Текст книги "Любовь и сон"
Автор книги: Джон Краули (Кроули)
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)
В тот год на Рождество внезапно похолодало, и ничем не защищенные трубы под бунгало замерзли – прежде так случалось чуть ли не каждой зимой. Все рождественское утро Сэм и Джо Бойд поливали трубы горячей водой из чайников и укутывали тряпьем; Сэм надел пальто и мягкую шляпу. «Думают, у них тут юг, – ворчал Сэм. – Солнечные юга».
В то Рождество Бёрд впервые узнала, что Санта-Клауса не существует; во всяком случае, ей это официально объяснили; Уоррен один оставался во мраке или, наоборот, на свету. Тем не менее Бёрд получила от Санта-Клауса фотоаппарат, чему обрадовалась и быстро его освоила. Соколиный Глаз.[82]82
Соколиный Глаз – он же Натти Бампо, он же Зверобой, Следопыт, Кожаный Чулок, герой цикла романов Фенимора Купера.
[Закрыть] На одной из первых ее фотографий была снята подъездная дорога к их дому от шоссе; позднее это фото оказалось во владении у Пирса – блестящий прямоугольник, один вместивший в себя всю сущность камберлендской зимы: темные низкорослые деревца, гладкие от дождя; мусор в когтях кустарника, прежде скрытый зеленью, а теперь выставленный напоказ; тощий цыпленок; кусок колючей проволоки. У нижнего конца дорожки, по ту сторону шоссе, виднелся магазинчик на сваях, на глинистом берегу Безымянной речушки, или ручеюшки, как ее обычно называли. Снаружи припаркованы горбатый «шевро» и «хадсон», людей нет. В этом магазине помимо бесчисленных «нехи» и «скай-баров»[83]83
…бесчисленных «нехи» и «скай-баров»… – «Нехи», как поясняется далее в тексте, – «апельсиновая содовая вода», «скай-бар» – шоколадный батончик.
[Закрыть] Пирс купил первое в своей жизни курево.
Это случилось в феврале, когда Сэм с Винни были во Флориде. Они собрались туда (а вернее, собрался Сэм) с бухты-барахты; когда Сэм что-нибудь себе позволял – новую машину или отпуск, – это всегда делалось очертя голову. Винни несколько ошеломила новость, детей тоже. Две недели. Это время за ними будет присматривать домоправительница (при Джо Бойде сказать «няня» было нельзя), она обо всем позаботится. Сестра Мэри Филомела тоже будет задерживаться и помогать.
Где взять домоправительницу? Сэм поспрашивал в больнице персонал и пациентов. Винни поспрашивала в магазине, наметилась пара кандидатур, и Винни, не больно ловко, провела с ними собеседование.
– Свои дети у вас есть?
– Да, мэм. Трое.
– Они не нуждаются в вашей заботе?
– Только Крошка Генри, мэм. А другая выросла. Она теперь замужем.
– Да? Сколько ей лет?
– Шестнадцать. Другая на небесах.
– О.
– Чахотка.
Мауси (не прозвище, а единственное имя, которым ее снабдили) была большая мягкая женщина с большими мягкими руками, в оранжевых веснушках, под цвет волос и бледных ресниц. Детям полагалось звать ее не Мауси, а миссис Калтон, она на этом настаивала, хотя по ее молочно-белому лицу можно было догадаться, что такое обращение смешит ее гораздо больше, чем Мауси.
– Почему вас назвали Мауси? – не выдержала наконец Бёрд.
– Такая уж я родилась. Мамочка подумала, я ни дать ни взять мышонок. Мауси ты и есть, повторяла она.
После отъезда Сэма и Винни в «нэше» дети, оказавшись на женском попечении, сначала испугались, но потом оценили Мауси и уже не переставали ей удивляться. Утром она первым делом включала телевизор, хотя на экране не было ничего, кроме мужчины, толковавшего на фоне фотографии фермы о табаке и бобах; телевизор не выключался, «Школу Дин-Дон»[84]84
«Школа Дин-Дон» – образовательная программа для дошкольников, которая с ноября 1952 г. транслировалась на всю страну пять раз в неделю (до 1959 г.). По приблизительным подсчетам, эту программу смотрели 95 % американских детей.
[Закрыть] и «Мир Где-то еще»[85]85
«Мир Где-то еще» – вымышленная мыльная опера из романа «Маленький, большой». Источник названия – монолог Кориолана из одноименной трагедии Шекспира (акт III, сц. 3): «Где-то еще есть некий новый мир» (в пер. Ю. Корнеева – «Не замкнут мир меж этих стен»).
