Текст книги "Блондинка. Том II"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

Американская богиня любви на рекламе у входа в метро

Нью-Йорк. 1954

– О-о-о-о!..

Девушка с роскошным телом в расцвете молодости и красоты. В летнем платье из креп-жоржета цвета слоновой кости и с завышенной талией, отчего мягкие складки так соблазнительно собираются на высокой груди. Она стояла, широко расставив босые ноги, над входом в нью-йоркское метро. Голова с белокурыми волосами восторженно откинута назад, ветер развевает широкую летящую юбку, и под ней видны белые хлопковые трусики. Белые трусики!.. А это воздушное летнее платье, тонкое и прозрачное, так и плывет в воздухе. Совершенно волшебное платье! Без этого платья девушка выглядела бы просто куском мяса, сырого и выставленного напоказ.

Ейив голову такая мысль не приходила! Кому угодно, только не ей.

Ведь она – стопроцентная американская девушка, здоровая и чистенькая, как медицинский пластырь. У такой девушки нет и не может быть ни одной грязной или мрачной мысли. Даже ничего печального в мыслях быть просто не может. И всякие там жестокие вещи ей в голову тоже никогда не приходили. Она никогда не отчаивалась, и ничего антиамериканского ей на ум не приходило. В этом тоненьком, как бумага, летнем платьице она напоминала медсестру с мягкими нежными руками. Медсестра с соблазнительным ртом. Крепкие бедра, весело подпрыгивающие груди, крошечные складочки жира под мышками, как у младенца. Она смеется и взвизгивает от восторга, как маленькая, когда очередной порыв ветра вздымает ей юбку. Коленки в ямочках, крепкие ноги танцовщицы. Здоровая сильная девушка. Плечи, руки и груди, как у вполне зрелой женщины, а вот личико девичье. В Нью – Йорке середина лета, и она слегка вздрагивает, когда ее обдает ветром подземки. О, этот теплый ветерок, он приподнимает ее юбку, как учащенное дыхание возлюбленного.

– О! О-о-о-о!

На Манхэттене, на углу Лексингтон-авеню и 51-й улицы, давно настала ночь. Но пронзительно белый свет уличных фонарей так и пышет жаром. А богиня любви часами стоит все в той же позе, широко расставив ноги в белых босоножках на высоченной шпильке с такими узкими заостренными носками, что они наверняка уродуют ее маленькие нежные ступни. И все это время смеется и радостно восклицает что-то – должно быть, рот уже заболел. За белокурой ее головой разрастается озерцо тьмы, напоминающее пятно темной воды. Корни волос на голове и лобке жжет от примененной сегодня утром перекиси водорода. Девушка Без Имени. Девушка на Рекламе в Метро. Девушка Вашей Мечты. Уже 2.40 ночи, и ослепительный белый свет прожекторов сосредоточен только на ней, на ней одной. Высвечивают блондинку кричащую, блондинку смеющуюся, белокурую Венеру. Блондинка страдает бессонницей, гладко выбритые ноги блондинки широко расставлены, руки блондинки вскинуты в бесплодном усилии подхватить вздымаемую ветром юбку, под которой видны белые хлопковые трусики, какие носят все американские девочки. И еще тень, всего лишь тень выбритого лобка.

– О-о-о-о-о!

Теперь она поддерживает рукой свои большие упругие груди. Веки ее трепещут. Между ногами, уж можете ей поверить, все чисто. Она не какая-нибудь там грязная девушка, нет в ней ничего не нашего, не американского, экзотического. Она – великолепный образчик типичной американки во плоти и крови. Стерильность и пустота гарантированы. Ее вымыли, отдраили, отчистили, а потом высушили. Никаких шрамов. Никаких пятнышек, которые могли бы испортить вам удовольствие, никакого запаха. Главное – никакого запаха. Девушка Без Имени, девушка без памяти. Жила недолго, и осталось ей жить тоже совсем недолго.

Любите меня! Не обижайте меня!

У края этого озерца ослепительно белого света, будто у порога цивилизации, – толпа, в основном состоящая из мужчин. Возбужденная, беспокойная, как отбившийся от стада слон. Она начала собираться за ограждением, выставленным нью-йоркской полицией, с того самого момента, как в 22.30 начались съемки. Движение перекрыто, можно подумать, здесь ждут прибытия какой-то важной персоны. Или же… О, правда? Здесь снимается кино? С самой Мэрилин Монро?

