Текст книги "Любовь и сон"
Автор книги: Джон Краули (Кроули)
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)
Люди не всегда понимают, что живут в переломную эпоху, когда Время в задумчивости замирает у перекрестка, не зная, какую дорогу выбрать, но обитатели Британии и Европы конца шестнадцатого века не сомневались, что перемена близка.
В последние годы той эпохи случилась остановка или пауза – затишьем ее не назовешь – после ста лет войны, в которой разрушался христианский мир Европы. Оружие было сложено, однако война не закончилась; чем дольше она таилась, тем ужасней становилась, как дракон, залегший на своем сокровище; стороны стремились найти окончательные решения распрей, люди уже не могли жить, если это значило, что они дают жить другим. Даже те, кто страстно жаждал мира и милосердия, думали не просто о мире, но о Совершенном Мире,[222]222
…не просто о мире, но о Совершенном Мире… – Ср.: «Твердого духом Ты хранишь в совершенном мире, ибо на Тебя уповает он» (Ис. 26:3).
[Закрыть] не о реформации, но о Всеобщей Реформации Всей Видимой Вселенной.[223]223
Всеобщая Реформация Всей Видимой Вселенной – «…совокупно с Fama Fraternitatis (Славою Братства)» – розенкрейцерский манифест (1614). Название восходит к герметическому трактату «Поймандр».
[Закрыть]
Около четырех столетий спустя, в двадцатом веке – уже иного мира, – пришло время, которое для тех, кто обитал в нем, было подобно веку шестнадцатому. Время, когда одна война уже закончилась, оставив после себя помимо миллионов смертей чувство глубокого разочарования, память о непростительных ошибках и страстное стремление к окончательным решениям. Все, что ненавидели и на что надеялись приверженцы христианской секты, уже не будет иметь особого значения – по крайней мере, особого вреда не причинит: появятся новые надежды, гораздо худшие и гораздо лучше вооруженные. Тогда, как и сейчас (сейчас – в июне 1583 года, благословенным ясным утром), люди или думать не хотели о новой войне, или не могли думать о чем-либо еще. Тогда, как и сейчас, были люди, ко всему ироничные, люди жизнерадостные, которым ничто человеческое не чуждо и не удивительно; они были уверены, что скромный скептицизм вернее приведет к истине, чем ярая самоуверенность; но вскоре, в годы, что быстро надвигались, все они будут избавлены от свободомыслия и вынуждены принять ту или иную сторону.
Таким человеком был сэр Филип Сидни: протестант, рыцарь, поэт, придворный. Он родился католиком, во время правления королевы Марии Тюдор; сам король испанский, муж Марии, первый католик мира, был его крестным отцом и от имени маленького Филипа отрекся от сатаны, и от всех дел его, и от гордыни его – о чем Сидни рассказывал с открытой, радостной улыбкой, согревая сердца своих слушателей, но не раскрывая собственного сердца и даже не показывая, таится ли там хоть что-нибудь.
Истории известно, что в то утро он уже был приговорен к смерти – на лугу в Нидерландах,[224]224
…он уже был приговорен к смерти, – на лугу в Нидерландах… – В 1585 г. Филип Сидни отправился в Нидерланды на войну с испанцами (под командованием графа Лестера). В стычке возле города Зутфен (1586) был смертельно ранен. Незадолго до смерти он произнес слова, ставшие знаменитыми: отдавая раненому солдату свою флягу с водой, Сидни сказал: «Твоя нужда больше моей». Филип Сидни был похоронен в соборе Святого Павла с воинскими почестями.
[Закрыть] во время одной из тех маленьких войн, что не позволяют зарасти язвам, кровоточащим вплоть до прободения, – но он не знал этого. Он скакал вверх по течению Темзы к Оксфордскому университету, сопровождая гостя, польского магната, который находился на попечении посольства Франции. Позади ехал слуга Сидни, молодой шотландец, которого цель путешествия невесть почему приводила в восторг. Официально сэр Филип отвечал за развлечения поляка в Оксфорде, но сэр Фрэнсис Уолсингем также поручил ему по возможности разузнать, какими же полномочиями наделен князь, а также степень его влияния на короля;[225]225
…степень его влияния на короля… – На Стефана Батория (1533–1586), короля Польши с 1575 г.
[Закрыть] никто не знал толком, что он из себя представляет. Но сейчас Сидни об этом не думал. Размышлял же он о католиках, Атлантиде и о своем браке.
Два джентльмена, сэр Джордж Пекхем и сэр Томас Джерард (обличенный нонконформист[226]226
Нонконформист – здесь: католик, не подчиняющийся англиканской церкви и отказывающийся присутствовать на ее богослужениях.
[Закрыть] и папист), предложили план, который мог бы помочь установлению в Англии мира – по крайней мере, способствовать защите от внутренних врагов и справедливости по отношению к уязвленным приверженцам старой религии. Сэр Фрэнсис Уолсингем, государственный секретарь ее величества (и будущий тесть сэра Филипа Сидни), проявил интерес к этому проекту; его не переставала беспокоить проблема английских католиков. Пекхем и Джерард предлагали отдать в собственность католикам землю в Новом Свете, даруя полную свободу жизни и вероисповедания, при условии, что они никогда не вернутся в Англию. Чем больше сэр Филип Сидни думал об этом, тем более уверялся в том, что план справедлив, надежен и прост. Молод еще был.
