Текст книги "Флетчер и Славное первое июня"
Автор книги: Джон Дрейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
– Почему ты мне это рассказываешь? – спросил я Люсинду.
– Потому что ты английский лейтенант, не так ли? Так что же ты делаешь на американском корабле, который, скорее всего, пойдет сражаться против английского флота?
На этот раз у меня не было хорошего ответа. Ибо я думал, что мы обсуждаем верность, и не хотел говорить, что делаю это за деньги.
– Либо ты какой-то странный англичанин… – сказала Люсинда, – либо ты кто-то другой…
– Что? – переспросил я, понимая, что она свернула на совершенно другую тропу.
– Ты шпион, не так ли? – прошептала она, и я почувствовал, как в ней нарастает возбуждение. – Ты собираешься выкрасть это место встречи и сказать своему флоту, где найти эти зерновозы!
Я видел, как блестят ее глаза: круглые и полные изумления. Она дышала чаще, и рядом со мной она была мягкой и дрожащей.
«Ого!» – подумал я и, снова следуя максиме Веллингтона, заключил ее в объятия, так что ее гладкое, теплое тело прижалось к моему.
– Вы меня раскрыли, мэм, – сказал я глубоким, печальным голосом. – Я в вашей власти, и моя жизнь в ваших руках. Одно ваше слово – и моя обнаженная грудь окажется перед мушкетами расстрельной команды.
(Чертовски здорово, а? Импровизация, к тому же. И, клянусь святым Георгием, как же это сработало!)
– Любовь моя, любовь моя, – простонала Люсинда, – мой дорогой! – и осыпала меня такими горячими и страстными поцелуями, каких я еще не знал, даже от нее. А потом она отплатила мне за те случаи, когда я насиловал ее, сделав то же самое со мной – по полной программе. Но, в отличие от Люсинды, я никогда не жаловался.
*
Две недели спустя я стоял рядом с капитаном Купером на квартердеке национального корабля Соединенных Штатов «Декларейшн оф Индепенденс», когда он проходил мимо Северной батареи и Лонг-Уорф, салютуя Форт-Хиллу пятнадцатью залпами. Для жителей города это был объявленный праздник, и десятки тысяч из них выстроились вдоль восточных причалов и пирсов, чтобы увидеть, как единственный военный корабль их страны гордо выходит в море. Нас окружала стая мелких суденышек, толпы кричали, играли оркестры, развевались знамена, а дамы падали в обморок.
Я повидал немало подобных зрелищ, и они заразительны. Нога сама отбивает такт под музыку, и ты подпеваешь, если знаешь слова. Это неудивительно, когда поют британскую песню, но странно, как даже музыка иностранцев производит тот же эффект. Должен признаться, я в свое время даже приветствовал французов, когда они играли «Марсельезу». Но это лучший марш из когда-либо написанных, и он слишком хорош для проклятых лягушатников.
Странно было и снова оказаться на корабле. Большая часть меня считала это ужасной скукой и отвлечением от истинного пути моей жизни. Но частичка меня (та частичка, которую я бы вырезал у ближайшего хирурга, если бы только знал, где она находится) радовалась соленым брызгам, крикам чаек и работе большого корабля под давлением ветра в его парусах. Мощь его была видна в натянутых снастях и гнущихся стеньгах.
Он вышел в море на отливе при хорошем западном ветре, под командованием лучшего лоцмана города. Ибо морской канал из Бостона в те дни был извилистым и мелким, петляя между десятками островов и отмелей. Приходилось красться под зарифленными марселями, с лотом, работающим на фор-русленях. Когда мы проходили между островом Говернорс и мысом Дорчестер, под килем было меньше трех саженей. Но лоцман знал свое дело и благополучно вывел нас через пролив Нарроуз к северу от Нантакет-роуд и так на главный фарватер, где командование принял Купер.
Тут матросы принялись кричать «ура» всему подряд. Они кричали «ура» лоцману, они кричали «ура» Звездно-полосатому флагу, они кричали «ура» Куперу и, насколько я помню, даже теще корабельного поросенка. Ибо парень Купер сумел создать на своем корабле счастливую команду.
