Текст книги "Флетчер и Славное первое июня"

Автор книги: Джон Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

В тот раз, по милости Божьей, я не помню, что они там со мной делали, ибо я потерял сознание, едва меня перевернули и принялись за мой бок, куда вошел нож.

Так что я пропустил остаток боя и очнулся, туго забинтованный, как мумия, в своей койке в каюте шестого лейтенанта. Ко мне приставили служителя, а позже в тот же день сам Черный Дик, не кто иной, спустился меня навестить. Он сиял от удовольствия, довольный собой, всем миром и мною в придачу.

– Что ж, мистер Флетчер, – сказал он, усаживаясь в моей крошечной каюте, пока его вездесущие приспешники маячили рядом, – как поживаете, сэр? – и, не дожидаясь ответа, продолжил, распираемый удовлетворением: – Знаете ли вы, как мы разбили негодяев? Одиннадцать призов, сэр! И некоторые из них – лучшие корабли, когда-либо построенные рукой человека! Я лишь сожалею, что так мало моих капитанов сумели прорвать их линию, как это сделали мы! – Он тяжело покачал головой. – Ибо это позволило этому невыразимому трусу Вилларе-Жуайёзу улизнуть с большей частью своего флота. Они не смогли и не захотели встретиться с нами лицом к лицу, сэр! Вся стрельба прекратилась к четверти второго, потому что враг бежал.

Затем он улыбнулся и посмотрел на меня сверху вниз.

– Я наслышан о вас, мистер Флетчер, – сказал он. – Мне трудно поверить, что человек, который дерется как лев, ищет себя в коммерции. Если вы когда-нибудь пожелаете поступить на морскую службу, можете обратиться ко мне.

Вот это было предложение, за которое тысячи людей продали бы душу. Хау был настолько всемогущ на флоте, что его покровительство было верной и непревзойденной лестницей к успеху. Это было предложение, слишком хорошее, чтобы от него отказываться. По крайней мере, без глубочайшего размышления. И потому, несмотря на все мои противоположные склонности, я счел за лучшее оставить эту возможность открытой.

– Вы слишком добры, милорд, – осторожно произнес я. – Я глубоко признателен.

Он ухмыльнулся и кивнул.

– Приходите ко мне, когда поправитесь, – сказал он. – Хирурги говорят, через неделю-другую вы будете в полном порядке. Вы молодой человек, и удача на вашей стороне!

*

Вот так, дети, ваш дядюшка Джейкоб сражался за свою страну в битве СЛАВНОГО ПЕРВОГО ИЮНЯ. Полагаю, мне повезло. С британской стороны было около трехсот убитых и девятьсот раненых. С французской – около трех тысяч убитых или смертельно раненых, и еще около трех тысяч взято в плен.

Несмотря на победу, флот Черного Дика был в таком плачевном состоянии, а захваченные французские корабли – и того хуже (один из них, «Ванжёр», и вовсе затонул), что мы снялись с якоря лишь около пяти часов вечера 3 июня, когда взяли курс на северо-восток, в Англию.

Следующие десять дней, пока мои раны заживали и я понемногу вставал с постели, поврежденные корабли тащились со скоростью улитки, и лишь в одиннадцать часов утра 13 июня 1794 года Флот Канала бросил якорь в Спитхеде. Там нас встречала колоссальная толпа. Позже подсчитали, что около трехсот тысяч человек съехались в Портсмут, чтобы увидеть, как главный боевой флот Англии возвращается с победой.

Вы, кстати, заметите, что никто не обратил особого внимания на то, что лорд Хау провалил свою стратегическую задачу по перехвату Зернового конвоя, который наконец-то достиг Бреста 12 июня. А причина тому была проста. Без Зернового конвоя французы могли бы голодать, а могли бы и нет – кто знает? Может, они бы и без него как-нибудь перебились. Но если бы Англия хоть раз потеряла контроль над подходами к Каналу, лягушатники могли бы вторгнуться к нам, и нам бы без сомнения пришел конец. А Хау восстановил наш контроль над Каналом, не просто разбив, но и вчистую унизив главный боевой флот нашего извечного врага.

Так что Хау стал любимцем Англии, и королевская семья целым кланом съехалась в Портсмут, а 26 июня король провел королевский прием на борту «Куин Шарлотт» и вручил своему кузену усыпанную бриллиантами шпагу стоимостью в три тысячи фунтов, а также большую медаль на золотой цепи на шею.