Не прошло и двух месяцев, как сэр Хамфри Гилберт[227]227
Хамфри Гилберт (ок. 1537–1583) – солдат и путешественник на службе английской короны. Кровный брат Уолтера Рейли, ученик Генри Сидни, под чьим началом служил в Ирландии; сражался и на континенте. Представил на рассмотрение королеве проект создания лондонской академии и «Рассуждение об открытии нового Пути в Катай» (опубл. 1576) о поисках Северо-западного прохода. Составил отчет о мистических видениях, в которых ему являлись Соломон и Иов с обещаниями раскрыть мистические тайны. В 1578 г. получил патент на основание колонии в Америке и потратил большую часть состояния, организуя морские экспедиции. Плавание 1583 г. финансировали католики.
[Закрыть] отправился на Запад со своим флотом. Сердцем Сидни был с ними: он сам хотел бы отбыть. Но этим летом он собирался жениться – а это несколько иное путешествие. Великодушный Гилберт подарил своему другу, сэру Филипу Сидни, доход от миллиона акров в Новом Свете, на которые он собирается предъявить права; Сидни, в свою очередь, передал половину сэру Джорджу Пекхему для его католической колонии в Атлантиде.
Атлантида: иной, зеркальный берег Атлантики. Джон Ди, всегда так его и называвший, снабдил Гилберта картами и советом; за его поддержку и неисчерпаемый энтузиазм Гилберт даровал Ди патент на все земли, открытые экспедицией выше пятидесятой параллели.[228]228
…Гилберт даровал Ди патент на все земли, открытые экспедицией выше пятидесятой параллели. – В 1580 г.
[Закрыть]
Сэр Филип Сидни засмеялся при мысли об этом: его старый наставник – правитель in absentia[229]229
Заочный (лат.).
[Закрыть] герцогства, размерами превышающего Англию. Александр Диксон, ехавший подле, улыбнулся вопросительно.
«Славный день, неплохо бы провести его где-нибудь в другом месте», – сказал рыцарь.
«Славный день, сэр».
«Я думал о Гилберте», – продолжал Сидни.
«Да».
Доктору бы поехать с Гилбертом, думал Сидни, воображая, как белую бороду старика ерошит ветер новооткрытой земли, «Нью-фаундленда»: он ступил бы на берег подобно Мадоку, валлийскому гиганту, пращуру Ди,[230]230
…ступил бы на берег подобно Мадоку, вашйскому гиганту, пращуру Ди… – Малок ап Оуэн Гвинедд, валлийский принц, согласно легенде в 1170 г. открывший Америку (западную Флориду, южную Алабаму или устье р. Огайо). Вернулся в Уэльс за колонистами, отправился во вторую экспедицию, и больше о нем никто не слышал. Еще в конце XVII в. рассказывали об индейцах, говорящих по-валлийски. Легенда в первые записана в книге Джорджа Пекхема (только что упомянутого в романе) «Истинный Отчет о недавних Открытиях в Новооткрытых Землях» (1583). По другим источникам, легенду впервые изложил Ричард Хаклейт в книге «Многие Путешествия, приведшие к Открытию Америки, а также Прилежащих Островов, Прежде Всех Англичанами, а Затем Французами и Бритонцами» (1582). История Мадока стала основой поэмы Роберта Саути «Мадок» (1805), фрагмент которой перевел Пушкин («Медок в Уаллах», 1829, опубл. 1884).
[Закрыть] о котором старый ученый ему рассказывал. Сим лорд Мадок, валлийский прародитель королевы Елизаветы, заявил о своих правах на Атлантиду, и так же поступила ее славное величество; Сидни представил, как дикари коронуют Елизавету и возводят на престол Заката.
«Мы опередили наших гостей, – сказал он Диксону. – Остановимся».
Диксон резко натянул поводья взятого напрокат норовистого конька.
«Погоди, – сказал он. – Погоди».
Стоило князю Аласко обернуться, маленький, одетый в шерстяную мантию человек оказывался чуть ближе, неспешно обгоняя прочих всадников. Он ничем не привлекал к себе внимания, разве что медленным приближением к фургону; но как только князь оглядывался назад, он ловил на себе искренний взгляд и странно напряженную улыбку.
«По прибытии к воротам Университета, – продолжал его слуга. – Oratio[231]231
Речь (лат.).
[Закрыть] декана Крайстчерча – это название колледжа. Музыкальный концерт, фейерверк. Дары».
«Хорошо», – ответил князь.
«На другой день – богослужение в честь вашей светлости. Exercitiones.[232]232
Занятия, упражнения (лат.).
[Закрыть] Обед». «М-м», – ответил князь.
«После обеда – диспут у Святой Марии.[233]233
…диспут у Святой Марии… – Зал Пресвятой Девы Марии, при церкви, ставшей историческим центром Оксфордского университета (первая библиотека и первое место собраний).
[Закрыть] Богословский колледж. Юриспруденция. Медицина. Натуральная и моральная философия».
«Хорошо», – ответил князь.
И снова обернулся, чтобы взглянуть на кавалькаду всадников, рыцарей, охраны, проводников и пеших слуг. Человек в мантии был еще ближе к экипажу.
«На другой день…»
«Достаточно, – сказал князь. – Очень любезно с их стороны».
Князь а Ласко, воевода Серадза, что в Польше, принял оказанную ему честь с тем большей благодарностью, что был обязан ею самой королеве. Он оказался в непростом положении. Если звезды не будут благосклонны, Альберт Аласкус еще не скоро вернется в Польшу; что добрая королева, несомненно, считала даром, который сделает князя ее верным союзником, для Альбрехта Ласки было подмогой его грядущим притязаниям на родине. Но все это не важно; герцог Ласки (никто не был уверен, как же правильно именовать его и каков его титул) завоевал благосклонность окружающих своей любезностью, чудными польскими манерами, широтой познаний и щедростью сердца. У него была великолепная белая борода – щеки заросли почти до самых глаз, – и, отходя ко сну, он расправлял ее поверх одеяла, немало забавляя тем слуг.
