Текст книги "Блондинка. Том II"
Автор книги: Джойс Кэрол Оутс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)
– А доктор Миттельштадт? Она, наверное, вышла на пенсию?
– Да. Вышла на пенсию.
В глазах матроны мелькнуло какое-то вороватое выражение. Лучше не спрашивать дальше.
– И г-где же она теперь?
Скорбное выражение глаз.
– Мне очень жаль, но бедная Эдит умерла.
– Умерла!..
– Она была мне другом, Эдит Миттельштадт. Я проработала с ней целых двадцать шесть лет, не было для меня более уважаемого человека. Она никогда не пыталась навязать мнесвою религию. Она была доброй, внимательной к людям. – Уголки рта скорбно и презрительно поползли вниз. – Совсем не то, что там некоторые… из «нынешних». «Помешанные на бюджете». Командуют нами, словно тут гестапо.
– От ч-чего же она умерла, доктор Миттельштадт?
– От рака груди. Так нам, во всяком случае, сказали. – Глаза матроны увлажнились. Если б то была сцена в кино (а это определенно была она), она оказалась настолько реальной и убедительной, что сердце Блондинки Актрисы пронзила боль. Нет, по дороге домой она обязательно велит Шоферу-Лягушонку остановиться у аптеки на Эль-Сентро. Вихрем ворвется туда и убедит, умолит аптекаря срочно позвонить доктору Бобу и потребовать, чтоб тот отдал ему распоряжение немедленно выдать ей капсулу димедрола. Которую она тут же и проглотит. Такова уж реальность, и не важно, присутствует ли в ней музыка для настроения.
Блондинка Актриса болезненно поморщилась.
– О! Мне очень жаль. Рак груди… Господи Боже ты мой!
И Блондинка Актриса бессознательно прижала обе руки к грудям. То были знаменитые, во всех отношениях выдающиеся груди «Мэрилин Монро». Сегодня, во время пасхального визита в сиротский приют, Блондинка Актриса не выставляла своих грудей напоказ. И одета была скромно и со вкусом. Она даже надела специальную «пасхальную» шляпку, украшенную васильками и вуалькой. А в лацкан костюма у нее был вдет крошечный букетик ландышей. У доктора Миттельштадт груди были куда пышнее и больше, чем у Блондинки Актрисы, но, разумеется, совсем не того качества и жанра. Груди Блондинки Актрисы можно было назвать произведением искусства. Она любила шутить, что на ее надгробной плите следует выбить ее размеры: 38-24-38.
– Бедная Эдит! Мы знали, что она болела. Видели, как она худеет, теряет в весе. Только вообразите: доктор Миттельштадт можно было назвать почти худышкой!Бедняжка потеряла, наверное, не меньше пятидесяти фунтов, прямо на наших глазах. Мы все просили ее пойти показаться врачу. Но сами знаете, какой она была упрямицей. И очень храбрая была, да. «Нет никаких причин показываться доктору». Может, она и была напугана, но виду не показывала. Вы, наверное, знаете, что у исповедующих «Христианскую науку» есть люди, которые за них молятся. Ну, когда те заболеют. Именно поэтому, наверное, они так редко болеют. Эти люди молятся, и вы тоже молитесь. И если вера ваша крепка, то считается, вы обязательно поправитесь. И Эдит, как я догадываюсь, боролась с раком именно таким образом. Ну, ко времени, когда мы по – настоящему поняли, что с ней творится, она уже была на больничном. И отказывалась ложиться в больницу до самого конца. Даже когда ее положили против ее воли. Трагедия в том, что сама Эдит считала свою веру недостаточной. Рак пожирал ее тело, добрался до самых костей, однако эта упрямица продолжала верить, что это происходит исключительно по ее вине. Даже слово «рак» ни разу не сорвалось с ее губ. – Матрона отерла глаза салфеткой. – Они, знаете ли, не верят в смерть, эти сайентисты. Считают, если что с ними случилось, так это исключительно по их вине.
Набравшись храбрости, Блондинка Актриса спросила:
– А Флис? Что произошло с Флис?
Матрона улыбнулась:
– О, Флис! Последнее, что мы о ней слышали, так это то, что она у нас теперь контрактница. Вступила в сухопутные войска. Дослужится до сержанта, это как минимум.