Здесь же, среди других мужчин, затерявшийся в их толпе и анонимный, находится муж, Бывший Спортсмен. Вместе с остальными наблюдает. Так же, как они, до крайности взвинчен и взволнован. Мужчины стоят тесно, плечом к плечу. И сексуальное возбуждение распространяется между ними, как круги от брошенного в воду камня. И эмоции их подобны тлеющему огню – стоит подуть хотя бы слабому ветерку, и вспыхнет пламя. Ими движут агрессия, желание причинить боль. Желание схватить, сдавить, мять, рвать и овладеть.

Да что вы, ничего подобного! Самое радостное настроение! Можно сказать, праздничное! Все под хмельком. Он, ее муж, один из этой стаи. В висках его жарко стучит кровь. Кровь прилила к члену, весь он сгорает от желания. Тревожно дымящие язычки синего пламени того гляди вырвутся на поверхность. Уж он-то знает, как эта женщина может ласкать, целовать, прикасаться к нему своими нежными пальчиками. И еще этот тихий виноватый бездыханный голосок. О, Папочка, Боже, прости за то, что заставила тебя так долго ждать. Почему же ты сам не дождался меня в том отеле, почему? Ивот ослепительно белые огни гаснут, толпа мужчин без лиц исчезает, и происходит быстрая, как в кино, смена плана.

Они одни, в своем номере в «Уолдорф Астории», и над головой подрагивают и слабо позванивают подвески хрустальной люстры, здесь их никто не видит и не слышит. И она продолжает отступать от него, продолжает умолять о чем-то. Все то же детское дыхание. Все те же синие кукольные глаза, в которых сейчас светится страх. Нет. Папочка, не надо, не делай этого! Я ведь работала, понимаешь? Завтра? Завтра все узнают, если…И тут она видит руки своего мужа, совсем близко. Обе руки, они сжаты в кулаки. Какие же большие, сильные у него руки, руки настоящего спортсмена, натренированные, с тонкими черными волосками на тыльной стороне ладони. А все потому, что она ему сопротивляется. Провоцирует его. Смеет прикрывать лицо, защищаясь от справедливых ударов. Шлюха! Нашла чем гордиться! Выставляешь свою задницу на всеобщее обозрение, на улице! И это моя жена!..И, вложив в последний удар всю свою силу, он посылает Девушку Без Имени в нокдаун и она отлетает и медленно сползает по стене с нарядными шелковыми обоями.

«Моя прекрасная потерянная Дочь»

Прежде чем вскрыть конверт, она довольно долго сжимала его в дрожащей руке. Внутри оказалась стандартная поздравительная открытка фирмы «Холмарк карде», [26]26
  «Холмарк карде» – крупнейшая в мире фирма по производству поздравительных и приветственных открыток «на все случаи жизни».


[Закрыть]на внешней стороне одинокая красная роза и надпись крупными буквами: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ДОЧЕНЬКА». Внутри – листок бумаги с напечатанным на машинке текстом.

«1 июня 1955

Моя дорогая дочь Норма Джин!

Пишу поздравить тебя с днем рождения, пожелать тебе здоровья счастья объяснить, почему так долго не писал. Потому, что был болен. Но все это время не переставал думать о тебе.

Тебе исполнилось 29! Теперь ты взрослая женщина и уж определенно больше не девочка. Карьера «Мэрилин Монро», надеюсь, продлится до 30-ти, не больше?

Я не видел твоего «нового фильма» – на редкость вульгарное название слишком уж агрессивная реклама. Все эти гигантские афиши постеры, некое жалкое грубое подобие тебя, позирующей с задранной юбкой, выставляющей на всеобщее обозрение все интимные части тела. Сразу как-то расхотелось покупать билет.

Нет, я не критикую тебя, Норма Джин, потому как ты живешь своей собственной жизнью. И поколение пришло другое, послевоенное. Ты давно переплюнула твою несчастную больную мать по части карьеры, уже одно это достойно всяческих похвал.