Из четырехсот пятидесяти моряков и тридцати юнг на борту не было ни одного, кто бы не пошел на службу добровольцем (если не считать меня, конечно). Даже две роты морских пехотинцев и их офицеры были полны рвения. А что до Купера и его морских офицеров (трех лейтенантов и мастера), то они были как мальчишки на каникулах. Одному богу известно, как этот человек вообще поддерживал дисциплину среди своих людей. Все было совершенно иначе, чем в Королевском флоте с его насильно завербованными матросами и постоянным страхом мятежа.
Правда, у него на нижней палубе были и крутые ребята, и одного из них он высек за драку на второй день плавания. И грог выдавали так же, как и в нашем флоте. Так что не верьте тем, кто говорит, будто флот янки в те дни состоял сплошь из трезвенников, богобоязненных святош, проводивших свободное время в пении псалмов.
Но рвения им было не занимать, всем до единого. И в то утро, когда «Декларейшн», свежевыкрашенная, со снастями с иголочки, выходила в Северную Атлантику, любо-дорого было смотреть, как работает ее команда. Для сборища новичков, едва знавших друг друга, они были на удивление хороши. Матросы работали весело и с охотой, и боцманам почти не приходилось подгонять их линьками, а Купер, как и его офицеры, был хорошим моряком. Ибо все они, и офицеры, и матросы, постигали свое ремесло на торговом флоте.
И все же чего-то не хватало. Они просто не были настоящими военными моряками. Не по меркам Королевского флота. Пока еще нет. И я говорю не просто о необходимости сплотить команду любого корабля. Я говорю о тех стандартах, по которым судят себя офицеры и матросы. Я видел, что они не дотягивают до нужной планки, потому что знал, как бывает по-настоящему: на кораблях Его Величества есть та самая хватка, та самая четкость и готовность сорваться с места по первому слову, которым на торговом судне просто не научишься. И никто из офицеров Купера этого не осознавал.
Конечно, это не значит, что «Декларейшн» не был внушительным кораблем, отнюдь. Он был большим, крепко построенным и чрезвычайно мощно вооруженным. Против другого фрегата, против лягушатников или макаронников, я бы поставил на него и его команду в любой день. Вот только мерились-то они не с ними, верно?
Короче говоря, Купер и его дядя были правы. «Декларейшн» нуждался в совете от настоящего знатока – а достался им я! Эта мысль заставила меня перебрать в уме все, чему меня учили на «Фиандре», и я забеспокоился, справлюсь ли я с задачей обучить орудийные расчеты Купера. А потом я подумал о Люсинде, о ее прощании в слезах и шепоте мне на ухо.
– Я всегда буду любить тебя, милый! – сказала она. – Я знаю, ты не вернешься, потому что ты английский офицер, и у тебя есть долг…
Боже, как же меня удручала эта мысль! Люсинда была первой женщиной, которую я знал, любившей меня просто за то, какой я есть, без всякой на то нужды. И теперь я не только скучал по ней, но и от всех ее слов мне становилось не по себе.
Я сосредоточился на двух вещах, которые стали для меня большим утешением. Во-первых, Люсинда ошибалась. Я вернусь в Бостон, как только поход «Декларейшн» закончится. Мои документы на американское гражданство лежали в моем морском сундуке внизу, а вексель дядюшки Иезекии на пять тысяч долларов был положен на мое имя в бостонский банк. Вернувшись в Бостон, я распрощаюсь с морем и сколочу состояние на торговле. Может быть, куплю дом в Полумесяце Тонтины, и уж точно переманю Люсинду у Купера и заберу ее жить к себе. И тогда я буду трахать ее до косоглазия каждый вечер, а по воскресеньям – дважды.
– Мистер Флетчер! – раздался голос. Это был Купер со своими офицерами. Все они ухмылялись. – Вы меня не слушали, сэр! – сказал Купер. – Так вы присоединитесь ко мне в моей каюте или нет?
Раздался смех, и я понял, как глубоко я задумался о своих планах. Купер говорил со мной, а я не слышал; на королевском корабле мне бы за такое уши оторвали. Но привычка пришла на выручку.
– Есть, сэр! – ответил я не задумываясь и коснулся шляпы.