[Закрыть] сменяли куклы-попрыгунчики и прилизанные ведущие новостей; он продолжал работать и в обеденное время, когда какой-то музыкант добрые полчаса без перерыва играл на церковном органе спокойные мелодии, лишь изредка бросая добрый взгляд в комнату, где обедали Олифанты, Мауси и Крошка Генри.
Винни постаралась вовсю, составляя расписание сна, правила домашнего распорядка, перечень, чего нельзя делать, однако предусмотрела она далеко не все, а предусмотренное изложила языком столь непривычным для обитателей Бондье, что большая часть ее трудов пропала втуне. «О чем это она, никак не возьму в толк», – сказала Мауси, ломая голову над темно-синими записями, сделанными стремительным почерком Винни, когда сама Винни была уже далеко. Меню Винни и запасы замороженной снеди подошли к концу, и Мауси начала кормить детей тем же, что ела сама: сандвичами из белого хлеба («Как "Клинекс"[86]86
«Клинекс» – косметические салфетки (название фирмы стало таким же нарицательным, как «целлофан»), бумажные полотенца, туалетная бумага и т. п.
[Закрыть]», – сказала как-то Хильди), внутри бесцветный холодный «Спам»,[87]87
«Спам» – консервированный колбасный фарш (Sliced pork and ham). Ненависть к этому продукту, завязшему в зубах за время войны и после нее, нашла выражение в комическом скетче группы «Монти Пайтон» (1970), а затем была перенесена на электронный «спам».
[Закрыть] салат-латук и маргарин; и ко всему этому теплая клубничная шипучка и брикеты слоистого мороженого – розово-бело-коричневого.
Мауси аккуратно соблюдала распоряжение Сэма утром давать детям по ложке витаминов: желто-зеленую вязкую массу, вкус которой сохранялся на языке часами и не изгладился из памяти даже спустя годы. Но еще она поила их, когда они жаловались на живот, алказельцером (Хильди жаловалась чаще всех, потому что ей нравилась кислая пенистая жидкость, а еще больше нравилось смотреть, как таблетки растворяются, прыгая, вертясь и сталкиваясь, словно бы в экстазе). Крошке Генри, у которого резались зубы, Мауси давала какое-то средство, чтобы он вел себя кротко и спокойно (а может, он просто унаследовал эти свойства от матери), а Бёрд она дарила куколки – их можно было наряжать, укладывать с собой спать, брать в поездки, хоронить.
Дети привыкли оставаться одни, без присмотра, однако Мауси (вероятно, она была права, предполагая, что некоторые неприятности этим детям совсем не грозят) за все время, пока была у них, едва ли хоть раз отдала им распоряжение от себя, только повторяла инструкции Винни. «Ваша мамочка приказывали, чтобы вам мыть голову вечером по субботам, так что будьте добреньки». С Джо Бондом она обращалась особенно уважительно, отношения у них установились непринужденные, шутливые, и произошло это с обеих сторон совершенно естественно. Просто Мауси обходилась с Джо Бондом как с взрослым, всех знакомых ей мальчиков его возраста окружающие считали взрослыми; за ним признавалось право лениться и право заниматься своими делами. Глава семьи. Джо Бойд этого не забудет.
У себя на склоне младшие Олифанты редко осмеливались далеко уходить от дома Хейзлтона, выезжали только в «нэше». Хильди иногда ходила к дочерям пары, владевшей магазином у подножия холма, или те поднимались к ней и чинно играли в карты или парчизи;[88]88
Парчизи – настольная игра. Выигрывает тот, кто проведет четыре разноцветные фигурки к центральным полям.
[Закрыть] жил внизу и маленький мальчик, который норовил увязаться за Невидимыми, не обращая внимания на крики матери, с бесконечным терпением окликавшей его: «Джонни Рэй-и-и? Джонни Рэй-и-и?» Мауси привела в их круг не только Крошку Генри, но и свою замужнюю дочь с ребенком и мужем (собственный муж Мауси зашибает деньгу в Детройте на строительстве автомобилей – еще чуток и вернется с полной мошной). Дочка сидела на «подсобии»; муж ее в дом никогда не заходил, а пока жена общалась со своей матерью, поднимал капот «форда» или лез под машину – починить то-се. Джо Бойд неизменно оказывался рядом.
– Не подашь ли мне вот тот ключ, сынок?
– Этот?
– Да нет. Вот тот масенький. Второй от края.
Джо Бойд опускался на колени и рылся в инструментах, которые лежали около «форда» на промасленной тряпке. Муж дочери Мауси за работой курил, с губы свисала сигарета, глаза щурились сквозь дым. Если существуют на свете кентуккийские судьбы, Джо Бойд как раз встретил такую и обнаружил, что это его судьба.
Но это было еще не все семейство Мауси.
– Миссис Калтон, на веранде маленькая девочка, зайти не хочет и не уходит тоже.