Должен признаться, мне всегда хотелось познакомиться с твоим мужем! Ведь на протяжении многих лет я был самым преданным его поклонником. Хотя и не являюсь оголтелым бейсбольным фанатом, как некоторые. Знаешь, Норма Джин, я очень разочарован (хотя и не удивлен) тем, что твой брак с этим жеребцом-спортсменом закончился разводом, который получил такую безобразную публичную огласку. Слава Богу, хоть детей у вас не было, иначе весь этот стыд и позор отразился бы на них.

Все же надеюсь стать когда-нибудь дедушкой. Когда – нибудь! Пока еще не слишком поздно.

Ходят слухи, что «Мэрилин Монро» допрашивали в связи с ее отношениями с коммунистами и разными заезжими дружками. От души надеюсь о том же молю Господа, что моей дорогой Дочери не удалось инкриминировать ничего подобного. В твоей голливудской жизни, должно быть, немало темных пятен и пропастей, которые можно различить лишь при ярком дневном свете. Главная опасность сейчас – это «свержение правительства США». Если красные, то есть коммунисты, нанесут ядерный удар прежде, чем мы сможем упредить их вылазку, то цивилизации не выжить! Евреи шпионы, подобные Розенбергам, предали нас врагу заслуживают казни на электрическом стуле. Это неправильно опасно защищать так называемую «свободу слова», чем ты, собственно, занималась, не отдавая себе отчета в последствиях. Да все уже давным-давно поняли, как предатели, некогда именуемые «великими» – яркий пример тому Чарли Чаплин и этот негр Пол Робсон, – ведут себя, когда загнаны в угол. Но все, больше этому не бывать! Дочь моя, когда мы наконец встретимся сможем поговорить с глазу на глаз, надеюсь, ты поймешь, как глупо себя вела.

Скоро, очень скоро, я свяжусь с тобой, обещаю. Слишком много мы потеряли лет. Даже твою мать вспоминаю теперь без злобы, просто как больную несчастную женщину, болезнь, которую я сам перенес недавно, помогла понять, что я должен ее простить, должен обязательно увидеть тебя, моя прекрасная потерянная Дочь Норма. До того, как отправлюсь «в долгий путь» через моря океаны.

Твой скорбящий отец».

После развода

– Один билет, пожалуйста.

Кассирша сидела в своей будке в кинотеатре «Сепульведа» в Ван-Найсе, жевала мятную жвачку. Толстая коренастая крашеная блондинка, косящая на один глаз, она как-то странно потряхивала головой, точно кукла. И подтолкнула билет Норме Джин, даже не взглянув на нее.

– Фильм, я так понимаю, пользуется успехом?

Кассирша, продолжая энергично жевать, молча кивнула.

– Кто-то говорил, что Мэрилин Монро родом из Ван – Найса, это правда? Будто бы ходила там в школу и все такое?

Кассирша, продолжая жевать, пожала плечами. А потом выдавила, нехотя и утомленно:

– Ага. Я ходила в ту же школу. Окончила в 1953-м. Она намного старше меня.

Июль 1955-го, вечер. Небольшой кинотеатр на окраине городка, куда четырнадцать лет назад, еще девушкой, она впервые пришла на свидание к мальчику по имени Баки Глейзер. Сидя где-нибудь в заднем ряду, вдыхая запахи промасленного поп-корна, мужского лосьона для бритья и женского лака для волос, они держали друг друга за потные руки и «обжимались». Тот самый кинотеатр, где Норма Джин и Элси Пириг выиграли сервиз на двенадцать персон из бледно-зеленых пластиковых тарелок и салатниц в меленький цветочный рисунок. Билет оказался выигрышным, и для них это было просто потрясением! Их вызвали на сцену, и все им так хлопали! Ну, что я тебе говорила, милочка? Сегодня везение на нашей стороне.Тетя Элси до того завелась, что так и стиснула Норму Джин в объятиях, и расцеловала, оставив отпечаток помады на ее щеке. Но то был последний раз, когда Норма Джин с тетей Элси ходили в кинотеатр «Сепульведа» вместе. Последний.

Ты разбил мое сердце. Ни один из мужей никогда меня так не обижал.