– Тогда будьте добры следовать за мной вниз, сэр! – сказал он и повел нашу процессию в большую каюту, оставив за главного нервного гардемарина.
Внизу он угостил своих офицеров из кают-компании бокалом вина: трех лейтенантов, мастера, а также хирурга, капеллана и комиссара – и меня.
Мое положение на борту «Декларейшн» было двусмысленным. В судовых книгах я был записан как мичман, поскольку даже влияние Куперов не могло обеспечить мне офицерский чин за две недели. Но у меня была каюта в кают-компании вместе с офицерами, и обращались со мной во всех отношениях так, словно я лейтенант. Более того, среди моих сотрапезников я пользовался авторитетом опытного морского офицера, коим они меня и считали. И никто из них не считал меня предателем. Американцы такие. Они так чертовски гордятся своей страной, что думают, будто иностранец, желающий стать одним из них, просто взялся за ум. В любом случае, на нижней палубе (они называли ее «жилая палуба») было с дюжину или больше британцев или бывших британцев, так что я не был в новинку.
Купер в одном из своих приступов щедрости снабдил меня личными вещами, включая синий мундир и треуголку. Так что и выглядел я соответственно. А что до матросни, то мой авторитет был при мне: шестнадцать стоунов веса, и когда я говорил «прыгай», они прыгали.
В большой каюте я снова вспомнил о деньгах Купера. У него была любая роскошь, какую только мог вообразить человеческий разум: патентованные серебряные лампы, качающиеся в кардановых подвесах, элегантная мебель, ковры, шторы и ряды книг на аккуратных полочках с медными поручнями, чтобы их не сбросило качкой. Перед широкой дугой кормовых окон, тянувшихся через всю каюту, стоял обычный длинный стол с дюжиной стульев для приемов или, как в этом случае, для совещаний с офицерами.
Я задумался, что станет со всем этим, когда «Декларейшн» будут готовить к бою. Капитан Боллингтон с «Фиандры» устраивал учебную подготовку к бою через день, и каждый раз всякая мелочь из его каюты отправлялась в трюм. Но тут я заметил, что в каюте Купера нет орудий. Это давало ему больше места и избавляло от беспокойства, но в Королевском флоте такое было бы немыслимо. Подобная забота об удобствах капитана считалась бы моральным эквивалентом того, чтобы семенить по Друри-лейн с кружевным платочком в руке и страусиным пером в заднице.
Видимо, янки смотрели на вещи иначе, потому что никто, казалось, не был удивлен.
*
Как только мы все расселись, Купер произнес речь. Все обычные слова о долге и родине, и о том, какие великие дела он совершит на этом корабле, если только небеса дадут ему шанс. Я все это слышал раньше и слышал после. Я и сам такое произносил, ибо в таких случаях это ожидается. Но я бы задремал, если бы не заметил, что один или двое из присутствующих (особенно мой старый друг Юстас Хант, который был первым лейтенантом) впервые по-настоящему ощутили на себе море, теперь, когда «Декларейшн» вырывался в бушующую Северную Атлантику с хорошим западным ветром в парусах.
Слава богу, морская болезнь не беспокоила меня после моего первого плавания, и одной из вещей, которые поддерживали во мне бодрость духа все эти годы в море, было удовольствие наблюдать, как мои товарищи по кораблю ей поддаются: сначала они потеют, потом сереют, потом зеленеют и, наконец, извергают все свое нутро в дань уважения отцу-Нептуну. В тот раз мистер Хант проходил все эти стадии так идеально, что я едва мог смотреть на него без смеха. Так ему и надо, этому салаге, у него на банковском счету лежали призовые деньги с «Беднал Грин».
Покончив с формальностями, Купер объявил, что это плавание – не просто поход для проверки корабля, но имеет конкретную цель. Я это уже знал, благодаря Люсинде, и, думаю, лейтенант Хант тоже, будучи близким дружком Купера, но его невозмутимость могла объясняться и тем, что он надеялся умереть, лишь бы избавиться от своих страданий. Все остальные, однако, подались вперед, как собаки, учуявшие кролика, и не было слышно ни звука, пока Купер рассказывал им о французском Зерновом конвое и о том, как «Декларейшн» пойдет вместе с ним, чтобы продемонстрировать флаг янки.