Хильди следила из холла, как Мауси вышла на веранду. Девочка, которую обнаружила Хильди, при виде Мауси осторожно отступила, но не убежала.
– Ну, что ты тут делаешь? – вопросила Мауси, и обе заговорили наперебой, негодующе уперев руки в бока; поток взаимных жалоб и обвинений был так стремителен, что Хильди ничего не могла разобрать.
Потом они смолкли. Мауси махнула рукой, указывая на дверь:
– Уходи. Иди отсюда. Ступай к своему папе.
– Он мне не папа.
Хильди прикинула, что девочка примерно ровесница Бёрд, выглядела она тощей и замерзшей, личико круглое, кукольное, густые нечесаные локоны. На пальто свалявшийся воротник из искусственного меха, пуговицы застегнуты наперекосяк.
– Теперь он твой папа.
– Нет.
– Ступай домой.
– Не пойду.
Мауси растерянно скрестила на груди пухлые руки.
– Да как ты вообще сюда добралась?
– Пешком.
– Вот и обратно ступай пешком.
– Ноги болят.
Ее лаковые туфли были покрыты трещинами, короткие носки сношены на пятках до дыр – смотреть жутко.
– А как домой дойдешь, еще больнее будет.
Глаза девочки превратились в щелки.
– Бочка толстая, – бросила она.
Тут Мауси решилась, подошла и схватила девочку за меховой воротник. Протащила ее по веранде, по ступенькам и к подъездной дорожке. Пирс и Бёрд (по распоряжению сестры Мэри Филомелы выносившие из бунгало мусор) заметили эту стычку и тоже стали наблюдать. Мауси поставила девочку на дорожку, лицом к шоссе, и подтолкнула. Девочка, опустив голову, сделала несколько шажков вниз, но, стоило Мауси отвернуться, как она двинулась обратно.
– Иди прочь!
Делая вид, что подбирает камень, Мауси схватила комок земли: точно так же Сэм учил детей отпугивать чужих собак. Это подействовало: девочка развернулась и пошла под горку, хоть и без особой спешки. Может, она, как собака, привыкла, что в нее швыряются камнями.
Мауси оглянулась и заметила три пары удивленных глаз.
– Нечего ей здесь делать, – сказала она. – Вот ведь дикая. – И ничего к этому не добавила.
В тот день Пирс с Хильди снова видели издали эту девочку, которая все же не послушалась Мауси. Однажды они заметили ее в придорожных зарослях у подножия холма, она вроде бы высматривала пустые бутылки – Олифанты тоже их иногда сдавали. Позднее ее видела Хильди за курятником, выше по косогору; она что-то ела, вероятно конфету, купленную на бутылочные деньги.
Не сговариваясь, они ничего не сказали об этом Мауси.
Перед сном Пирс в пижаме пошел в ванную, чтобы, как научил их Сэм на случай мороза, немного отвернуть кран. Замысел заключался в том, чтобы из крана текла тонюсенькая струйка, но не капли – их дробь помешала бы сну. Проделывая эту сложную, но необходимую операцию, он сначала заметил и лишь потом распознал в окне лицо, а вернее, его половину, от носа и выше. Удивленно вскрикнув, он вгляделся: лицо скрылось.
Пирс знал, кто это.
– Что будем делать? – спросил он девочек.
– А если она замерзнет? – предположила Хильди.
Они сидели на кровати Бёрд и, не без причины, разговаривали шепотом.
– Мауси ее не впустит, – сказала Бёрд.
– Может, впустит, если попросить.
– Нет, – мотнула головой Хильди.
Все трое одновременно подняли взгляд, потому что девочка, о которой шла речь, смотрела в окно спальни.
Хильди приблизилась к окну и негромко проговорила через стекло: «Иди вниз, к черному ходу». Она несколько раз указала пальцем в дальний конец бунгало. В сопровождении Пирса и Бёрд она отправилась через холл и темную классную комнату на застекленную террасу и открыла дверь.
В доме девочка показалась больше, чем снаружи; едва она вошла, как они поняли, что, пригласив ее, совершили нечто из ряда вон выходящее, чуть ли не беззаконное, словно поселили у себя, на правах домашнего животного, одну из полудиких взъерошенных собак, что жили в балке. Они застыли, глядя во все глаза и вдыхая запах промерзшей шерсти и девочки. Потом Бёрд вспомнила о требованиях вежливости и задала официальный вопрос, с которого всегда начинаются детские переговоры:
– Как тебя зовут?
– Бобби.
Хильди, в ночной рубашке, задрожала от холода, Бобби тоже тряслась, словно сейчас, в теплом бунгало, могла уже дать себе волю, поддаться слабости, колени ее ходили ходуном, дрожь добралась и до подбородка.