Сколько же раз, сидя в этом зале, одна или в компании с друзьями, она, словно завороженная, не спускала глаз с Прекрасной Принцессы и Темного Принца. И всем сердцем сострадала этой красивой, но обреченной паре. Мечтала оказаться на их месте. Стать ими. И в то же время – чтобы они любили ее. Забрали с собой в их совершенный чудесный мир, где царили красота и любовь. И еще в этом мире не было унылого молчания, здесь всегда звучала музыка, музыка, создающая настроение. И вам не грозила опасность ошибиться или оступиться, даже утонуть – музыка всегда вела вас, показывала верное направление, как маячок в разбушевавшийся шторм.

Теперь над входом в кинотеатр нависала десятифутовая афиша со снимком Мэрилин Монро в ее знаменитой позе под условным названием «Зуд седьмого года». Хохочущая блондинка Мэрилин стояла, широко расставив ноги, пышная плиссированная юбочка вздымалась от ветра, открывая взорам бедра и причинное местечко, деликатно прикрытое белыми трусиками.

Да ты только посмотри на себя! Корова! Выставила вымя и передок на всеобщее обозрение!

Даже Норма Джин не смогла побороть искушения и взглянула на эту афишу. Она и видела, и одновременно словно не видела там себя. Кто угодно, только не моя жена! Ясно тебе? Вушах звенело, как тогда, когда он ударил ее, в них до сих пор стоял этот звон, хоть и немного приглушенный. И еще к нему примешивался частый стук сердца.

– Он больше никогда меня не ударит. Ни за что! Никому не позволю!

То было неплохое время в ее жизни. Весь этот месяц. Вот в прошлом месяце было куда как хуже и до этого – тоже. Со дня их расставания, а потом и развода в октябре. Несколько переездов с квартиры на квартиру. А номер телефона она меняла еще чаще. Ведь бывший муж угрожал ей. Бывший муж ее преследовал. Звонил. Об этом она никому не говорила. Не хотела его предавать. РАЗРЫВ ПОСЛЕ ДЕВЯТИМЕСЯЧНОГО БРАКА. ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ МЭРИЛИН. Всей правды она так никому и не сказала. Да и не знала она всей правды. СВИДЕТЕЛИ ПОДТВЕРДИЛИ, ЧТО МЭРИЛИН БЫЛА «ТАК СИЛЬНО ИЗБИТА», ЧТО ЕЕ ПРИШЛОСЬ ПОМЕСТИТЬ В НЬЮ-ЙОРКСКУЮ БОЛЬНИЦУ. Никаких свидетелей не было. Даже той случайно оказавшейся по соседству супружеской пары не было. И ни в нью-йоркскую, ни в какую другую больницу ее не забирали. Ею занимался терапевт, дежуривший в то время в отеле.

А полтора часа спустя, в пять утра, в роскошный номер, откуда уже съехал Бывший Спортсмен, бесшумно вошел Уайти. И руками волшебника и умельца замаскировал все синяки и даже шрам над левым глазом. Она была так благодарна, что бросилась целовать Уайти руки. Сидела перед зеркалом и смотрела, как восстанавливается ее белокурая красота.

Но только в зеркале, а не в сердце. И вот он снова, ее Волшебный Друг, белокурый и торжествующий. Улыбается всем подряд с афиши над входом в кинотеатр «Сепульведа», хохочет так, словно ничего ужасного с ней не случилось и никогда не случится.

– …ходила в школу Ван-Найса. Выпуск сорок седьмого.

– Вы уверены? Я слышала, она окончила позже.

Да ничего я не оканчивала. Вместо этого выскочила замуж.

Она прошла через фойе, и на нее поглядывали – ведь она как-никак здесь чужая, а Ван-Найс очень маленький городок – но вроде бы никто ее не узнал. И не узнает. Больше никто никогда не узнает Норму Джин, если только она не захочет быть узнанной. Иногда ей даже не придется надевать для этого парик, потому что, когда она не чувствовала себя Мэрилин, она и не была Мэрилин. Но сегодня парик на ней был – брюнетистый, кудрявый, весь мелко завитой, как шерсть у пуделя. И еще на ней были темные очки в красной пластиковой, какой-то совершенно клоунской оправе. А вот грима на лице не было, даже губы не накрашены. Оделась она в темно-синее платье, простое, типа тех, что носят домохозяйки, с белым тканым поясом и белыми же пуговицами, ноги без чулок в дешевых тапочках из соломки типа балетных. И шла она, тесно стиснув ягодицы – такую походку можно видеть у людей, которым сделали в задницу укол новокаина. Ее не узнали даже заядлые кинолюбители, они разглядывали в фойе снимки Мэрилин Монро и кадры из фильмов и перемывали ей косточки.

