Текст книги "Блондинка. Том II"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

Для него она готова быть Розой, если он того захочет.

О, раз она его жена, она будет для него кем угодно! Ради него! Лишь бы угодить!..

И она бесконечно целовала, целовала, целовала его губы, пока он не начинал задыхаться. Вонзалась языком ему в рот. Гладила руками все его тело – худощавое и угловатое, оно тут же начинало расслабляться, покрывала поцелуями его живот и грудь, мелкие щекотные волоски на груди, облизывала и сосала его соски, хохотала, щекотала, пощипывала и гладила его. До чего же умелые у нее были руки! Натренированные (при мысли об этом он всегда возбуждался, хотя и не знал, правда это или нет), как у пианиста, пальцы, они стремительно порхают по клавишам, наигрывая гаммы. Она была Розой из «Ниагары». Жена-изменщица, женщина-убийца. Блондинка, наделенная ослепительной красотой и магической сексуальной притягательностью. Ослепительная красавица, которую он знал и видел давным-давно, когда в голову и мысли не могло прийти, что он может познакомиться с ней!Ну а сам он в такие моменты идентифицировал себя с преданным и опозоренным мужем-импотентом в исполнении Джозефа Коттена. Даже в самом конце фильма он не переставал идентифицировать себя с Коттеном. Особенно когда Котген душит Розу. Какая-то совершенно жуткая в своей нереальности сцена – муж душит жену. Танец смерти, балет. А чего стоило одно только выражение на прелестном личике Монро, когда она наконец понимает. Она сейчас умрет! Ее муж – сама Смерть!

И Драматург, не сводивший глаз с мерцающего экрана, где во время этой сцены не произносилось ни звука, был растроган до глубины души. Ни один фильм в жизни его еще никогда так не трогал! (Он вообще привык отзываться о фильмах и кино в целом несколько пренебрежительно.) И никогда в жизни не видел женщины, хотя бы отдаленно похожей на Розу. Он смотрел «Ниагару» один, в кинотеатре на Таймс-сквер, и верил, что в зале нет ни одного мужчины, который бы думал и воспринимал увиденное иначе, чем он. Нет на свете мужчины, равного ей. А потому она должна умереть.

В постели, в летнем доме на берегу океана, она ложилась на него, его жена, его беременная жена, и пыталась пристроиться так, чтобы ему было удобнее. И дыхание у нее было нежное и сладостное, как у ребенка. И еще она издавала слегка приглушенные вскрики: «О, Папочка! О Боже!» И он никак не мог понять, искренними они были или наигранными. Так никогда и не понял.

20

Он рывком отворил дверь в ванную, не зная, что она находится там.

Волосы замотаны полотенцем, обнаженная, босая, с выпирающим животом, она, услышав шум, вздрогнула и обернулась.

– О! Эй, ты, что ли?.. – В ладони целая пригоршня таблеток, в другой руке пластиковая чашка. Молниеносным жестом закинула все таблетки в рот, запила водой. А он тихо заметил:

– Дорогая! А я ведь думал, ты уже ничего не принимаешь. Уже нет?..

Она встретилась с ним взглядом в зеркале.

– Это витамины, Папочка. И еще капсулы рыбьего жира.

21

Зазвонил телефон. Лишь немногие знали их номер в Галапагос-Коув, а потому звонок заставил вздрогнуть.

К телефону подошла Норма. Слушала, что ей говорят, и лицо у нее стало несчастным. Затем, так и не произнеся ни слова, протянула трубку Драматургу, а сама быстро вышла из комнаты.

Звонил Хоулирод, голливудский агент Нормы. Извинился за беспокойство. По его словам, он знал, что Мэрилин последнее время не рассматривает предложений, связанных с кино. Но это совершенно особый случай. Новый потрясающий проект! Название фильма – «Некоторые любят погорячей» [37]37
  В советском прокате шел под названием «В джазе только девушки».