«Кто этот господин на белом муле? – спросил он секретаря. – Мы представлены?»
«Итальянец, – ответил секретарь (который и сам был итальянцем). – Состоит на службе у французского посла. Он передавал вашей светлости приветствия посла. Если ваша светлость помнит».
«Хм».
«Он едет на диспут».
«Хм, – ответил пфальцграф. – А посадка у него, как у монаха. Странно».
Его внимание привлек хозяин и проводник, сэр Филип Сидни, который остановился, ожидая, когда экипаж поравняется с его лошадью в голубой попоне.
«Великолепно! – воскликнул поляк, раскрыв объятия дню и реке. – Я искренне тронут».
Был чудесный летний день – в этой стране такой наступает лишь раз в году, да и то если повезет, – день, с описания которого поэты былых дней начинали свои повести: трава высока, розы цветут, покачивая бутонами, ветерок мягко овевает лицо, и spiritus почти осязаем, почти слышен, подобно тому, как слышна бывает симфония ветров. И земля вокруг вовсе не великолепна, но мала, – малой казалась она ему, как сцена из часослова: работают люди, вьется дорога, меж холмами виден замок или большой дом, построенный в английской манере – из грязи и веток. Он подумал о своей стране.
«За следующим изгибом реки, – сказал рыцарь, наклонившись к карете Аласко, – мы увидим ричмондский замок королевы. Она предпочитает его всем остальным».
«А вон те поля вдоль реки и дом?»
«Это Барн-Элмс. Его строит сэр Фрэнсис Уолсингем. Милорд охвачен строительной лихорадкой».
Он внимательно рассматривал далекий берег, даже не надеясь увидеть дочь министра, на которой женится к концу лета.
«Значит, – сказал князь, – вон тот город – Мортлейк».
«Да, Мортлейк, как раз между королевой и ее секретарем».
«Я посещал его. Там живет единственный человек вашего королевства, которого я твердо намерен был разыскать. Королева хорошо его знает и милостиво послала меня к нему».
«Я знаю, о ком вы говорите», – сказал сэр Филип.
«Доктор Ди. Весть о его славе добралась даже до моей страны».
«Он много путешествовал».
«Меня приняли там очень гостеприимно, – сказал князь[234]234
«Меня приняли там очень гостеприимно», – сказал князь… – Первая встреча Ди и Ласки состоялась 13 мая 1583 г. у графа Лестера, а 18 мая поляк посетил дом доктора Ди в Мортлейке.
[Закрыть] почти с благоговением, как будто удивляясь, что его вообще впустили. – Он живет очень просто. Но сам ли он выбрал такую жизнь?»
Рыцарь ничего не ответил.
«Не без чести, разве только в отечестве своем.[235]235
Не без чести, разве только в отечестве своем. – «Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем» (Мф. 13:57).
[Закрыть] Вот что я подумал».
«Я воздаю ему всю мыслимую честь. Когда я был ребенком, он наставлял меня».
Поляк по-новому и с уважением взглянул на сэра Филипа, на его лице читались великодушные слова: чем больше узнаю вас, тем больше вам доверяю. Затем он снова посмотрел на далекий берег, будто желая оказаться там, а не здесь; и вздрогнул, когда секретарь дернул его за рукав. Обернувшись, Ласки увидел, что секретарь, чуть ли не извиняясь, указывает на человека, подъехавшего на белом муле.
«Позвольте мне представить вашей светлости синьора доктора Джордано Бруно Ноланца, философа и моего соотечественника».
«Философ», – повторил Ласки и слегка приподнял свою шляпу.
«Я горжусь, – сказал по-латыни мужчина, – именем, которое столь многие запятнали».[236]236
«Я горжусь, – сказал по-латыни мужчина, – именем, которое столь многие запятнали». – В книге «О причине, начале и едином» Бруно сетует: «…Для народа слово философ значит обманщик, бездельник, педант, жулик, шут, шарлатан, годный для того, чтобы служить для веселого времяпрепровождения в доме и для пугания птиц в поле… Восхвалим же по достоинству древность, когда философы были таковы, что выдвигались в законодатели, советники и цари, когда советники и цари возвышались в священники» (диалог первый, пер. М.Дынника).
[Закрыть]
«Философия – это шит, не запятнанный временем, – по-латыни ответил герцог. И продолжил, по-итальянски: – Если мы сбросим наши одежды и поплывем к тому берегу, то найдем вон в том доме больше философии, чем в университете, к которому движемся столь неторопливо».
Он взглянул на сэра Филипа, опасаясь, что оскорбил его чувства (конечно же, рыцарь знал итальянский, человеку, хоть сколько-нибудь благородному, не пристало в наши дни быть несведущим в итальянском), и увидел, что на его лице играет добрая, даже удивленная улыбка. Он смотрел не на герцога Ласки, а на нового философа. Ехавший рядом Александр Диксон невольно пришпорил своего норовистого коня и чуть было не оказался на земле.