– Давай сюда, – сказала Хильди, и они, слегка направляя девочку, точно слепую, провели ее через классную комнату и холл в спальню Пирса, где было теплее всего.
– Это ваш дом?
– Наша часть дома.
– А где живет Мауси?
– В другой части.
Девочка перестала трястись и осторожно осмотрелась, плотно обхватив себя руками, словно ожидала пинка в живот.
– Ух, – выдохнула она.
– Нас, наверное, зовут одинаково, – сказала Бёрд. – Роберта. Это полное имя, а обычно меня зовут Бёрд.
– Не-а, я просто Бобби. Больше никак.
Это было не многим лучше, чем Мауси.
– Не могли же тебя назвать Бобби при крещении, – мягко возразила Бёрд. – Это не настоящее имя.
– Да меня и не крестили. А его как звать?
– Пирс, – сказала Бёрд.
Девочка улыбнулась Пирсу.
– Пирс-Пирс. Похоже на Пис-пис.
Пирс залился краской, Бобби с интересом за ним наблюдала.
– Хочешь увидеться с миссис Калтон? – спросила Хильди.
Бобби помотала головой.
– Она твоя родственница?
– Не-а. Так, родня.
– Почему она тебя прогоняла?
Бобби дернула плечом:
– Поганка она, вот почему.
– А почему ты не хочешь пойти домой?
– У меня нету дома.
– Мауси – миссис Калтон – велела тебе идти домой, к папе.
– У меня нету папы.
– Тогда почему она так сказала?
– Он мне не папа. А дедушка.
– А.
– Он меня удочерил. Вот он и говорит теперь, я, мол, его Дочка и должна его папой звать, но я не стану.
Не замечая, что ошеломленные собеседники не знают, о чем спрашивать дальше, девочка откинула со лба косматые волосы и скрестила на животе пухлые ручки.
– Она позволит тебе остаться, – великодушно проговорил Пирс. – Мы ее попросим.
– Нет! – вмешалась Бёрд.
– Она обязана! Она ведь на нас работает, так?
Никто этого не оспаривал, и в то же время никто не знал, как этим воспользоваться. От Бобби не было никакой помощи, она не просила ее оставить, но и не двигалась с места. Она только сидела у обогревателя, все меньше дрожала и смотрела на них чистыми кошачьими глазами.
Без ее участия они решили, что она останется с ними в бунгало, а Мауси ничего не узнает. Спать она будет на кушетке в гостиной с окном. Пирс вызвался сходить за едой, в которой, по общему мнению, Бобби нуждалась (сама Бобби бесстрастно слушала, как обсуждаются ее дела).
– Молоко, – предложила Хильди.
– Только не молоко, – вмешалась Бобби. – Оно для меня навроде писюшек.
Пирс плотнее подпоясал халат и нашел свои шлепанцы. Через стеклянную переднюю дверь бунгало было видно, что в большом доме еще горит свет.
Пис-пис. От одной монахини в церкви Святого Симона Киренеянина он слышал, что Пирс – это не имя святого, а каждое католическое дитя должно быть названо в честь какого-нибудь святого. Вскоре после прибытия в Кентукки Пирс торжественно объявил об этом за обедом, и Хильди уверила, что все в порядке, он может взять для конфирмации другое имя, а Сэм кивнул и пошел к книжным полкам за святцами – что-нибудь присмотреть. Дети предлагали всеобщих любимцев – Франциска, Иосифа, Антония, – но Сэм фыркал: слишком избито. Он пролистал святцы. Уолдо, как насчет Уолдо? Нет? Бог мой, да вы только послушайте. Святой Панкрас, большой вокзал.[89]89
Святой Панкрас, большой вокзал… – Святой Панкрас – мученик, казненный ок. 304 г. в возрасте четырнадцати лет. Частицы его мощей попали в Англию, где в его честь названы многие церкви. Сэм вспоминает выстроенный в готическом стиле лондонский вокзал Сент-Панкрас, одно из самых известных городских сооружений Викторианской эпохи (1868).
[Закрыть] Святой Кводвультдей,[90]90
Святой Кводвультдей – отец Церкви, живший в Карфагене в начале V в. Друг святого Августина, который посвятил Кводвультдалами, исповедовавшими арианство; остаток жизни провел в Неаполе и Кампанье, где продолжил борьбу с ересями. Умер ок. 450 г. Имя его в буквальном переводе означает «Чего хочет Бог».
[Закрыть] ну и ну. Все развеселились.
«Блаженный Додо![91]91
Блаженный Додо (Додон) – отшельник из города Аш во Фризии. Получил известность благодаря не только аскетизму, но и открывшимся стигматам. Сэм вспоминает птицу додо (или дронта) с острова Маврикий, ныне вымершую. Ее имя происходит от португальского duodo – «болван».