Но я этого не видел. Я был в другом месте, потому что в Спитхеде со мной случилось нечто очень неприятное, и одна очень старая и очень глубокая рана вскрылась.

27

… Между 10 февраля и 16 февраля 1793 года означенный Джейкоб Флетчер нанес удар означенному боцману Диксону дубиной или иным подобным оружием и стал причиной того, что означенный боцман Диксон упал с носа корабля Его Величества «Булфрог» таким образом, что был потерян и утонул в море, при этом вышеупомянутый акт означенного Джейкоба Флетчера является умышленным и преднамеренным убийством.

(Извлечение из письменного показания под присягой, данного и подписанного 2 октября 1793 года мистером Соломоном Оуксом, моряком, в присутствии мистера Дональда Фрая, солиситора и уполномоченного по приведению к присяге, Олдгейт-Хай-стрит.)

*

Поздно вечером 1 октября 1793 года в чердачной спальне под крышей дома адмирала лорда Уильямса на Мейз-хилл в Гринвиче кипела яростная, злая ссора.

– Вы проклятая лгунья, мадам! – вскричала Кейт Бут.

– А вы, мисс, шлюха, что обслуживала всю команду корабля за шесть пенсов! – сказала леди Сара. Она злобно улыбнулась и добавила: – Скажите, мэм, ибо я часто задавалась вопросом об этих практических деталях, сотня из них выстраивалась в очередь и брала вас по очереди, или они бросали кости?

Кейт Бут усмехнулась.

– По крайней мере, я не предавалась грязному инцесту! – сказала она. – Ваш сын Александр проболтался об этом в своих гнусных письмах. Джейкоб читал их и рассказал мне.

Леди Сара нахмурилась при упоминании своего любимца, и Кейт увидела, что нанесла удар.

– Да, – продолжила она, – мы читали письма вашего сына на борту «Фиандры», – в ярости закричала она, – после того как Джейкоб его убил.

– Сука! – взвизгнула леди Сара.

– Чудовище! – крикнула Кейт. – Отпустите меня! Вы не можете держать меня против моей воли! – Она потянула за длинную цепь, которой ее нога в стальном браслете была прикована к рым-болту, намертво вбитому в одну из стропильных балок.

– Неужели? – сказала леди Сара. – И почему же, позвольте спросить?

– Из-за Закона! Закон это запрещает! – сказала Кейт, хотя, произнося эти слова, ее голос дрогнул.

Леди Сара насмешливо ухмыльнулась.

– Закон? – переспросила она. – Закон писан не для таких, как вы, мисс! Неужели вы до сих пор этого не поняли? Да таких девиц, как вы, держат взаперти в домах по всему Лондону на потеху господам клиентам.

Неприятная правда этих слов на мгновение выбила из Кейт весь боевой дух, и она умолкла.

Леди Сара села рядом с ней на ее узкую кровать – это было ее преимущество, и она им воспользовалась.

– Собственно, – сказала она, – одна из многих неприятных вещей, которые я могла бы с вами сделать, когда закончу, – это продать вас в один из таких домов. Я знаю несколько заведений, которые вас возьмут. Вы молоды и очень хорошенькая.

Кейт молчала, и леди Сара попробовала другой подход. Она погладила волосы Кейт и смягчила голос. Когда ей было нужно, леди Сара могла казаться воплощением бескорыстной доброты, и она была так прекрасна, что даже другие женщины обычно поддавались ее чарам – как и сама Кейт вначале.

– Дорогая моя, – сказала она, – разве мы не можем уладить это дело как разумные женщины? Мистер Флетчер вас бросил. Вы ему ничего не должны, в то время как я готова предложить вам сумму, которая позволит вам жить в роскоши до конца своих дней. Я могу вернуть вас в приличное общество, которому вы принадлежите. И все, что вам нужно сделать, – это рассказать мне, что же он совершил на борту корабля «Булфрог»…

Никогда в жизни Сара Койнвуд не была более убедительной. Она затронула все струны, которые могли бы поколебать решимость Кейт. Ибо даже в собственном сердце Кейт не была уверена, кто кого бросил: она Джейкоба или Джейкоб ее.