Пятнадцатого числа того месяца доктор Ди записал в своем дневнике:[237]237
Пятнадцатого числа того месяца доктор Ди записал в своем дневнике… – Запись от 15 июня 1583 г. Крафт цитирует дословно. Обратите внимание, что Ди не упоминает Бруно, – это послужило поводом для дискуссий о том, встречались ли они вообще. Излишне говорить, что пророчество Мадими о Бруно («Эгипет», Fratres, гл. 9) не записано в дневниках Ди.
[Закрыть]
Около 5 часов польский князь, лорд Альберт Ласки, прибыл из Бишема, где и провел предыдущую ночь, возвращаясь из Оксфорда, куда ездил с целью посетить университет, там же ему были оказаны всяческие почести и гостеприимство. Его сопровождают лорд Расселл, сэр Филип Сидни и другие господа: доставили его люди королевы, лодка была покрыта тканью с королевскими знаками, на ней же королевские трубачи и проч. Он пришел, дабы выказать мне свое почтение, возблагодарим же Господа за это!
Он стоял около ведущих к воде ступеней, когда увидел, как две широкие лодки идут вниз по Темзе в сопровождении двух маленьких яликов; на лодках были раскинуты шатры для зашиты от солнца и дождя. Процессия направлялась в Лондон, отыскивая путь домой, как старые лошадки, что ковыляют к знакомой конюшне, – но остановилась около дома в Мортлейке, зазвучали фанфары, и шелковые флаги затрепетали на свежем речном воздухе.
«Посланники королевы, – улыбаясь, выкрикнул сэр Филип. – Держим путь из наших Афин».
«Добро пожаловать, господа, – откликнулся доктор Ди. – Приветствую вашу светлость в моем скромном жилище».
Он торопливо спустился по ступенькам, дабы высказать почтение герцогу, но тот уже проворно спрыгнул с лодки и обнажил голову. Горячо пожимая руку Ди, он склонился к доктору, почти касаясь его бороды своей.
«Поверьте, я бы не смог проплыть мимо этих ступеней, не остановившись, – сказал он. И, повернувшись к оставшимся в лодке, продолжил: – Вам знакомы эти джентльмены».
«Иных я знаю очень хорошо», – ответил доктор. Он поклонился сэру Филипу Сидни. Лорда Расселла[238]238
Лорд Расселл – Фрэнсис Расселл (ок. 1550–1585), сын доверенного лица Елизаветы, члена Тайного совета Фрэнсиса Расселла, второго графа Бедфорда (ок. 1527–1585).
[Закрыть] доктор нередко видал при дворе: один из юных паладинов королевы, шахматная фигурка в ее рыцарской игре.
Им, а затем и прочим джентльменам помогли сойти с лодок; доктор Ди с поклоном указал гостям путь наверх, предупредил о расшатавшихся камнях и, обернувшись, послал своего сына Артура и его сестру, украдкой выглядывавшую из-за платья отца, предупредить хозяйку о гостях.
«Скажи ей, пусть достанет последний хогсхед[239]239
Хогсхед – бочка емкостью 286,4 л.
[Закрыть] рождественского кларета,[240]240
Кларет – легкое сухое красное вино. В Англии так называют красное бордо.
[Закрыть] – прошептал он Артуру. – Пирог с олениной и бочонок угрей».
И, поторапливая, похлопал сына по плечу. Эти господа ожидают подобного приема, не важно, попробуют они еду или нет. Доктор Ди поднялся с ними по лестнице.
«Полагаю, вашей светлости оказали всяческие почести в Оксфорде.
«Все прошло просто великолепно. Очень гостеприимно. Я получил подарок. Пару перчаток», – прибавил он, поднимая брови, как бы приглашая доктора Ди разделить его легкое удивление: одежда, а не книга, не раритет или старинная вещь. Были и другие странности: в колледже Всех Душ[241]241
…в колледже Всех Душ… – Колледж Всех Душ, Праведно Усопших основан в 1438 г. и назван в честь часовни, где служили заупокойные мессы по убитым на войне солдатам. В колледж зачисляются только выпускники Оксфорда после сдачи специальных экзаменов, что рассматривается как одно из крупнейших академических достижений.
[Закрыть] ученые поставили короткую скучную пьесу о Дидоне,[242]242
…короткую скучную пьесу о Дидоне… – «Дидона, царица Карфагена» (ок. 1583) Кристофера Марло (1564–1593) и Томаса Нэша (1567–1600).
[Закрыть] а посреди спектакля устроили банкет, где гости сидели с Энеем и царицей Дидоной и слушали рассказ Энея о Трое, а после того, совсем по Вергилию, ученые устроили бурю[243]243
…после того, совсем по Вергилию, ученые устроили бурю… – Буря, во время которой Эней стал любовником Дидоны («Энеида», кн. IV, 160–172).
[Закрыть] – розовая вода лилась дождем, сладости обрушились на гостей градом, и выпал сахарный снег. Чтобы устроить все это, принимающей стороне пришлось изрядно потрудиться, и князь поблагодарил всех на militare Latinum (он назвал свою латынь солдатской, добавив, что еще никогда не слыхивал столь искусных речей, достойных Цицерона, какими его встретили в Оксфорде).
«Не вы ли, сэр доктор, – спросил сэр Филип Сидни по-английски, сходя на берег, – не вы ли как-то устроили подобные чудеса в Оксфорде?»
«Я, – ответил доктор Ди, польщенный тем, что об этом вспомнили. – Для Pax[244]244
«Мир» (лат.).
[Закрыть] Аристофана[245]245
Pax Аристофана. – Комедия Аристофана (446 – ок. 388 до н. э.) «Мир» (421), в которой виноградарь Тригей взлетает на Олимп верхом на навозном жуке, чтобы испросить у Зевса мир для Эллады.