– В том ящике, – сказал Купер, указывая на ящик большого стола, сверкающего медью и полировкой, – в том ящике лежат мои приказы с широтой и долготой точки рандеву, где Брестский флот под командованием адмирала Вилларе-Жуайёза должен встретить Зерновой конвой, чтобы безопасно привести его в гавань. – Он сделал паузу, чтобы все это осознали, а затем продолжил: – Я знаю от мистера Нокса, военного министра, что президент Вашингтон весьма удовлетворен тем, что французы доверили нам тайну, потеря которой для их врагов могла бы привести к гибели их нации. – Купер обвел взглядом стол. – И, джентльмены, – сказал он, – президент полагается на наши действия на борту этого корабля, чтобы сцементировать будущие отношения с нашим европейским союзником.
Вот это, скажу я вам, заставило меня призадуматься. Так французы, значит, и впрямь «наш европейский союзник»? Но за столом все мудро кивали, и после того, как мы осушили бокал-другой портвейна Купера, он распустил нас по местам. Хант сорвался с места, словно жокей на старте, и взлетел по сходному трапу на шканцы, как горный козел. Впрочем, всякому было видно, сколь неотложны его обязанности. Остальные выходили более чинно, но меня окликнули.
– Мистер Флетчер, – крикнул Купер, – на пару слов!
Я снова сел, и как только морпех-часовой затворил дверь, Купер подвинул через стол графин.
– Не желаете еще, Флетчер? – спросил он.
– Нет, благодарю, сэр, – ответил я. Я и так уже выпил три бокала, а было еще раннее утро.
– Флетчер, – сказал он, – надеюсь, вам понравится на моем корабле.
– Я тоже надеюсь, сэр, – сказал я, ожидая, когда он перейдет к делу.
– Вы ведь теперь американский гражданин, не так ли?
– Да, сэр, – ответил я. Уж ему-то следовало знать. Он был со мной в мэрии, когда я приносил присягу на верность.
– И в Бостоне вас ждет многое, к чему стоит вернуться?
И впрямь ждало. И куда больше, чем он думал.
– Да, сэр, – сказал я.
Он прикусил губу, что-то обдумывая, а затем посмотрел на меня с чем-то вроде робости.
– Джейкоб, – сказал он. Джейкоб, надо же! – Я доверю вам тайну, столь же великую, как та, что была доверена мне. – Он махнул рукой на ящик стола с его скрытыми секретами. – Президент хочет продать французам еще зерна. Это жизненно важно для фермерских кругов, которые составляют его главную опору в Конгрессе. Но он не хочет долгой или тяжелой войны с британцами. Вы понимаете?
– Не совсем, сэр, – ответил я.
Он тужился еще сильнее, словно воробей, пытающийся снести куриное яйцо. Наконец он выдавил из себя:
– Война с Британией окончена. Наши представители встретятся с британцами в Лиссабоне, как только дипломатические курьеры доставят туда и обратно необходимые сообщения. И будет заключен мир. – Он пристально посмотрел на меня. – Это величайшая тайна, Джейкоб, – сказал он. – Никто другой на борту этого не знает.
– Можете на меня положиться, сэр, – ответил я с таким благочестивым видом, будто епископ в публичном доме.
– Мои приказы, – продолжал Купер, – присоединиться к Зерновому конвою в Норфолке, предоставить мой корабль в распоряжение командующего конвоем, контр-адмирала Ванстабля, и оказывать ему всяческое содействие в пределах моих сил… Но… я должен избегать боевых действий против британцев.
В тот миг я увидел, какое бремя забот на нем лежит. Он казался человеком более весомым, чем я думал, ибо он очень хорошо это скрывал. Я бы и не предположил, что на него оказывается такое давление. Очевидно, президент мистер Янки-Дудл Вашингтон хотел усидеть на двух стульях. Он хотел дружить и с британцами, и с французами, а Купер оказался меж двух огней. Что было делать бедняге, если адмирал-лягушатник прикажет ему атаковать британский корабль? Поднять мятеж, может быть?