Леди Сара увидела ее смятение, обняла Кейт за плечи и нежно, по-сестрински, поцеловала в щеку.

– Кейт, – сказала она, – разве мы не можем быть подругами?

Губы Кейт приоткрылись. Она уже собиралась что-то сказать, но собственная натура и желания леди Сары ее подвели. Кейт была такой хорошенькой, что вместо того, чтобы слушать, она придвинулась ближе и поцеловала ее по-настоящему. Поцелуем любовницы, а не сестры.

Кейт многим зарабатывала себе на жизнь, и ее уже трудно было шокировать извращенными утехами мужчин или женщин. Но циничное лицемерие леди Сары привело ее в ярость. Здесь и сейчас ей предлагали деньги и дружбу, а может, и нечто большее, а всего лишь сегодня утром ее сводили в подвал, миссис Коллинз под одну руку, леди Сара под другую. Ей показали огромную деревянную кадку, до краев наполненную холодной водой, и леди Сара объяснила, как они собираются ее использовать. Были там и другие различные приспособления, хитроумно приспособленные для столь же ужасных целей.

Кейт оттолкнула леди Сару и ударила ее, попав точно в скулу.

– Грязная тварь! – вскричала она. – Я тебе ничего не скажу!

Завязалась короткая, яростная драка, в которой, несмотря на свой нрав, леди Сара пострадала куда сильнее. Она вырвалась и отскочила за пределы досягаемости цепи Кейт, длинные звенья которой были укорочены, чтобы та не могла двигаться слишком далеко. Испуганная и уязвленная, леди Сара вернулась к своей истинной натуре.

– Будь по-вашему, мисс! – прорычала она. – Я с вами наигралась. Я сейчас же велю миссис Коллинз спустить вас вниз! И мы посмотрим, какой вы будете дерзкой, когда я проделаю с вами кое-что из того, что для вас припасла. – Она наклонилась вперед, и уродливая гримаса исказила ее черты. – Должна вас предупредить, что у моего сына Виктора обширная библиотека на тему пыток, и я с ней самым тщательным образом ознакомилась!

Леди Сара вылетела из комнатушки, задвинула за собой засов и, кипя от злости, слетела по лестнице, во весь голос призывая миссис Коллинз. Если бы она в тот миг осуществила задуманное, то, что бы ни удалось выбить из Кейт Бут, весьма маловероятно, что та осталась бы в живых.

Но до этого не дошло. Едва леди Сара спустилась на первый этаж и увидела двух своих служанок, глазевших на нее, разинув рты, как в парадную дверь тяжело постучали. Все трое вздрогнули. Леди Сара не принимала посетителей, и вполне возможно, это означало, что ее обнаружили, и за дверью стоит офицер полиции с ордером на арест. Но служанки знали свое дело, а наверху, в своей постели, лежал старый, безумный, бормочущий адмирал, которого держали в живых как раз для таких моментов, когда его можно было выставить хозяином дома и его единственным обитателем, помимо «его» слуг.

Но за дверью были не судебные приставы и не приходской констебль. Это был Сэм Слайм в сопровождении двух неопрятных мужчин в матросской одежде. Когда Слайм ввел их в гостиную, они сорвали свои круглые просмоленные шляпы и согнулись чуть ли не пополам от почтения, приложив костяшки пальцев ко лбу перед элегантной леди. Вид у них был неуверенный, но в нем сквозила хитрая жадность.

– Доброго вам дня, мэм! – сказал Слайм, кланяясь леди Саре. Она видела, что он доволен собой. Человека вроде Сэма Слайма вряд ли можно было назвать «распираемым от восторга», слишком уж он был холодной рыбой для этого, но он был где-то на пути к этому состоянию.

– И вам доброго дня, сэр! – отрезала она, все еще пылая от гнева. Слайм поднял брови, но ничего не сказал. Он заключил, что мисс Бут по-прежнему несговорчива.

– Ну-с, – сказал Слайм, подталкивая своих спутников тростью, – вот та леди, о которой я вам говорил. Вся ваша надежда на вознаграждение – в ее руках. Так что стойте, пока не велят двинуться, шаг вперед, когда велят, рассказывайте, когда велят, а потом захлопните свои хлебала, ясно?