[Закрыть]. Сумасшедшая, жутко смешная комедия о мужчинах, которые переодеваются в женщин, и где заглавная женская роль написана специально для «Мэрилин Монро». Студия готова профинансировать весь проект и заплатить Мэрилин минимум 100 000 долларов…

– Благодарю. Но вам ведь уже сказано: мою жену больше не интересует Голливуд. По крайней мере в данное время. Она ожидает первенца. Наш ребенок должен родиться в начале декабря.

Какое удовольствие – произносить эти слова! Драматург не удержался от улыбки.

Наш первый ребенок! Наш!

Удовольствие удовольствием, однако скоро им понадобится целая куча денег.

22

ЖЕЛАНИЕ

Знаю как мила тебе и как желанна Оттого не нужен мне ты вовсе

Это свое произведение Норма робко показала мужу, который часто говорил, что хотел бы познакомиться с ее стихами.

Он читал и перечитывал это маленькое, в две строчки, стихотворение и растерянно улыбался, не зная, что и сказать. Он ожидал от нее чего-то совсем другого. И уж определенно – хотя бы рифмы! Так что же сказать? Ему хотелось ободрить ее, ведь он знал, как она чувствительна, как легко можно задеть ее чувства.

– Дорогая, я вижу здесь очень сильное драматическое начало. Очень… э-э… многообещающее. Но что из этого вытекает, где продолжение?

Норма торопливо закивала в ответ, словно ожидала такой критики. Нет, конечно, критикой это нельзя было назвать, ведь он хотел ободрить, похвалить ее и сделал это, как мог. Она вырвала листок из его руки, сложила в маленький квадратик и рассмеялась – в манере Девушки Сверху.

– Что из этого вытекает? Ах, Папочка! Ты, как всегда, прав. Великая тайна нашей жизни!

23

Где-то поблизости, да, внизу, это точно, под половицами старого дома слышался слабый жалобный звук, напоминающий мяуканье или причитание. Помоги! Помоги же мне!

– Да нет там никого. И ничего я не слышу. Просто кажется.

24

Было это погожим летним днем, в конце июля. К Драматургу приехал из города друг, и они отправились вдвоем удить рыбу. Норма осталась в доме одна. Одна с Ребенком. Только мы двое: я да он.Она пребывала в хорошем настроении, никогда прежде не чувствовала себя такой здоровой. В подвал не ходила. На протяжении вот уже нескольких дней даже не взглянула в сторону ведущих туда ступеней. Да нет там никого! Я точно знаю.«Все дело в том, что там, откуда я родом, никаких подвалов не было, ведь так? Просто не было в них нужды».

Оставаясь дома одна, она завела привычку говорить сама с собой вслух.

На самом деле обращалась она к Ребенку. Ближайшему своему другу!

Вот чего недоставало няньке Нелл – своего собственного ребенка. «Поэтому-то и хотела вытолкнуть ту маленькую девочку из окна. Вот если б у нее был свой ребенок…» (Но что потом произошло с Нелл? Хотела перерезать себе горло и не смогла. И ее арестовали и посадили в психушку. Сдалась без борьбы.)

Конец июля, дело к вечеру. Погода умеренно теплая, сыроватая. Совершенно безветренная. Норма Джин вошла в кабинет Драматурга, испытывая легкий трепет, точно нарушитель границы. Впрочем, из-за чего это она так разволновалась? Ведь Драматург никогда не запрещал ей пользоваться его пишущей машинкой. Да и зачем ему возражать? Хотя сцена предполагалась не импровизированная, она заранее ее спланировала. Ей хотелось напечатать на машинке письмо и отправить его матери в Лейквуд, оставив себе копию. Сегодня утром она проснулась от мысли, что Глэдис, должно быть, очень по ней скучает. Ведь она так далеко от нее, на востоке, и давно не навещала мать! Она пригласит Глэдис приехать к ним, сюда, в «Капитанский дом»! Она уверена, что сейчас Глэдис достаточно оправилась, чтобы позволить себе эту поездку, если захочет, конечно. У нее сложился новый образ матери, с которым она познакомила Драматурга, и то был образ вполне разумной женщины. И некоторые рассуждения Глэдис показались Драматургу очень интересными, и он сказал, что не прочь с ней познакомиться. Норма Джин напишет не одно, а целых два письма: одно – Глэдис, другое – главному врачу лейквудской клиники. И оставит себе копии.