– Я понимаю вашу проблему, сэр, – сказал я, – но почему вы говорите это мне?
– Я говорю вам это, – сказал он, – потому что мне нужен ваш опыт, который вы приносите на мой корабль, но я понимаю, какая борьба противоположных привязанностей должна кипеть в вашей душе. Я хотел, чтобы вы знали: у меня приказ не воевать против ваших бывших соотечественников.
Что ж, сказано было благородно, полагаю. Но в одном он ошибался. Никакой борьбы во мне не было, я просто с нетерпением ждал возвращения в Бостон.
После этого он пожал мне руку, а затем вскочил с улыбкой на лице.
– Ну а теперь, Флетчер, – сказал он, – я соберу всю команду для вашей первой артиллерийской тренировки. Сцена готова! Настало время вам явить нам своего Гамлета!
15
ДЕЛО: Койнвуд против Флетчера
ОБЪЕКТ: Солсбери, Дэвид, лейтенант Королевского флота.
СВЯЗЬ: Свидетель действий Флетчера?
ДЕЙСТВИЕ: Требуется допрос с пристрастием.
(Из картотеки Сэмюэла Слайма, расшифровано со стенограммы.)
*
Перед Слаймом стояли трое противников. Трое молодых людей, на чьих лицах было написано злобное предвкушение. Его отец назвал бы их «щеголями с Гровенор-сквер» – из тех, кто благодаря деньгам и рождению привык, чтобы мир вертелся так, как им хочется. Двое из них были здоровенными, краснолицыми, туповатыми мужланами, только что приехавшими в город из отцовских поместий в поисках опытного наставника, который научил бы их прожигать жизнь. Третий, их предводитель, был высоким, худым джентльменом, одетым по последней моде, с откровенно мерзким выражением лица. За ним-то и следовало следить.
– Каково ваше желание, Дэви? – спросил один из деревенщин.
– У тебя под рукой твой карманный нож, Тоби? – спросил лейтенант Дэвид Солсбери.
– Так точно, – ответил сэр Тоби Мур, баронет.
– Что ж, тогда давай его сюда, – сказал Солсбери, и блеск стали перешел из рук в руки. – А теперь, – продолжал Солсбери, – если вы с Билли просто подержите этого негодяя и заткнете ему рот платком, чтобы не шумел… – он показал зубы в похотливой ухмылке, – тогда я подрежу уши этому ублюдку за его дерзость!
– Это безумие, джентльмены, – сказал Слайм, – это клуб «Брукс» на Сент-Джеймс-стрит, вы не можете…
– Взять его! – крикнул Солсбери, и два мужлана бросились на Слайма.
Пять минут спустя официант, несший поднос с напитками для посетителей, проходил по коридору с отдельными кабинетами, как раз когда одна из дверей открылась, и из нее вышли два джентльмена.
Оба казались пьяными, и один поддерживал другого. Официант узнал в беспомощном мистере Солсбери, известного члена заведения, который, по слухам, недавно лишился места на флоте из-за скандала, связанного, как полагали, с миллионами Койнвудов.
– Могу ли я быть вам полезен, сэр? – спросил официант с величавым достоинством.
– Нет-нет, все в порядке! – сказал Слайм. Он поудобнее перехватил обмякшую и едва находившуюся в сознании фигуру Солсбери, у которого, как заметил официант, было несколько подбито лицо. Слайм ухмыльнулся и нашел монету для официанта.
– Хорошего дня! – сказал Слайм, и официант проследовал своей дорогой. Хотел бы он иметь по такой монете за каждый раз, когда члены клуба отправляются домой в подобном состоянии!
Так Слайм и его закадычный друг пробирались сквозь роскошное великолепие клуба «Брукс». Они прошли по коридору, через Большой зал с его сверкающими люстрами и затененными лампами, освещавшими большие столы, покрытые зеленым сукном, за которыми сидели поглощенные игрой в вист, пикет и кенз джентльмены. Это изысканное помещение с камином в стиле Адама, увенчанным огромным зеркалом, и сводчатым потолком, украшенным позолотой и белой лепниной, было подлинным храмом лондонского игорного мира. Каждую ночь здесь переходили из рук в руки целые состояния, и в члены клуба стояла длинная очередь, даже при немалой стоимости в одиннадцать гиней в год.
