Текст книги "Любовь и сон"

Автор книги: Джон Краули (Кроули)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

Глава десятая

Таинственная ночь подошла к концу; петух уже прокукарекал, козу выгнали на пастбище. Черные создания ночи, летучая мышь и жук, улетели прочь; цветы открыли бутоны навстречу солнцу.

Они собирались на пикник. Роузи встала рано, одела Сэм, чтобы ее отец, Майк Мучо, смог забрать девочку. Они сидели рядышком на ступеньках парадного входа в Аркадию – Роузи чуть повыше, – ожидая, когда машина Майка появится в проеме ворот.

– Ты взяла Брауни? – поинтересовалась Роузи (зная, что Сэм не сможет заснуть, если забыла взять с собой Брауни, свою тряпичную куклу). – А одеялко? А сморкалку? – Пока Сэм не расхохоталась. Да, все взяла. Для Роузи единственным способом унять беспокойство и досаду была бесконечная проверка: все ли взяла с собой Сэм. Она взглянула на пальчики дочери, выглядывавшие из-под ремешков ее сандалий, и на нее нахлынула волна любви и вины. – А вот и папочка.

Трансакция была произведена быстро, без малейших следов озлобления, сопровождавшего этот процесс зимой, – когда прошло совсем мало времени после того, как они расстались, полные претензий друг к другу; в последнее время, буквально в последний месяц Майк почему-то стал очень милым, что возбудило в Роузи подозрения, – она так и не получила ясного ответа на свой вопрос, что же произошло.

– Это как – «с чего это я стал милым»? А всегда я какой? – Широкая ухмылка в ответ на сдержанную улыбку Роузи. – А если и так, – продолжал Майк, – ты уверена, что хочешь получить ответ?

– Ну.

– Хм. Хм, – понимающе сказал Майк (понимание – его конек или должно быть коньком: он ведь работал в психотерапевтическом заведении на горе Юле). – Ну. – Сэм оседлала его ногу и лениво лягалась. – Если уж хочешь знать.

– Я еще повторю свой вопрос, – ответила Роузи. – Повторю. Но не сейчас.

Они уехали после прощальных поцелуев и помахиваний рукой, которых хватило бы и на более долгое путешествие; этим душистым утром Роузи снова села на низкие, широкие и покореженные ступеньки, положив подбородок на руки, ожидая, когда старенький грузовичок ее возлюбленного появится в воротах. Белая прозрачная луна спустилась по голубому небу, подойдя к самой кромке западных гор.

Прежде всего он собирался, как он выразился, «отметиться» у своих овечек: маленькое стадо, которое паслось у дубов Аркадии, принадлежало Споффорду, другу и любовнику Роузи, – он отослал их сюда на лето, поскольку овцам не доставало подножного корма на двух принадлежащих ему горных акрах.

– Ну, как они тебе? Неплохо? – спросила его Роузи.

– Выглядят хорошо, – признал Споффорд и открыл дверь, давая Роузи пройти. – И совсем не изменились. Разве что шерсть стала погуще. Они тут вроде как вернулись к дикой природе, чего я и ожидал.

– Шебутные и шерстистые.

С овцами на деле управлялись под присмотром Споффорда и Роузи две ее собаки, две австралийские овчарки, которых она приобрела этой весной, – она вряд ли смогла бы объяснить свой порыв; смысл этому поступку придал Споффорд, решив, что владениям Бони нужны овцы – сдерживать рост травы, – а сдерживать овец, в свою очередь, будут собаки Роузи. Ей пришло в голову, что Споффорд вполне может придать смысл или даже извлечь выгоду из любого ее поступка, из любого глупого порыва, если бы она разрешила; вот почему она, как правило, держала его на расстоянии вытянутой руки.

– Ягнята набирают вес, – сказал Споффорд, погладив свой животик. Он был крупным худым мужчиной, чернобородым и по-летнему смуглым.

– Вон тот страшненький – уж точно, – парировала Роузи, захлопывая дверь грузовика. – Сожрал мой салат, не говоря уж про твою аккуратную изгородь.

– Страшненький? – спросил Споффорд, глядя на нее в притворном изумлении. – Страшненький?

Все овцы столпились у ворот, у проволоки под током, вознося молитвенное «бе-е» к пастырю своему, подателю зерна и целителю копыт, а он проехал мимо них, мысленно досчитывая.

– Девять ягнят, – сказал он. – Мне заказывали шестерых, плюс два – Вэл, получаем восемь…

– Вэл хочет приготовить ягненка? – изумилась Роузи.

Дальняя Заимка славилась своей курицей по-итальянски – мамино коронное блюдо.

– Она так сказала.

– Это ты ее уболтал.

– Вопрос вот в чем, – сказал он, – вы, ребята, последнюю купите?

– Только Сэм не говори.

– Дети, – ответил он, – беспокоятся об этом меньше, чем ты думаешь. В этом возрасте они не прочь съесть своего собственного друга. Когда становятся старше, вот тут уже могут быть проблемы. Сейчас же есть, быть съеденными, жить и умереть – все это одна забава.

Она взглянула на него, думая: может, он и прав, но как же до такого додумался?

Они уже давно уехали, но овцы всё продолжали свои призывы; наконец смолкли и разбрелись, то поодиночке, то парами проходя перед Бони, который сидел в библиотеке в шезлонге, приспособленном под кровать. После возвращения домой он переехал в эту комнату вместе со своим креслом, лекарствами, тапочками и пижамой; лишь до тех пор – как сказала миссис Писки (его экономка, а сейчас и сиделка заодно), – пока не окрепнет, чтобы перебраться наверх, в прежнюю комнату. Он жадно выглядывал в окошко, впитывая в себя этот день, довольных овец, счастливые – по крайней мере, ни на что не жалующиеся – деревья, неустанно ускользающее утро.

С утренних улиц Блэкбери-откоса луна не видна – ее затмевает горный массив, чья вершина сейчас горела, воспламененная восходящим солнцем. На Мейпл-стрит, где жил Пирс Моффет, уже давно проснулись малиновка и крапивник,[383]383
  …проснулись малиновка и крапивник… – Эти птицы традиционно связаны в фольклоре: «Крапивник с малиновкой, друг и подружка, – / Они Господни петух и несушка» («The Robin and the Wren, Are God Almighty's Cock and Hen»).


[Закрыть] но их голоса заглушали шум транспорта и расположившийся где-то поблизости духовой оркестр. Пирс, невесть почему переполненный радостными мыслями, стоял вместе с Бо на подъездной аллее, опершись на багажник машины; они поджидали, пока остальные домочадцы соберутся, чтобы всем вместе поехать на пикник. (В доме постоянно жили несколько женщин, по крайней мере двое – с детьми, но не всегда со своими собственными; Пирс чувствовал, что жизнь обошлась с ними жестоко и привела их сюда; дом одновременно был и детским садом, и мастерской, опрятностью напоминая монастырь.)

– Вот такой вот, – сказал Бо, обращаясь к Пирсу. Кленовой веточкой он нарисовал в грязи маленький круг. – Бог, – сказал он.

Пирс скрестил руки и ответил:

– У-гу.

Бо окаймил первый круг вторым.

– Душа, – продолжил он.

– У-гу.

Еще один круг.

– Дух.

И еще один.

– Тело.

Бо взглянул на свои рисунки с радостным удивлением, как бы развлекаясь – а может, так лишь казалось благодаря изгибу губ и вежливому внимательному взгляду темных глаз; Пирс часто думал об этом.

– Тут не поместится, – сказал Бо, – но кругов должно быть девять, собственно, девять сфер, между духом и тем, что окружает тело…

– А девятый, – до Пирса наконец дошло, – всё, что снаружи от кожи.

– На самом деле их еще больше, – сказал Бо. – Но для простоты скажем – мир, – он еще раз обвел свои круги. – Самый последний, – он нарисовал большой круг, вышедший за границу дорожки и вобравший в себя даже багажник машины и стоявшую около нее корзинку для пикника. – Бог за пределами всего этого, дальше всего от центра.

Пирс задумался. В прошлом, преподавая историю западной цивилизации, он рисовал своим студентам точно такие же концентрические круги, чтобы проиллюстрировать, как Данте представлял себе ад, мир и небеса. Это неправда, убеждал он их, пытаясь расшевелить своих учеников и привлечь их внимание. Это не соответствует действительности.

– А когда душа отправляется в путь, – сказал он Бо, вглядываясь в пустую синеву неба, – куда же, в какую сторону…

– Это не карта, – ответил Бо, закончив обводить последний круг. – Это не картина. Это план. Это… ты черчение изучал?

– Схема, – сказал Пирс и громко рассмеялся. Пикник решили устроить высоко на склоне горы Мерроу.

Бо помнил место, но найти мог разве что по запаху; дорога предстояла длинная, потому и отправились так рано. В то время как домочадцы Бо, дети и женщины, забирались в крапчатый от ржавчины седан, Роузи Расмуссен и Споффорд свернули с дороги, ведущей вдоль Шедоу-ривер. В грузовичке Споффорда они ехали по изгибающейся прибрежной дорожке и наконец подъехали к Дальней Заимке, где их уже ждала Вэл, в непривычной готовности. Даже занавеси и пробки в ушах не смогли вернуть ее в царство Морфея; наконец она встала и не без грохота начала готовить яйца со специями, пока мама не проснулась и, ворча себе под нос, не пришла на кухню за чашкой чая.

Наконец они добрались до расположенного довольно высоко в горах пастбища, склоны которого доходили до каменной стены, обросшей кустами черники и ольхи – на кончиках веток подрагивали серебряные монетки, – там же расположился огромный бук, каким-то образом он сумел здесь уместиться и «раскинул свой шатер»,[384]384
  …«раскинул свой шатер»… – Из пролога к поэме «Господни определения для избранных Его» (ок. 1680) американского поэта Эдварда Тейлора (ок. 1642–1729), подражавшего английским поэтам-метафизикам. Рукописи «Приготовительных медитаций» и «Господних определений» были найдены в 1937 г. и тогда же частично опубликованы; полные тексты изданы только в 1960 г.


[Закрыть] как любил повторять Пирс: но Бо не мог вспомнить, было ли дерево тем же самым, что и в прошлом году. Они растянули одеяло, уложили ребенка (матерью малышки была одна из женщин, что жила в доме Бо) и разложили ланч, болтая, пока солнце не достигло зенита.

– В этом году все как-то необычно, – сказала Вэл. – Необычнее простой летней необычности. Вы заметили, люди собираются по двое – по трое в «Дырке от пончика» или у Каспара, ты подходишь к ним, и выясняется, что они говорят о Боге? Не заметили? Что-то новенькое?

– В город приехали корректировщики ауры, – вставила мать ребенка, осторожно высвобождая грудь, чтобы покормить девочку. – Были бы у меня деньги.

– В баре был один тип, думаю, он остановился в «Лесной чаще», терапевт, кажется, – продолжала Вэл.

– Многим помогло.

– Он всегда с Бога начинает. Оно мне надо, когда мама и так при каждом случае твердит о своем духовном опыте? А я вот что хочу ему сказать: чего я не понимаю, так это боли.

– Чего-чего? – спросил Бо.

– Почему, если Бог с нами и может сделать все, что угодно, почему же на свете столько нестерпимой, постоянной боли. Только открой газету.

– Не думаю, – вставил Пирс, – что ты первый человек в истории монотеизма, озадаченный этим вопросом.

– Этим? – спросила Вэл, осматриваясь, как будто пытаясь увидеть, о чем же говорит Пирс. – Этим?

– Проблема зла, – ответил Пирс, скрестив руки за головой. – Если Бог существует, если Он всемогущ и добр, почему же Он позволяет, чтобы на свете существовало страдание, даже если Он и не является его причиной?

– Ну и? – сказала Вэл. – Это простой вопрос? Умник?

– Ага, щас. – Он взглянул на эскадру круглых облаков – точь-в-точь инопланетное вторжение.

– Может быть, – сказал Бо, – Бог, о котором вы говорите, совсем не добр.

– Или не всемогущ, – сказала Вэл. – Пытается сделать все возможное, но.

– А может быть, – сказал Пирс, – Он просто не знает о наших страданиях. Он ведь не способен страдать и вполне может не понимать, что опыт может быть довольно болезненным.

– Тогда Он, может быть, и всемогущ, но не – как это – тот, кто знает все.

– Всеведущ.

– Не всеведущ, – подтвердила Вэл. – Потому что если будь Он таким, то знал бы, что мы страдаем. Ведь так?

– Возможно, он еще более всеведущ, – сказал Бо. – Может быть, и нет никакого страдания, а мы лишь обманываем себя, думая, что оно есть; получив свободу, мы вольны делать ошибки; все, что может сделать Господь, – это пожалеть и попытаться вывести из заблуждения.

– Вывести, – зловеще повторила Вэл.

– Это ответ «христианской науки»,[385]385
  «Христианская наука» – протестантская секта, основанная в 1866 г. в США Мэри Бейкер-Эдди (1821–1910); все учении акцентируется исцеление силой духа.


[Закрыть] – сказал Пирс.

– Это христианский ответ, – парировал Бо. – Просто большинство христиан об этом не знает.

Вэл засмеялась.

– Давайте же помолимся, – сказала она. – Благословен будет хлеб наш, благословенно будет мясо, приступим же к трапезе, с Богом.

Сидя на покрытом лишайником камне, спрятавшись от остальных за разросшимися на лугу березами, Роузи плакала в пятнистой тени.

– У меня в груди как будто холодный и тяжелый камень, – сказала она присевшему подле Споффорду, – он всегда здесь, всегда, – ударив кулаком в грудь, раз, два, три, тот же самый жест, что и у Пирса на каждой исповеди. – Всегда, – сказала она. – Я так устала от этого.

Споффорд поковырял шишку, вдавленную в землю между его ботинками.

– Со мной никогда такого не было.

– Порой мне кажется, что это – единственное, что у меня есть.

– У меня что-то такое бывало в животе, – сказал Споффорд. – Что-то такое же, ей-богу. Долго вообще думал, что у меня рак, потому что чувствовал, как этот холодный ком все растет, а я все слабею. Ничего с этим не делал, просто ждал, пока он вырастет и прикончит меня.

– И что это было?

– А ничего. – Он взглянул на нее. – Я рассказывал тебе о Клиффе?

– Нет. Да. Немного. – Она никогда до конца не верила в Клиффа, боевого друга Споффорда, который жил где-то неподалеку, в лесах; Споффорд порой цитировал Клиффа или говорил, как тот мудр, а на деле, скорее всего, приписывал ему собственные соображения. – Ну так расскажи, – нетерпеливо сказала она, как будто он упрямо молчал, отказываясь говорить о том, что считал очень для нее важным, даже если она иного мнения.

– Я как раз думал спросить, не хочешь ли ты поговорить с ним. – Он вновь улыбнулся. – Он ведь вылечил мой рак.

– Господи, не знаю даже. – Она бросила взгляд туда, где сидели и лежали на одеялах их спутники. – А ты что скажешь.

– И это небесплатно.

– Серьезно?

– Конечно. Он этим и занимается, помогает то есть. Она засмеялась, пробуя на вкус соленые слезы.

– Ты хочешь отвести меня к какому-то доморощенному гуру, который пообещает поставить меня на ноги?

Споффорд посмотрел на сорванные травинки.

– Просто я не знаю, чем еще я могу тебе помочь, – сказал он.

Она покачала головой, в какой-то миг устав плакать.

– Так что же он сделал? С тобой.

– Он работает c каждым. Помогает тебе чувствовать. Заставляет работать твое тело. Трудно описать. – Он засмеялся, вспомнив что-то. – Да, вот еще кое-что. Он попросил меня составить список, чего бы я действительно хотел, по рубрикам. Ну там Работа, Деньги, Любовь. Секс. Достижения. Все, что угодно.

– А если ты ничего не хочешь?

– Я и не хотел.

– И что?

– Ну, я все-таки попробовал составить этот список. Расписал рубрики. Что: Деньги. Секс. Ну да, конечно, хотелось бы когда-нибудь заняться сексом с кем-то кроме госпожи Ладони и ее пяти дочерей. – Роузи засмеялась, где он только набрался этих шуточек. – Так? Я записал: Разное. И подписал внизу: Я хочу когда-нибудь чего-нибудь захотеть.

Роузи прикрыла глаза, крепко зажмурилась; ее сердце слишком окаменело, чтобы заплакать, даже слезы были сухими, обжигали глаза и нос, как песок или соль.

– Для начала вызови в себе желание, – спокойно говорил Споффорд. – Даже если ты хочешь полностью изменить нынешнюю жизнь, даже если хочешь, чтобы изменились все основы мироздания, даже если ты хочешь, – он хлопнул себя по груди, как это раньше сделала Роузи, – сама стать иной.

– А, – с болью выдохнула Роузи. – А.

– И ты все это сможешь. Вот что сказал Клифф. Начни с желания.

– Вроде как исполнение трех желаний? А как же.

– Желание – это жизнь, Роузи. Мечты – это жизнь. Клифф говорит: жизнь – это мечта, проверенная физикой.

Роузи громко рассмеялась – почему-то эта идея, понятая мгновенно, помогла ей расслабиться. Жизнь – это мечта, проверенная физикой.

– Но тогда ты никак не можешь получить всего, – сказала она.

– Вот посмотри, – проговорил он, вставая, и улыбнулся Роузи: по крайней мере, она больше не плакала. Оторвал кусочек березовой коры, достал из кармана карандаш. – Сюда посмотри. Вот так Клифф изображает жизнь или мир. Смотри. – Он расправил кору, положил ее на камень рядом с Роузи и кусочком тупого плотницкого карандаша нарисовал маленький круг. – Бог, – сказал он. – Это Клифф так говорит. – Он нарисовал вокруг первого второй, больший круг. – Ты, – сказал он. Еще один. – Мир. И последний. – Он нарисовал еще один круг. – Снова Бог. – Он взглянул на Роузи. – Вот видишь? Может, ты способна сделать куда больше, чем думаешь.

Она удивленно взглянула на Споффорда.

– Ты веришь в Бога? – спросила она.

– Мне всегда казалось, что я вроде как могу представить себе Бога, хоть немножко, – сказал Пирс. Он отхлебнул пива. – Проблема в том, что я не представляю, как Бог может представить меня.

Бо уже не участвовал в разговоре, возможно слишком примитивном для него. Вэл также потеряла всякий интерес.

– Ты бы записал это все, – заметила она и зевнула.

Пирс мог допустить, что Бог не ведает о страданиях человечества, что Бог находится за непостижимыми пределами реальности, навечно скрытый во вневременных и внепространственных парадоксах; но вот чего он никак не мог предположить – что существует нечто бесконечное, настолько огромное, что может включить в себя неимоверно-почти-бесконечную материальную Вселенную, – и это нечто может создать концепцию существа столь малого, как он сам.

Были и другие представления о Боге, счастливо избегнувшие подобных трудностей, – Бог имманентный, Бог синтаксический, составной Бог, возникший в переплетении человеческих представлений – подобно тому, как на викторианских картинках-иллюзиях Женщина и Зеркало, стоит присмотреться, превращаются в Череп. Но Бог, о котором говорил Бо, не имел ничего общего с подобной иллюзией, его Бог был человеком. И каким же человеком?

Если вам действительно нужен Бог, то, полагал Пирс, имеются образы и не похожие на стандартный (борода, долгое одеяние, властный старческий взгляд) – более близкие по духу, более убедительные, во всяком случае, для самого Пирса. Если Бог наглядно себя не проявляет, то почему бы не наделить Его иными атрибутами, более согласными с Его истинным поведением? Если вообразить Бога не старцем, а, скажем, девятилетней девочкой.

Как только Пирс сформулировал свою концепцию – и даже как раз перед тем, – он ощутил невероятное удовлетворение, облегчение, как будто тиски, в которых так давно была зажата его душа, наконец исчезли. Конечно же. Если автору Вселенной всего девять лет от роду – она девочка любящая, властная и ревнивая. Ревнивая! Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим,[386]386
  Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим. – Исх. 20:3


[Закрыть] нетушки-нетушки. Потому что я так сказала.

Он расхохотался. Бог-Дочь. Бесконечный Бог с бесконечными угловатыми коленями, в бесконечной шотландской юбчонке, заколотой бесконечной английской булавкой.

Бесконечный.

Без всяких внутренних фанфар Пирса посетило – или было даровано – невероятное и очень простое озарение, логическое решение или размыв умственных плотин, о которых он даже не подозревал, ошеломляющее чувство: дверь не закрыта, просто она отворяется внутрь, а не наружу. Бесконечность не имеет ничего общего с размером. Вообще ничего. Он понимал это и раньше, думая о любом другом понятии: за большим следует очень большой, далее очень, очень большой, но не бесконечный. Он просто никогда не применял это знание к понятию Бесконечный Господь.

Как Бог может заметить крошечную человеческую душу в огромном космическом амфитеатре? Потому что бесконечность не относительна. Для Бога Пирс не намного меньше всей Вселенной. Никакой разницы.

И с другой стороны: Богу нет нужды отражаться в бесконечной Вселенной; Бруно ошибался, хотя и понимал бесконечность, хотя и знал, что для бесконечного создания огромная Вселенная ничем не больше крохотного существа; космическая бездна, ее громадные создания, туманности, галактики, что там еще – все это для бесконечности не больше одного атома; собаки, звезды, камни и розы – все равновелики. Бруно все равно жаждал великой огромной бесконечной Вселенной для великого огромного бесконечного Бога, который бы оскорбился, если бы ему предложили меньшее. Но ведь бесконечный Бог ни в коем случае не огромен.

Конечно.

Ты ни на сантиметр не приблизишься к Богу, представляя что-то огромное, потом еще более огромное, а затем самое огромное. Нет. Ты можешь точно так же приблизиться к истине, воображая бесконечное создание не огромным, но маленьким; никакой разницы.

Нечто малое. Нечто крохотное, ибо бесконечно малое тоже бесконечно; бесконечно малая вспышка в центре реальности. Конечно же. Бо нарисовал первый круг своей диаграммы – Его, Ее – слишком большим для бесконечности; это должно быть пятнышко, безразмерная точка.

Может быть, ему говорили об этом уже очень давно, а он был не способен понять? Не это ли объясняла ему сестра Мэри Филомела, но так и не смогла пронзить его зачерствевшее сердце? Бог – Везде. Конечно. Он счел все волосы на твоей голове.[387]387
  Он счел все волосы на твоей голове. – Ср.: «у вас же и волосы на голове все сочтены» (Мф. 10:30).


[Закрыть] Конечно. Огромный Бог Отец умалился, не утратив полноты, и воплотился в теле Сына Своего, и все так же, без потерь, умалился до Хлеба, конечно, конечно. Veni Creator Spiritus: Приди Создатель Дух Святой, в наших сердцах найди покой.[388]388
  Veni Creator Spiritus: Приди Создатель Дух Святой, в наших сердцах найди покой. – Самый известный из католических гимнов. Григорианский хорал, первоначально открывавший литургию вечерни. Исполняется также на Пятидесятницу, при избрании нового Папы Римского и в других торжественных случаях.


[Закрыть] Вот, может быть, это и есть функциональное объяснение Святой Троицы: парадоксальная, заново осмысленная бесконечность Божия воплощена в трех лицах – большом, средних размеров и маленьком.

Он поставил бутылку на кочку травы, и лучи сияющего солнца пронзили ее сердце янтарной вспышкой. Хотели они этого или нет, он чувствовал, что (наконец-то и на этот раз без явной причины) его пустили в комнату, где собрались те, кто понимает, те, кто знает, что идея Бога, каковы бы ни были ее другие качества, не зависит от космологии. Хильди, возможно, всегда знала об этом.

– У меня есть друзья-христиане, – сказала Вэл. – На Иисусе крышей поехавшие. Сплошная любовь: да вы просто переполнены любовью.

Еще, конечно, оставалась проблема старого доброго Неподвижного Двигателя.[389]389
  Неподвижный Двигатель – в «Метафизике» Аристотеля первопричина, давшая начало всякому движению. Двигатель является чистой энергией, поэтому неделим, неизменен и вечен.


[Закрыть] Ничего страшного. Пирс подумал, что его vis imaginativa уже достаточно поработала за сегодня. Он надвинул на глаза шляпу и скрестил руки на груди.

Надо поскорей записать. Столь тонкие ощущения, столь парадоксальное озарение трудно сохранить в памяти; они могут исчезнуть, пока берешь чистый лист бумаги и записываешь вступительный абзац. Новые мысли о Боге посетили меня сегодня. Как же там было? Недоуменное перо зависло над страницей, точно пчела, увидевшая, что намеченный цветок только что сорван.

Девятилетняя девочка. Бесконечно крошечная вспышка девятилетнего детства, уютно устроившаяся в сердце всего и потому открытая для познания его собственным сердцем, в его сердце.

Что-то вроде Динь-Динь,[390]390
  Динь-Динь – фея из «Питера Пэна» Дж. М. Барри (пьеса – 1904, повесть – 1911).


[Закрыть] где-то так. Да.

День за его веками был золотым, потом темным, и слух постепенно притуплялся.

Тогда ему явился некий образ, воспоминание того рода, что приходят на пороге дремы; не воспоминание о чем-то, но полностью захватившее все его существо возвращение мига, который хранился в залежах памяти – он понимал, чувствовал, осознавал, что это миг из прошлого, но не четче. Еще до наступления половой зрелости; в доме; не летом; острое чувство вины… всё, нету.

Призрак его самого на мгновение возник перед ним, предупреждая (?) или напоминая, ушел прочь. Animula vagula blandula.[391]391
  Душа, скиталица нежная (лат.). Первая строка знаменитой эпитафии императора Адриана (76 – 138, правил с 117 г.), написанной им самим:
Душа моя, скиталица,И тела гостья, спутница,В какой теперь уходишь тыУнылый, мрачный, голый край.Забыв веселость прежнюю.Элий Спартиан.Жизнеописание Адриана, XXV, 9.(Перевод С. Кондратьева, под ред. А. Доватура)

[Закрыть]

А этот крошечный флакон времени был наполнен зимой 1953 года, в чуланчике на верхнем этаже дома в Бондье, а рядом была Бобби Шафто; но это знание к нему не вернулось, лишь на кончике языка осталась капля сладкой меланхолии. Земля возобновила кружение; веки Пирса на мгновение просветлели, затем последовал краткий ритурнель,[392]392
  Ритурнель – инструментальное вступление, интермедия или завершение вокального произведения; инструментальное вступление к танцу.


[Закрыть] лето и луг, песни птиц и человеческие голоса. Затем и это исчезло. Пирс уснул.