Текст книги "Любовь и сон"

Автор книги: Джон Краули (Кроули)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

Подобно всем взрослым, Пирс забудет, как непросто детям играть роль, сосредоточить – нет, устремить наружу – свою волю, какого труда стоит забыть о том, что ты сознательно взял эту роль на себя (обычно это получается у кого-нибудь одного и он гипнотизирует остальных, кому не сразу удается, а иной раз и запугивает не включившихся); как нужно затем освобождать от лишнего, совершенствовать плод своей фантазии – без раздумий освобождаться от того, что стало помехой, отбрасывать надоевшие приключения, катить мяч дальше в неведомое. Когда дорожки в эти сады внутри него будут загорожены и родники перекрыты, Пирс и не вспомнит, как там было хорошо. В лимбе того теплого октября они с Уорреном и Бёрд, под руководством Хильди, рыскали по холмам, выгоревшим или пожелтевшим (пожарище, ими устроенное, вовсю зарастало амброзией, на удивление), продлевая историю в обе стороны, пока не сгущалась тьма, так что разглядеть друг друга становилось уже невозможно.

– У них есть этот город, – сказал Пирс, когда все давно уже улеглись в кровати и потушили свет, – подземный город…

– Как можно построить город под землей?

– Он стоял на земле, но потом Пал. Теперь он под землей.

– Но туда можно попасть.

– Они попадают, проходов полно, в разных местах. Проходы где угодно, в отверстии пещеры, например, или среди скал; входи и ступай прямиком в этот город.

Спасаясь от плохих парней (которые охотятся за их бриллиантами, тайнами, целебными снадобьями), маленький отряд проникает в отверстие скалы.

– Джо тоже, – говорит Бёрд.

– Джо тоже.

Откатывают валун, просовывают внутрь фонарь: глухой стук капель, отсветы на камне, но несколько неуверенных шагов – и вот она, лестница, высеченная в настоящей скале, ведущая вниз. Сменились поколения, ход этот был забыт; Невидимые (Джо Бойд тоже) в изумлении продвигаются все вниз и вниз, следуя за резными фигурами на стенах. Помещения становятся все обширней, путь освещен, но как – непонятно. Они уже не знают дороги назад, однако им не страшно. Все ниже: свет разгорается ярче; судя по звукам, кто-то здесь живет и работает. Еще шаг, и они в бельведере, откуда открывается вид на широкое внутреннее пространство, опустошенный, но наполовину отстроенный город, под теплым искусственным солнцем скопления людей заняты самыми немыслимыми трудами.

Адоцентин. Теперь в безопасности. В самом сердце – машина, строившаяся десятилетиями, серебряный диск, совершенный, но недвижный, в ожидании драгоценного камня, который мы принесли, того самого, за которым охотились плохие парни, ради которого мы рисковали всем, не зная его настоящей цены. Маг в мантии – молочно-белая борода, серьезные глаза лучатся радостью – берет его и помещает в сердце звездолета. Гора распахивается над ними в усеянное звездами небо.

Наподобие Маунт-Паломар,[41]41
  Маунт-Паломар – гора в штате Калифорния, место нахождения знаменитой обсерватории. В 1948 г. был установлен пятиметровый телескоп – на то время самый большой в мире.


[Закрыть] которую Пирс видел по телевизору, гора и обсерватория слились в его памяти. Сестры уже заснули, Пирс и сам не рассчитывал завтра вспомнить это окончание истории, но не важно – там, откуда оно было взято, имелось много других. В придуманном ими городе должно было еще состояться введение Джо Бонда в должность президента, к каковой прилагались жезл власти, пароль и кольцо, однако они поддались соблазну довести церемонию до абсурда и, всякий раз подхихикивая, длили бесконечный ритуал: Джо Бойда нагружали по самую макушку особыми шляпами и обувью, заставляли выслушивать тексты из фолиантов и свитков, присягать, еще присягать, от трона переходить к алтарю, оттуда – к трону и так до одури, а девочки с Пирсом, воображая все это, заходились в смехе.

Но было одно отличие, которого Джо Бойд, в противоположность остальным, не получил: знак.

Уоррен, Хильди и Бёрд думали, что Пирс изобрел его самолично, однако охотно слушали Пирсову историю (это, мол, настоящий иероглиф последних подлинных эгиптян, при помощи которого они друг друга узнают), когда он наносил этот знак шариковой ручкой Хильди на плечо, Бёрд на лопатку, а Уоррену, по его настоянию, на грязный живот:

– Уоррен, – удивилась, отмывая его, Винни, – ну что ж ты так себя разрисовал.

– Ничего я не разрисовывал.

– А это что?

– Не знаю. – И уставился удивленно на свой живот, словно знак только-только выскочил – темно-синее клеймо в виде паука, вот тебе и на.

– Ладно, не отмыть. Больше так не делай.

По примеру остальных, Уоррен подрисовывал стершийся знак, а потом удивлялся вместе с Винни: надо же, как въелся; годы спустя он будет изображать его на салфетках и в записной книжке – глядеть на него и раздумывать.