Даже играя роль пьяного аристократа, даже хихикая в одурманенное ухо Солсбери, смеясь над воображаемыми ответами и прикладывая палец к губам, чтобы не нарушать тишину игроков, Слайм оглядывал этот эпицентр мира, в который так жаждал попасть. Он прекрасно знал, что комитет никогда даже не рассмотрит кандидатуру такого, как он. «Брукс» был для джентльменов, каковым могло претендовать быть поддерживаемое им существо, но не он сам.
Слайм проник внутрь лишь благодаря щедрым взяткам главному управляющему и старшему официанту. Жадные до золота, но боявшиеся за свои места, они провели его через служебный вход в отдельный кабинет. Затем лейтенанту Солсбери за игорным столом было передано сообщение, что некий джентльмен желает видеть его по делу Койнвудов. Это заставило Солсбери явиться достаточно быстро.
Но Слайм не ожидал двух приятелей Солсбери, ни свирепости реакции самого Солсбери на его вопросы.
Когда Слайм и Солсбери, пошатываясь, прошли через Большой зал и направились в вестибюль, старший официант и главный управляющий бросились им на помощь, вывели их на Сент-Джеймс-стрит и подозвали наемный кэб.
Лишь когда кэб отъехал в сторону Пикадилли, эти два функционера расслабились, избавившись от нервного страха, что какой-нибудь член Комитета обнаружит их сговор, позволивший постороннему проникнуть в заведение. Они постояли несколько минут на углу Парк-плейс и Сент-Джеймс-стрит, у входа в клуб, разделяя свое облегчение и удачу. Когда они наконец вернулись внутрь, они застали портье и одного из официантов смеющимися над тем, что двое молодых деревенских джентльменов, которых привел лейтенант Солсбери, очевидно, повздорили друг с другом, ибо вышли из одного из отдельных кабинетов с окровавленными рубашками и всеми признаками того, что хорошенько отдубасили друг друга.
*
К тому времени, как наемный кэб добрался до гостиницы «Синий кабан» на Олдгейт-Хай-стрит, лейтенант Солсбери уже оправился от тумака, которым его угостил Слайм. Голова болела, его мутило, но он полностью отдавал себе отчет в происходящем. Тем не менее он оставался на удивление покорным и стоял рядом со Слаймом, пока тот расплачивался с кучером. Было два часа ночи, но улица жила, залитая светом и шумом из «Синего кабана» и соседнего «Быка». Шлюхи и пьяницы вершили свои дела, и из обоих заведений доносилось хриплое пение.
Когда кэб с грохотом укатил, Слайм ткнул большим пальцем в сторону переулка между двумя гостиницами.
– Туда! – сказал он. – Ты первый, – и подтолкнул Солсбери, помогая ему двинуться в путь.
Переулок хорошо освещался фонарями, прикрепленными к стенам, и в нем располагались конюшни «Быка». Над конюшнями, на втором этаже, куда вела пристроенная снаружи тяжелая деревянная лестница, тянулся длинный ряд окон, как в домах ткачей. Слайм подтолкнул Солсбери вверх по лестнице.
Наверху была небольшая площадка напротив двери. Рядом с дверью в стену была вкручена медная табличка. Она сияла от ежедневной полировки, и на ней было выведено два слова: «Сэмюэл Слайм».
Слайм протянул Солсбери ключ.
– Открывай, – сказал он и отступил назад. Эта процедура была необходима, чтобы Слайм мог и дальше эффективно применять тот довод, что обеспечивал смиренную покорность Солсбери.
Доводом был аккуратный двуствольный пистолет работы Эгга, ирландского оружейника, с внешними курками, одним стволом над другим и единственным спусковым крючком, стрелявшим из каждого по очереди. Это было излюбленное оружие Слайма, когда требовалась скрытность, ибо пистолет был не длиннее его ладони и прекрасно помещался в кармане сюртука.
– Видишь это? – сказал он Солсбери, помахав пистолетом у него под носом, когда тот пришел в себя в кэбе. – Подрезать мне, мать твою, уши, да? Ах ты, грязный ублюдок! Слушай сюда, парень, пикнешь хоть раз не так, и я всажу это тебе промеж лопаток!