[Закрыть] я создал Скарабея, который взлетел ко дворцу Юпитера, неся на спине человека и корзинку с припасами. Многие впустую рассуждали о том, как же я это сделал».
«И в этот раз диспутов было немало, – сказал князь. – Лекции».
Он ждал их с нетерпением, а стал свидетелем довольно убогого представления: дискуссии оказались формальными и заранее отрепетированными, как пьеса о Дидоне; не это Аласко называл глубокой ученостью.
«Мне не нравятся, – сказал он, – споры об Аристотеле».
«Они там очень любят Аристотеля, – заметил Ди. – Еще никто не окончил университет, не испив из этого фонтана. Испив изрядно».
«Сдается мне, что этот фонтан течет пивом. Они пьют, а не учатся, ибо знания их не слишком заботят».
Эти слова произнес по-латыни господин, последним сошедший на берег. Джон Ди обернулся и увидел его в свете факелов: незнакомец взбирался по ступеням, подобрав ученую мантию.
«А этого господина приняли там плохо, – сказал князь. – Очень плохо».
Доктор Ди не смог бы сказать, развеселило это Ласки или возмутило. Молодой шотландец, который, насколько знал Ди, состоял на службе у сэра Филипа Сидни, подошел к доктору.
«Позвольте вам представить».
Сэр Филип и пфальцграф, улыбаясь – как будто знали что-то, чего Ди еще не знал, – расступились, давая доктору место для поклона и пожатия руки.
«Я бывал в Оксфорде, – сказан доктор Ди. – В юности».[246]246
«Я бывал в Оксфорде, – сказал доктор Ди. – В юности». – Разве что наездами, потому что учился он в Кембридже, а в 1554 г. отклонил предложение преподавать в Оксфорде математику.
[Закрыть]
«Они не понимают ни Аристотеля, ни того, что не есть Аристотель.[247]247
Они не понимают ни Аристотеля, ни того, что не есть Аристотель. – Ср.: «…Многие… гневаются, горячатся и пускают в ход кулаки из-за Аристотеля, хотят защищать учение Аристотеля, являются врагами недругов Аристотеля, хотят жить и умереть ради Аристотеля, а сами не знают даже, что означают заглавия книг Аристотеля» («Пир на пепле», диалог первый).
[Закрыть] Призываю этих джентльменов в свидетели. И все же некогда это место славилось наукой».
Прямой как палка толстошеий коротышка выдвинул вперед подбородок – возможно, чтобы скрыть его слабость. Петушок-задира в ожидании драки: вот кого он напомнил доктору Ди.
«Они до некоторой степени презирают старую науку, – сказал доктор Ди. – Науку, прославившую университет. Остается лишь сожалеть».
Он мог бы сказать намного больше. Именно пуритане избавились от старой науки в Оксфорде – это они уничтожили библиотеки, выбросили все книги о геометрии, о небесах, – книги, в которых была хоть одна алая буква, – называя их папистскими, или дьявольскими, или теми и другими. Доктор Ди сам спас от огня несколько бесценных экземпляров. Но он не заговорит об этом в таком обществе. Сэр Филип был известным сторонником пуритан; герцог Ласки недавно перешел в лоно римской церкви; а об этом итальянце он ничего не знал. Поэтому Ди сказал лишь:
«Пройдемте, сэр. Господа. Отдохните. Расскажите, что с вами приключилось».
В Оксфорде Диксон провел ночь в одной комнате с приятелем, Мэтью Гвинном;[248]248
Мэтью Гвинн (1558? – 1627) – врач, философ, поэт; близкий друг Джона Флорио. Был одним из организаторов оксфордского диспута, и, предположительно, именно по его настоянию Бруно был допущен к участию.
[Закрыть] они почти не спали, просто сидели, вытянув ноги, в комнате Гвинна, среди разбросанных книг и карт, груд посуды, перевернутых чашек, на которых обтекали свечи; поздно, очень поздно, как два кота, они выбрались в город, и натолкнулись на стражников, и бежали.
С рассветом ночные создания, священные твари Плутона, возвращаются в свои логова – жаба, василиск, сова и ведьма; создания же света появляются, дабы приветствовать восход – петух, баран, феникс, рысь, орел, лев; люпин и гелиотроп раскрывают бутоны и обращают лица свои к солнцу.
Поздним утром Диксон вскочил как ужаленный, сгорая от жажды и беспокойства. Сегодня итальянец участвовал в диспутах.
Темой дискуссии было учение Аристотеля о Материи; Бруно выступал против ректора Линкольн-колледжа.[249]249
Ректор Линкольн-колледжа – упоминаемый ниже Джон Андерхилл (ум. 1592), капеллан ее величества, епископ Оксфордский.
[Закрыть] Зал был заполнен, Ласки расположился в центре первого ряда, Сидни – рядом с ним; Диксон вошел с опаской и встал у стены, его дух был готов (он на это надеялся) воспринять все, что будет сказано, запечатлеть правду за правдой в тех местах, которые он заранее подготовил в глубине своей памяти.
Очень скоро все пошло наперекосяк. Ректор был осторожен и сладкоречив; за каждым предложением следовала большая пауза, итальянец же ерзал в кресле и вздыхал, а однажды и застонал довольно громко, однако ректор все равно не ускорил свою речь; когда оппонент закончил, итальянец выпрыгнул из кресла, как боксер, стремительно идущий к рингу, он закатал рукава и начал говорить, еще не представ перед публикой.[250]250
…когда оппонент закончил, итальянец выпрыгнул из кресла, как боксер, стремительно идущий к рингу, он закатал рукава и начал говорить, еще не представ перед публикой. – Джордж Эббот (1562–1633), в 1583 г. студент Бэйлиол-колледжа, впоследствии его преподаватель и архиепископ Кентерберийский, вспоминал: «Когда этот итальянский Непоседа, величающий себя Филотеус Иорданус Брунус Ноланец, доктор самой изощренной теологии и т. д., с именем длиннее, чем его тело, в свите Аласко, Герцога Польского, посетил наш Университет в году 1583… он, скорее отважно, чем разумно, встал на высочайшем месте нашей лучшей и самой известной школы, засучив рукава, будто какой-то Жонглер…» (из книги «Доводы, которые доктор Хилл привел в поддержку папизма, ложно именуемого католической религией, Разоблачение и Доказательство их крайней слабости и, по рассмотрении, полной негодности для оной цели», 1604; цит. пер. Г. Дашевского из книги Ф. Йейтс «Джордано Бруно и герметическая традиция», гл. XII).
[Закрыть] То, о чем он говорил, на первый взгляд не имело ничего общего ни с материей, ни с Аристотелем. Речь шла об устройстве небес.
В центре вселенной, говорил он, пребывает срединная точка, равноудаленная от любой точки наиудаленнейшей последней сферы (за пределами коей пребывает один только Бог), – и это Земля. Большая навозная куча, где скапливается вся грязь, нечистоты, тяжести, камни, вся материальность вселенной, ибо все тяжелое естественным образом попадает в центр, а легкое остается наверху и распределяется по ободу.
Послышался смех и шелест мантий ученых. К чему он клонит? Его руки рисовали в воздухе окружности, а с лица не сходила странная улыбка.
Вокруг этого шарика – Земли, малозначительной фекальной крошки, – вокруг этой точки вращаются семь, восемь или девять поистине огромных сфер, состоящих из кристалла неизвестной нам природы; стенки этих сфер тверды, как горные своды, куда Солнце, Луна и другие планеты разным образом вплетены, вдавлены, выведены, спутаны, приклеены, вырезаны или нарисованы. Далее всего расположена сфера звезд, которая включает все прочие, в том числе и Землю, вокруг которой в естественном, постоянном и непрекращающемся круговом движении она летит с непостижимой скоростью – добрый миллион миль в минуту, а то и больше. Никак не менее того.
Шепот становился все громче, некоторые уже хохотали. Он издевается над ними? Послышались крики: Ad rem, ad rem![251]251
К делу, к делу! (лат.)
[Закрыть] Он еще не ответил ни на один из тезисов ректора.
«К какому же заключению мы можем прийти, – сказал Бруно, видимо, и не подозревая о переполохе. – Не эта ли картина, образ или описание вселенной с различными дополнениями и оговорками представлены Аристотелем, не на них ли опирается вся его физика?»
Последовали неразборчивые иронические реплики слушателей, которые итальянец пропустил мимо ушей.
«Ну же, господа, ну же. Это первое и самое очевидное умозаключение. Не противоречит ли это описание Вселенной от начала и до конца здравому смыслу? Могли такую Вселенную сотворить Господь в безграничном величии и милости Своей? Мог ли?»
И, вытянув руку, как будто желая нарисовать в воздухе mappamundi:[252]252
Марра mundi (лат.) – карта мира.
[Закрыть]
«Если бы у Вселенной был центр, то была бы и окружность. Если у мира есть окружность, значит, он конечен, бесконечно – нет, ничтожно мал по сравнению с неисчислимой, невыразимой бесконечностью и безграничным созидательным началом Бога. Аквинат знал это, но скрывал. Вселенная не может быть достойна созидательной безграничности Бога, если она сама небезгранична».
Скрестив руки на груди, он повернулся к ним, и голос его звучал все громче:
«Значит, нет никакой окружности. А если нет края, то нет и центра. Может ли эта тяжелая, грязная, недвижная, оцепенелая навозная куча, Земля, быть центром? Нет. Натура запрещает ей быть неизменной, а логика – неподвижной, как свидетельствует Коперник, прекрасно это показавший, хотя он не был первым, кто постиг истину. Итак. Ни окружности, ни центра; другими словами, если между ними нет разницы, мы можем сказать, что целая Вселенная и является центром, или что центр Вселенной – везде, а окружность – нигде…»
Теперь уже все в зале поняли, к чему он вел. Освободившись от оков вежливой беседы, подобно тому как в своей речи Бруно освободился от земных оков, ученые повскакивали со своих мест, улюлюкая и выкрикивая оскорбления. Эпикуреец! Демокритово отродье![253]253
Эпикуреец! Демокритово отродье! – И Эпикур (342/341 – 271/270 до н. э.), и Демокрит (460–370 до н. э.) утверждали бесконечность Вселенной.
[Закрыть] Схоласт! Чиркуло! Чиркумференчия![254]254
Чиркуло! Чиркумференчия! – Из тех же воспоминаний Джорджа Эббота: «…и говоря нам много о центре, и чиркулусе, и чиркумференчии [центре, круге и окружности] (согласно произношению языка своей Страны), он решил среди очень многих других вопросов изложить мнение Коперника, что земля ходит по кругу, а небеса покоятся; хотя на самом деле это его собственная голова шла кругом и его мозги не могли успокоиться». В четвертом диалоге «Пира на пепле» Бруно утверждает, что посрамил оксфордских педантов.
[Закрыть] И латынь у него песья!
Диксон почти ничего не видел и не слышал. Ласки вскочил со своего почетного места и зажал уши руками. Ученые все ближе подступали к помосту, забрасывая Бруно вопросами:
«Если земля движется среди звезд и сама является звездой, то значит, либо земля не подвержена скверне и тлению, либо и прочие звезды также являют собой сферы, подвластные разрушающему действию времени. Есть ли совершенство в вашей вселенной?»
«Вселенная совершенна, это единая, неделимая, бесконечная монада, а в этой монаде совершается бесконечное количество совершенных изменений».
«Но но но. Если нет кристаллических сфер, несущих планеты, что же заставляет их двигаться по кругу?»
«Движение по кругу – результат их выбора. А сейчас вернемся к тезису doctissimus magister…[255]255
Ученейший магистр (лат.).
[Закрыть]»
Но кресло было пустым. Ректор Линкольна (видимо, ожидавший смятения) покинул зал.
«Досточтимый доктор Джон Андерхилл, – сказал доктор Ди, теребя бороду, чтобы не улыбаться. – Я немного с ним знаком».
«Свинья», – ответил Бруно.[256]256
«Свинья», – ответил Бруно – «Пусть вам расскажут, как некультурно и невежливо выступала эта свинья доктор и с каким терпением и воспитанностью держался его диспутант…» («Пир на пепле», диалог четвертый).
[Закрыть]
«А вы, господин доктор? – Князь Аласко, повернув свою большую голову, почтительно обратился к Джону Ди, сидевшему в другом конце комнаты. – Каковы ваши взгляды, если принять во внимание суждения моего земляка, каноника Коперника?»
«Я читал его книгу, – осторожно ответил доктор Ди. – Он нашел объяснение наблюдаемому. Лучше, чем это сделал Птолемей, последователь Аристотеля».
«Значит, вы согласны», – сказал Бруно, улыбаясь своей беспокойной улыбкой, такой же (думал Диксон), какой он улыбался университетским мужам.
Доктор Ди помедлил с ответом. Атмосфера становилась напряженной. На этом же пункте оксфордская толпа восстала, потеряв всякое терпение. Гости затихли в ожидании.
«Я согласен с тем, что касается движения».
«Тогда вы должны согласиться, что теория Аристотеля о материи неверна. Если Коперник прав, то земля – это звезда, подобная другим звездам Венере Марсу Юпитеру Сатурну, которые вместе с землей движутся вокруг Солнца. А значит, они состоят из сходной материи. Аристотель же, как его трактуют, с этим не согласен. И здесь Коперник опроверг Аристотеля».
«Но сам Коперник такого не говорил».
«Коперник не понимал, что пишет. Он создал новые небеса. Должна быть и новая земля».
Филип Сидни улыбнулся, скрестив руки:
«Поэты взбунтуются. Ибо звезды должны вращаться, солнце – вставать и садиться, чтобы поэты могли слагать стихи. Их рифмы не подстроятся под все эти новшества».
«Ну, тогда пусть присоединяются к этим педантам из Оксфорда. Истина может дать поэзии больше, чем заблуждение».
«Сэр, – сказал Ласки. – Я присутствовал на диспуте. Должен признаться, что мне непонятны и ваши доводы, и то, какое отношение они имеют к материи, и почему вас освистали».
«Коперник, – не задумываясь ответил Бруно, – неизвестен в этой стране, сэр; здешние люди не готовы пролить свет на его скрытые истины. А доктора, некогда знавшие больше, чем он, издавна процветавшие в Оксфорде, ныне презираемы, их могилы осквернены, а останки разбросаны. Этими любителями наводить глянец на речные камушки, это их рук дело».
Могучий дух пробудился в сем человеке: он рвется из тела, чувствовал доктор Ди, и воздух в комнате дрожит, и гости в замешательстве. Он заметил, так мягко, как только мог:
«Вас это может удивить, сэр, но и здесь люди кричат на улицах о системе Коперника».
Итальянец повернулся к нему: на миг показалось, что это не человек, а молния. Потом он стал прежним.
«Да», – не отступая, сказал доктор Ди, удивленный, но не обеспокоенный. Спокойно и осторожно, будто приближаясь к норовистой лошади, он подошел к итальянцу и коснулся его руки.
«Кричат на улицах, – продолжал он. – О Копернике написано в альманахе моего друга мастера Леонарда Диггса.[257]257
Леонард Диггс (1520–1559) – математик, изобретатель теодолита и телескопа, популяризатор науки. В 1554 г. принял участие в восстании против Марии Тюдор; избежал смертной казни, но лишился своих владений. Его сын Томас (1546–1595) в 1576 г. переиздал альманах отца «Вечное предсказание» (1553), добавив несколько приложений, в том числе: «Действенное Описание Небесных Сфер в согласии с древнейшей доктриной Пифагорейцев, позднее возрожденной Коперником и Геометрической Наглядностью испытанной».
[Закрыть] Не хотите ли почитать? Вас заинтересует. У меня он есть, найду за минуту. Вы читаете по-английски?»
Бруно перевел взгляд на английских лордов и быстро отвел глаза.
«Не слишком хорошо. Нет, не читаю. Но этот господин мог бы помочь мне».
Он имел в виду Диксона, который с готовностью сделал шаг вперед. С позволения Бруно Ди повел их обоих в угол комнаты, где груды томов и libelli,[258]258
Книги (лат.).
[Закрыть] переплетенных и без переплетов, готовые обрушиться в любую минуту, лежали на полках и сосновом столе.
«Составлять много книг – конца не будет»,[259]259
Составлять много книг – конца не будет – Еккл. 12:12.
[Закрыть] – процитировал доктор. Он зашелестел книгами в поисках нужной, приподнял крышку сундука, и Бруно мельком увидел рукописи, в которых слова были выведены старым готическим шрифтом; взял с полки книгу, придержав рукой остальные, попытавшиеся последовать за товаркой. Потрепанная, зачитанная книжечка.
«"Вечное предсказание", – сказал он. – Его сын Томас добавил сюда описание Небес. Я знал и учил его, когда он был мальчиком, а потом еще, когда он вырос. Смотрите сами».
Он положил книгу на стол и сделал шаг в сторону, однако спиной к итальянцу повернулся не сразу, словно (подумал Диксон) положил перед мастифом кость, чтобы его успокоить.
Бруно открыл книгу. Сферический символ. Солнце в центре.
Он думал: Кто он такой? Как только разгоряченный дух Бруно явился в этой комнате, английский доктор принял облик источника прозрачной воды – складки его одежды стали струящимися вниз потоками, а лицо и борода – пеной и брызгами. Лишь на мгновение. Никто больше не заметил.
Он прочел:
С чудесною плавностию шар движется по кругу и проходит его в 24 часа, каковой срок и являет собою наш день, потому кажется нам, что огромная безграничная недвижная сфера движется и оборачивается.
Диксон пытался перевести это на итальянский, который знал хуже латыни, и водил рукой у рта, будто выманивая слова наружу: э-э-э-э. Бруно уже поглотил всю страницу.
Шар земной, вместе с коим мы движемся, простецам кажется огромным, однако ж в сравнении с Orbis magnus,[260]260
Orbis magnus – «большая сфера», орбита Земли.
[Закрыть] коим он движется, размеры его уменьшаются предельно, настолько сия Сфера Вечного движения превышает малую темную звезду, на коей мы обитаем. Сравнительно же с необъятностью недвижных небес и Orbis magnus есть не более чем точка, и сим знаменуется, сколь малую часть божьего строения занимает наш Начальный бренный мир…
«Кто это?» – спросил Бруно, и заикающийся на каждом слове Диксон остановился, чтобы посмотреть туда же, куда и Ноланец. Доктор Ди отвернулся, чтобы наедине поговорить с поляком. Диксон начал было говорить, но смутился, поняв, что не такой ответ ищет Бруно. А тот вновь взглянул на изображение маленькой вселенной, нарисованной мастером Дигтсом.
Каждая из окружностей вокруг расположенного в центре Солнца была подписана: ОРБИТА МАРСА ОРБИТА САТУРНА. Это и была схема Коперника. Единственная странность: последняя сфера не была межевой окружностью, как у Коперника, но являла собой звездную россыпь по всей странице. Это сфера была также подписана, слова изгибались вокруг орбиты Сатурна и под звездами: ЗВЕЗДНАЯ ОРБИТА, ЗАКРЕПЛЕННАЯ В БЕСКОНЕЧНОЙ ВЫСИ, РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ СФЕРИЧЕСКИ, А СЛЕДСТВЕННО НЕДВИЖИМА ДВОРЕЦ БЛАЖЕНСТВА, УКРАШЕННЫЙ ВЕЛИКОЛЕПНЫМИ ВЕЧНОСИЯЮШИМИ ОГНЯМИ, СЧЕТУ НЕ ПОДДАЮЩИМИСЯ, ЧЕЙ СВЕТ ПРЕВОСХОДИТ СОЛНЕЧНЫЙ КАЧЕСТВОМ, А РАВНО И КОЛИЧЕСТВОМ, СЕ ЕСТЬ ДВОР АНГЕЛОВ НЕБЕСНЫХ, ОТ ГОРЯ ИЗБАВЛЕННЫЙ, СОВЕРШЕННЫМ И БЕСКОНЕЧНЫМ ВЕСЕЛИЕМ НАПОЛНЕННЫЙ, ОБИТАЛИЩЕ ИЗБРАННЫХ.
Он закрыл книгу.
«Он ошибается».
Диксон, еще не успевший закончить перевод, закрыл рот.
«Он ошибается, – сказал Бруно, – утверждая, что Солнце находится в центре этой бесконечной сферы. Сфера не может быть бесконечной, у нее есть границы. А у бесконечной сферы нет центра».
Он мягко отложил альманах в сторону и настороженно, понизив голос – не то охотник в засаде, не то его добыча, – спросил:
«Что это за книга?»
Она лежала на столе вместе с прочими, несомненно, лежала, но доселе он ее не замечал, а она тем временем старательно пыталась выбраться на поверхность и обратить на себя его внимание. Диксон пожал плечами, не поднимая глаз от пола. Маленький томик. Переплет не английской работы. Он хотел взять книжку, но Бруно уже положил на нее руку.
На титульном листе был изображен украшенный колоннами храм.
А на самом верху – точно приложенный к губам палец:
QVI NON INTELLEG1T, AVT ТАСЕАТ, AVT DISCAT
По центру, в окружении украшенных завитками стягов со словами, меж плачущими символами солнца и луны на колоннах с названием четырех элементов, был изображен яйцеобразный картуш,[263]263
Картуш (фр. cartouche, от ит. cartoccio – «сверток») – украшение в виде щита (как в данном случае) или не до конца развернутого свитка, на котором располагается эмблема, надпись или герб.
[Закрыть] а в яйце – знак, похожий на скелет растущей, но еще не явившейся на свет птицы:
