спать…

А ты не пьешь, нет?

Нет.

Потому что ты плохо переносишь алкоголь, милая. Ты слишком чувствительна. Это действует на обмен веществ, нервную систему…

Я не пью. Только шампанское. Да и то изредка. По торжественным случаям.

Скоро мы отметим такой случай, родная. Отпразднуем его как следует.

Но мне хочется, чтобы мы поженились прямо сейчас, немедленно! Тогда, мне кажется, я перестану бояться.

Но чего именно ты боишься, голубка моя? Скажи мне. Попробуй объяснить.

Я тебя плохо слышу, милая. Пожалуйста, повтори!

Думаю… я боюсь Шери.

Шери? Как это?

Просто боюсь ее и все.

Но, дорогая, мне казалось, тебе нравится эта роль.

О да, да! Я просто обожаю Шери!.. Но Шери… она… это я.

Милая, Шери может быть частью тебя. Но всего лишь частью. Ты сама вмещаешь в себя множество таких, как Шери! И сотни других.

Разве? Не думаю.

Нет, это просто смешно! Шери – трагикомический персонаж. Шери мила, наивна, молода, но при всем этом бездарна. Певичка, которая не умеет петь, танцовщица, которая не умеет танцевать.

Но она гораздо храбрее меня, Папочка. Она не отчаивается.

Что ты такое говоришь, дорогая? Разве у тебя есть причины отчаиваться? Да и вообще ты самая веселая и счастливая из женщин, которых я только знал.

Разве, Папочка?

Уж будь уверена!

Это потому, что я часто заставляю тебя смеяться, да? И других тоже.

Это уж определенно. Придет день, и весь мир назовет тебя самой выдающейся на свете комедианткой.

Правда?

Точно тебе говорю.

А ты сам… любишь меня, как Магду, да? Сперва заставляла тебя смеяться, а потом – плакать, да? Я неплохо сыграла эту роль.

В роли Магды ты была просто неподражаема, любовь моя. Тебе удалось создать куда более глубокий образ, чем был прописан у меня в пьесе. А в роли Шери выступишь еще блистательнее!

Кажется, я иногда не совсем понимаю, что это значит – «выступить в роли».

Ты сложившаяся актриса, ты замечательно играешь. Тебе подвластно все. Ну, как великому танцору. Он выходит на сцену и исполняет свой номер. А пианист исполняет свой. Или там какой-нибудь выдающийся оратор, он тоже выступает. И ты всегда, всегда больше, чем все твои роли.

Но люди смеются над Шери. Они не понимают.

Они смеются, потому что ты делаешь Шери смешной. И смех этот, он вовсе не издевательский, он полон понимания и сочувствия к ней. В тебе они видят себя.

Смех не издевательский?.. Что ж, может быть.

Ни в коем случае, если исполнитель контролирует ситуацию. А ты настоящий, прирожденный исполнитель, и ситуация у тебя под контролем.

Но ведь сама Шери не знает, что она смешна. Она уверена, что станет звездой.

Вот именно поэтому она и смешна. Она… этого не осознает.

Так разве это хорошо, смеяться над Шери потому, что она, видите ли, не «осознает»?

Но, дорогая, о чем мы вообще спорим? И с чего это ты так завелась? Конечно, твоя Шери смешная и трогательная тоже. «Автобусная остановка» вообще очень смешная пьеса и трогательная одновременно. Но это комедия, а не трагедия.

А конец?..

Конец счастливый, разве нет? Они ведь поженились.

У Шери нет абсолютно ничего и никого! Никто, кроме этого несчастного парня, ее не любит.

Дорогая! Шери – это всего лишь персонаж из пьесы! Пьесы Уильяма Инга!

Нет.

Как это понимать, «нет»?

Шери, Магда, другие… Все они не просто роли.

А кто же еще?

Они сидят во мне. Я – это они. Они реальные люди, существующие в этом мире.

Я что-то не понимаю тебя, дорогая. Уверен, ты вовсе не веришь во все эти… вещи.

Если б они не бши реальны, ты бы не смог о них написать. И никто не узнал бы этих людей. Даже пусть они в несколько ином обличье.

Ну конечно, дорогая, все правильно, все именно так! Наконец-то я понял, о чем ты. Ты наделена поэтическим воображением, повышенной чувствительностью…

Ты хочешь сказать, я просто тупенькая блондинка, да? Глупая шлюха?

Дорогая, прошу тебя!..

Глупая корова и блядь, так меня называли!

Дорогая…

Я люблю Шери! И не люблю «Мэрилин»!

Милая, мы это уже обсуждали. Прошу, не расстраивайся и не заводись.

Но люди смеются над Шери, будто имеют на это право! Потому что она неудачница. «Не умеет ни петь, ни танцевать».

Но это вовсе не оттого, что она неудачница. Смеются над ее претензиями.

А она так надеется!

Милая, мне кажется, это не слишком хорошая идея обсуждать сейчас эти вещи. Тем более что мы так далеко друг от друга. Если бы я был там, с тобой…

Ты сам смеешься над Шери, все такие, как ты, смеются. За то, что у нее была надежда, но не было таланта. Она неудачница.

Ты неправильно меня поняла… Я так тебя люблю, мне просто невыносимо, когда между нами наступает непонимание.

Но все сводится лишь к тому, что мне нравится Шери, мне хочется защитить ее. От женщины, подобной «Мэрилин», с которой ее сравнивают. Когда люди над ней смеются.

Но, послушай, дорогая, «Мэрилин» – твое сценическое имя, твой псевдоним, а вовсе никакая не личность. Ты так говоришь, словно…

Знаешь, ночью, когда не спится, я все так ясно вижу и понимаю. Понимаю, когда совершила свою первую ошибку.