Было последнее воскресенье месяца, и Пирс сидел в гостиной, свернувшись в кресле (черная парусина, костлявый железный каркас), и, как каждый месяц, писал письмо отцу. Начал он бодро, уверенный, что большой пожар поможет ему, не сбившись и не соскучившись, заполнить несколько страниц, однако к концу первого листка (слова уже круто падали к нижнему углу, как солдаты, что маршируют к краю утеса) припомнил слова Джо Бойда: Твой папа. Пирс этому не верил, но все же помедлил, взвешивая две противоположные возможности: блеснуть масштабами ущерба либо вовсе о нем промолчать, – и наконец сдался. Изогнувшись в кресле, напоминавшем летучую мышь, он стал шарить на полу, где, как он знал, валялся комикс.

В телевизоре «Христофоры» сменились «Большой картиной» – вслед за серьезным молодым священником в кабинете серьезный армейский офицер за столом.[42]42
  В телевизоре «Христофоры» сменились «Большой картиной» – вслед за серьезным молодым священником в кабинете серьезный армейский офицер за столом. – «Христофоры» – христианская телепередача (с 1952 г.), пропагандировала деятельность одноименного общества, которое призывает людей всех стран менять мир к лучшему. «Большая картина» – армейская документальная программа (1953–1959), посвященная оружию, битвам, биографиям знаменитых военных; в 1952 г. Джо Бойд еще не мог ее смотреть.


[Закрыть] Слева и справа стояли флажки, заднюю стену пересекали полосы от полузакрытых жалюзи, которых не было видно. Слева направо по экрану поползли танки. Лежа на полу, Джо Бойд поднял голову от края софы и всмотрелся. По этим древним европейским равнинам маршировали в обе стороны тысячи армий, свергая королей и императоров. Танки карабкались по голым холмам, обстреливая воображаемого врага. Ныне ваша армия участвует в обороне Европы от восточных владык.

Пирс отвел взгляд. Лучше зажечь свечу, чем проклинать темноту.[43]43
  Лучше зажечь свечу, чем проклинать темноту. – Китайская пословица, девиз общества Христофоров.


[Закрыть] Плохие парни ухитрились завладеть глыбой ядовито-зеленого криптонита, и Кларку Кенту от этого сделалось совсем плохо:[44]44
  Плохие парни ухитрились завладеть глыбой ядовито-зеленого криптонита, и Кларку Кенту от этого сделалось совсем плохо… – Кларк Дж. Кент, он же Супермен из комиксов и т. д., в данном случае – герой телесериала «Приключения Супермена» (1951–1957). Двойной анахронизм: в 1952 г. фильмы были еще черно-белыми, а первая серия, изображающая злотворное влияние минерала с планеты Криптон на суперорганизм, появилась только в 1953 г.


[Закрыть] потеря сил, кома, еще немного – и смерть. Надо… надо… выбираться отсюда.

…Приходит в себя в грязном закоулке, времени прошло много, – дни? недели? – богатырская сила не вернулась, ничего не помнит, ни кто он на самом деле, ни за кого его принимают, ни о потерянной родной планете, ни о своем отце, Йор-Эле, ни о добрых приемных родителях в Смоллвилле. Блуждает по убогим улочкам, шляпа надвинута на глаза, воротник поднят. Кто я? Как сюда попал?

– Я думала, ты пишешь отцу. – Винни зашла поискать свитер, а в кармане свитера – сигареты.

– Писал. Пишу. Сейчас возьмусь.

– О чем пишешь?

– О пожаре.

Чудовищная энергия, обнаруженная в самом сердце материи, дает вашей армии новое оружие для защиты свободы. Джо Бойд, а с ним Пирс и Хильди (не смотреть было невозможно) наблюдали, как распускается под приглушенное громыхание жуткий цветок-облако. Над ним все четче обрисовывалась надпись, E = mc2, мистическая его причина. Материя, энергия, свет – все формы одного и того же Творения. Как с умом использовать это знание? Для каких надобностей приспособить?

– Свинец и в самом деле можно превращать в золото, – заметил Джо Бойд. – Можно раздробить их атомы.

Джи-ай[45]45
  Джи-ай (GI, сокращение от Government Issue) – американский солдат, особенно Второй мировой войны.


[Закрыть] в темных защитных очках также следили за трансформацией; когда их накрыла световая волна, они побелели. Винни, присев на табуретку у пианино, закурила «олд-голд»; она думала совсем о другом, но и ее внимание невольно привлек телевизор.