[Закрыть] – выкрикивал Сэм сквозь смех и слезы. – Получил местную известность благодаря своему суровому аскетизму. О господи». Пирс смеялся вместе со всеми.
В крытом переходе между зданиями задувал ночной ветер, холодный и пахучий.
В большом доме Пирс сперва попал в летнюю кухню, которая зимой служила прихожей, там стоял старый холодильник и высилась гора обуви. Далее следовала кухня. За стеной бормотал телевизор, шла программа, которую Пирс никогда не видел. Если его застукают, он «придет в себя», как бы удивится – ходил, мол, во сне. Он открыл холодильник, достал коробочку «Вельветы»[92]92
«Вельвета» – сорт плавленого сыра.
[Закрыть] и немного хлебцев со вкусом «Клинекса», морковину и апельсиновую содовую воду «Нехи». И незамеченный поспешил обратно через продуваемый ветром переход.
Бобби успела снять пальто, но не отходила от обогревателя. На ней было тонкое хлопчатобумажное платье в рисунок – летняя одежда, а сверху серая кофта, из которой она давно выросла.
– А почему он тебя удочерил? – спрашивала Хильди. – Разве твои родители умерли?
В книгах, которые она читала, было полно сироток, оставшихся без матери и принятых в семью добродушной тетушки или богатого дядюшки.
Бобби выглядела задетой.
– Нет! Они в Детройте.
– Тогда почему тебя удочерили?
– Я нагульная. Папа в Детройте покривдил мою маму. Она вернулась обратно, мы жили в Клэй-Каунти, там я выросла, и дедушка меня удочерил, чтобы получать пособие. Мама вернулась в Детройт разыскивать папу, а дедушка говорит теперь, что он мой папа, но это неправда.
Пирс с сестрами слушали внимательно, но для них это была сплошная глоссолалия.[93]93
Глоссолалия (греч. «говорение языками») – речь, непонятная для слушателей и самого говорящего, однако структурированная. Как правило, глоссолалическая речь является следствием религиозного экстаза; считается даром Святого Духа. «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения… будут говорить новыми языками…» (Map. 16:17). «И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» (Деян. 2:4). Второе значение слова – бессмысленные звуко– и словосочетания в фольклоре и, реже, в художественной литературе (заумь).
[Закрыть]
– Я с ним жить не собираюсь. Буду искать маму.
Ножа, чтобы нарезать сыр, у них не было, и они воспользовались тоненькой проволочной вешалкой. Бобби съедала с хлебом кусок за куском, не сводя глаз с оранжевой упаковки, словно, прежде чем ей нальют стакан, вода могла исчезнуть. Содовую открыли пробочником, прикрученным к дверному косяку – как в мотеле, только почему. Они выключили свет в комнате Хильди и Бёрд и разговаривали шепотом, хотя Мауси была далеко: трудно было предсказать, как она поступит, если обнаружит Бобби в их обществе, с сыром в руках. Потом они достали из чулана в холле запасное одеяло (индейские полоски, ромбики и треугольники), а еще длинное пальто Хильди.
Отвели Бобби обратно в унылую гостиную; Хильди несла одеяло и пальто. До обогревателя как будто было далеко-далеко. Но Хильди настаивала (держась за порядок, который описывался в книгах: сирот принимали и укладывали спать на софе), так что Бобби улеглась одетая на диван, скрестила руки на груди, как покойник, и они укрыли ее одеялом.
– Нормально.
– Нормально.
– Ты как, нормально?
– Угу.
– Нормально.
Но позднее, когда все давно заснули в своих постелях, Бобби встала и, пройдя через комнату Пирса – а может, и через его сон, – добралась до передней спальни, скинула туфли, но не летнее платьице и крохотную кофту, прокралась, не разбудив Бёрд, на ее кровать и почти недвижно проспала там до утра.
Глава седьмаяПроснулся Пирс с убеждением, что с ними в бунгало находится нечто новое, одновременно опасное и ценное, но что именно, припомнил не сразу. Тут он вспомнил также, что с минуты на минуту к ним явится Винни – нет, Мауси, проверить, поднялись ли они, и позвать к завтраку, а вскоре надо ожидать и сестру Мэри Филомелу, которой никак нельзя было показывать Бобби.
– Пирс! Она здесь!
Он выбрался из кровати, но слишком поздно: передняя дверь была открыта, слышался голос Мауси. Давайте быстрей, овсянка на столе. А то остынет. Дверь закрылась, Мауси ушла.
Он заглянул в комнату Бёрд и Хильди как раз в тот миг, когда Бобби вылезла наружу из-под хитрого нагромождения одеял на кровати Бёрд, где лежала почти незаметно. Освеженная, без тени неловкости, она встала и расчесала пятерней свои спутанные волосы; теперь она находилась на попечении хозяев и казалась довольной этим, хотя в замкнутом лице все еще читалась настороженность.