– Так точно, сэр! – в унисон ответили двое, и леди Сара, несмотря на себя, улыбнулась причудливому способу, которым они его приветствовали: подняв правую руку ко лбу и одновременно топнув правой ногой. Она видела, как актеры делают это на сцене, изображая моряков, и была позабавлена тем, что притворство на сей раз отражало реальность.

– Мэм, – сказал Слайм, откинув фалды сюртука и усаживаясь в кресло, – объявления, что я разместил в газетах, принесли свои плоды.

Она взглянула на двух моряков, которые ловили каждое слово и неловко переминались с ноги на ногу. Она вопросительно посмотрела на Слайма.

– Нет, – сказал он, – не обращайте на них внимания, мэм, во всем мире не найдется людей, которые знали бы лучше этих двоих, какой негодяй этот ваш мистер Джейкоб Флетчер! – Он улыбнулся, намеренно нагнетая напряжение перед своим разоблачением, что было для него весьма необычно. Ее сердце вдруг забилось чаще, когда она догадалась, что Слайм узнал нечто чрезвычайно важное.

– Как вы знаете, мэм, – продолжал он, – мы разместили эти объявления в надежде выманить самого мистера Флетчера, но добавили обещание вознаграждения для любого, кто укажет нам его истинное местонахождение.

– Да, – сказала она. – Переходите же к делу, сэр!

– Я к нему и перехожу, мэм, – сказал он и прямо-таки хмыкнул. – Эй, ты! – сказал он, указывая на ближайшего из двух моряков. – Шаг вперед и рассказывай!

– Так точно, сэр! – сказал первый человечек и шагнул вперед. У него был болезненный вид, и он беспрестанно кашлял. Он прочистил горло, облизнул губы и провел рукой по голове, нервно приглаживая туго затянутые волосы, собранные в длинную косичку на затылке.

– Прошу прощения, мэм, но я не знаю, с чего начать…

– Тьфу! – сказал Слайм. – Начинай уже! Рассказывай так же, как мне сегодня утром в «Синем кабане».

– Так точно, сэр! – сказал тот и снова отдал честь. – Соломон Оукс, до недавнего времени матрос первого класса флота Его Величества, к вашим услугам, мэм! – он ткнул большим пальцем в сторону своего спутника, – а это мой товарищ по бачку Чарли Пегг, фор-марсовый, пока не надорвался – простите великодушно, мэм, – так он себя в этот раз угробил, что хирург и подлатать-то не смог, чтобы к службе был годен. И вот нас со службы списали, его с грыжей, а меня с чахоткой, что очень жестоко, мэм, по причине нашего…

– Неважно, – прервал его Слайм, – переходи к «Булфрогу», расскажи леди, что ты видел.

– Так точно, сэр! Ну… нас с ним, с Чарли, забрали в феврале, мэм, во время большой облавы, когда война началась. И вот заперли нас в трюме старого «Булфрога», что шел в Портсмут. И каждое утро нас выводили на палубу на разминку, по нескольку человек за раз, чтобы мы корабль не захватили…

К этому моменту леди Сара уже подалась вперед, вся обратившись в слух. Она сгорала от нетерпения. Она прекрасно понимала, что сейчас услышит, и трепетная надежда взмывала в ее душе, словно жаворонок в поднебесье.

– …и вот, значит, стоим мы, мэм, я, да Чарли, да еще один, Полперро по имени, тоже моряк, стоим мы как-то утром на баке, и видим, как старый боцман, мистер Диксон, видим, как он на гальюн пошел.

– Это на носу, мэм, – пояснил Слайм, заметив ее недоумение, – в самой передней части корабля, там есть такая площадочка под бушпритом. Там матросы, мэм, нужду справляют.

– Ага, – сказал Оукс, благодарный, что ему не пришлось объяснять самому. – Ну, мэм, видим мы, значит, как старый боцман пошел вперед, и видим, как этот подонок Флетчер…

– ФЛЕТЧЕР! – вскричала она. – ДЖЕЙКОБ ФЛЕТЧЕР? – Одна рука, сжатая в кулак, застыла у рта, а другая впила острые ногти глубоко в обивку кушетки.

– Так точно, мэм, – сказал Оукс и замолчал, не зная, как она отреагирует.

– ДАЛЬШЕ! – взвизгнула она.