Как и черное кресло, где свернулся ее сын, светлое пианино было куплено для фермы на Лонг-Айленде – недостроенного дома, который Сэм с Опал купили за год до отъезда и где прожили после окончания работ совсем недолго. Тут же была собрана и прочая обстановка этого длинного и низкого строения: клубные стулья, обитые красным пластиком, на черных деревянных ножках, стойка для журналов из кованого железа, торшер – столбик, увенчанный яйцевидным алюминиевым плодом, портьеры с банановыми листьями, инструменты для камина с медными рукоятками в виде завитков пламени. У стены приткнуты – как ни переставляй, все равно получается неладно – красно-коричневые, из фактурной ткани, блоки секционной софы («сскси-онной», шутил Джо Бойд, шокируя чопорного Пирса). Когда Винни обнаружила, что все эти предметы по-прежнему находятся здесь, разлученные с венецианским окном и камином из плитняка, сосланные, как и их владельцы, в обстановку, далекую от моды (горки из амбрового дерева, обои в розочках), они показались ей донельзя унылыми. Но прошло немало времени, прежде чем она предложила обновить мебель. Не то чтобы Сэм особенно их замечал, но в том-то и штука, понимала Винни. Но вот вошел Сэм и занял единственное большое кресло в комнате, его кресло, которое все другие должны были освобождать при его появлении. На любом другом седалище в этой комнате он выглядел бы неуместно – как и в своем автомобиле не за рулем.

– Ну, что там стряслось? – спросила его Винни.

Сэма вызвали в больницу, что частенько случалось в воскресенье утром, когда нужно было поставить на ноги выживших в субботнюю ночь.

– Ребенок с высокой температурой и судорогами, – объяснил Сэм, и Винни сочувственно прикусила губу. – Думаю, это фебрильные судороги – у детей бывает при реакции на укол. Пока не спадет температура, точно не определишь.

– А если нет?

Сэм пожал плечами, глядя в телевизор.

– Попробуем фенобарбитал. Пошлем ребенка под наблюдение в Лексингтон, если мамаша согласится сопровождать. Беда в том, что ребенок порядком истощен. – Он усмехнулся, вспомнив: – Я спросил, чем она его кормит. Она ответила: «Да чем всегда, сиськой и картохой».

– Сэм! – вскрикнула Винни.

Дети притворились, что не слышат. Ученый в белом халате сунул в фокус громадной зеркальной антенны деревянный брус, и тот вспыхнул пламенем. Во тьму туннеля начали спускать тележку с шахтерами, один обернулся с улыбкой на белом чумазом лице. Энергия солнца; энергия, добытая в бессолнечных пределах.

– А знаете ли вы, – начал Джо Бойд, – что алмазы – это тот же уголь, но в другом состоянии? Их можно делать из угля. Если обеспечить достаточный нагрев и давление.

– А знаете ли вы, – передразнила его Хильди, – что на карандаше можно усадить вплотную шестьдесят цыплят?

– Алмазы – это уголь. – Джо Бойд глядел на нее в упор. – Всего лишь уголь.

– А я ничего не говорила против. – Хильди, не дрогнув, приблизила к нему лицо. – Мне ведь это известно.

– Щас, – сказал Джо Бойд.

– И, – заговорил Сэм, – у меня есть еще новости. – Он обождал, пока все прислушаются, и все прислушались, хотя смотрели по-прежнему на экран. – Я встретил случайно сестру Мэри Эглантин.[46]46
  Эглантин – шиповник ржавчинный, известный также как роза ржавая.


[Закрыть] – Это была его начальница, директор больницы. – Она сказала, что нашла, кого из сестер освободить, чтобы она давала вам уроки.

– Освободить? – Винни усмехнулась.

– Именно так она и выразилась. Уж и не знаю, где ее держали.

Всем им, за исключением Уоррена, доводилось уже, в Бруклине и на Лонг-Айленде, учиться у монахинь. Молчание говорило теперь не о внимании, а о настороженности.

– Сестра Мэри Филомела,[47]47
  Филомела – дочь афинского царя Пандиона. Фракиец Терей, муж ее сестры Прокны, изнасиловал Филомелу и отрезал ей язык. Прокна убила своего сына Итиса, вместе с Филомелой приготовила его мясо и подала Терею, а после трапезы раскрыла правду. Терей устремился в погоню за сестрами, и боги превратили его в удода, Прокну – в соловья. Филомелу – в ласточку. По некоторым источникам, соловьем стала Филомела – во всяком случае, именно ее имя стало в европейской поэзии иносказательным обозначением ночной птицы. В буквальном переводе – «любящая мед».


[Закрыть] – продолжал Сэм серьезным тоном. – По-видимому, очень квалифицированная учительница, что обнадеживает. Годами преподавала в третьем классе, в Цинциннати или где-то еще. Вроде бы обнадеживает.

– Что же, буду ей рада, – кивнула Винни. – Наконец-то.

– Верно. Говорит, может завтра же и приступить.

– Завтра! Но, Сэм…

– Чем скорее, тем лучше. Меня уже достал этот цирк на колесах.

Он потянулся за воскресной газетой, которая стояла горкой у его кресла. Винни оставила при себе свои возражения. Хильди соскользнула с софы и испарилась: если завтра действительно начнутся занятия, то сегодня многое нужно успеть; Винни тоже удалилась. Джо Бойд остался, чтобы досмотреть «Большую картину».

– Папа, ты служил в армии или в ВВС?

– И там, и там.

– Нет, там или там?

– И там, и там. Я служил в Армейском воздушном корпусе, до того как его сделали особой статьей. Как говорится.

Джо Бойд задумался, не зная, что предпочесть ему самому: небеса или землю. Программа заканчивалась: по экрану безостановочно ползли ряды танков, маршировала пехота, неслись в боевом порядке самолеты. Когда Джо Бойд тоже ушел, Пирс остался наедине с дядей.