– О, Папочка! Пожалуйста, обними меня! И держи крепко-крепко!
Какие теплые мускулистые у него руки!.. Он был немного удивлен, возможно, и обеспокоен, однако сразу чувствовалось – он ее любит. Просто без ума от нее. Может, даже больше, чем в самом начале.
– Я… у меня такая страшная слабость. О, Папочка!
Он растерялся и не знал, что и сказать. И после паузы пробормотал:
– В чем дело, Мэрилин? Что-то я не совсем понимаю…
Она передернулась и зарылась лицом ему в грудь. Он слышал, как стучит ее сердечко – часто-часто, как у испуганной маленькой птички. Как прикажете ее понимать? Роскошная сексуальная женщина, на людях ничуть не стесняется, говорит лучше его, одна из самых знаменитых актрис в США, а может, даже, и в мире… и на тебе, прячется и дрожит в объятиях мужа, как маленькая!
Он любил ее, это ясно. Он заботился о ней, это тоже не подлежало сомнению.
Но его все чаще удивляло ее поведение.
– Какого черта, малыш? Что-то я не совсем понимаю.
Она читала ему отрывок из Библии. Высоким трепещущим от волнения голосом. И он понял: то был девичий ее голос, который редко кто слышал.
– «Сказав это, Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому. И сказал ему: пойди умойся в купальне Силоам, что значит: «посланный». Он пошел и умылся, и пришел зрячим». – Она подняла на него глаза, они сияли.
Что мог он сказать в ответ на это? Какого черта?..
Она читала ему стихи собственного сочинения. Посвященные ему, так она говорила.
Читала все тем же высоким и молодым голосом. Ноздри у нее покраснели от простуды, из носу текло; и она чисто детским неосознанным жестом вытирала нос пальцами. А голосок так и замирал, будто она балансировала на краю обрыва.
В тебе одном Вся жизнь моя. А то, что было до тебя, Не жизнь, не мир, не я…
Что он мог ответить на это? Какого черта?..
Она училась делать соусы. Соусы! Путтанеска(с анчоусами), карбонара(с беконом, яйцами, густыми сливками), болонъезе(говяжий фарш, свиной фарш, грибы, сливки), горгонзола(сыры, дробленый лесной орех, сливки). Она училась готовить разные пасты, названия их звучали, как стихи, и ее так и подмывало улыбнуться: равиоли, пенне, феттучине, лингуине, фузилли, кончигли, букатини, таглиателли.О, она была счастлива! Чем не сон? А если это сон, то сны бывают только очень хорошие и не слишком, верно? И последняя их разновидность легко переходит в кошмар… Все равно что распахнуть незапертую дверь и шагнуть в пустую шахту лифта.
Она входила в жаркую незнакомую кухню. По лбу и между грудями стекали липкие ручейки пота. Она неуклюже нарезала лук, слушала чью-то громкую страстную болтовню. От лука глаза щипало, из них лились слезы. Из шкафчика доставали тяжеленную сковороду на длинной ручке. В кухню с криками то вбегали, то выбегали из нее дети. Маленькие племянники и племянницы ее мужа. Она не запоминала их лиц и уж тем более никак не могла запомнить имен. Чеснок с оливковым маслом дымился на сковородке. Она поставила ее на слишком сильный огонь. Вечно витает мыслями где-то в открытом окошке, в небесах, не следит за тем, что творится у нее на плите.
Чеснок! Господи, сколько же чеснока! Вся еда буквально напичкана этим чесноком. Запах чеснока изо рта – он наблюдался у всех ее родственников. Изо рта у свекрови пахло чесноком. И еще у нее были скверные зубы. Мамавсегда наклонялась к ней слишком близко. Мамабыла везде. Низенькая вечно хихикающая женщина, похожая на сардельку. Нос крючком, как у ведьмы, заостренный подбородок. Груди свисают на живот. Носила она только черные платья с белыми воротничками. Уши проколоты, она всегда носила сережки. А жирную шею обвивала золотая цепочка, и на ней висел золотой крестик. И еще она всегда носила чулки. Такие же, как у бабушки Деллы, толстые, хлопчатобумажные.