– Ну… ну… – сказал Оукс, – этот Флетчер, он, значит, ударил старого боцмана по голове, сбил его с ног и спихнул в море. Убил его, вот что. – Он повернулся к своему товарищу: – Верно я говорю, Чарли?

– Верно! – сказал Пегг. – И что бы там боцман ни сделал, не должен был он с ним так поступать.

– А-а-ах! – выдохнула леди Сара и откинулась на подушки, охваченная теми же чувствами, что и после особенно сладостного соития. – И вы уверены в этом? – спросила она. – Это был Джейкоб Флетчер?

– Так точно, мэм, – сказал Оукс, – тот самый Флетчер, что наследство получил.

– И вы будете свидетельствовать об этом? – спросила леди Сара. – В суде?

Оукс и Пегг искоса взглянули на Слайма и промолчали.

– Эти превосходные люди теперь без гроша, мэм, – сказал Слайм, – и я взял на себя смелость пообещать им возмещение всех разумных расходов с сего момента и до тех пор, пока дело мистера Флетчера не дойдет до суда.

– Конечно, – улыбнулась она. – Займитесь этим, мистер Слайм, но я бы просила, чтобы каждый из этих добрых людей получил по пять гиней золотом, немедленно, в счет будущего гонорара.

Оукс и Пегг заулыбались, как обезьяны.

– Да мы в любом суде страны свидетельствовать будем! – сказал Оукс.

– И это чистая правда, мэм, – добавил Пегг. – Это он сделал. Этот Джейкоб Флетчер.

– Благодарю вас, Оукс! Благодарю, Пегг! – сказал Слайм. – Будьте так добры, оставьте нас. Если пройдете на кухню, уверен, миссис Коллинз найдет вам чем подкрепиться.

Два оборванных, сломленных моряка снова отдали честь и, счастливые, как только можно, вышли, шаркая ногами. В конце концов, им не придется голодать на берегу. А на пять гиней каждый сможет упиться до беспамятства.

Как только за ними закрылась дверь, леди Сара вскочила с кушетки и запрыгнула на Сэма Слайма, чопорно сидевшего на стуле. Она рухнула ему на колени, задрав юбки до пояса, и обвила длинными ногами спинку его стула. Она обхватила его шею руками и поцеловала его так, словно он был последним мужчиной на земле. Ее язык орудовал у него в глотке, и он едва мог дышать. Но он не жаловался.

– Мой милый Сэм! – сказала она наконец. – Где ты их нашел?

– Они меня нашли, – ответил он. – Пришли в «Синий кабан», как в объявлениях было сказано. И хозяин за мной послал. Сначала они нервничали, потому что не знают, где он, а в объявлении как раз об этом спрашивалось, но у них было кое-что получше, не так ли?

– Если они видели, как этот выродок убил боцмана, почему они так долго молчали? – спросила она.

– Потому что моряки друг на друга не стучат, – сказал он, – а третий, который был свидетелем убийства, этот парень Полперро, убедил Оукса и Пегга, что боцман это заслужил. Похоже, боцман был немного скор на расправу с командой, и все его ненавидели.

– Ты знаешь, что это значит, любовь моя? – спросила леди Сара.

– Да, – ответил он, – у вас есть последнее, что вам было нужно.

– Да! Да! Да! – сказала она и потянулась расстегнуть пряжку на бриджах Слайма.

– Вы теперь отдадитесь на милость правосудия, как и говорили? – спросил он.

– Да! – сказала она, дергая его рубашку и жилет, чтобы распахнуть их и почувствовать его обнаженную плоть.

– Но риск? – сказал он. – Откуда такая уверенность, что вы выиграете?

Она на мгновение перестала копаться в его одежде.

– Сэм, – сказала она, – я не соглашусь ни на что меньшее, чем дом моего покойного мужа, его титул и все его деньги. Я не буду жить в тени и в страхе ареста. А другого пути к этому, кроме как через суд, нет. Я уже говорила тебе, как я разобью обвинения, выдвинутые против меня, и я медлила с этим лишь до тех пор, пока мы не нашли и не убили этого выродка или не нашли… – и она улыбнулась, снова принимаясь за дело, – пока мы не нашли то, что ты нашел сегодня, любовь моя… Ох! – выдохнула она. – Осторожнее с этой пряжкой… Помоги мне их снять! – сказала она, пытаясь стащить с себя пару обтягивающих, телесного цвета панталончиков, не слезая с его колен.