– Будь добр, Пирс, выключи это.

Сэм Олифант пользовался у себя в доме особого рода авторитетом, не задумываясь ни о том, как этот авторитет ему достался, ни стоит ли к нему прибегать. Нередко у него случались приступы дурного настроения, на что, как ему казалось, он имел право; он бывал несдержан, временами впадал в гнев, словно не мог примириться с тем, что после перенесенного несчастья и всех усилий, которые потребовались, чтобы не сломаться, он должен еще терпеть повседневные неприятности и жизненные разочарования. Прочие домочадцы старались ему угождать, и все в доме делалось, как правило, согласно его вкусам и прихотям. При этом он продолжал считать себя человеком в целом добрым и покладистым; он бы очень огорчился, если бы узнал, что племяннику не вытерпеть с ним наедине и четверти часа.

Пирс нашел у ног дяди комиксы и, взяв их, растянулся на полу. Сэм потряс первым разделом газеты. Пирс беспокойно задвигался, перелистнул цветные страницы. Пустьболит (зеленый, как огурец, демон, отсутствующий в «Словаре») стягивает голову страдальца стальными обручами, затыкает ноздри пробками – «Бен-гай»[48]48
  «Бен-гай» – обезболивающая мазь, выпускается фирмой «Лиминг-Пакен». (Прим. пер.)


[Закрыть] обратит его в бегство. Сэм глянул на Пирса поверх очков.

Пирс поднялся на ноги, вздохнул (взгляд Сэма он почувствовал, но не ответил) и без спешки, дабы не обидеть дядю, направился к выходу – вроде бы и дела его не призывают, но и здесь оставаться тоже незачем.

Холодало; за окном, куда смотрела Хильди, как и за тем, куда смотрел Пирс, ветер срывал с деревьев яркие листья, напоминая Хильди о сценке из мультика: стремительно слетающие листки календаря. Наверху в большом доме Винни рылась в чуланах – искала запас учебников, обычный набор на этот год, которые припрятала, чтобы дети не прочли их от корки до корки еще до начала занятий.

Глава четвертая

Ангел-хранитель сестры Мэри Филомелы, как она и просила, разбудил ее до рассвета: она открыла глаза в четыре двадцать четыре (столько указывали светящиеся стрелки наручных часов на прикроватном столике – их подарил отец в день принятия окончательных обетов). Недвижно лежа на узкой кровати, она прочла про себя «Магнификат».[49]49
  «Магнификат» – так наз. «Песнь Марии»: «Magnificat anima mea Dominium – «Величит душа Моя Господа» (Лук. 1:46).


[Закрыть] Можно было бы выбраться из постели и встать на колени, но не хотелось беспокоить сестер, спавших по обе стороны за белыми занавесками: они ухаживали за больными, и каждая секунда их сна была на вес золота.

Когда в дормитории началась суета и занавески, сначала с одной стороны, потом с другой, зашевелились, сестра Мэри Филомела встала и преклонила колени на плиточном полу (почему-то уж очень холодном по сравнению с деревянными полом монастыря в Вашингтоне), дабы испросить помощи, сил и мудрости, необходимых для нового послушания, к которому она была призвана. И ощутила нечто вроде прилива сил, подобного тому, как все ярче становился свет в окне позади ее кровати.

Сидя в туалете, она обнаружила, что менструация кончилась, и это было благом; сегодня она сможет принять душ и наконец-то очиститься очиститься очиститься. Сырая кабинка не вызывала такой дрожи, как обычно, хотя вода издавала все тот же серный запашок; вполне естественно, сестры, горные источники, говорила сестра Мэри Эглантин, хотя у сестры Мэри Филомелы, и не у нее одной, возникали мысли о загрязнениях, шахтовых отходах, угольных вагонетках, которые бесконечно сновали по рельсам под больницей.

Одеваясь (в то утро тщательней, чем обычно), она твердила «Магнификат». Величит душа моя Господа. Мысленно она совершала долгий путь вверх по склону холма, к дому Хейзлтона. Ей пока не удалось разыскать учебные пособия: рабочие тетрадки, хрестоматии, карточки с картинками, педагогические брошюры, которыми пользовалась, когда работала в вашингтонской школе; она усердно молилась, дабы ей было открыто, где в монастыре или его окрестностях они хранятся, однако не открылось. Деревянный святой Венцеслав,[50]50
  Святой Венцеслав – Вацлав I (907–929/935), герцог Богемии. Рьяно обращал Чехию в католичество, построил в Праге церковь Святою Витта. Убит братом Болеславом во время пира (по другой версии – у входа в церковь). После смерти канонизирован и объявлен покровителем Чехии. Его гробница в соборе Святого Витта – место паломничества. Святой Вацлав стал героем популярной рождественской песни «Добрый король Венцеслав» (мотив средневековый, слова Джона Мейсона Нила, 1853) о властителе, который на Стефанов день (26 декабря) накормил бедняка.


