Текст книги "Любовь и сон"

Автор книги: Джон Краули (Кроули)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Глава пятая

Жаркими августовскими днями в Аркадии, если полуспустить занавески и открыть полосатые тенты, было непривычно прохладно; Аркадия неподвижно покоилась под тенью деревьев, чуть прикрыв отяжелевшие веки. В конце дня, когда воздух стал прохладнее, Роузи прошлась по дому, раздвигая занавески, впуская ночь; посидела, подумала и включила свет.

– Какой это цвет? – спросила она Сэм, показывая ей продолговатую желтую карточку.

– Желтый.

– Правильно.

– А еще? – спросила Сэм.

Роузи перевернула карточку, думая, что на другой стороне окажется какой-нибудь желтый предмет, но увидела две крошечные фигурки и слово «два».

– Два, – сказала она. – Видишь?

– Моя очередь, – сказала Сэм и взяла карточку из стопки.

Большая фиолетовая и большая желтая точки. Она назвала их и перевернула карточку. Ножницы режут бечевку. С фиолетовыми ручками. Она отбросила карточку без малейшего интереса.

Сэм с самого утра была слабая и вялая. Роузи пыталась увлечь ее игрой, но девочка весь день провалялась в сумеречной гостиной, перебираясь с длинного кожаного дивана на пол, оттуда на высокие стулья, как тюлень – по камням морской пещеры. Сэм уже несколько часов должна была лежать в постели, но вдруг Роузи, которая задумчиво сидела в гостиной, увидела, как дочка спускается по лестнице, сна ни в одном глазу: пришла пожаловаться, что плохо себя чувствует, и отказалась идти обратно. Роузи пощупала ее лоб. Температура? Понятия не имею, где градусник. Она знала, что нужно быть строже, но совсем этого не умела и позволила дочери остаться.

– Теперь твой ход, – сказала Сэм.

Роузи взяла другую карточку. Что-то развивающее – Майк подарил неделю назад. Сэм настояла именно на этой игре. Роузи пробежала глазами инструкцию на коробке, но смысла не уловила. Цвета, формы, цифры, простые слова. На новой картонке – кисточка, за которой тянется шлейф краски.

– Какой цвет?

– Зеленый.

На обратной стороне – зеленое дерево. Отлично.

– Мам, – сказала Сэм. – Мы верим в Бога?

– Ну, – ответила Роузи. – Хм. Наверное, да.

– А что такое Бог?

– Ну, Бог – это вроде как Матушка Природа. Причина всех вещей.

– Я люблю Матушку Природу.

– И я, – ответила Роузи, довольная тем, что хоть с этим справилась. – Что это?

Она взяла карточку, на которой был маленький дом: труба, частокол, островерхая крыша, резной навес, как тот, под которым они сейчас сидели. На картинке расположилась уйма геометрических фигур, названия которых нужно припомнить – каков их тайный смысл? – прямоугольник, круг, восьмиугольник, звезда.

– Ты любишь Иисуса? – спросила Сэм.

– Что? – уставилась на нее Роузи.

Сэм пожала плечами – ладно, проехали – и углубилась в следующую карточку. Три куколки и слово «три». Уголок обрезан. Тоже с умыслом?

– Матушка Природа и Иисус могли бы пожениться, – изрекла Сэм, – потому что Иисус – мальчик.

– Конечно, – отозвалась Роузи.

Она рассматривала карточку со словом «фиолетовый». На обороте – цирковой вагончик, не фиолетовый, но тоже из крошечных геометрических фигур, ромбов, квадратов, овалов, треугольников. Будто знак какой-то – или склеп.

– Твоя очередь, – сказала она.

Просмотрела карточки, которые сдала себе. У многих отрезаны уголки; у одной, двух, трех – полоски наискось через угол, линии разреза (вот только зачем отрезать?). На некоторых напечатаны слова – «он», «делать», «мы», «идти». Иногда вся карточка цветная, иногда один только цветной мазок.

– Ну, милая?

– А папа верит в Матушку Природу? – спросила Сэм, беря карточку. На одной стороне – куколка идет по мосту. На обороте – под мостом. – Я выиграла.

– Я не знаю, верит ли он, – ответила Роузи.