– Что это, во имя всего святого? – спросил Слайм, держа в своей широкой, волосатой руке прозрачные штанишки.

– Последний писк из Парижа, любовь моя, – сказала она. – Разве не элегантная вещь? Они из вязаного шелка. – Она вздохнула и устроила свой обнаженный зад у него на коленях.

– Из Парижа? – ахнул он. – Но ведь с французами, черт меня подери, война, разве нет?

Ответа он не получил, ибо она уже насадила себя на его кол и качала бедрами взад-вперед, откинув голову и закрыв глаза. В этот момент Слайм и сам потерял интерес к разговору.

*

Однако леди Сара не сразу явилась к мировому судье. Предстояло еще сделать много дел, практических и незначительных, а также одно очень важное и крупное. Так что последовали несколько дней напряженной деятельности, пока Сэм Слайм не нанял почтовую карету, чтобы отвезти их обоих на север, к следующему этапу кампании леди Сары. Ибо ее сын Виктор остался тяжело раненным после своей провальной попытки покушения на семью Тейлоров, и было жизненно важно что-то с этим сделать, чтобы обеспечить безопасность самого Виктора.

*

Мировой судья Гардинер, хоть и был государственным служащим, наотрез отказался держать Виктора Койнвуда под своей крышей на время длительного выздоровления. Поэтому вскоре после операции Виктора вынесли через парадную дверь и перевезли в благотворительную больницу при приходском работном доме. В качестве уступки его званию ему выделили отдельную палату, и хирург мистер Уоллес навещал его ежедневно.

Там его денно и нощно поочередно охраняли братья Плаурайт: Адам, собственно приходской констебль, Ной, исполняющий обязанности приходского констебля, и их младший брат Абрам. Адаму доверили его долю дежурства лишь после того, как он торжественно поклялся мистеру Гардинеру на Библии, что не задушит Виктора, если останется с ним наедине.

*

И вот, поздним вечером 6 октября 1793 года, когда к Виктору явились двое неожиданных посетителей, их встретил сам Адам, все еще неловко ступая на свой новенький, ладный деревянный протез.

Комната Виктора обычно служила кабинетом больничного клерка и располагалась сразу у вестибюля на первом этаже. Она была просторной, легкодоступной и имела ценное преимущество в виде зарешеченных окон. Обычно они служили для того, чтобы не пускать публику к сейфу клерка, но теперь они помогали удерживать мистера Койнвуда внутри. Не то чтобы он был в состоянии бежать.

Ночью, когда двери больницы запирались, швейцару разрешалось разводить огонь в вестибюле, высоком, продуваемом сквозняками, с каменными плитами на полу. Обычно он делал обход в течение ночи и время от времени возвращался, чтобы согреться и приложиться к бутылке, которую держал в своей каморке. Но теперь он привык коротать время с тем из братьев Плаурайт, кто был на дежурстве, и они сидели, болтали и выкуривали трубку-другую у огня. Это было приятное занятие, которое нравилось всем и которое все считали лучшим, чем обычные обязанности.

Но в ту ночь швейцара и Адама Плаурайта потревожил резкий стук трости, колотившей в дверь. Ворча и бормоча, швейцар отодвинул тяжелые засовы и приоткрыл одну половину больших двустворчатых дверей.

Вошли мужчина и женщина, явно дворяне, и Адам Плаурайт поднялся со стула и в знак уважения снял шляпу. Он вгляделся в пару, которая стояла поодаль от света камина и фонаря швейцара. Мужчина был джентльменом с головы до ног: от щегольской круглой шляпы с загнутыми полями и многослойной пелерины дорожного плаща до носков сверкающих сапог. Дама была вся укутана в плащ, так что ее нельзя было разглядеть.

– Добрый вечер! – сказал мужчина, судя по голосу, лондонец. – Мое имя Слайм, и у меня срочное дело к мистеру Виктору Койнвуду. Мне сказали, что он здесь.

– Э-э… – протянул швейцар, не зная, что делать. – Это по части мистера Плаурайта, нашего констебля. Вон он, у огня.