[Закрыть] единственный предмет в ее отделении, кроме распятия и комода с зеркалом, стоял все так же лицом к стене и, несмотря на все обращения сестры, ничем, совсем ничем не помог ни со школьными материалами, ни с желудком. Ну ладно, пусть постоит еще.

По коридорам двигались монахини, направляясь в часовню: руки спрятаны в рукава, покрывала опущены, закрытость черепахи, самодостаточность улитки, хотя на лицах при встречах отражается радость. Они заняли свои места в часовенке, и, пока не появился священник, по распоряжению сестры Мэри Эглантин затянули литанию:

 
Ангелов царица,
Молись за нас.
Милости вершина,
Молись за нас.
Пещера алмазная,
Молись за нас.
Храм слоновой кости,
Молись за нас.
Мудрость египетская,
Молись за нас.
Луны врата,
Молитесь за нас.
 

Крохотная часовня с миниатюрной церковной утварью всегда напоминала сестре Мэри Филомеле старинные картины, с малюсенькими замками и тронными залами, тесными чуланами, куда едва помещаются Приснодева или святые – локоть чуть не высовывается в окно, нога упирается в порог. Но здесь ли, в соборе ли Святого Петра, таинство совершается одинаково, умиротворяюще и ритмично, как спорое наложение повязки. Воплощение Страсти Воскресение Вознесение. Hoc est enim Corpus Meum.[51]51
  Сие есть тело Мое (лат.).


[Закрыть] Сестра Мэри Филомела приняла на язык пищу, рот наполнился свежей слюной, еще немного – и она бы снова задремала.

Однако внизу, за завтраком, перед земными злаками, она вновь оказалась бессильна. Как ни хотелось сделаться веселой и бодрой, сумела одолеть лишь несколько крохотных глоточков. Да что ж такое. А впереди долгое-долгое утро. Надеясь, что никто не заметит впустую потраченных «Уитиз»,[52]52
  «Уитиз» – сухой завтрак, пшеничные хлопья с витаминно-минеральными добавками. (Прим. пер.)


[Закрыть] она очистила свою тарелку. Святейшей за всю историю ордена матери-настоятельнице был ниспослан дар неедения: она не ела или не нуждалась в пище три месяца подряд или три года. А поскольку она не принимала пищи, ей не приходилось и сами знаете что, не было у нее также и менструаций, а это, наверное, было истинным благословением. Сестра Мэри Филомела сомневалась в том, что ее неспособность завтракать является даром небес. Слишком тошнотворное это было ощущение, слишком холодило внутренности.

Она вышла из кухни черным ходом, где одна из сестер-кухарок штамповала на чем-то вроде вафельницы облатки для отправки в церковь; белые кругляшки с буквенным клеймом (IHS[53]53
  IHS – In hoc signo, «сим знаком [победишь]» – по легенде, римский император Константин (274? – 337) увидел во сне (или на небе) крест и услышал эти слова, предвещавшие победу над соправителем Максенцием. Последствиями стали разрешение на открытое исповедание христианства, а затем и провозглашение христианской религии государственной.


[Закрыть]) были сложены в столбики, напомнившие сестре Мэри Филомеле отцовские целлулоидные фишки для покера, красивые кружки, цветные и белые, которыми она в детстве играла. Странные вещи вспоминаются. Она помнила даже вкус этих фишек.

Уже не оставалось времени, чтобы разыскивать картонные коробки с принадлежностями ее прежней профессии. Она поспешила вверх по задней лестнице, никогда не спешите, сестры, и через центральный зал больницы к лестнице дормитория. В зале, у стены в светлой облицовке, неуместный на этом плиточном полу, как труп дракона или маска и топор палача, стоял Старый Комод; большой резной сундук из Старого Света, изъеденный червем и черный от воска, один из предметов, что перебрались вместе с сестрами через океан, один из предметов, разошедшихся по ветвям ордена, как доля бесполезного иммигрантского наследства, которую тащат за леса и моря и никогда не теряют. Сестры повторяли, что все потерянное нужно искать в Старом Комоде, и это была шутка, так как ключ или ключи еще в незапамятные времена пропали и дюжины ящиков и дверец оставались запертыми; сестры использовали его единственно как подставку для большой вазы с цветами, всегда свежими, – из-за них он походил на надгробие. Сестра Мэри Филомела замедлила шаги, чтобы втянуть носом запах.

В ванной комнате тоже неудача.

В своем отделении она заметила, что Венцеслав в робкой надежде наполовину отвернулся от стены, к которой она его поставила. Ну нет, подумала сестра Мэри Филомела, если это все, на что ты способен, то нет. Она твердо взяла святого за плечи и снова повернула к стене.

Монахини из больницы Пресвятой Девы Пути («Пресвятой Девы на Пути» – по простоте душевной называл его вначале Уоррен, и все Олифанты стали между собой повторять это название) принадлежали к австрийскому ордену, который в семнадцатом веке обосновался на чешских землях империи Габсбургов, только-только возвращенных в лоно католической церкви.[54]54
  …на чешских землях империи Габсбургов, только-только возвращенных в лоно католической церкви – В 1526 г. австрийский эрцгерцог Фердинанд Габсбург (1503–1564) стал королем Чехии, в 1556 г. он призвал в страну иезуитов и начал активно насаждать католицизм. В 1609 г. его внук Рудольф II (1552–1612, император Священной Римской империи в 1576–1612 гг.) провозгласил в стране религиозную свободу. В 1618 г. поднялось антигабсбургское восстание, подавленное два года спустя (битва на Белой Горе).