Ну и конечно, она напишет Глэдис, что в декабре у нее должен родиться ребенок.

– Наконец-то ты станешь бабушкой! О, ятак жду этого, просто не могу дождаться!

Норма Джин уселась за письменный стол Драматурга. Камера должна располагаться над ней и достаточно близко. Ей очень нравилась старенькая верная «Оливетги» мужа с истертой лентой. По всему столу были разбросаны бумаги, материальныесвидетельства мысли гения. Какие-то наброски, заметки? Фрагменты диалогов? Драматург редко говорил, над чем сейчас работает. Возможно, просто из суеверия. Но Норма Джин знала, что он экспериментирует одновременно с двумя проектами. И собирается написать свой первый в жизни сценарий. (Благодаря ейрешился он на это, и она испытывала радость и гордость.) И вот в поисках листка чистой бумаги она заметила текст следующего содержания:

X.: Знаешь что, Папочка? Я хочу, чтобы ребенок родился здесь. В этом доме.

У.: Но, дорогая, мы планировали…

X.: Можно позвать повитуху! Нет, я серьезно!

(X. возбуждена, зрачки ее расширены; придерживает обеими руками живот, словно он у нее уже огромный).

А вот и еще одна страничка, с многочисленными поправками:

X. (сердито): Ты никогда меня не защищал! Никогда.

У.: Просто не всегда понимал, кто не прав.

X.: Он презирал меня!

У.: Нет. Это ты сама себя презирала.

У.: Нет. Это ты сама себя презираешь.

(Для X. невыносима уже одна мысль о том, что мужчина может смотреть на нее, не испытывая при этом желания. Ей 32 г., она боится, что молодость скоро пройдет)

25

Куда уходишь ты, когда ты исчезаешь?Она постоянно слышала этот звук в подвале. Говорила ему, избегая смотреть в глаза, но он не верил ей, не желал верить. Дотрагивался до нее, чтобы успокоить, а она вся так и каменела при его прикосновении.

– В чем дело, Норма? – Она не отвечала.

Тогда, прихватив фонарик, он пошел обследовать подвал. Но не нашел там ничего. А она все равно продолжала слышать этот звук. Слабое, еле слышное мяуканье, хныканье. Иногда там кто-то тихонько скребся. Когтями, в раздражении. И ей вспоминался (был ли то сон? или сцена из фильма?) один – единственный крик ребенка. Причем это происходило и рано утром, и днем, когда она сидела одна внизу, и часто посреди тихой и спокойной ночи, когда она вдруг просыпалась вся в поту. И единственным ее желанием было бежать в ванную. Может, там поселилась приблудная кошка или енот?..

– Застрял там где-нибудь, бедняжка, и помирает от голода. – Мысль о том, что живое существо может застрять в этом страшном подвале, как в колодце, приводила ее в ужас.

Драматург видел, что жена не на шутку встревожена, и старался ее успокоить. Он не хотел, чтобы она спускалась в подвал, в эту непроницаемую пугающую тьму.

– Я запрещаю тебе спускаться туда, слышишь, дорогая? – Затем он понял, что преподнести все это в виде шутки будет куда более действенной тактикой. При этом он как бы объединялся со здравомыслящей Нормой в борьбе простив иррациональной Мэрилин. Зажимая нос (в подвале пахло уже не только гнилыми яблоками, землей и Временем, к этому запаху примешивалась тошнотворная вонь тухлятины), он снова спустился в подвал, посветил фонариком в каждый угол и вернулся к жене, сердитый и запыхавшийся (день выдался на удивление жаркий и душный для этих широт), оттирая паутину с лица. Но с Нормой он был мягок и нежен и еще раз попробовал убедить, что нет, ничего он там не обнаружил, и нет, никаких таких странных звуков не слышал. Похоже, Норму успокоил этот его доклад. Похоже, она испытала облегчение. Взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала, чем несколько смутила мужа. Ведь руки у него были грязные!

– О, Папочка! Просто хочешь развеселить свою беременную жену, да?

Оказывается, уже на второй неделе после приезда Норма начала прикармливать на заднем дворе бездомных кошек. Хотя Драматург был против. Первым там появился костлявый черный кот с ободранными ушами. Затем к нему присоединилась «подружка» – тощая, но сильно беременная трехцветная кошка. Вскоре котов там уже шастало с полдюжины, они собирались у задней двери и терпеливо ждали угощения. Все кошки были странно молчаливы, приходили по отдельности, держали дистанцию, терпеливо ждали, пока Норма не выставит у крыльца блюдца. Затем дружно кидались к ним и молниеносно сжирали все подчистую. А съев угощение, так же бесшумно и не оглянувшись разбегались. Сначала Норма пыталась их приручить, даже приласкать, но они лишь злобно шипели и отскакивали в сторону, ощерив зубы. И поскольку в подвал можно было попасть и со двора, то в самой идее, что какая-то из кошек могла пробраться туда и застрять, не было ничего невероятного. Но даже если и так, то почему несчастное создание пряталось от Драматурга, пришедшего ему на помощь?

– Знаешь, дорогая, мне кажется, тебе следует перестать кормить этих кошек, – заметил однажды Драматург.

– О, да, конечно! Скоро перестану.

– Их собирается тут все больше и больше. Всех кошек с побережья штата Мэн все равно не накормишь.

– Знаю, Папочка. Ты прав.

Однако она все равно продолжала кормить этих тварей на протяжении всего лета, в чем он и не сомневался. И не желал знать, сколько именно тощих, оголодавших кошек собирается у крыльца каждое утро. Этой женщине было свойственно поразительное упрямство. И еще – железная воля. Каждому мужчине должно быть ясно – такая кого угодно сотрет с лица земли. Всегда победит, в самом главном. А в пустяках уступит – пусть себе торжествует.

Он сидел наверху, в кабинете, и записывал эти слова (или нечто похожее), как вдруг услышал крик. «Я так и знал! Знал, что этим кончится».

Сбежал вниз и нашел ее лежащей у входа в подвал. Она стонала и корчилась. Фонарик, вылетевший из руки, отбрасывал в глубины подвала узкий луч света, и там двигались какие-то бесформенные странные тени.

Она кричала, просила, чтобы он помог ей, спас ее ребенка. Он наклонился над ней, и она тотчас же вцепилась в его руки, притянула к себе. Словно хотела, чтобы он принял ребенка. Он вызвал «скорую». Ее увезли в Брансуик, в больницу. Выкидыш на пятнадцатой неделе беременности. Случилось это 1 августа.

Прощай

Именно тогда мы и начали умирать, верно? Ты во всем винила меня.

Ничего подобного. Кого угодно, только не тебя.

Потому, что я не смог спасти тебя и ребенка.

Только не тебя.

Потому, что не я испытал все эти страдания. Не я истекал кровью.

Не ты. Я. Я во всем виновата, я это заслужила. Я уже однажды убила своего ребенка. И этот, наш, был уже мертвый.

Она, совершенно убитая горем, провела в больнице неделю. Сильнейшее кровотечение, едва не умерла в приемной. Кожа приобрела какой-то безжизненный восковой оттенок, под глазами темные круги, вся в синяках и ссадинах – они покрывали лицо, шею, руки. Упав, она растянула запястье. Сломала несколько ребер. В уголках глаз и безвольного рта залегли глубокие морщины. Когда перепуганный насмерть муж впервые увидел ее лежавшей на носилках в приемной, без сознания, ему показалось, что она умерла. Теперь же в палате, куда не пускали никого, кроме него, она лежала во всем белом, откинувшись на подушки, из носа торчали трубочки, такие же прозрачные трубочки были подведены к рукам, и походила на уцелевшую после катастрофы: землетрясения или бомбежки. У выжившего в подобной катастрофе человека обычно не находилось слов для описания того, что довелось ему испытать.

Она постарела. Весь присущий ей блеск юности разом померк.

Она «находилась под наблюдением». Врачи сообщили Драматургу, что, находясь в припадке отчаяния, она грозилась покончить с собой.

Однако как красиво было у нее в палате! Море цветов.

Хотя именно эта пациентка оказалась здесь под вымышленным именем. Ничуть не похожим на настоящее.

Какие потрясающие букеты, ни один из сотрудников брансуикской больницы никогда не видел прежде ничего подобного. Места в палате цветам не хватало, и они «выплескивались» в коридор, в приемную для посетителей и процедурные.

Ясное дело, ведь в брансуикской больнице никогда не лежала прежде голливудская знаменитость.

И, ясное дело, доступ фотографам и репортерам был сюда перекрыт. Однако снимок Мэрилин Монро все же появился на первой странице «Нэшнл энквайер» – бледная женщина в больничной постели, снятая через раскрытую дверь, с расстояния примерно пятнадцати футов.

У МЭРИЛИН МОНРО СЛУЧИЛСЯ ВЫКИДЫШ НА 4-М МЕСЯЦЕ БЕРЕМЕННОСТИ. НАХОДИТСЯ ПОД НАБЛЮДЕНИЕМ ИЗ-ЗА УГРОЗЫ СУИЦИДА.

Еще одна похожая фотография появилась в «Голливудском сплетнике», а ниже было напечатано «эксклюзивное телефонное интервью» с прикованной к постели Монро. И подписано оно было газетчиком с псевдонимом «Замочная скважина».

Эти безобразные, просто вопиющие публикации Драматург старался ей не показывать.

Беседуя с нью-йоркскими друзьями по телефону, он искренне и взволнованно говорил им следующее:

– Я преуменьшал страхи Нормы. Никогда себе этого не прощу!.. Нет, дело тут вовсе не в беременности, она ничуть не боялась родов. Просто я хочу сказать, ее страхи были связаны совсем с другим. С Холокостом, с «еврейской проблемой». Она всегда была заворожена историей. Теперь я понимаю, что страхи ее не были преувеличенными или воображаемыми. В общих чертах ее страх сводился к интеллигентским опасениям…

Тут он умолк, почувствовав, что окончательно запутался. Часто дышал в трубку и понимал, что и сам находится на грани нервного срыва. Он и прежде замечал за собой, что в подобные моменты ему трудно подбирать нужные слова. Находясь в депрессии, Драматург, «мастер слова», вдруг терял свой волшебный дар; казался себе маленьким ребенком, беспомощно пытавшимся выразить словами расплывчатые мысли, плавающие у него в голове подобно мягким воздушным шарикам. Попробуй ухватить такой – тотчас же ускользает из рук.

– Многие из нас уже научились правильно истолковывать эти страхи. И тем самым побеждать их. Особенно в том, что касается трагичного смысла истории как таковой. Любое поверхностное суждение – и ты выходишь из этой схватки победителем! Но Мэрилин… то есть Норма… она не…

Господи, что же такое он хотел сказать?..

В больнице она почти все время молчала. Лежала с полузакрытыми, обведенными синими кругами глазами и напоминала тело утопленницы, плавающее у самой поверхности воды. Таинственное снадобье капало ей в вену, а из вены находило путь к сердцу. И дыхание у нее было таким слабым, что порой ему казалось: она не дышит вовсе. И тогда он сам впадал в странное гипнотическое состояние, как будто на мозг накидывали полупрозрачную белую вуаль. Ибо он был вконец измученным и уже далеко не молодым мужчиной, за одну неделю потерявшим в весе те пятнадцать фунтов, которые удалось набрать с начала женитьбы.

Он засыпал в кресле, а потом вдруг просыпался в панике: ему казалось, что жена перестала дышать. И он протягивал руку и старался пробудить ее к жизни. Гладил ее вялые, не откликающиеся руки. Ее бедные израненные руки. С ужасом замечал вдруг, что руки у нее маленькие, с коротенькими пальчиками, вполне заурядные руки, да к тому же еще со сломанными грязными ногтями. А волосы, ее знаменитые волосы, потемневшие у корней, казались такими сухими и жесткими и начали редеть. И, сидя у постели, он тихо бормотал слова утешения:

– Я люблю тебя, Норма, дорогая. Я люблю тебя, – в уверенности, что она его слышит. Да и она, должно быть, тоже любит его. И простила его. А затем вдруг вечером, на третий день, она ему улыбнулась. Вцепилась в его руку и волшебным образом ожила.

Вот в чем проявляется истинный гений актера! Высвободить энергию из самых глубин души. Нам ни за что этого не понять. Неудивительно, что мы так тебя боимся. Стоим на далеком берегу и лишь тянем к тебе руки, благоговея перед твоим божественным даром.

– Мы попытаемся снова, да, Папочка? Снова и снова! – заговорила она торопливо, взахлеб, как человек, который много дней подряд ни с кем не разговаривал. Она вся трепетала, была безжалостна и к себе, и к нему. Чего стоили эти горящие больные глаза! Ему, ее мужу, хотелось заслониться от этого пронизывающего лихорадочного взгляда. – Мы ведь не сдадимся, верно, Папочка? Нет, никогда! Ни за что! Обещаешь?

ЗРЕЛОСТЬ. 1959-1962

В знак сочувствия

Смерть пришла неожиданно. Потому что я ее звал.

Вацлав Нижинский «Дневник»

Моя прекрасная потерянная Дочь…

Слышал о твоей трагической потере. И хотел бы выразить тебе самое сердечное сочувствие.

Порой гибель еще не рожденной души может отразиться на нас куда болезненнее, ибо душа эта безгрешна и невинна.

Дорогая Норма, я узнал о твоем недавнем горе, то время для меня тоже было преисполнено горечью. Ибо моя любимая жена, с которой мы счастливо прожили столько лет, скончалась. Жду, когда придет ко мне успокоение, лишь тогда смогу решить, куда следует двигаться дальше. Ведь мужчина я уже не молодой (не слишком здоровый). Возможно, придется продать дом собственность (многовато будет для одинокого вдовца под 70, тем более с утонченными эстетическими вкусами). Живу я рядом с Гриффит-парк, к северу от мемориального кладбища «Форест-лоун», где ныне покоится моя драгоценная Агнес где сам я рассчитываю найти успокоение, когда пробьет мой час. Мне так грустно и одиноко

Дорогая дочь, мне тут пришла одна мысль. Возможно, в связи с тем, что твоя жизнь так изменилась, ты захочешь пожить со мной? Дом у меня просторный, поверь, риэлторы называют его особняком.

Должен сказать, что о твоем горе писали в невыносимо вульгарной манере. В колонке новостей, в «Голливудском сплетнике». (Читал в парикмахерской.) Ну а потом все это просочилось в другую прессу. В том числе о твоем нынешнем «удручающем матримониальном» положении.

Похоже, что Господь наделил тебя большим талантом в кино, нежели в жизни, моя дорогая дочь. Твоя несчастная мать, как паук затворник, носит яд в чреве

Нет, не для того я посылаю это письмо с соболезнованиями, чтобы причинить тебе боль. Прости меня, дорогая! И да благослови тебя Господь!

Не смотрю твоих фильмов, но часто вижу твое прелестное лицо и просто поражаюсь, насколько хорошо тебе удалось сохраниться. Но ведь состояние души не так часто отражается на лице, так мне, во всяком случае, кажется. Возможно, женщина в 33 года.

Надеюсь в самом скором времени снова связаться с тобой, дорогая Норма. Прости меня, старика, за упорство, с которым он помнит старые обиды.

Твой раскаивающийся и любящий отец