Черт, ну для чего нужны эти карточки? Она подняла с пола коробку и снова пробежала глазами текст на обратной стороне. Игра «Путь вперед». Стимулирует у ребенка развитие чувства взаимосвязи вещей, одновременно помогая строить основные блоки восприятия. Она держала карточку со словом «четырехугольник». На обороте картинка: домик с резным навесом и овальными окнами, обнесенный штакетником с ромбовидным узором. Картинка на карточке: тот же мальчик у двери, уменьшенной в размере, машет рукой.

– Сэм? – спросила Роузи. – Ты точно хочешь еще поиграть?

Сэм упала на диванные подушки, губы приоткрыты. Роузи вскочила – карточки посыпались с коленей – и потрогала дочкин лоб. О господи. Да у нее жар. Глаза Сэм затуманились, взгляд стал отсутствующим.

– Родная, по-моему, у тебя жар. Я пойду поищу градусник и, может, аспирин. Ладно? Жевательный такой аспирин. Ладно? А ты отдохни.

Роузи осмотрела грудь Сэм – ветряной сыпи нет; пощупала гланды – нормальные, не увеличенные, да и все равно же прививку делали; или это корь?

Краснуха, это она, корь. Корьевая краснуха. Роузи искала в аптечке детский аспирин и градусник. Став матерью, она заново познакомилась со всеми названиями детских болезней, о которых не вспоминала с детства. Краснуха. Скарлатина. Прекрасные названия, какие-то даже романтические, как имена оперных героинь или художников кватроченто. Импетиго, розеола.[550]550
  Импетиго, розеола – лишай и краснуха.


[Закрыть] Где же этот чертов аспирин.

«Святой Иосиф». Почему так назвали?[551]551
  «Святой Иосиф». Почему так назвали? – В точности неизвестно. Или в честь города Сен-Джозеф в штате Миссури, в котором основатель фирмы вел свои первые дела в 1860-х гг., или в честь святого Иосифа Обручника, покровителя семей, детей и хворых.


[Закрыть] Младенец Иисус лежит у него на руках – древнего вида этикетка. Рядом и градусник, ему в пару, как очки и книга, трубка и табак; обычно так легко найти не выходит.

Когда она вернулась в гостиную, Сэм тяжело дышала и смотрела на ковер. Только бы ничего серьезного, ну пожалуйста. Она заставила Сэм открыть рот. Что надо говорить? Да ничего не болит – и Сэм сердито отталкивала руки матери. Но все же сжевала маленькую розовую таблетку, жадно запила водой.

– Давай поиграем, – слабо сказала она.

– Ой, Сэм.

Сэм взяла свою стопку карточек и посмотрела на нее.

– Что это? – спросила она, но не о карточках.

Подняла невидящий взгляд на Роузи, снова опустила к карточкам – и судорожно отбросила их; карточки посыпались потоком цветов, слов, предметов, форм и цифр. Все они уже валялись на полу, а пальцы Сэм продолжали спазматически дергаться, потом судороги перешли на руки и плечи. Кажется, она была без сознания.

– Сэм!

Сэм перевернулась на диване вниз лицом, продолжая дергаться. Голова безвольно болталась на подушках, как у тряпичной куклы. Роузи попыталась поднять ее, успокоить, но не смогла или не решилась; тело девочки было во власти спазма, одеревеневшее, незрячее.

И тут все кончилось. Сэм, казалось, вынырнула из глубины: освобожденные руки и ноги взвились, как в танце, и загорелись глаза.

– Ты что, милая? – прошептала Роузи. – Ты это нарочно? Но Сэм не ответила. Она чмокнула губами, свернулась клубком, прижалась к матери – сонный младенец.

– Милая?

Сэм спала, тяжело дыша.

Роузи положила дочь на диван. Что же это такое, господи. Потрогала лоб Сэм. Слишком горячий. Да что же это. Налетело и прошло. Сэм вообще была склонна к странным, самопроизвольным телодвижениям, непонятным жестам, часто уходила в себя. Значит, это оно. Неужели оно?

Роузи укрыла спящую дочь покрывалом и пошла к телефону. Номер был записан в книге, книга в сумке, а вот где же сумка. Черт с ней. Позвонила в справочную и, уже набирая полученный номер, подумала, что час очень поздний и в приемной, конечно, никого нет.

Трубку сняли после первого же звонка.

– Приемная доктора Бока? – удивленно спросила она.

– Да, но его нет.

– А.

– Вы можете оставить сообщение, и доктор вам перезвонит. У вас что-то срочное?