[Закрыть] Сначала задачей ордена было обучение, император доверял ему заботу об отпрысках знатных богемских семейств, многие из которых еще недавно исповедовали протестантизм. (Сказочную версию этой истории Пирс и младшие Олифанты выучат на уроках.)[55]55
  Сначала задачей ордена было обучение, император доверял ему заботу об отпрысках знатных богемских семейств, многие из которых еще недавно исповедовали протестантизм. (Сказочную версию этой истории Пирс и младшие Олифанты выучат на уроках.) – Орден инфантинок вымышлен (название намекает на «инфантильность»). В «сказочной версии», по словам автора, «было бы много чудес и диковин, и божественных вмешательств, и простых объяснений, героев (героинь) и злодеев».


[Закрыть] Полное название ордена было Смиренный Орден Пресвятого Дитяти, и он особенно почитал образ Иисуса, явленный в Праге: пригожее дитя в царских одеждах, увенчанное миниатюрной короной. В пропахшем сладкой выпечкой вестибюле больницы Пражское Дитя[56]56
  Пражское Дитя – скульптурное изображение Младенца Иисуса, которое испанская аристократка Мария Марикес де Лара подарила на свадьбу своей дочери Поликсены и чешского вельможи Войтеха Лобковица (1587). После смерти мужа в 1628 г. Поликсена Лобковиц подарила скульптуру собору Божьей Матери Победоносной, носящему это имя в честь победы при Белой Горе. В левой руке Пражское Дитя держит небольшой крестик, в левой – птицу; скульптура вырезана из дерева ок. 1340 г. В 1631 г. Прага была захвачена шведским королем Густавом Адольфом и его саксонским войском. Молодой монах отец Кирилл нашел статуэтку в развалинах собора в 1638 г. – ее сломанная рука чудесным образом восстановилась, и Младенец Иисус обратился к священнику: «Чем более ты будешь почитать Меня, тем больше будешь благословен».


[Закрыть] в шелках и кружеве («как коллекционная кукла», сказала Хильди) помещалось на пьедестале, под колпаком в виде колокола, а за Ним стояла Его Мать.

Миссия инфантинок была та же, что и прежде, насаждать Веру в протестантских землях, хотя вместо прозелитизма они теперь обратились к Трудам, и распорядилась об этом сама Пресвятая Дева (в девятнадцатом веке это было сообщено матери-настоятельнице, которую ныне собирались причислить к лику блаженных). Но не исключено, что в Бондье их привели старые имперские связи, поскольку первыми обитателями аккуратных домиков, которые построила Удачинская угольно-коксовая, были (наряду с горцами, собравшимися со всей страны) богемские шахтеры – их наняли агенты компании на угольных месторождениях Пенсильвании. Именно ради этих людей (кто звал их немцами, кто поляками) и их семейств в Бондье был прислан священник, который построил с их помощью обшитую досками церковь в балке – храм Святого Причастия, нечетное добавление к шести другим городским церквям.

В последующие годы Пирсу случалось теряться, когда требовалось дать отчет себе или другим о своем детстве: слишком несопоставимы были крайности – монахини и горная «деревенщина» – и очень уж неуместным добавлением к этому всему были он сам и Олифанты. По воскресеньям они слышали со своего холма громкоговорители Всеевангельской Церкви Господа во Христе, на весь город транслировавшие службы (песнопения, проклятия, неразборчивые выкрики и стоны). Звук был слишком громкий, акцент слишком сильный, доктрина чересчур крайняя, чтобы детям было внятно хоть несколько слов, но Хильди все же задавалась вопросом, не нарушают ли они, слушая, то правило, которое запрещает католикам присутствовать на богослужениях других конфессий.

– Все равно, по какому праву они заставляют всех и каждого это слушать?

По мнению Пирса, нужно было бы обзавестись вертолетом и снабдить его большим громкоговорителем на длинной проволоке; как-нибудь в пасмурный день (один из тех, скажем, когда на небе громоздятся тучи, но время от времени расходятся, пропуская на землю конусы мистического света) вылететь на вертолете из укромного места, подняться над облаками, повыше, чтобы не был слышен шум мотора. А затем подвешенный внизу громкоговоритель внезапно объявил бы себя гласом Господним и повелел бы всем обратиться в католичество.

– Этому бы они поверили, – согласился Джо Бойд. – Наверняка.

– Все равно, – возразила Хильди, – если людей обмануть, они не станут настоящими католиками.

Пирс так не думал. Ему казалось, что если людей, не важно какими средствами, привлечь в нужное стадо, они постепенно осознают очевидную правоту доктрины, а тем временем избегнут опасности умереть вне церкви. Только нужен непременно вертолет, он может зависать в воздухе. Работенка для Невидимых.

– Все равно, – заявила Хильди, – если бы Бог этого хотел, то сделал бы сам, а он не делает, значит, не хочет.

Хильди считала, что глупо воображать себе Бога эдаким хлопотуном, который только тем и занят, что вмешивается в людские повседневные дела; в самом начале был учрежден естественный порядок вещей, принципы и то, что из них следует, и ныне он функционирует сам по себе, доступный пониманию любого, кто умеет думать и исполнен доброй воли. Дева Мария, та, бывает, является детям с посланием, по собственным резонам, однако Господь до такого рода чудес не снисходит. В Боге Отце Хильди превыше всего ценила его очевидный, хотя бесстрастный, реализм. В своем собственном отце – то же самое.

Живя вдали от надзора церкви, Сэм Олифант впал в ересь, пелагианство; сам того не сознавая, он принял еретическую доктрину двух церквей – одна для малолетних и простецов, и в ней все священное предание принимается на веру как оно есть; другая для умных, более просвещенных.[57]57
  …Сэм Олифант впал в ересь, пелагианство… он принял еретическую доктрину двух церквей, одна для малолетних и простецов, и в ней все священное предание принимается на веру как оно есть; другая для умных, более просвещенных. – Пелагий (ок. 354–420/440), монах с Британских островов, отрицал первородный грех и роль Христа как его искупителя, полагал, что каждый человек лично ответствен за свои грехи и сам, без божественной помощи, способен вести безгрешную жизнь. Начиная с 410-х гг. пелагианство неоднократно осуждалось Церковью. Однако учение о «двух церквях» – не пелагианское, а гностическое.


[Закрыть] Подобно деистам восемнадцатого века, Сэм считал, что основой веры являются просто-напросто заключения разума; наслоенные на это основание литургия, догма, ритуал оправданны – или, во всяком случае, приемлемы – благодаря своей изначальной, не поддающейся упрощению разумности. Все обязанности, возлагаемые церковью, ты неукоснительно выполняешь, но веришь только в то, что принимает разум; собственно, чего требует разум, то и есть догма. Мир и сам является продуктом разума, эволюции, рациональности, умственного совершенствования людей и понимания ими рациональности мира. Рациональность мира – это истина, Бог создал мир рациональным, и Его Церковь не должна ей противоречить. Абсурдные детали веры, подобно групповым секретам или талисманам спортивной команды, Сэма не беспокоили: это была его церковь и нелепости тоже его.

– Папа, ты когда-нибудь кого-нибудь крестил?

– Насколько помнится, нет.

– А вот сестра говорит, что все, и доктора в первую очередь, должны знать, как это делается: вдруг встретишь умирающего, который хочет окреститься. Доктора в первую очередь.

– В случае, когда я теряю больного? Направить его на небеса, если уж не получается удержать на земле.

– Ни священника, ни святой воды не требуется. Окрестить, и все.

– А если никакой воды нет?

– Годится все, что по большей части состоит из воды. Грязная вода, например.

– По большей части из воды! А знаешь, что твое тело состоит по большей части из воды? На шестьдесят пять процентов. Сурок по большей части состоит из воды! Нельзя ли окрестить человека, шлепнув его сурком?

– Папа!

Пикируясь, как он любил, с детьми или Винни по поводу религиозных формальностей (и обогащая эти споры шуточной софистикой), Сэм часто словно бы обращался к кому-то еще или имел в виду, что кто-то еще подслушает и повеселится, и этот «кто-то» был подобием его самого; Сэмовы замечания не были рассчитаны на то, что дети оценят их юмор или даже поймут, что он в них вложен. Пирс иной раз улавливал насмешку, когда Сэм обращался к Уоррену, и заключил, что она проскальзывает и в разговоре с ним, но он ее не воспринимает.

Ирония детям не дается, грубый сарказм («А теперь ты доволен?») им внятен и вызывает горечь, однако – в религии особенно – они догматики, а не любители иронии; когда Сэм их дразнил, они терялись (чего он не замечал) и обижались. По прошествии времени они поняли этот прием и сами стали им пользоваться, усвоили и Сэмову еретическую доктрину Двух Церквей, продиктованную, как им представлялось, всего лишь здравым смыслом, однако следствием этого стала двойная жизнь, которую каждый проживал по-своему. Это было суровое обучение, и Хильди выстояла только благодаря тому, что Сэмовы условия – наружное соблюдение всех правил, а внутри сомнения – вывернула наизнанку: ее наружная шутливая непринужденность, граничащая с неуважением, вредила ей в глазах сестер и начальства, однако за ней скрывалась внутренняя преданность, глубину которой не измерить словами.

Сестра Мэри Филомела поклонялась не тому Богу, что Сэм, а более многоликому и непонятному, а также более близкому.

– Дети, – говорила она им. – В середине больницы есть садик, в самой середине садика, где скрещиваются тропинки, – купальня для птиц, знаете? А в самой середине купальни – серебряный шар. Верно?

– Дасестра.

– Так вот, если вы посмотрите на шар, то увидите, что он отражает все сразу: что находится вверху, внизу, далеко, близко. Правда?

– Дасестра.

– Да. Вы видите изогнутые стены, каждое окно и даже самих себя – как вы сидите и смотрите в шар. Когда я сижу и смотрю в шар, мне приходит мысль, что таково и око Божье – видит всех одновременно.

Под опекой сестры Мэри Филомелы младшие Олифанты и Пирс вновь попали в старую сеть обрядов и угрызений совести, снова получили в руки предметы ритуала – наплечники, святые картинки, чудотворные медали,[58]58
  Чудотворные медали – В 1830 г. сестре Екатерине (Зое Лабуре) из парижской общины Дочерей Милосердия несколько раз являлась Богородица. Во втором видении Дева Мария была окружена светящимся овалом, и перстни на ее пальцах излучали свет (символ благодати, которая снизойдет на тех, кто о ней просит). По ободу овала шли золотые буквы: «О Мария, без греха зачатая, молись за нас, к тебе прибегающих». С обратной же стороны овала имелась сложная монограмма, включающая букву «М» и крест; ниже – Святое Сердце Иисуса, увенчанное терниями, и Непорочное Сердце Девы Марии, пронзенное мечом. Богородица велела создать медальоны по этому образу, дабы носящие их были удостоены великой благодати. Первые медали были изготовлены в 1832 г. и быстро распространились по всему католическому миру.


[Закрыть] – от которых отвыкли при мисс Марте. Ныне на дни рождения родителей, на День благодарения и Рождество каждый из них готовил Духовный Букет, который состоял из прочитанных молитв, выслушанных месс, молитв по четкам; и даже отрывочные молитвенные слова, что нашепчешь за день, были вкраплены в него, подобно гипсофилам,[59]59
  Гипсофилы – одно– и многолетние травянистые растения с белыми и розовыми цветками.


[Закрыть] – Ejaculatio, сиречь Восклицания.

– Иисусе Мария и Иосиф! – сказала Хильди. – Это Ejaculatio.

– Или «О Боже!» – ввернул Сэм, которого она ознакомила с этим способом молитвы.

Хильди никак не могла понять, отчего он хохочет над ее подношением – Тысячью Эякуляций.

– Эякуляциями можно заниматься весь день, с утра до вечера. Где бы ты ни находился.

– Ага. – Сэм по-прежнему смеялся. – Понятно.

В таких богоугодных упражнениях их ежедневно наставляла сестра Мэри Филомела; она была великой пифией их культа, стражем врат в страну мертвых: именно она объяснила им, какие молитвы, согласно учению церкви, нужно произносить во время мессы в день всех душ,[60]60
  День всех душ – день памяти усопших, отмечается 2 ноября (или, если этот день приходится на воскресенье, – 3-го).


[Закрыть] чтобы освободить какую-нибудь душу от спасительных мук чистилища и отправить ее, еще трепещущую от боли, прямиком на небеса; она по собственной инициативе собрала их этим ноябрьским утром, после Дня всех святых, в промозглую сырую погоду, с резким запахом золы и навоза в воздухе, и повела в церковь – совершить это дело. Молитвы их освободили две, четыре, шесть душ; Хильди хотела остаться и сделать больше, воображая, как по всей земле, словно осенние птичьи стаи, устремляются вверх десятки и сотни благодарных мертвецов,[61]61
  Благодарные мертвецы – в фольклоре многих стран – неупокоенные духи, которые одаряют тех, кто хоронит их тела должным образом. Рок-группа «Grateful Dead» взяла свое название из «Британники», где оно трактуется как «песня, помогающая заблудшей душе перейти в мир иной».


[Закрыть] обязанных своим избавлением добрым детям.

И именно сестра Мэри Филомела убедила Пирса (а заодно и Винни с Сэмом), что он способен взять на себя некоторые литургические обязанности; затронув его тщеславие и интерес к религиозному культу, а также добродушие и сговорчивость, она привела Пирса к отцу Миднайту, чтобы тот его обучил. Теперь (сказала она) ему будет легче ежедневно обращаться мыслями к Богу и у него, как у всякого, кто трудится на ниве Господней, начнут собираться в копилку духовные блага. Джо Бойд фыркнул: вот еще, станет Пирс добровольно исполнять обязанности, от которых можно отмотаться, но Пирс не возражал; вызубрив наизусть свои строчки, он занял место за алтарной оградой рядом с отцом Миднайтом. Долгое время спустя, когда выученные им слова никто и нигде уже не повторял, во всяком случае на этом мертвом языке, они звучали иногда у него в голове, подобно обрывкам музыкальной рекламы, в том самом мнемоническом ритме и в том самом нелепом, как у даго,[62]62
  Даго – в американском варианте английского языка – презрительное название итальянских эмигрантов, в британском английском – испанцев, итальянцев и португальцев (искаженное «Диего»).


[Закрыть] произношении. Soosheepiat Dominus sacrafeechium d'manibus tooies.[63]63
  Soosheepiat Dominus sacrafeechium d’manibus tooies – искаженные слова литургии: «Suscipiat Dominus sacrificium de manibus tuis» («Да примет Господь жертву из рук твоих»).


[Закрыть] Случалось это на улице или на лестнице, и ощущение бывало необъяснимо острым.