Так что Солсбери открыл дверь в контору Слайма, вернул ему ключ, и они вошли внутрь, в узкий коридор, освещенный тусклым ночником, трепетавшим в блюдце с водой на столике. Слайм втолкнул Солсбери в комнату, уставленную маленькими ящичками. Ряды за рядами ящиков были едва видны в тусклом свете единственной свечи, которую зажег Слайм. Это была та самая комната, где он впервые встретил леди Сару.
– Садись, – сказал он Солсбери, указывая на стул.
– Я протестую, – произнес Солсбери, когда гнев пересилил страх. – Я морской офицер. Я служу Его Величеству, и закон не позволит…
Хрясь! Терновая палка в правой руке Слайма ударила Солсбери по голове.
– Ай! – вскрикнул Солсбери, отшатнувшись и схватившись за голову. – Ты мог меня убить!
– Садись! – твердо сказал Слайм. – Ты был бы мертв полчаса назад, если бы я этого хотел. Я же сказал тебе, парень, все, что мне от тебя нужно, – это несколько ответов.
– Будь ты проклят! – выпалил Солсбери. – Я офицер короля, и чтоб я сдох, если отвечу таким, как ты!
Хрясь! Терновая палка опустилась на локоть Солсбери, заставив его взвыть от боли. Слайм схватил его за руки и силой усадил на стул. Затем он придвинул другой стул и сел напротив своей жертвы на расстоянии ярда.
– Ну-с, – сказал Слайм, – ты же видел, как я отделал твоих дружков, верно?
Солсбери кивнул.
– Вот этим, не так ли? – продолжал Слайм. Он поднял терновую палку с ее узловатым, налитым свинцом набалдашником. Солсбери снова кивнул. – Так вот, у нас впереди вся ночь, парень, – сказал Слайм. – Только ты, я и эта палка. Только мы трое, понял?
Солсбери промолчал, и Слайм с силой ткнул палкой ему в живот.
– Понял? – повторил он.
– Да, – ответил Солсбери.
– Хорошо, – сказал Слайм. – Так что тебе следует знать еще кое-что. – Он замолчал и склонил голову набок. – Слушай! – сказал он, и Солсбери услышал звуки неспокойных улиц и пьяную музыку из двух больших гостиниц. Все это перемежалось редкими далекими криками или раскатами смеха. – Слышишь? – спросил Слайм. – Можешь орать здесь до посинения, никто и ухом не поведет.
– Боже всемогущий! – выдохнул Солсбери. – Вы намерены подвергнуть меня пытке, как какого-нибудь язычника-турка?
– Да, – ответил Слайм, – именно таково мое намерение, и благодарю вас, сэр, что избавили меня от необходимости вам это объяснять.
Солсбери охватил сверхъестественный ужас. Ему казалось, что он в руках сумасшедшего. Темная комната с единственной свечой лишь усиливала этот ужас. Сквозь окна проникал лишь тусклый свет, и от человека напротив он видел не более чем тени и свирепые, блестящие глаза.
Но даже Солсбери, садист и задира, командовал кораблем в море и не собирался сдаваться без боя. Особенно человеку, происходившему из класса, который Солсбери считал по природе своей низшим.
– Я ничего тебе не скажу, проклятая сухопутная крыса! – выпалил он. – Ты не можешь меня тронуть, ты не знаешь, кто я. Клянусь богом, я найду на тебя управу!
– Я знаю, кто ты, – сказал Слайм, – ибо я тобой интересовался. Ты лейтенант Дэвид Солсбери, друг лейтенанта Александра Койнвуда. Ты был капитаном вербовочного тендера «Булфрог», когда на борт забрали мистера Джейкоба Флетчера. В феврале ты доставил Флетчера и других насильно завербованных в Портсмут. Но позже тебя отстранили от командования из-за чего-то, что случилось на твоем корабле. Я хочу знать в точности, что случилось, и хочу знать все, что ты можешь мне рассказать о мистере Джейкобе Флетчере.
Солсбери обомлел и тут же ощутил укол совсем иного страха.