Блондинка Актриса видела фотографии своей свекрови в молодости, сделанные еще в Италии. Красавицей не назовешь, но хорошенькая и сексуальная, в этаком цыганском духе. Даже девушкой уже была полной. Сколько же ребятишек умудрилось произвести на свет Божий это маленькое коротенькое тельце? Теперь оно производило еду. Еда – это все. Для мужчин, чтобы жрали. И они действительно жрали! Эта женщина превратилась в еду и сама тоже любила поесть.
Много лет назад, на кухне миссис Глейзер, она была счастлива. Норма Джин Глейзер. Миссис Баки Глейзер. Та семья приняла ее, как дочь. Она любила мать Баки, она вышла замуж за Баки, чтобы обрести и мужа, и мать. О, как же давно это было! Сердце ее было разбито, но она выжила. И вот теперь она взрослый человек, и ей уже не нужна мать. Во всяком случае, не эта! Ей уже почти двадцать восемь, она уже не девочка-сиротка. Муж хочет, чтобы она была ему доброй женой и хорошей невесткой его родителям. Он хочет, чтобы на людях и в его компании она выглядела роскошной женщиной; но, подчеркиваю, только в его компании, под его пристальным надзором. Но она уже взрослая, она успела сделать блестящую карьеру, стать личностью. Если, конечно, «Мэрилин Монро» можно назвать карьерой. К тому же, вполне возможно, продлится эта карьера недолго.
Порой дни тянулись с удручающей медлительностью (особенно дни, проведенные в Сан-Франциско, с родственниками мужа), а годы пролетали стремительно и сливались в сплошное полотно, как пейзаж за окном мчащегося на высокой скорости автомобиля. Ни один на свете мужчина, женившийся на ней, не имеет права стремиться ее переделать! Будто, заявляя люблю тебя,он подразумевает: имею право тебя переделать.«А разве я так уж сильно от него отличаюсь? И кто из нас больше преуспел, это еще вопрос. Да кто он вообще такой? Всего лишь Спортсмен. И давно уже отошел от спорта». Тут она увидела, как нож выскользнул у нее из мокрых пальцев и упал на пол.
– О!.. Извините, мама.
Женщина на кухне пристально уставилась на нее. Она что, решила, что я хотела вонзить ей этот нож в ноги? Перерезать ее толстые лодыжки? Она быстро подобрала нож с пола и сунула его под струю воды в раковине, затем насухо обтерла полотенцем и продолжила резать лук. О, как же она устала от всего этого! Ярость Грушеньки боролась в ней со скукой.
Настал черед куриной печенки. Ее следовало поджарить.
Густой кисловатый запах, кажется, ее того гляди от него вырвет.
Да каждая девушка и женщина в США просто умирает от зависти к ней! А каждый мужчина завидует Бывшему Спортсмену.
Еще в драмтеатре Пасадены она поняла, что является свидетельницей рождения великого таланта. Драматурга, чья поэзия пронзила ее сердце. Он обладал видением трагика, страдающего от «повседневности». От так называемой «нормальной» жизни. Ты отдаешь свое сердце миру, это все, что у тебя есть. И вот оно пропало.Эти слова, произнесенные у могилы мужчины, в самом конце спектакля, и сопровождавшиеся вспышкой, жутковатым синим мерцанием, которое затем начало постепенно меркнуть, преследовали Блондинку Актрису на протяжении недель.
– Я могу играть в его пьесах. Но для «Мэрилин» там роли нет. – Она улыбнулась. Потом засмеялась. – Ну и хорошо. Ради него я готова стать другой.
Они жарили куриную печенку и не сводили с нее глаз. Прошлый раз она едва не устроила в кухне пожар. Она что же, разговаривает сама с собой? А чему, интересно, улыбается? Прямо как трехлетний ребенок, сочиняет про себя разные дурацкие истории. И не дай Бог вмешаться в этот момент. Испугается, уронит горячую вилку прямо тебе на ноги.
Руки у нее трясутся, а ноги тяжелые, неповоротливые – с тех самых пор, как она перестала принимать прописанные доктором Бобом таблетки. Она поклялась, что никогда не будет принимать ничего кроме аспирина; случилось это после того, как она проспала пятнадцать часов кряду, и испуганный муж, не в силах вывести ее из этого ступора, вызвал «скорую». И заставил ее пообещать, чтобы никогда больше!И она обещала и намеревалась сдержать это обещание. Чтобы Бывший Спортсмен понял, что женщина она серьезная. Она говорила «нет» не только таблеткам, но и Студии. Никаких больше сексуальных фильмов с «Мэрилин», ни Боже мой, теперь она верная жена, порядочная женщина. Бывший Спортсмен сам увидит, как здорово держалась она весь этот уик-энд. Даже пошла с ними на мессу.
О, эти женщины! Это священное сердце Христа!.. У алтаря старой, похожей на темную пещеру церкви, где пахло ладаном. Это огненно пылающее сердце, оно обнажено, и смотреть на него неловко, как на часть тела, которую обычно принято прикрывать. Бери мое сердце и ешь! Ешь!..
Бывший Спортсмен, знаменитость, лучший в мире игрок в бейсбол, был отлучен от церкви за то, что женился на Блондинке Актрисе. Но архиепископ Сан-Франциско был другом семьи и обещал все «уладить». (Каким, интересно, образом? Аннулировать их брак, что ли?) Она пошла на мессу с женщинами. Похоже, они с восторгом приняли в свою семью ее, красавицу Мэрилин. Она была единственной блондинкой среди всего их черноволосого и смуглокожего племени. Выше мамы на целую голову. У нее не оказалось соответствующей случаю шляпы, и мама дала ей мантилью из черного кружева – прикрыть голову. Множество жарких темных итальянских глаз было устремлено на нее, и казалось, они смотрят на Блондинку Актрису осуждающе, хотя одета она была очень скромно – ничего вызывающего, прямо как какая-нибудь монахиня.
О, но до чего же скучно было в этой церкви! Мессу служили на латыни, высокий монотонный голос священника прерывал звон колоколов (чтобы пробудить прихожан от спячки?). И еще служба была невыносимо долгой.Но держалась она молодцом, муж наверняка бы одобрил. А потом, на кухне, готовила горы еды, и прибиралась, и мыла посуду. И все это время муж ее или катался на лодке с братьями, или же гонял бейсбольный мяч на старой школьной площадке с какими-то соседскими парнями, притворяясь, что все они – добрые его приятели. Или подписывал автографы для ребятишек и их отцов, и делал это с такой застенчивой и удивленной улыбкой, что просто невозможно было не влюбиться в него прямо с первого взгляда. В кино или пьесе он сказал бы ей: Знаю, для тебя это не легко, дорогая. Понимаю, моя семья может утомить. В особенности мать.А мог и просто сказать: Спасибо! Я люблю тебя.Но ожидать подобных речей от такого человека, как ее муж, было просто нереально. Он никогда и ни за что на свете не произнес бы этих слов, а намекнуть ему она не осмеливалась.
Мне не нужно твое снисхождение!Однажды она попыталась намекнуть, но он обернулся к ней и лицо его искажала такая бешеная ярость, что ее словно током ударило. А как невероятно сексуален он был, как быстро закипала в нем кровь!..
О, она очень, очень его любила! Самозабвенно, отчаянно любила. Хотела иметь от него детей, хотела быть с ним счастлива – и все это исключительно ради него. А он обещал сделать ее счастливой. Ей хотелось довериться ему. Ключ к ее счастью находился в его руках. А что, если он ее разлюбил? От запаха жарившейся печенки кружилась голова. Она убрала волосы назад, стянула на затылке, чтобы не падали на потное лицо. Она ловила на себе взгляды свекрови и еще какой-то пожилой родственницы со стороны мужа. Они смотрели одобрительно. Она учится! – говорили они по-итальянски. Хорошая девушка, эта его новая жена.Прямо как в сцене из фильма, причем сам фильм, несомненно, принадлежал к разряду тех, где все заканчивалось хорошо. О, сама она видела этот фильм множество раз! В этом доме, в большой и шумной семье мужа, она уже не была Блондинкой Актрисой. И уж определенно не являлась «Мэрилин Монро». Ибо какая же это «Мэрилин», если поблизости нет камеры, готовой запечатлеть ее?.. Но и Нормой Джин она тоже не была. Была всего лишь женой Бывшего Спортсмена.