Большинство их составляли выпускницы средней школы Ван-Найса, правда, теперь этим девочкам было далеко за тридцать. И они никак не могли вспомнить:

– Ведь тогда ее имя было вовсе не Мэрилин Монро, правда? Господи, как же ее звали?

– Да ее удочерила одна пара, из местных. У мужа была свалка подержанных автомобилей, на Резеда. Писиг?.. Но потом она убежала из дома. Вроде бы этот Писиг ее изнасиловал, но все осталось шито-крыто.

Норме Джин хотелось подбежать к этим незнакомкам и возразить: Да ничего подобного! И вообще вы ничего обо мне не знаете. И о мистере Пириге – тоже. И оставьте нас лучше в покое!

Но какое, собственно, Норме Джин дело до того, о чем толкуют здесь эти незнакомцы? Они готовы сплетничать о чем и о ком угодно. И дело тут вовсе не в ней.

Фойе кинотеатра изменилось мало. Как живо помнила она эти обитые искусственным красным бархатом стены, зеркала в позолоченных рамах и красные плюшевые ковры, мрачный узенький коридорчик от кассы к входу. Кадры из «вышедших на экран» и еще находящихся в производстве фильмов развешаны по стенам в тех же местах. Иногда во время сеанса Норма Джин выскальзывала в фойе – специально посмотреть на эти снимки. Мир обещал так много! Всегда новые фильмы, и каждый шел по два дня. За исключением хитов, пользующихся колоссальным успехом, типа «Зуда седьмого года», тогда программа менялась только по четвергам. Тебе всегда было чего ждать. Тут уж не до самоубийства, верно?

На входе в зал стоял контролер. Мальчик-подросток в униформе с печальными глазами и щечками в красных прыщах. Норме Джин стало его жалко – да ни одна девушка не захочет поцеловать такого.

– Что-то многовато сегодня народа, – заметила она и улыбнулась. – Для буднего дня.

Мальчик-контролер пожал плечами, разорвал ее билет надвое и протянул ей половинки. И пробормотал еле слышно:

– Да, пожалуй.

Он работал в этом кинотеатре. Видел «Зуд седьмого года» раз десять, не меньше. Фильм показывали здесь с середины июня. Взглянул на Норму Джин и подумал, что по возрасту эта женщина годится ему в матери. Неужели обиделась, видя его равнодушие? Да нет, она не обиделась.

Она была счастлива! Она испытывала облегчение. Никто ее не узнал. Значит, она прекрасно может существовать и одна в этом мире. Обходиться без других. Незамужняя женщина. Женщина, которая ходит в кино одна. Кольца с левой руки сняты. Отметин от обручального и свадебного колец на среднем пальце уже почти не видно. Она сняла кольца в ту же ночь, в «Уолдорф Астории», предварительно смазав руки кольдкремом. Она крутила и стягивала эти кольца до тех пор, пока они не соскользнули с пальца. Странно, но и пальцы у нее тоже были опухшие, как лицо. Точно она страдала аллергией.

Гостиничный врач сделал ей укол секонала – «успокоить нервы». Потому, что у нее была истерика. И еще она все время говорила, что сделает с собой «что-то страшное». На следующий день, прямо с утра, ею уже занялся доктор Боб и сделал ей второй укол секонала.

Но все это было давно, несколько месяцев назад. С тех пор, то есть с самого ноября, никакого секонала ей больше не вкалывали.

Ей вообще не нужны лекарства! Ну, разве что иногда, чтобы уснуть. А в целом время настало хорошее. И она поняла, что в жизни всегда наступают хорошие времена, и всегда вскоре после плохих, чтобы как-то все уравновесить. Нет, все действительно очень и очень неплохо. Наконец-то она сняла себе дом на юго-восточной окраине Вествуда, и друзья у нее были (не связанные с кино). И они заботились о ней, а она им доверяла. О, как бы ей хотелось верить, что им можно доверять! И исполнительные продюсеры со Студии снова ее полюбили. И простили ей все выходки. Потому что новый фильм должен был принести еще больше денег, чем «Джентльмены предпочитают блондинок». И зарплата у нее осталась прежняя – 1500 долларов в неделю. И на сей раз она не будет с ними из-за этого спорить. Она радовалась уже тому, что осталась жива. Может, было бы лучше, если б мы с ним поубивали друг друга.

Но он ее не убил и уже никогда не убьет. Теперь она полностью от него свободна. Она любила его, но теперь была от него свободна. Ей так и не удалось от него забеременеть. И он ничего не знал о ребенке. Даже когда она плакала по ночам по этому ребенку, он так ничего и не узнал. Он держал ее в объятиях, она называла его Папочкой, он утешал ее, но так ничего и не узнал. Наконец уже в октябре он согласился с условиями развода и обещал не беспокоить ее больше. Но у нее были все основания подозревать, что временами он следит за ней. Он следил за ее домом в Вествуде. Или же нанял кого-то для этой цели. А возможно, то был не один человек, а сразу несколько. Может, все это всего лишь игра ее воображения?.. Да нет же, не приснился же ей некий безликий мужчина в металлически-сером «шевроле», который медленно ехал за ней по главной улице Вествуда, причем их все время разделяла одна машина. А потом, на Уилшир, он вдруг резко набрал скорость – испугался, что потерял ее из виду. Она все это время пыталась сохранять спокойствие, дышала глубоко, считала вдохи и выдохи и одновременно вела свою машину в потоке движения. А потом воспользовалась случаем: резко свернула на парковочную стоянку у банка, через несколько секунд развернулась там в обратную сторону и выехала на боковую улочку, где уже до отказа выжала педаль газа и помчалась вперед, поглядывая в зеркальце заднего вида. Серого «шевроле» в поле зрения не было. Однако она, не сбавляя скорости, проскочила через перекресток, когда желтый свет светофора стал меняться на красный. И затем, смеясь, как маленькая девочка, быстро поехала на север, к скоростной автостраде на Сан – Диего и, уже мчась по ней, решила завернуть в Ван-Найс. «Вам меня не поймать! Не выйдет!»

Словом, в Ван-Найс она прибыла в самом приподнятом состоянии духа. Свернула с автострады, проехала мимо средней школы, где когда-то училась, и не почувствовала ровным счетом ничего, никаких эмоций, если не считать легкой обиды на мистера Хэринга, который за все это время ни разу не удосужился связаться с ней. В мечтах она часто воображала, как ее учитель английского приезжает к Пиригам, звонит в дверь и спрашивает удивленную Элси Пириг, нельзя ли поговорить с Нормой Джин. Потому как он крайне удивлен тем фактом, что Норма Джин вдруг перестала являться в школу. Как это понимать – вышла замуж?.. И даже его не предупредила? Ничего не сказала? И потом, она ведь так молода! И была такая способная. «Одна из лучших моих учениц за все те годы, что я здесь преподаю!» Но мистер Хэринг не пожелал спасти ее. Не написал ей ни строчки, когда она уже стала Мэрилин Монро. Неужели ни капельки ею не гордился? А может, напротив, он, как и первый муж, просто стыдился ее?.. «Я была влюблена в вас, мистер Хэринг. Но догадываюсь: сами вы меня ни чуточки не любили!»

Сцена из фильма, впрочем, не слишком оригинальная и убедительная, потому как к ней очень трудно подобрать соответствующие случаю слова. Особенно Норме Джин, пребывавшей тогда в отчаянии и слишком нежном возрасте, чтобы выбрать правильные слова.

Она ехала дальше. Вытирала слезы, выступившие на глазах, чувствовала, как часто бьется сердце. Ехала через город под названием Ван-Найс, который сейчас выглядел куда более процветающим, нежели в военное время. Здесь появилось много красивых частных домов, всяких учреждений, появились Ван-Найс-бульвар и Бёрбанк-бульвар. А вот и аптека Майера с новым белым фасадом, отделанным блестящей плиткой (а сохранилось ли внутри то красивое и высокое наклонное зеркало?). С замиранием сердца свернула Норма Джин на Резеда-стрит и проехала мимо дома Пиригов – ее дом! – оштукатуренного теперь под красный кирпич, но во всем остальном оставшегося без изменений. А вон и ее, Нормы Джин, окошко, на чердаке! Интересно, подумала она, продолжают ли Пириги брать сирот на воспитание? Ноздри у нее затрепетали – в воздухе пахло горелой резиной. И небо здесь какое-то странное, серовато-бесцветное. Она улыбнулась, заметив, что весь «бизнес» Уоррена Пирига переместился на соседний двор. Здесь под вывеской «РАСПРОДАЖА» стояли разбитые машины, старенький трактор и три мотоцикла.

Норма Джин могла бы и Пиригов обвинить в том, что они ее забыли, но это было бы неправдой – ведь Элси Пириг писала ей на адрес Студии, а сама она тогда, пребывая в обиде и гневе, порвала ее письма. Как же она сладка, ее месть! «Вот сейчас я проезжаю мимо вашего старого безобразного дома. Теперь я «Мэрилин Монро». А вы сидите там, внутри. Время ужина, но я не собираюсь останавливаться и заходить к вам. А вам бы, конечно, страшно хотелось повидать меня сейчас! Ту, которой я стала! Ведь ты видишь меня, Уоррен, не так ли? Небось, если я войду, предложишь мне банку пива из холодильника, как взрослой?.. Будешь почтителен. Любезно спросишь, не угодно ли мне присесть хотя бы на минутку. Я сяду, а ты будешь пялиться на меня во все глаза. И тогда я скажу: «Неужели ты не любил меня, Уоррен, ну, хотя бы немножко, а? Ты же должен был видеть, как ялюблю тебя».И с Элси я тоже буду очень вежлива. О, просто сама любезность, как та девушка из моей новой картины «Зуд седьмого года»! Словно между нами ничего такого не было. Нет, долго я там не задержусь, скажу, что у меня в Ван-Найсе назначена еще одна встреча. И уйду, пообещав прислать им билеты на мою следующую премьеру в Голливуде. И больше все вы от меня и слова не услышите! И это будет моя месть».

Но вместо всего этого она вдруг разрыдалась. Так горько плакала, что промок весь перед темно-синего нейлонового платья домохозяйки.

Актриса черпает из всего, чем жила. Из всей своей жизни.

Особенно – из детства. Хотя вроде бы ты и не очень-то помнишь это самое детство. Тебе только кажется, что помнишь, но ведь на самом-то деле ничего подобного! Даже потом, когда становишься старше, тоже не слишком хорошо помнишь свою юность и молодость. Мне кажется, большую часть воспоминаний составляют мечты. Импровизация. Возвращение в прошлое с целью изменить его.

Однако я все равно была счастлива, правда! Люди были так добры ко мне. Даже моя мать, которая потом заболела и уже не могла быть мне матерью, даже моя приемная мать в Ван-Найсе. Придет день, и я стану серьезной актрисой и буду играть в пьесах Клиффорда Одетса, Теннесси Уильямса, Артура Миллера. Я буду играть, воздавая тем самым должное этим людям. Их доброте, их человечности.

– О! Неужели это я?

Сюрприз заключался в том, что «Зуд седьмого года» оказался очень смешным фильмом. Эта Девушка Сверху, летняя фантазия Тома Ивелла, тоже была смешной.Норма Джин начала успокаиваться. Прижимая костяшки пальцев к губам, хохотала. Почему она так боялась увидеть себя именно в этом фильме? Но, увидев, сразу же успокоилась и сделала новое для себя открытие: оказывается, все, что говорили голливудские люди и критики, было чистой правдой.

Мэрилин Монро – прирожденная комедийная актриса. Как Джин Харлоу, выставляющая себя напоказ в сексуальных ролях. Как малышка Мей Уэст.

Можно сказать, она видела этот фильм в первый раз. На премьере, состоявшейся в Голливуде в июне, она впала в совершенно паническое состояние еще до начала фильма. Возможно, просто была изнурена долгой меланхолией, или на нее так подействовала комбинация шампанского с нембуталом, а может, последствия развода давали о себе знать. Но как бы там ни было, она смотрела на гигантский экран словно в тумане, словно находилась под водой и видела лишь расплывчатые тени изображения. Вокруг гремел смех, он болезненно отдавался в ушах, и больше всего на свете ей хотелось уснуть, прямо сейчас, прямо в своем роскошном узком, как перчатка, вечернем платье без рукавов и бретелек, так плотно обтягивающем грудь, что она едва дышала. И мозгу ее недоставало кислорода, а глаза смотрели из керамической маски Мэрилин, которую гример Уайти соорудил на основе болезненно – желтой кожи и ее израненной души. Когда фильм закончился, ей пришлось встать вместе со своим партнером по фильму Томом Ивеллом, и она, растерянно моргая и улыбаясь, взирала на приветствовавшую их публику. И едва не упала в обморок, а после мало что помнила об этом вечере, за исключением разве того, что ей каким-то чудом удалось продержаться.

А во время съемок в Нью-Йорке, когда распадался ее брак, расползался буквально на глазах, как мокрая бумажная салфетка; и позже, в Голливуде, на Студии, она отказывалась ходить на предварительные просмотры отснятого материала. Возможно, просто из страха увидеть нечто такое, что заставит ее отказаться продолжать работу. Ибо приговор Бывшего Спортсмена был суров и до сих пор гулом отдавался у нее в ушах: Выставляешь себя напоказ, бесстыдница! Свое тело выставляешь. А ведь обещала, что это будет совсем другое кино. Ты мне отвратительна!

Но нет, ничего подобного! Девушка Сверху вовсе не была отвратительна. И Том Ивелл – тоже. И их смешная любовная история была всего лишь… комедией. А что есть комедия, как не взгляд на жизнь не сквозь слезы, а сквозь смех?.. Что есть комедия, как не отказ плакать и вместо этого смеяться? Но разве смех не предшествует обычно слезам? Разве комедия не переходит затем в трагедию? Разве любая комедия не является в конечном счете трагедией?.. «Может, из меня уже получилась настоящая актриса? Комедийная?» Видя Мэрилин Монро на экране в этом пустом и веселом фильме, вы начинали понимать, что она стала настоящей актрисой, научилась держать ситуацию под контролем и заставлять работать на себя большинство сцен. Ты только и слышишь, что ее по-детски бездыханный голосок, только и видишь, что изгибы ее соблазнительного тела, ее детски невинное личико. Ты воспринимаешь Девушку Сверху глазами влюбленного в нее Тома Ивелла, смеешься над его наивными мечтами об этой девушке, которые, кажется, вот-вот сбудутся. Но ничего подобного – она все так же далека от него. Казалось бы, так сексуальна, так доступна и все время ускользает из рук. И выходило это у них очень смешно! Это упрямое, неистовое вожделение, вселившееся во взрослого мужчину, женатого мужчину, потенциального изменщика – о, это было просто смешно! И зрители, собравшиеся в кинотеатре «Сепульведа», тоже смеялись, и Норма Джин смеялась. До чего ж это здорово, смеяться вместе со всеми! Смех сближает людей. А мне так не хочется быть одной.

И еще Норма Джин испытала прилив гордости. Эта Блондинка Актриса на экране – не кто иная, как она. Это она заставляет людей смеяться, радоваться, с добродушным пониманием относиться к человеческим слабостям и глупостям, а заодно – и к своим собственным тоже. Так чем же был недоволен бывший муж, в чем упрекал ее? Выходит, в таланте?.. Он ошибался. И ничуть я не отвратительна. Это комедия. Это искусство.

Впрочем, смеялись в зале далеко не все. Кое-где сидели одинокие мужчины и смотрели на экран с застывшей кривой усмешкой. Один из них, средних лет толстяк с тройным подбородком и жирным, как у борова, загривком, пересел поближе к Норме Джин и все время поглядывал на нее, одновременно умудряясь следить за тем, что происходит с Мэрилин Монро на экране. Нет, вряд ли он узнал ее, просто видел в ней молодую одинокую женщину, сидевшую лишь в нескольких футах от него в этом полутемном зале. Он лишь воображает, что рядом с ним сама Мэрилин. И еще хочет, чтобы я видела, что он проделывает с собой руками.