Одеваясь и приводя себя в порядок, они строили планы, однако фантазия Пирса работала настолько безудержно – переодевания, отвод глаз, выдумки одна другой чудовищней, – что Хильди отказалась в этом участвовать, а Бобби занервничала и, перекрикивая гвалт, завопила: только не выдавайте, только не выдавайте, только не ВЫДАВАЙТЕ, а они и не собирались; среди опытных хранителей секретов ничто ей не грозило.
За завтраком они, по подсказке Хильди, набили карманы хлебом и фруктами, что Мауси заметила, но не взяла в голову; правда, чтобы поесть, у Бобби не оставалось времени: к ним уже спешила сестра.
– Чья сестра?
– Сестра. Из больницы.
– Да, но чья?
Они надели на нее пальто, переложили в ее карманы содержимое своих, и Пирс за руку выволок ее через классную комнату в заднюю дверь. И как раз вовремя: пока они, приседая под окнами, крались вдоль дальнего конца бунгало (так же вели себя Джин и Смайли[94]94
Смайли – Смайли (Лестер Элвин) Бернетт (1911–1967), американский певец и композитор, актер в комедиях и вестернах. Вместе с Джином Отри играл в сериале «Призрачная империя».
[Закрыть] – ныряли под окошки и незаметно подглядывали за плохими парнями), послышались шаги сестры Мэри Филомелы, а также Мауси, которая доставила на занятия Уоррена.
Бегом по открытому проходу и по задам дома (боясь, что она удерет. Пирс не выпускает ее горячую руку), к надстройке, где лестница в погреб.
– Вниз не пойду.
– Только на секунду. Потом поднимемся в дом.
Она обернулась, оглядела косогор, изо рта у нее шел пар. Идти ей было некуда. Она последовала за Пирсом по темной лестнице.
Нагульная, то есть с гулянья? В церкви Симона Киренеянина «прогуляться» значило пойти в туалет, просьба, чтобы отпустили прогуляться, вызывала смешки. Сестра, можно я пойду прогуляюсь, и жмешь ногу к ноге.
Его папа тоже как-то покривдил его маму; чем и почему, Пирс не знал – как-то.
Выключатель находился ближе к лестнице, ведущей в дом, поэтому они пересекли погреб в темноте; Бобби теперь сама держалась за его руку и молчала. Она поежилась от холода, и тут из автоматического стокера в топку посыпался уголь – наполнять стокер углем было обязанностью Джо Бойда, который мог появиться в любую минуту.
– Не обращай внимания.
– Кто-то подбросил угля.
– Не обращай внимания. Пошли.
Прижавшись друг к другу, они вскарабкались по узкой лестнице, Пирс отметил краем сознания, что от Бобби идет сильный непонятный запах, грубый, как ее речь. «Запашок», говорил о таком Аксель. Пирс чуть приоткрыл дверь.
В доме было тихо. Мауси, должно быть, вернулась в постель, или пошла на улицу, или удалилась с Крошкой Генри в ванную. Пирс нехотя потянул Бобби за дверь и в сторону, к лестнице наверх. Но она, очутившись в доме, захотела помедлить и осмотреться. Пирсу пришлось уговаривать ее настойчивым шепотом; она казалась еще менее управляемой, чем в бунгало, – вот-вот устроит какую-нибудь беду здесь, в доме Сэма. Правда, самого Сэма дома нет.
Уехал.
Насторожив слух, чтобы не пропустить Мауси с Генри, Пирс подтолкнул ее к лестнице. Заставил прижаться к стене коридора и ступать по нескрипучим краям половиц, где он укажет.
– Пошли. Пошли же.
Наконец ей это надоело, она его отпихнула и, уперев руки в бока, окинула презрительным взглядом. Пирс отчаянно замахал: сюда, в эту дверь. Бобби двинулась неспешным шагом, по своей воле – она здесь гостья.
В спальне Сэма было еще тише, чем в остальных помещениях. Сердце Пирса отчаянно колотилось от сознания, что он совершает нечто вопиющее.
– Сиди здесь, – сказал он Бобби, которая оглядывала комнату с порога, словно не желая топтать ковер. – Здесь сиди. – Он указал на прикроватный столик, с небольшими часиками и телефоном, который время от времени будил Сэма среди ночи. – Когда натикает двенадцать, я за тобой вернусь. Двенадцать.