Она и не думала скрывать от мужа, что, собираясь с ним в Японию, положила в чемодан пурпурное платье, расшитое блестками. Но он не преминул обвинить ее в этом. О, она клялась и божилась, что и не думала ничего скрывать! И даже если и спрятала это платье на самое дно чемодана, то исключительно ради того, чтобы сделать ему сюрприз. Положила вместе с ним и серебряные туфельки на шпильках с открытым носом и тоненькой кожаной перепонкой, обхватывающей лодыжку. И еще – кое – что из черного кружевного белья, которое он сам ей дарил. Она также сунула в чемодан светлый парик, почти точную копию своих платиново-белокурых взбитых волос, но парик постигла печальная участь. Его выбросили в первый же вечер их пребывания в Токио.
О, ну откуда же могла она знать, что полковник американской армии пригласит ее «поднять моральный дух джи-ай» в Корее? Она клялась и божилась, будто бы и понятия не имела о том, что попадет в этой несчастной стране в столь «пикантную ситуацию».
В дешевом издании классической книги «Парадоксы актерского мастерства», которую ей кто-то подарил, она подчеркнула красными чернилами следующие строки:
Вечность – это сфера, чей центр везде, а окружность нигде. Так и истинный актер рано или поздно делает открытие: его сцена везде и одновременно нигде.
Было это накануне их отъезда в Японию.
Бывший Спортсмен являлся по природе своей мужчиной немногословным, а потому в каком-то смысле его можно было причислить к мимам.
На своем последнем занятии по мимике и жесту (тогда никто, кроме Блондинки Актрисы, не знал, что то будет последнее ее занятие) она изображала пожилую женщину на смертном одре. Студенты были совершенно заворожены ее реалистическим, даже каким-то пугающе натуралистическим исполнением, столь отличным от их собственной поверхностной и надуманной манеры игры. Блондинка Актриса лежала на спине в длинном черном саване, босая, и все время порывалась приподняться, в отчаянии и судорогах, рывками. И наконец смирилась, приняла неизбежную свою судьбу и вся так и открылась, радостно открылась навстречу… смерти? Она приподнималась и приподнималась и вот, как балерина, начала балансировать на коленях, натянутая и дрожащая, как струна, с воздетыми над головой руками. В течение нескольких секунд, показавшихся всем целой вечностью, стояла она в этой позе, и все ее тело сотрясала мелкая дрожь.
Казалось, ты видишь, как бьется ее сердце. Колотится о грудную клетку, как птичка. Ты видел, как вибрирует в ней жизнь, каждую секунду готовая покинуть это измученное тело. Кое – кто из наших клялся, будто бы кожа у нее стала в тот момент совершенно прозрачной!
И дело тут вовсе не в том, что я был влюблен в эту женщину. Я далеко не уверен, что был в нее влюблен.
Об этом умалчивалось. Он не говорил, что не может простить ей то, что она до смерти надоела его семье. Его семье!
Слова эти так и распирали его – того гляди задохнется. Но он не говорил. И не прощал. Его жена надоела его семье и ему тоже.
Разве она не старается при каждом удобном случае показать свое над ним превосходство? Она?
На Рождество они приехали в Сан-Франциско, и она была тиха, внимательна, вежлива и так мило улыбалась. За весь вечер не проронила почти ни слова. Смеялась вместе со всеми остальными. Личико у этой женщины было какое-то детское, таким людям и мужчины, и женщины охотно рассказывают разные истории, а она сидит себе и слушает, широко распахнув глаза и притворяясь, что ей невероятно интересно. Но он, ее муж, единственный из всех знавший ее, понимал, что внимание это вымученное, а улыбка – натянутая, фальшивая, оставляющая морщины в уголках губ. С его отцом и другими родственниками постарше она была почтительна. Она умела умиленно пощебетать при виде младенцев и маленьких детишек, не забывала сделать комплимент их матерям: «Вы, должно быть, так счастливы! Так ими гордитесь!» Словом, исполнение ее было безупречным, но он-то видел, что это всего лишь представление, игра, и это его просто бесило. Достаточно было взглянуть на то, как она пробует разные деликатесы. Откусит кусочек куриной печенки, отщипнет жареного ягненка или тонко нарезанной семги под маринадом, или там пасты из анчоусов и буквально со слезами на глазах твердит, как это восхитительно вкусно, вот только сейчас она, видите ли, не очень голодна. А на лице чуть ли не паника отражается – и все оттого, что вокруг столько крика, смеха и шума, что в доме полно народа, ребятишки с визгом то вбегают в комнату, то выбегают. Да к тому же еще телевизор включен на полную мощность, потому что по нему показывают футбольный матч, а мужчины хотят его смотреть и слышать комментарии. А позже она перед ним извинялась, прижалась всем телом, этак виновато, прильнула щекой к его щеке. И говорила, что в детстве у нее не было ничего подобного, что она никогда не справляла Рождество так весело и замечательно. Тоже мне, нашла проблему!..