При упоминании имени Плаурайта дама схватила джентльмена за руку и что-то настойчиво зашептала ему на ухо. Они обменялись несколькими словами, и наконец Плаурайт услышал, как джентльмен сказал:

– Если вы уверены, что сможете… только если уверены.

– Да, – отчетливо произнесла дама и откинула капюшон.

Плаурайт пошатнулся на своем деревянном протезе. Даже в полумраке он узнал ее. Ни один мужчина, однажды увидевший ее, не забывал этого лица.

– Это она! – выдохнул он. – Леди Сара Койнвуд.

Но она уже скользила к нему, пуская в ход свои чары. Мягкие складки капюшона вокруг шеи и отсветы огня на лице сыграли свою роль, но Слайму пришлось с изумлением покачать головой, видя, как преобразился этот флегматичный, коренастый мужчина средних лет, попав под ураган ее обаяния. У бедняги не было ни единого шанса. Он прошел путь от ненависти до обожания секунд за десять.

– Мой дорогой мистер Плаурайт, – сказала она, – вы человек, глубоко оскорбленный, и рана, что вы понесли, постоянно в моих молитвах. Я пришла воззвать к вашему милосердию, как к богобоязненному англичанину…

– О! Э-э… – пробормотал Плаурайт и в замешательстве переступил с ноги на ногу.

– Я приехала в Лонборо, чтобы отдаться на милость Закона, – сказала она, – я, которая в этом деле столь же несправедливо обижена и ранена, как и вы, храбрый мистер Плаурайт, – а может, и более того!

– Э-э? – переспросил Плаурайт.

– Именно так, – ответила она. – Скоро вы услышите всю историю, мой дорогой сэр, но сначала я молю вас об одной услуге во имя дорогой матери, что родила вас и чью память, я знаю, вы свято чтите. Дорогой матери, чьи слезы омывали вас, когда вам было больно, и чьи поцелуи исцеляли ваши раны.

Плаурайт сглотнул, захлебнувшись от нахлынувших чувств.

– Моя… моя… моя старая матушка? – сказал он, и голос его задрожал, а на глазах навернулись слезы. Швейцар громко шмыгнул носом, и даже Сэм Слайм вспомнил о своем детстве.

– Да, – сказала она, – я прошу провести последний миг с моим сыном Виктором, прежде чем меня заберут в тюрьму. Я прошу о том, о чем просила бы любая мать.

Плаурайт достал большой пестрый платок и громко высморкался.

– Да благословит Господь вашу милую душу, мэм! – сказал он, глубоко тронутый. – Вы увидите его сию же минуту, и дьявол забери всякого, кто встанет у вас на пути!

С величайшим почтением он проводил леди Сару к двери, которую тут же отпер и распахнул. Внутри, на столике у походной кровати, горела одна-единственная свеча. Виктор Койнвуд, разбуженный шумом снаружи, сидел в ночной рубашке, с впалыми щеками, желтым лицом, огромными тенями под глазами, и его череп был обмотан окровавленными бинтами.

– Мой мальчик! – выдохнула она. – О, мой сын! – Она бросилась к нему с распростертыми объятиями, упала на колени у кровати и обняла его.

Плаурайт и швейцар зарыдали от умиления и отступили, чтобы не нарушать уединения. Они видели нежные объятия, видели, как ласковая леди гладит лоб своего дитя. Они все видели, но ничего не слышали. Она говорила слишком тихо.

– Мой мальчик! – сказала она.

– Мама! – ответил он. – Я потерпел неудачу.

– Нет, дорогой, ты сделал все, чего я желала.

– Но ты послала меня убить Тейлоров.

– О да.

– И меня поймали! Посмотри, что они со мной сделали!

– Не бойся, любовь моя! Послушай меня.

– Да, мама.

– Ты помнишь мой список?

Тайком, чтобы никто не видел, она развернула клочок бумаги. Это была копия списка, который она составила в августе:

Флетчер

Мировой судья Форстер

Полмутский купец Пенденнис

Солиситор Ричард Люси

Книготорговец Тейлор (и жена)

Констебль мистера Форстера

Два брата констебля.

*

– А теперь, – сказала она, – Флетчер в моей власти, Форстер любезно покончил с собой, Пенденнис скажет то, что я ему велю, Тейлор не имеет значения, а констебль – дурак. Его братья будут такими же.

Виктор был озадачен.

– Но Тейлор, – сказал он, – он видел, как я убил Люси, солиситора.