– Я не знаю, – сказала Роузи. Вокруг сгущалась тьма, сквозь которую трудно было понять, что говорят. – Моя дочь, ее наблюдает доктор Бок. У нее очень тревожные симптомы.

– Хорошо, – сказал голос. – Вы хотите, чтобы я скинула доктору сообщение.

– Что?

– Я могу послать ему сообщение и попросить его перезвонить сюда. Потом он позвонит вам. Назовите свой номер, пожалуйста. – (Роузи сказала.) – Он позвонит сразу же, как я с ним свяжусь.

Роузи повесила трубку.

Сэм спала, дышала быстрее и глубже обычного, и острее казалось, что она пребывает в некоем подвешенном состоянии, будто какая-то внешняя сила заставляет легкие наполняться кислородом, а безучастное тело лежит равнодушно. Сон.

Роузи так и стояла, наблюдая за дочерью, когда яростно зазвонил телефон, все еще включенный на полную громкость, чтобы его слышали глуховатые от старости Бони и миссис Писки; Роузи, как всегда, подскочила.

– Это доктор Бок. Что случилось?

– Вот, доктор. – Она заглянула за угол; Сэм спала. – Что-то странное, ну, может, ничего такого.

Бодрый и добрый голос мистера Бока успокоил ее, разогнал страхи, но в горле все равно стоял душный комок. Она рассказала, что произошло.

– Вы сказали, у нее был жар?

– Да, кажется. Прямо перед приступом.

– Другие симптомы гриппа или простуды есть? Уши не болят?

– Она говорила, что как-то странно себя чувствует. Не кашляет, не чихает, ничего.

– Хорошо, – сказал доктор. – Хорошо.

Роузи знала, что он скажет: все в порядке, ничего страшного. Она уже будто слышала эти слова.

– Вы можете привезти девочку ко мне в кабинет?

– Прямо сейчас?

– Да. Я скоро выезжаю и встречу вас у входа. Хорошо?

– Хорошо.

Он положил трубку.

Раньше кабинет был в городе, в Болл-холле, но недавно доктор Бок переехал в безликий мини-молл по дороге на Каскадию. Теперь он принимал пациентов в здании с низкими потолками и кондиционером, которое делил еще с двумя врачами и странным ливанским пародонтологом, любящим заводить в приемной (общей для всех врачей) бессмысленные разговоры с Роузи.

Когда она подъехала, здание было темным, только сиял дежурный прожектор. Темнело и окно доктора Бока. Она приехала раньше.

Сэм, спавшая всю дорогу под мирное урчание двигателя (в отца пошла, его за руль пускать опасно), проснулась: глаза круглые, облизывает губы – где это я?

– Привет, милая.

Роузи потрогала лоб дочери: горячий, но не лихорадочный, кажется, возможно; просто она запарилась августовской ночью под одеялом, в которое Роузи непонятно зачем, профилактики ради, завернула ее.

– Мы дома?

– Нет. У доктора Бока.

– Не хочу к доктору.

– Только на минутку.

Сэм завозилась под одеялом, ей жарко, сейчас закипит. Роузи перегнулась через сиденье и развернула ее.

– Все хорошо, милая. Хочешь, песенку спою?

– Нет.

– Да хочешь, хочешь.

Она запела. Никогда не скажешь, какая сможет успокоить. Михаил, к берегу лодку веди.[552]552
  Михаил, к берегу лодку веди. – Первая строка спиричуэла. Впервые упомянут в 1863 г. как песня негров острова Си-Айленд, штат Джорджия.


[Закрыть] Расскажи мне сказку, что я так любила, давным-давным-давно, давным-давно.[553]553
  Расскажи мне сказку, что я так любила, давным-давныи-давно, давным-давно. – Песня (ок. 1830) Томаса Хайнса Бейли (1797–1839).


[Закрыть] Бедняга Майк: он в жизни так и не выучил – во всяком случае, не запомнил – ни одной глупой детской песни, ему не были известны ни проверенные снотворные пилюли, ни надежный веселящий газ; когда он укачивал дочь, то мурлыкал мелодии из древних рекламных роликов – может, его и вырастили-то на телепрограммах. Мягкие и шелковистые. Лучше для мужчины нет.[554]554
  Мягкие и шелковистые. Лучше для мужчины нет. – В оригинале: «HaIo Everybody Halo» – реклама шампуня, 1944 г. «То look sharp, and be on the ball; to feel sharp, anytime at all» – реклама «Жилетта».


[Закрыть] Но Сэм было все равно: что ни пой, результат один. Годы спустя она обнаружит эти песенки в памяти неподалеку от коровы, прыгнувшей через луну,[555]555
  …неподалеку от коровы, прыгнувшей через луну… – Из «Песен матушки Гусыни». Русскому читателю хорошо известен перевод С. Маршака, из которого, к сожалению, пропала луна:
Играет кот на скрипке.На блюде пляшут рыбки.Корова взобралась на небеса.Сбежали чашки, блюдца,А лошади смеются.– Вот, – говорят, – какие чудеса!

[Закрыть] и уплывшего вдаль Бобби Шафто – что она тогда о них подумает? Опять уснула, слава богу.

О чем они с Майком думали, когда заводили ребенка. Теперь трудно припомнить то настроение, с которым они ринулись, как в воду, – отбросим все дела, займемся любовью. Кажется, хватило одной чертовой ночи. Жизнь и все, что было до Сэм, стало недосягаемым; больничная койка оказалась дверью, по одну сторону которой одна жизнь, а по ту – другая.

Поворот сюжета.

Да где же этот старпер? Она снова посмотрела на светящийся циферблат часов: стрелки замерли как нарисованные. Мимо парковки пролетали лучи от фар, но ни один не остановился, ни один не свернул к ней; Роузи ребрами чувствовала, как приближается новая машина, как проезжает.

До того как она забеременела, задолго до того, у нее появилась идея арт-проекта; Роузи даже думала подробно описать замысел для зачета на кино– или фотосеминаре. План был таков: родители могут вести дневник жизни ребенка, как этого не делал никто и никогда; дневник загадочный и необычный, который, возможно, откроет последнюю тайну – пока не закончишь, не скажешь.

Родители устанавливают камеру, простое освещение и белый фон. Кинокамеру или даже фотоаппарат – тогда фильм потом смонтируют из отдельных кадров. Каждый день, без исключения, сажать ребенка перед экраном и делать снимок. Каждый день, без исключения, в том же положении, на том же месте. В первые годы и все детство, каждый день, как зубы чистить. Голенький. В полный рост. А когда ребенок подрастет (и, вполне вероятно, взбунтуется), уже соберутся тысячи снимков, кадров для фильма. Смонтируйте их, прокрутите на нужной скорости, и за час вы увидите, как рос ваш ребенок. Незаметно, тайно, от кадра к кадру, собранных воедино.

Растут волосы и зубы, удлиняются ноги, пальцы становятся проворнее; дочка встанет на ноги, удлиняется шея, волосы завьются и потемнеют; молочные зубы выпадут, вырастут коренные, изменится лицо, и характер будет расти и меняться, отражаясь в лице и теле. Порезы и синяки появятся и исчезнут в одно мгновение, сломанная лодыжка заживет через минуту.

Жизнь. Рост. А если девочка сама заинтересуется этим или родители не мытьем, так катаньем уговорят продолжить? Она будет продолжать расти, не так заметно, но с прежней уверенностью; появится грудь, лобковые волосы; морщинки, складки, старость.

Может быть, большой живот. И вот их уже двое.

Или не так. Может, фильм окажется коротким, и мы не увидим зрелости; сеанс внезапно прервется и никогда не продолжится. Свет погашен. Не универсальная история («Жизнь человека на Земле»), а частная трагедия.

Господи. Прошу тебя.

Яркий отблеск в ветровом стекле напугал ее: чьи-то фары заворачивали ко входу.

– Ну наконец-то, – сказала она и распахнула дверцу в тот момент, когда доктор встал на парковку.

Роузи вышла, помахала рукой неясному силуэту, возящемуся с ключом, и потянулась, чтобы вынуть из машины Сэм. Сэм идти не хотела.

– Ну давай, милая. Мы столько сюда ехали.

– Нет. Нетнетнетнет нет. Я сказала – нет.

Роузи рывком вытащила дочь из машины, сопротивляющийся комок в одеяле. Сэм успокоилась, услышав голос доктора – тот держал для них дверь открытой.

– Привет, Сэм.

– Здравствуйте, доктор, – сказала Роузи. – Поздоровайся, милая.

Роузи доверяла доктору Боку, хотя и не любила его; однако ей нравилось, что он всегда первым заговаривал с пациентами – ему это казалось важным. Доктор шел впереди, зажигая по пути из приемной в кабинет жгучие белые лампочки над головой.

– Итак, – сказал он.

Сэм прилипла к маме: не пойдет она к этому типу. Доктор Бок попросил Роузи еще раз пересказать, что случилось, а сам мыл руки; она изо всех сил старалась подробно отвечать на вопросы, но, видя, что толку от этого мало, попыталась изобразить спазмы; получилось нелепо – Сэм засмеялась, а Роузи будто еще раз все пережила.

– Потом все кончилось. Она уснула.

– Хорошо. Что ж, посмотрим.

Свет отражался от большой лысой головы и очков доктора Бока, склонившегося над Сэм. Она не поддалась ни на одну уловку и, когда он до нее дотронулся, пронзительно взвизгнула. Слишком маленькая, чтобы заставить ее слушаться, слишком большая, чтобы осмотреть ее насильно. Доктор Бок сделал все, что смог, и сохранял терпение, пока Сэм не рванулась и запустила инструментом в его очки (он как раз пытался заглянуть ей в ухо).

– Сэм! Прекрати сейчас же! – умоляла Роузи.

– Больно!

– Неправда.

– Правда.

Пока шла эта борьба, доктор задал еще несколько вопросов. Раньше что-нибудь подобное случалось? Точно? А сама Роузи не помнит, с ней в детстве ничего такого не было? Нет? А с Майком? Хорошо.

Наконец он отпустил Сэм, не сделав всего, что собирался, но очевидно довольный результатом.

– Хорошо, – сказал он. – Кажется, нет никаких признаков ни гриппа, ни ветрянки. Горло. Легкие. Всё в порядке.

– Это хорошо, – неуверенно сказала Роузи.

– Обычно в таких случаях всегда ищешь причину извне. Если у Сэм был скачок температуры, скажем, от гриппа или воспаления уха, то можно было бы сказать, что у нее, вероятно, просто лихорадочный приступ.

Он улыбнулся Сэм – она все еще обижалась.

– Такие приступы на фоне высокой температуры у детей бывают часто. Обычно корни наследственные. На самом деле беспокоиться не о чем. Когда дети вырастают, все проходит.

На это Роузи не ответила: «Хорошо». Она ждала еще чего-то.

– Но я не вижу никаких возможных причин лихорадки. Поэтому, мне кажется, лихорадку вызвала мозговая активность. Иногда такое случается. Иными словами, приступ вызвал лихорадку, а не наоборот.

Вдруг Сэм отошла от мамы и встала рядом с доктором Боком, глядя ясными глазами в его большое лицо. Он обнял девочку за плечо.

– Вы говорите – «приступ», – пробормотала Роузи. – Но вы же не хотите сказать, что у нее. Что у нее вроде эпилепсии.

– Ну, сейчас мы особо не используем этот термин. Есть много типов припадков. Это сбивает людей с толку. – Он смотрел на нее с мрачной, отстраненной и безжалостной добротой идола. – Но вообще – да, это можно назвать эпилепсией.

Вот оно что. Роузи так и знала: это отсюда шла на нее странная темнота, надвигавшаяся, как туча; темнота шла из будущего, из этой минуты, из страны тьмы, куда Роузи неведомо для себя направлялась, и вот она прибыла, и страна эта бесконечна.

– Я расскажу вам в общих чертах, – сказал доктор Бок, – что может ждать вас и Сэм, но не думаю, что вы запомните все, и потом, когда захотите, мы к этому вернемся. Хорошо?

Позже, когда Роузи вспоминалась та ночь – а вспоминалась она часто, – в памяти возникали эти слова доктора, и Роузи удивлялась: отчего он решил, что она не запомнит. С нее всё стерли, как с доски, и доктор записал будущее – для нее и Сэм; она не поняла все в его речи о приступах, а что ей представлялось в эти минуты, было так же трудно вспомнить, как и пересказать кому-то, будто страшный сон; но она не забыла ни слова, даже хотя и пыталась.

– Итак, – сказал он. – Сейчас я пропишу Сэм успокоительное, пробный курс, на шесть месяцев. Возможно, приступ больше никогда не повторится. Если так – считайте, нам повезло. И тогда курс повторять не будем. Может быть.

Сэм непонятно отчего села на стул около доктора Бока и положила голову ему на колени. Роузи казалось, она не сможет заговорить; плотная тьма накрыла ее и сдавила горло.

– Успокоительное? – переспросила она.

– Фенобарбитал, – ответил доктор Бок, поглаживая кудряшки Сэм.

– Господи.

– В очень небольших дозах.

И что теперь. Она должна не только вынести это, но и что-то сказать, что-то сделать. Сперва она думала, что не сможет, но последствия представить страшно, и она решилась.

– Это невозможно, – сказала она, чувствуя, как подступают слезы.

Доктор поднял на нее глаза, свет отражался от очков и не давал увидеть его взгляд.

– Роузи, – сказал он. – Мы не хотим нового приступа. Не хотим. Я уже говорил, что повторения могут быть, в общем, безопасны. Наверное, таких случаев даже большинство. Но далеко не все.

– Ну как же, – сказала Роузи, – я не могу давать трехлетнему ребенку фенобарбитал.

– В этом нет ничего страшного, – ответил доктор Бок.

– Ну да, – сказала Роузи. – В этом должно быть что-то страшное. Должно.

Сколько она еще выстоит под занесенным мечом? Почему доктор не отступит?

– Послушайте, Роузи, – произнес он. – Я выпишу вам рецепт. Завтра отведу вас к неврологу, он с вами поговорит. Но я уверен, что он скажет то же самое.

– Можно подождать, пока я с ним не поговорю?

– Я бы не советовал ждать. Я хочу, чтобы вы поняли.

– Хорошо, – ответила Роузи. – Я слышу, – добавила она. Маленькая хитрость Майка, которой тот научился в группе и часто использовал на ней самой, когда должен был что-то ответить.

Доктор взвесил утомленную Сэм, что-то подсчитал, выписал на листке рецепт и объяснил, как принимать препарат.

– Утром, как только проснется, – сказал он.

Она посмотрела на длинный листок бумаги. Изящный мелкий почерк, странный для такой большой мужской руки. Эликсир фенобарбитала.

Билет в преисподнюю. Она аккуратно сложила рецепт и положила в сумку. И только закрыв за собой дверцу машины, дала волю слезам. Держала Сэм на руках, смотрела, как в кабинете доктора Бока гаснет свет.

Доктор Бок сказал, что она не больна, что ей не требуется особого лечения, но как не тревожиться каждую минуту – словно Сэм превратилась в стеклянную зверушку; Роузи всегда терпеть не могла эти чудовищно хрупкие штучки. Она поднялась с дочерью на руках по ступенькам и уложила ее в постель, стараясь не трясти из боязни, что приступ может повториться, внезапный, как выстрел.

В средней школе в ее классе училась девочка, подверженная приступам. Роузи помнила ее, загадочно-красивую: она тоже занималась балетом, потому только Роузи ее и запомнила. Сама Роузи приступов никогда не видела, но разговоры ходили. Иногда девочка засыпала за партой. Это все фенобарбитал, теперь-то Роузи понимала, что же еще. Бледная, волосы темные; учитель аккуратно будил ее, тоже, наверное, опасаясь приступа.

Она слушала ровное дыхание Сэм.

А что, если она ошибалась, – если она будет все делать по-своему, а Сэм станет хуже? Лежа в кровати, опершись на локти в глубокой темноте, она просила совета. Может, ей просто следовать предписанию врача.

Она не могла.

Ровное дыхание. Выдох, минутная пауза, вдох; Роузи вошла в ритм, задерживая дыхание каждый раз, как затихала Сэм.

Она снова опустилась на подушку.

Однажды во время ее беременности Майк пришел домой и сказал, что у него был долгий тяжелый день, он думал о различных трудностях, с которыми, возможно, придется столкнуться, они, возможно, потребуют жертв и дополнительных обязательств, и, возможно, будет очень тяжело, просто ужасные убытки будут; он весь день прокручивал это в голове, представил со всей ясностью и почувствовал, что наконец-то готов ко всему. Ей этого никогда не удавалось; даже мысли о возможных последствиях она держала на расстоянии, зато с благоговением и признательностью думала о Майке: и как только он знает, от чего сможет оказаться, а что взвалит на себя; но вот когда возможно вероятно, скорее всего, и стряслось что-то из его списка, – где же Майк теперь.