После того как он закрыл дверь (Бобби наблюдала, как осторожно, без шума повернулась ручка), она долго стояла, обхватив себя за плечи, но потом осмелела. Осматривая Сэмову обстановку, вынула из кармана хлебный комок и стала есть. В комнате было две кровати, вернее, одна, поделенная надвое, сзади их соединяли полки из сероватого дерева с крупным рисунком; Бобби провела рукой по зеркально-гладкой, недеревянистой поверхности. Посмотрелась в широкое зеркало на комоде из того же дерева, в одном месте прожженном сигаретой, – ранка, которую не залечить; она сунула туда палец.
Освоившись в комнате, Бобби решилась открыть дверь и выглянуть. Услышала голоса, Мауси и какого-то парня (это был Джо Бойд), и прикрыла дверь. Попробовала посидеть в кресле – к его верхушке была приделана деревянная вешалка, на ней висела куртка, а внизу, на полочке, стояли большие ботинки: одетое кресло. Пошла к кровати и легла с краю, прислушиваясь к стуку часов (определять время Бобби не умела) и вдыхая знакомый мужской запах подушки, похожий на запах ее деда. Встав, она заметила, что на покрывале и подушке остался отпечаток.
Открывая ящики комода, она удивилась свернутым носкам – ни дать ни взять черные яйца; глянула на большие глянцевые журналы «Эсквайр»,[95]95
«Эсквайр» – журнал для мужчин, издается с 1933 г. В нем можно было найти не только «машины, виски и женщин», но и произведения Хемингуэя и Фицджеральда.
[Закрыть] которые Сэм стыдливо там припрятал: на картинках – машины, бутылки янтарного виски и женщины, удлиненные и смуглые. Нашла мохнатую, с выгнутой крышкой коробочку, где хранились обручальные кольца Опал, открыла ее и стала наблюдать, как окрашивался свет, проникая в мелкие самоцветы; бедра ее были тесно сжаты, между ними стиснута ладонь.
В домике, где жили дети, Бобби видела стульчак для горшка и думала найти здесь еще один, но где. Она наклонилась, ища под кроватью ночной горшок, с одной стороны, с другой; обмочила свои трусы. Нет горшка. Наконец она взяла с передней спинки кровати банку от имбирного печенья и воспользовалась ею как могла, забрызгав попутно шерстяной коврик.
Скатала мокрые трусы и зашвырнула их подальше под кровать, чтобы никто никогда не нашел; банку закрыла крышкой и поставила на место. Потом можно будет спросить, куда ее опорожнить.
Но когда ручка двери повернулась и внутрь просунулось бледное, встревоженное лицо Пирса, Бобби об этом забыла; и, хотя Винни в конце концов обнаружила трусы, Сэм еще долгое время ощущал у себя застарелый запах мочи и не мог понять почему.
– Пошли, – шепнул Пирс.
– Здесь есть кольцо с бриллиантом, – сказала Бобби.
– Пошли.
Целый день Пирс просидел в классной комнате сестры Мэри Филомелы под бременем сознания, что Бобби находится в доме, сознания, от которого его сердце одновременно переполнялось и съеживалось; теперь же, открыв дверь, он увидел не ту Бобби, о которой думал: эта была вещественней, сомнительней, заново пугала и удивляла.
– Я есть хочу, – сказала она.
Возможно ли (спрашивал себя Пирс, получивший новый повод для размышлений) день за днем скрывать у себя Бобби, так, чтобы об этом не узнала Мауси? Что, если в доме и так полно детей и Мауси не различит в топоте на задней лестнице лишнюю пару ног; что, если сестра Мэри Филомела не обратит внимания, что к возбужденному шепоту на лужайке под окном классной комнаты (Бобби отказывалась пользоваться найденным для нее убежищем под домом) примешивается камберлендский выговор? Так или иначе, Бобби никто не обнаружил. Спала она с Бёрд, и Мауси, разглядев однажды под покрывалом ее очертания, решила, что это Хильди, которая как раз была в ванной.
Днем она кочевала из комнаты в комнату, убегала в лес или в курятник или в город с Пирсом и Бёрд (затея опасная и отчаянная; они бы давно выдали и себя и ее, но ведь они были истинными Невидимками, а с ними и Бобби, поскольку она находилась на их попечении). Она умела сидеть тихохонько, как мышка, делаться незаметной, как пятнистая жаба в сухой листве; если смотреть на нее долго (как случалось Пирсу в чулане наверху, где они прятались, ожидая возможности убежать), что-то чуждое, непонятное проглядывало в очертаниях ее лица, в решительном взгляде, словно она была не обычной девочкой, а близким ее подобием.
Она все еще возвращалась в разговорах к Детройту и своей матери, но, строя с ней планы и воруя для нее еду из кухни и кладовок, все они (во всяком случае, Пирс и Хильди) понимали, что это понарошку, вроде постоянных угроз Джо Бойда податься в матросы. Ясно было, что Бобби даже не знает дороги; из застекленного шкафчика, где хранилась красно-коричневая Энциклопедия, дети вытащили как-то атлас и нашли Кентукки, однако Бобби ничего не поняла. Да вот же Клэй-Каунти. Вот Пайквилл. Были тут и Безымянная река, и сороконожка железных дорог. Бобби смотрела на все без интереса.