– Думаю, мне стоит немножко поучиться, да, Папочка?
Казалось бы, уж после свадьбы могла бы немного расслабиться. Поладить с семьей, научиться радоваться, когда едешь к ним в гости. А ей хоть бы что! О, притворяться она умела, это да. Как никто!.. Но он, ее муж, спортсмен, умевший разгадывать настроение и намерения противника, бэтгер, наученный не только просчитывать каждый нюанс в движениях питчера, но и одновременно не выпускать из виду всех игроков на поле, мгновенно оценивать их расстановку, уж его-то ей было не провести!.. Она что, слепым его считает? Вообразила, что он – какая-то там очередная задница, типа тех, с кем она «встречалась», еще будучи школьницей? Она что, решила, что безразлична ему, – лишь только потому, что он пошутил на тему того, что она проблевала всю ночь напролет после этого «марафона» жирных маминых блюд?
Она знала, да и ему пыталась внушить, что его семья «всегда винит» ее в чем-то, наверное, потому, что его отлучили от церкви. Что вполне понятно – он ведь развелся, а церковь не признает разводов. Но дело тут не только в разводе. Его отлучили после того, как он женился на другой женщине (разведенке!), нарушив тем самым закон, вот его и вынуждены были отлучить. И если они сомневаются в ней, ей следует доказать обратное. А сомневаются они в ее искренности. В ее чистоте. Ее серьезности по отношению к жизни вообще и религии в частности.
– Может, мне стоит перейти в другую веру? В католицизм? Ты согласен, Папочка? Моя м-мама тоже была своего рода католичкой.
И поперлась с ними на эту мессу!.. С женщинами. С его матерью, его старенькой бабушкой, маминой мамой, его тетками. И с ребятишками. И мама, и тетки после жаловались, что она там «все время шею выворачивала». И еще – «улыбалась». А в церкви это не положено. Что там смешного? А когда они подошли к алтарю, она указала на статую и прошептала:
– Почему это сердце у него вышло из тела? – А эта ее улыбочка, будто все время насмехается над кем-то!..
– Папа говорит, это испуганная улыбка. Она напугана, как маленькая птичка. Так она у тебя нервная, что ли? Люди на нее смотрят. Знают, что она твоя жена, знают, кто она такая, потому и смотрят. А она только и знала, что натягивать шаль на голову да все время оскальзываться и спотыкаться, как калека какая. А во время мессы так зевала, мы думали, у нее рот разорвется. Раз она вошла в нашу семью, то обязана ходить с нами и вести себя прилично! А еще она спросила: «Я обязана туда идти?» А мы и говорим ей: нет, ты ж не католичка, Мэрилин. Или все-таки католичка? И она так обиженно надула губки, словно маленькая девочка, и говорит: «О! Я знаю, что не католичка». Ну и конечно, она видела, что все мужчины обращают на нее внимание, особенно на эту ее походку. Голова прикрыта, а глазищи так и зыркают по сторонам. А в машине, когда мы возвращались домой, она и говорит: «Ах, какая интересная была служба!» Причем таким тоном, будто мы не знаем, что такое служба. И еще все время говорила так протяжно: «като-ли-цизм», словно мы знаем, с чем его едят, этот «като-ли-цизм». И еще со смешком: «Вот только уж очень долго!» Даже ребятишки, что ехали с нами в машине, смеялись над ней. «Долго? Да ведь мы специально взяли вас на девятичасовую мессу, этот священник самый шустрый». «Долго? Вот погодите, возьмем вас на большую мессу, тогда поймете, что такое долго!» «Или на отпевание!» И все над ней смеялись, и она тоже смеялась, и шаль соскользнула с ее волос – еще бы, они были такие гладкие и блестящие, ну, совсем как у куклы в витрине универмага, вот шаль-то на них и не держалась.
Нет, на кухне она очень старалась, это правда. Хотела как лучше, но уж очень неуклюжая была. Проще самой все сделать, а ее и близко не подпускать. А стоило подойти поближе, как она начинала дергаться, нервная такая. Обязательно переварила бы пасту, если не стоять у нее над душой, и еще все время роняла разные вещи, к примеру, уронила кухонный нож, прямо мне на ногу. А уж что касается ризотто, то с ним она ни разу не справлялась, витала мыслями в облаках. Иногда пробовала готовку, но сама не понимала, что пробует. «Не слишком ли солоно? Разве обязательно это солить?» И еще считала, что лук и чеснок – одно и то же!.. А оливковое масло – то же самое, что растопленный маргарин! И все время удивлялась: «Надо же, люди готовят пасту! Можно ведь купить в магазине!» А еще как-то раз твоя тетя достала из холодильника крутое яйцо и сунула ей, а она и говорит: «Разве это едят? Я имею в виду, стоя?»
Бывший Спортсмен, ее муж, вежливо и терпеливо слушал нескончаемые жалобы матери, сопровождавшиеся припевом: Это, конечно, не мое дело, но…Он только слушал, ничего не говорил. Лицо его потемнело от гнева, смотрел он все время в пол, а когда мама закончила, поднялся и вышел из комнаты. И услышал с обидой брошенное ему вслед по-итальянски: Вот, видите? Он во всем винит меня!
Но больше всего его оскорбляло то, что жена в каждой комнате умудряется устроить бардак, не убирает не только за ним, но и за собой. И то же самое наблюдалось в доме родителей. Он готов был поклясться, что до брака она не была столь рассеянна. Ходила чистенькая, аккуратненькая, так мило стеснялась раздеваться в его присутствии. Теперь же он на каждом шагу натыкался на ее тряпки, многие из которых видел в первый раз. И буквально повсюду – эти салфетки, перепачканные в гриме! А в ванной, в доме родителей, она оставила безобразные пятна от этой своей косметики в раковине, у тюбика с пастой пропала крышечка, из всех расчесок и щеток торчали светлые волосы. И эти же волосы забили раковину – мама обнаружила это уже после их отъезда, и ей приходилось самой все чистить и убирать. Черт побери..
А иногда она забывала спустить за собой воду в туалете.
Нет, таблетки тут ни при чем, в этом он был уверен. Сам растоптал к чертовой матери всю ее аптечку, прочел ей хорошую нотацию, и она поклялась, что никогда, никогда больше не проглотит ни одной пилюли. «О, Папочка! Верь мне, верь!» Лично он никак не мог этого понять: ведь в кино она больше не снимается, так на кой хрен ей подбодрять себя всей этой дрянью? Но, похоже, энергия требовалась ей для самой обычной жизни. Эта жизнь постоянно ставила ее в тупик. Отчего она напоминала одного парня, члена его команды, – хорош только в самой тесной и жаркой схватке, а во всех остальных отношениях – полное фуфло. И вполне искренне говорила ему: «Знаешь, Папочка, это так страшно! Ведь этой сцене с реальными людьми нет конца. Ну, все равно что ехать в автобусе, который никто не может остановить. – И на лице у нее при этом возникало такое задумчивое детское выражение. «А ты когда-нибудь думал, Папочка, как это трудно – догадаться, что имеют в виду люди, если они, возможно, вообще ничего не имеют в виду? Не как в кино и в сценарии.
Или же уловить смысл того, что происходит, когда, возможно, никакого смысла в том нет, а это просто «происходит» и все? Ну, как погода?» В ответ на все это он лишь качал головой, не зная, что и сказать. Он встречался с актрисами, и моделями, и разными другими девушками на вечеринках и готов был поклясться, что разбирается в этом типе женщин. Но Мэрилин, она была нечто особенное. Так иногда говорили его приятели, шутливо тыкая при этом кулаком под ребра и заставляя его краснеть: Эта твоя Мэрилин, она нечто особенное, да?Вот задницы, ни хрена не понимают, а все туда же!
Иногда она его просто пугала. Ну, не слишком сильно, но все-таки. Сама прямо как кукла, откроет свои стеклянные голубые глазки, и ты ждешь от нее детского лепета. А она возьмет да как выдаст что-нибудь этакое, хитрое и непонятное, может, даже мудрое, прямо как в разных там поговорках дзэн, сразу и не поймешь. Причем говорит все это самыми простыми словами, ну, совсем как какая-нибудь десятилетняя девчонка. И он пытался сделать вид, что понимает, о чем она.
– Вот что, Мэрилин, ты проработала целых десять лет без отдыха, пахала, как я, только в кино. Ты, можно сказать, настоящая профи в своем деле. Но только сейчас у тебя перерыв, отпуск, так что давай отдохни, а? И мне заодно тоже дай отдохнуть. – Он терпеть не мог пустого трепа. Хотя ему всегда импонировало некоторое сходство между ними. Он понимал, что такое быть настоящим большим профессионалом, когда глаза всего мира устремлены на тебя; знал, что это такое напряженный сезон, со всеми этими плэй-офф [24]24
Плэй-офф – дополнительные игры за рамками основной сетки матчей.
[Закрыть]и серией матчей. Да тебе некогда оглянуться, перевести, что называется, дух, поразмыслить над чем-нибудь. Не говоря уже о том, чтобы сделать.А уж как выкладываешься за время сезона!.. Пожалуй, нигде так человек не выкладывается, ну, разве что на войне.
– В боксе есть такое выражение – «он поймал его внимание». Это когда парня крепко стукнули. – Он объяснял ей все это сочувственно, а она глядела на него и растерянно улыбалась, будто он говорил на иностранном языке. – Это что касается внимания, – добавлял он. – Концентрации. А если у тебя этого нет… – Тут голос его замирал, а слова повисали в воздухе, как детские воздушные шарики. Сила притяжения на них не действовала.
Как-то раз, в доме в Бель-Эр, он вошел в спальню и увидел, что она торопливо прибирает заваленную одеждой комнату, хотя служанка (которую он нанимал лично) должна была прийти через несколько часов. Она недавно принимала душ и была совершенно голая, если не считать полотенца на голове, накрученного тюрбаном. При виде мужа глаза у нее стали такие виноватые, и она пробормотала:
– Н-не знаю, почему комната так захламилась. Наверное, я неважно себя чувствовала.
Словно в ней сидел не один человек, а сразу двое, но это пришло ему в голову чуть позже. Притворяющаяся слепой и совершенно зацикленная на себе самой женщина, которая могла вдруг ни с того ни с сего уйти со службы. И вторая женщина, внимательная и умная, немножко испуганная, как маленькая девочка, которая все время хотела поймать на себе одобрительный взгляд. Девочка, которой лет пятнадцать, не больше. И она вдруг просыпается и видит, что замужем. Даже тело ее в эти моменты становилось другим. Не роскошным и соблазнительным телом зрелой женщины, но угловатым и бесполым, как у ребенка-переростка.
Однако в доме родителей, проживавших в Сан-Франциско, на Бич-стрит, он остро ощущал свою от нее отчужденность. Даже когда она смотрела на него печально-виноватыми глазами. Даже когда, если никто из членов семьи не видел, прикасалась к нему пальцами. Помоги мне! Я тону!Но это только настраивало против нее. Первая жена прекрасно ладила с его семьей. Ну, если не прекрасно, то вполне нормально. А Мэрилин была девушкой мечты, красоткой, которую всем полагалось обожать. Но стоило кому-нибудь спросить, на что это похоже, быть «кинозвездой», как она тут же замыкалась в себе, уходила, словно улитка в раковину, делала вид, будто сроду не слышала такого выражения, как «кинозвезда». Краснела и заикалась, когда кто-нибудь говорил, что видел ее в кино, точно стыдилась. А может, и вправду стыдилась. Как-то раз она буквально онемела от смущения, когда одна из племянниц Бывшего Спортсмена невинно спросила: «А волосы у тебя настоящие?» И чуть позже он увидел на лице жены это жуткое злобное выражение. Это была уже не Мэрилин, это была Роза, ведьма и сука. Выражение превосходства. Упрека. Да Роза была всего лишь жалкой официанткой в этом пустом фильме! И еще – шлюхой. А она, Мэрилин Монро, она, видите ли, красотка, кинозвезда, фотография из журнала, картинка, старлетка и бог еще знает кто!..