– Откуда вы можете это знать? – спросил он.
– Я везде задаю вопросы, – ответил Слайм, – даже в Адмиралтействе.
– Я ничего вам не скажу! – выпалил Солсбери, ибо он был в ужасе от того, что прошлые прегрешения могут вернуться и разрушить его будущее.
Первый же удар палки Слайма сбил Солсбери со стула. Так начался допрос.
*
Позже Слайм с такой силой вышвырнул Солсбери за дверь, что тому пришлось схватиться за перила лестницы левой рукой (пальцы которой еще были целы), чтобы не полететь кубарем вниз. Ему это удалось на волоске, и он, ковыляя, болезненно спустился по деревянным ступеням и скрылся в ночи. О том, чтобы обратиться в суд, не могло быть и речи. Ему оставалось лишь молиться, чтобы Слайм держал язык за зубами.
Как только Солсбери ушел, Слайм залил свою любимую контору светом. Он зажег дюжину свечей, не считаясь с расходами, и методично оттер пол от следов присутствия Солсбери. Будучи человеком брезгливым, он принялся за дело со щетками, тряпками и водой, накинув клеенчатый фартук поверх своей безупречной одежды. Работая, он обдумывал то, что узнал, и понимал, что если соскоблить с полированных половиц несколько пятен крови было легко, то избавиться от той грязи, что вылил в его душу Солсбери, оказалось куда труднее.
Часть того, что он выбил из Солсбери, лишь подтвердила то, что Слайм уже узнал от клерка в Адмиралтействе: а именно, что Флетчер был зачислен на фрегат Его Величества «Фиандра» (тот самый корабль, что недавно так прославился, разбив французов у Пассаж д'Арон).
Солсбери также знал, что Флетчер по какой-то причине был списан капитаном Боллингтоном в Портсмуте. Но это были слухи, которые любой морской офицер мог подхватить в кофейнях, а о том, куда Флетчер отправился после «Фиандры», что Слайму было крайне необходимо знать, Солсбери не ведал – или, по крайней мере, Слайм не осмелился давить сильнее, боясь его убить.
Что заставило мысли Слайма бешено закрутиться, так это то, что Флетчер был специально выбран для вербовочной партии и тендера Солсбери из-за заговора, устроенного сыном леди Сары, Александром.
Этого-то она Слайму и не сказала! И она не сказала ему, что ее драгоценный, мать его, покойный любимый сыночек, лейтенант Александр Койнвуд, который, видите ли, должен был быть сэром, мать его, Галахадом, павшим в бою с врагами своей, мать его, страны, на самом деле был грязным извращенцем, который творил хрен знает что с такими говномесами, как Солсбери и его собственный брат Виктор!
Слайм был в ярости и одновременно испытывал отвращение. В ярости оттого, что она думала, будто сможет держать его в неведении хоть о чем-то, раз уж он вцепился в это дело зубами, и в отвращении от грязных намеков, которые Солсбери делал насчет самой леди Сары. Он не мог поверить в то, что говорил Солсбери, будь тот хоть трижды лучшим другом ее сыновей и в курсе всех их дел. Когда он думал о ней…
– Дерьмо и пламя! – сказал он вслух, стоя на коленях со щеткой в руке. – Я этого не потерплю, и точка!
Весьма странное замечание для человека, чья карьера целиком была построена на скрупулезном анализе улик.
Он с силой вдавил щетку в половицы и принялся оттирать остатки кровавого пятна, сосредоточившись на более простых вещах. Александр нанял Солсбери, чтобы убить Флетчера – всамделишно прикончить этого ублюдка! Вот это номер для парочки чертовых королевских офицеров чертового Королевского флота! Но у Солсбери кишка оказалась тонка, и самое большее, на что он отважился, – это приказать своему боцману превратить жизнь этого хмыря в ад, пока «Булфрог» совершал короткий переход из Полмута в Портсмут. Но потом этот тупой болван боцман исчез – странно, подумал Слайм, чертовски странно, – а Флетчера сгрузили вместе с остальными насильно завербованными на приемное судно для Флота Канала. И это был последний раз, когда Солсбери видел Джейкоба Флетчера.