Очень не скоро до них дошло, что Бобби вообще не умеет читать. «Еще как умею, – заверила она и пропела: – А бе ве ге де – опе расе те», но настоящая проверка, тут же организованная Хильди, показала обратное. Со своей стороны, Бобби явно не поверила, что они так хорошо читают, и предложила, чтоб без обмана, прочитать вслух отрывки, которые укажет она.
– Офиты, – читал Пирс из Словаря, куда указывал ее палец, с трауром под ногтем. – Секта офитов, подобно большинству гностиков, относилась к еврейскому Иегове с величайшим отвращением и полагала, что человеческой душе на протяжении всей жизни нужно трудиться, дабы сбросить с себя его влияние. Змея, соблазнившего Еву на восстание против Господа, они считали величайшим благодетелем человечества. Они поклонялись змее, которую держали в святилище; после того как змея освящала облатку (лизнув языком), причастники по очереди целовали ее в пасть.
Бобби задумалась.
– Что они евреев не любили, это понятно, – произнесла она. – Евреи Иисуса убили. Мой дядя как-то прихватил в церковь змею: в Библии ведь сказано, если веру имеешь, то можно хоть змей трогать, хоть писюшки пить – и ничегошеньки тебе не будет.[96]96
…в Библии ведь сказано, если веру имеешь, то можно хоть змей трогать, хоть писюшки пить – и ничегошеньки тебе не будет – «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками: будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы» (Map. 16:17–18).
[Закрыть] Целовать, правда, не целовал. – Она перевернула несколько страниц. – Змей целовать. – Недоверчиво и брезгливо передернув плечами, она заглянула на следующую страницу. – Это кто?
– Статуи.
– А куда одежда делась?
– Они не носили одежды.
Бобби медленно подняла глаза, словно Пирс нарочно для нее поместил в книгу изображение Гермеса.
– Это было очень давно, – краснея, пояснил он. – В другой стране.
– В какой такой стране? В стране Голопопии?
– Нет, в Греции.
– Ага, в Грех-ции, – усмехнулась она, разглядывая страницу.
Что она умела, а они не умели: поджечь картонные спички, зажав их между книжечкой для спичек и наждачной бумагой, а потом резко выдернув. Плеваться сквозь зубы – первоклассная прямая струя вылетала как пуля и попадала в цель на расстоянии в несколько футов. Скрутить из бумаги и табака сигаретку и курить, не давясь. Когда Пирс покупал для Бобби табак (в том самом магазинчике; безразличный хозяин заносил покупки в длинный список прочих приобретений Олифантов, а Винни потом удивлялась, обнаруживая их рядом с шипучкой, хлебом и молоком), они помедлили перед витриной с жевательным табаком: вкусные на вид золотистые бруски в целлофане и другой сорт – простые скрутки, вроде крученой виноградной лозы.
– Жевал когда-нибудь табак? – спросила Бобби.
– Нет.
– Мой дедушка жует. Попробуй. – Она поднесла к лицу Пирса одну из небрежных скруток.
– Нет!
– Давай! – потребовала она, и язык Пирса обожгло горечью, как бывало, когда он, по случайности или с подначки неумного шутника, пробовал на зуб какую-нибудь гадость, а Бобби, довольная, засмеялась.
Пока они пытались курить рыхлые самокрутки, которые сварганила Бобби (субботний костер да и только), она продемонстрировала еще одно свое умение.
– Смотри.
Вынув из книжечки две спички, она расщепила длинными ногтями слои картона и развела в стороны. Получились две крохотные фигурки, вроде тех, что сражались в бесконечных битвах у Джо Бойда. Присев на корточки у плоского камня и пропустив платье между костлявых коленок, она положила фигурки одну сверху другой, с тихим смехом подожгла, на свой особый манер, третью спичку и коснулась пламенем их серных головок.
– Видишь?
Подожженные фигурки подскочили и, сворачиваясь и чернея, принялись раскидывать ноги и выгибать спины в ленивых совместных корчах. Бобби наблюдала с восторгом, потом подняла на Пирса темные глаза, в которых плясали бесенята.
– Это твои папа с мамой. Трахаются.
В уверенности, что смертельно его оскорбила, Бобби отпрыгнула и приготовилась убежать, но Пирс только переводил взгляд то на нее, то на спичечных человечков, которые извивались, охваченные пламенем. Трахаются. Бобби хохотала поодаль, ожидая, что он вот-вот пустится в погоню.