Она не хотела, чтобы он был здесь, нет, правда не хотела; даже мысленно пожелать этого – все равно что обратиться в истинную веру на смертном одре: выше ее сил. Но пусть кто-нибудь окажется рядом. Кто-нибудь, кто-нибудь, и пусть скажет, что она права, что она все решила правильно, неправильно, что она дура, что надо подождать – нет, ни в коем случае. Кто-нибудь.

– Мамочка?

Роузи и не думала, что сможет так быстро вскочить; она замерла в нелепой наготе у кровати Сэм.

– Мамочка, мне нехорошо.

У нее опять жар, хотя не такой страшный, как раньше.

– Ничего-ничего, – сказала Роузи, а сердце билось, а во рту пересохло. – Ничего-ничего.

Сэм сбросила покрывало.

– Мамочка.

– Да, дорогая.

– У меня ухо болит.

– Что?

– Изнутри.

– Что?

– Мамочка! – Сэм засмеялась: ну что тут непонятного? – Мое ухо!

И она выразительно показала на ухо и еще, еще раз.

Обычное, явное воспаление среднего уха, сказал доктор Бок (немного смущенный, как показалось Роузи, что не понял этого прошлой ночью) – и, конечно, оно вполне объясняет жар, зачастую сильный жар, на первой стадии такое часто бывает; значит, причину жара мы нашли, и теперь гораздо более вероятно, что приступ был вызван судорогой, и гораздо менее вероятно, что дело в припадке.

Хотя это не факт.

Никакого фенобарбитала?

Пожалуй, нет. Давайте подождем. Посмотрим, что будет дальше.

– Ну вот и хорошо, – сказала медсестра доктора Бока, прилепляя на купальник Сэм наклейку с клоуном. – Как хорошо, что вы не начали принимать фенобарбитал. Верьте моему опыту: если начнешь принимать, то бросать нельзя. Только через полгода, когда курс закончится. Так что все к лучшему.

Утро было чудесное: жаркий, чистый, счастливый день. Счастливый. Обычное, явное воспаление среднего уха.

Ей казалось, что она избежала смертоносной катастрофы: выйти из нее без малейшей царапины, быть в дюйме или секунде от столкновения и медленно, чуть не ползком отводить машину, в ужасе, понимая, что в любой момент… И снова набрать скорость.

Рассказать ли об этом Майку?

В понедельник она ехала вдоль Шедоу-ривер к «Чаще»: уговорились, что на этот раз она привезет Сэм к отцу. Яснее некуда: Майк опять пытается обойти правила. Временами он – не то чтобы показать норов, не то из спортивного интереса – пытался изменить условия соглашения насчет того, кто, что и когда должен делать. На этот раз Роузи была не в силах сопротивляться.

Хотя ей больше не нравилось приезжать в «Чащу».

Ей пришлось искать Майка в длинных залах и больших комнатах старого пансиона, тащить за руку Сэм и отвлекать ее от внимания пациентов, которые всегда были очень рады видеть ребенка. В прошлый раз она нашла Майка в комнате для персонала.

– Сойка, – сказала Сэм.

– Нет, – ответила Роузи. – Дятел.

Все комнаты и залы в «Чаще» были названы в честь лесных жителей – отголоски курортных времен. Майк нарезал в кухонный комбайн ингредиенты для коктейля, что ли: банан, чуток йогурта и какой-то серый порошок, который он ложкой зачерпывал из пластиковой коробочки.

– Привет, Майк.

– Ба-а, кто к нам пришел, – пропел он.

А смотрит-то на Сэм. Засунул еще что-то в миксер, добавил фруктового сока, меду из банки, еще серого порошка из Другой коробочки. Сэм было позволено нажать кнопку, запускающую миксер, и смотреть, как смесь пенится и тошнотно хлюпает.

– Попробовать хочешь?

– Ага.

Но только попробовать. Роузи купила дочери мороженое в бумажном стаканчике, затылком чуя неодобрительный взгляд Майка. Забавно. Большинство знакомых Роузи матерей-одиночек противостояли папочкам, которые безоговорочно выполняли все требования своих чад касательно покупок вкусненького, – за самим папочкой нужен глаз да глаз (одна из причин, почему он снова холост); но Роузи было труднее, чем Майку, установить правила питания. Забавно, что Майк мог заставить себя есть или не есть практически все, что угодно, хотя управлять другими потребностями он не мог совершенно: все наоборот.

– Мне мое нравится, – сказала Сэм, роясь маленькой деревянной ложечкой в липкой пародии на сласти.

– А мне – мое, – сказал Майк.

Именно здесь, в Дятле, Роузи впервые сказала Майку, что хочет развода. И запустила ему в лицо пшеничную запеканку, когда он, тупо и по-идиотски ухмыляясь, прошелся насчет нее и Роз Райдер, с которой сам встречался. Давным-давно.

– Ну, Майк, – сказала Роузи. Она скрестила руки и отказалась присесть. – Как твои занятия?

– А, – сказал он.

– Чем занимаешься? – спросила она. – Что это за особый проект?

– Роузи, сейчас я не собираюсь вдаваться в подробности.

– Ладно.

– Это все… – он глядел на Сэм, – вокруг целительства. Отчасти. Что мы можем делать с собой, используя… Скажем так: используя методы, к которым люди прибегали не одно столетие, но которые до сих пор не признаны действенными.

– Например?

– Молитва, – ответил Майк. Он все еще смотрел на Сэм, увлеченную мороженым. – Врачи всегда знали, что некоторые люди могут справиться с неизлечимой болезнью даже на последней стадии. Чудо. У каждого врача найдутся примеры.

– Победа разума над телом.

– Ну, больше, чем над телом. Зачем так ограничивать. Доказано, что есть возможность создать свою личную вселенную.

– Это как исполнение желаний, да? – отозвалась Роузи. – Все в таком духе?

– А если они и в самом деле исполняются? Она наблюдала, как он цедит свой коктейль.

– Знаешь, люди, как правило, перестают в это верить, – сказала она, – когда вырастают.

– Как правило, – подчеркнул Майк.

– Мой друг Клифф…

– О боже, тот тип…

– Ты знаешь Клиффа?

– Слышал про него.

– Клифф говорит, что реальность – это мечта, проверенная физикой.

Майк повернулся к ней с таким видом, будто вот-вот откроет ключом некую тайну.

– Но что, если это не так? Что, если физика – не предел, не последняя проверка? Что, если мечты – это последнее или первое, что, если они – главное?

– Да, но, Майк…

– Что, если… если это так, но мы просто не знаем этого? Если это так, разве не ужасно – жить и не догадываться? Жить и умереть, не зная, как все устроено, не зная, что можно стать счастливым? Это будет адом. – Он загорелся идеей и захохотал. – Это и есть ад!

И тут же вернулся в свою скорлупу, отвернулся к Сэм; упер обе руки в подбородок и ухмыльнулся, а она хихикнула в ответ.

– А как у вас дела вообще? – спросил Майк.

– Нормально, – ответила Роузи. – Недавно было небольшое происшествие.

– Что за происшествие?

Внезапно Роузи захотелось уйти отсюда, прямо сейчас; из этой комнаты, из «Чаши».

– Воспаление уха, – ответила она. – Оказалось, что воспаление. И ей уже лучше. – Они оба касались Сэм: рука Майка – на плече, рука Роузи – на голове дочери. – Она принимает розовые таблетки, ну, такие, пахнут как жвачка. Они в сумке. – Роузи наклонилась и поцеловала холодную липкую щеку Сэм. – Пока, дорогая. Пора мне ехать.

Сэм неожиданно (заранее никогда не угадаешь, когда на нее стих найдет) обняла маму долгим и жадным объятием – и сказала, что любит ее. Роузи быстро вышла, чувствуя, будто приняла постриг или ей отпустили грехи, – как всегда, уходя от Сэм. Когда Роузи добралась до стоянки, до своего раскаленного «бизона», там успел образоваться большой автобус с четкой надписью «Психотерапевтический центр "Лесная чаша"». Его разгружала группа молодых людей вроде тех, что приехали с Майком за Сэм в прошлом месяце, в день, когда умер Бони.

Теперь-то она понимала, кого они напоминают. Приветливые открытые лица, аккуратные стрижки, белые рубашки с короткими рукавами и галстуки. До ужаса праведные мальчонки из школьного библейского клуба, ребята, которых автобус завозит в церковный летний лагерь, дети, что выскакивают из машин субботним днем, и рассыпаются по окрестностям, и стучат в двери: Какой прекрасный сегодня день, можно мне поговорить с вами о чем-то очень-очень важном?

Мотор взревел; Роузи оглянулась на молодых людей, а они смотрели ей вслед.