– Это не имеет значения, любовь моя, – настаивала она, и вера Виктора в свою мать была так абсолютна, что ужасный страх и вина (особенно вина), которые были его постоянными спутниками последние несколько недель, начали отступать. Разум Виктора никогда не был особенно здоровым, и он опасно приблизился к бездне безумия.

– Так что же ты будешь делать, дорогая? – спросил он, жалкий в своем облегчении и нетерпении. – Как ты поступишь с Тейлорами?

– Я могу все объяснить двумя словами, – сказала она. – В списке не хватало одного имени.

– Да? – с ожиданием спросил он.

– Сказать тебе? – спросила она.

– Да, – ответил он.

– Ты слушаешь, мой дорогой?

– Да.

– Имя моего оставшегося врага… Виктор Койнвуд.

*

Даже Сэм Слайм был потрясен ужасными воплями, вырвавшимися из палаты больного. Даже его закаленная шкура содрогнулась при виде пенящегося, плюющегося, царапающегося безумца, который рвал лицо своей матери и выл, как проклятая душа. Двое простых стаффордширцев, бывших с ним, до конца своих дней не могли избавиться от этого ужаса и никогда не говорили об этом, разве что в пьяном виде поздно ночью, в компании крепких мужчин и у тепла доброго огня.

Слайм первым бросился вперед и оттащил Виктора от леди Сары. Ее щека была расцарапана, а волосы растрепаны, но серьезного вреда ей не причинили. Он вывел ее, казалось, обмякшую и теряющую сознание, но она яростно прошипела ему в ухо:

– Вернись туда! Он мне нужен живым!

Он подоспел как раз вовремя. Виктора повалили на пол, и Плаурайт душил его, пока швейцар молотил его тяжелыми сапогами.

– Ублюдок проклятый! – снова и снова кричал Плаурайт.

Слайм оттащил его и швырнул Виктора обратно на кровать. Он внимательно осмотрел его, нащупал пульс, повернулся и кивнул леди Саре, стоявшей в дверях. Только Сэм Слайм увидел довольную улыбочку за хорошо выполненную работу. Он снова содрогнулся.

28

Гляди! Венера пред судом,

И Англия пред ней трепещет.

Кто клялся грех ее раскрыть,

Теперь ей честь лепечет!

Колдунья слезы льет, блестя,

Цирцеей чары множит.

Присяжных превратила в стадо,

Что хрюкает и просит!

Так суд, присяжные, закон

В комедию играют.

Как псы за костью, наперегонки

Зад Ла Койнвуд лобызают!

(Пасквиль под карикатурой Гилрея, изображающей суд над леди Сарой Койнвуд, под названием «Три(УМФ)альная Венера». Впервые опубликованная Г. Хамфри из Сент-Джеймса в виде цветной гравюры 14 мая 1794 года, она имела огромный успех, выдержав множество переизданий и пиратских копий.)

*

С 10 по 13 мая 1794 года в Лондоне, во всех слоях общества, была лишь одна тема для разговоров. Точно так же все вопросы войны с французами, парламентских дебатов или чего бы то ни было еще были вытеснены со своих прежних видных мест в лондонских газетах, чтобы уступить место ОДНОМУ ВЕЛИКОМУ СОБЫТИЮ – суду над леди Сарой Койнвуд по обвинению в убийстве в Олд-Бейли.

Леди Сара уже была хорошо известна элегантному миру как выдающаяся красавица своего времени. Она была законодательницей мод и держала самый блестящий и впечатляющий салон в Лондоне. Ее дом на Далидж-сквер был одним из центров, вокруг которых вращалось общество.

Или, по крайней мере, все это было почти правдой. Вокруг Койнвудов – леди Сары и ее сыновей Александра и Виктора – всегда витал мощный подспудный слух.

Даже разгульное лондонское общество 1790-х годов имело свои пределы, и монолит респектабельности всегда стонал и рокотал под Койнвудами, подобно склонам вулкана, спавшего беспокойным сном.

Такова была семья. Теперь же о самой леди. Любые превосходные степени были бессильны, когда речь заходила о леди Саре Койнвуд. Чарльз Джеймс Фокс, великий государственный деятель партии вигов и, по слухам, один из ее многочисленных любовников, сказал о ней: