Текст книги "Флетчер и Славное первое июня"

Автор книги: Джон Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Я дождался, пока мы будем ехать по Уорблтон-стрит и карета остановится в плотном потоке, и нанес человеку напротив могучий удар, прямо под подбородок. Раздался глухой шлепок, и шансы стали всего лишь три к одному. Я развернулся влево, прыгнул на двух других и раскинул руки, чтобы сгрести их. Доля секунды на возню, и моя левая рука схватила Ллойда сзади за шею, в то время как пальцы правой сомкнулись на вороте третьего. Я рванул изо всех сил, выдергивая их обоих с сидений и впечатывая лоб Ллойда в широко раскрытый от ужаса рот матроса.

Затем я рванул на себя дверь и вывалился на мощеную дорогу. Я споткнулся и упал, но тут же вскочил, метнулся между телегами и повозками и затерялся среди людей, снующих туда-сюда у ряда лавок. Из кареты донесся крик, потом еще один. По крайней мере, два голоса, но я заставил себя идти ровным шагом, не оглядываясь. Этому меня научил Сэмми. Предоставленный самому себе, я бы побежал и тем самым немедленно выдал бы себя как негодяя и беглеца, и какой-нибудь чертов дурак попытался бы меня схватить. Но, быстро шагая в своем новом костюме, я не выделялся из толпы больше, чем то неизбежно делал мой рост.

– Держите его! – закричал голос. – Того, большого!

Но я нашел боковую улочку, резко свернул налево и ускорил шаг. Я видел, как люди оглядываются, когда за углом, позади меня, поднялся крик, но, кроме носильщика с бычьей тушей на плечах, который странно на меня посмотрел, а потом, увидев мой взгляд, передумал, никто ко мне не пристал. Затем послышался топот ног, и я понял, что кто-то бежит за мной и быстро догоняет.

Я не мог не оглянуться, и там был Ллойд, с кровью на лице и с обнаженным клинком в руке. Он был в десяти ярдах от меня и обезумел от гнева. Он хотел убить, а не схватить, и, будучи опытным бойцом, он резко затормозил, чтобы обрести равновесие, прежде чем нанести удар. Он настиг меня так быстро, что у меня не было времени сделать ничего, кроме как поднять руки против убийственного взмаха тяжелого клинка.

Но тут из толпы вокруг него мелькнуло какое-то движение и раздался глухой удар! И Ллойд рухнул, а железный эфес его сабли с лязгом выпал из руки, когда он ударился о брусчатку, вырубленный напрочь.

– Пошли со мной! – сказал голос рядом, и Сэмми Боун взял меня под руку и повел прочь. Он засовывал что-то в карман. Это был аккуратно сшитый холщовый цилиндр дюймов восемнадцати в длину, двух или трех в ширину, набитый песком. В один конец была вплетена петля из плетеной кожи, чтобы удобнее было им размахивать. Все это носило следы тщательной работы Сэмми.

– Пошли! Пошли! – сказал Сэмми. – Не обращай на них внимания! – ибо люди таращились. – Ничего они не сделают, – сказал он.

И он был прав. Это было начало моего времени в качестве беглеца от правосудия.

31

Сообщают, с недоверием, граничащим с полным крушением всех глубочайших убеждений о приличиях и благонравии, что влияние Прекрасной С.К. оказалось столь непреодолимо огромным, что убедило их милости ДАМ ИЗ КОМИТЕТА «ОЛМАКА» принять в члены этого августейшего храма общества некоего индивидуума, которого Прекрасная Мадам последние месяцы водила по городу, несмотря на его известные связи с ПЕНЬКОВОЙ ТОРГОВЛЕЙ и его содействие искусству ПЛЯСОК В ВОЗДУХЕ.

(Из «Болтовни леди Д'Арси», светской колонки, появившейся в «Вежливом наблюдателе» 1 июля 1794 года.)

*

– Но почему ты думаешь, что он будет тебя преследовать? – спросил Слайм.

– Я не думаю, я знаю, – сказала леди Сара. – Я посмотрела ему в глаза, и это тот старый ублюдок, вернувшийся к жизни!

– Твой муж? – спросил Слайм.

– Да, он! – сказала она. – Если он что-то вбил себе в голову, ничто не могло его сдвинуть. Иначе как такое существо могло сделать столько денег из ничего? Он был одним из двенадцати детей. Голозадый выродок из шахтерской лачуги с земляным полом. У него не было ничего из этого! – Она махнула рукой на свой прекрасный, изысканно обставленный салон, ее любимое место на всем свете. Ее прекрасный салон с высокими, изящными окнами, выходившими на Далидж-сквер, с его частными садами и самыми желанными домами в Лондоне.

Слайм поднял одну из газет, валявшихся на роскошных коврах. Он вгляделся в нее и пожал плечами.

– Сара, – сказал он, – он сбежал из-под стражи в Портсмуте. Этот тип… – он осекся и быстро поправился, ибо в эти дни были слова, которые он старался искоренить из своего лексикона, – …этот человек, – сказал он, – моряк, и весь мой опыт говорит мне, что он останется в Портсмуте, среди знакомых ему вещей. Зачем ему рисковать и ехать в Лондон, где у него ничего нет и он никого не знает?

– Нет, – сказала она, – есть и другие соображения. – Ее взгляд на мгновение метнулся в сторону. Слайм отметил эту уклончивость и нахмурился.

– Что именно вы сказали ему, когда были внизу, на том корабле? – спросил он.

– Я уже говорила, – ответила она, – я спровоцировала его на нападение и устроила ему отличную трепку.

– И какая в этом ценность? – сказал он, раздраженный мелочностью ответа. – У вас есть доказательства, чтобы повесить этого человека, у вас есть золото Койнвудов – или почти есть, – так к чему эта злоба?

– Потому что я злобный человек, – ответила она с самодовольной усмешкой, – как скоро узнают все, кто будет достаточно глуп, чтобы причинить мне зло!

– Тьфу! – с отвращением бросил он. – Это не годится, мэм. Ваши салонные игры здесь неуместны. – Настала его очередь усмехаться. – Ваши сучьи секретики, нашептанные за спиной другой сучки, чтобы ее утопить! – Он взял ее за руку и впился в нее взглядом. – Вы играете в опасную игру, и меня не проведешь… Итак! Что вы ему сказали? Каковы были ваши слова?

Леди Сара задумчиво посмотрела на него. Теперь ей следовало быть осторожной, ибо их отношения менялись. Он все еще привлекал ее, и очень сильно, ибо он был самым мужественным и смертоносным человеком, которого она когда-либо встречала. Но она никогда не могла быть верна одному мужчине, и те безобидные развлечения, которым она предавалась после своего триумфального возвращения, привели бы мистера Сэмюэла Слайма в ярость, если бы он о них узнал, а к несчастью, в Англии не было человека, способного узнать что-либо лучше, если уж он задастся такой целью.

Затем было собственное отношение Слайма к ней. Она была почти уверена, что он в нее влюблен – по-настоящему влюблен, в том смысле, в каком это выражение понимали поэты, юные девицы и прочие умственно неполноценные.

Собственно, единственное, что мешало ей принять эту невероятную гипотезу, было ее глубинное убеждение, что любая подобная эмоция, основанная на самоотречении и возвышении чужих интересов над собственными, была попросту невозможна.

Тем не менее Слайм жил в ее доме, делил с ней постель и воображал себя джентльменом. Поскольку она могла лишить его этих удовольствий в любой момент, и поскольку он должен был это знать, это давало ей в руки поводья, а ему в рот – удила. По крайней мере, до тех пор, пока она была осторожна и не слишком явно шла наперекор тем раздражающим угрызениям совести, которые он начал проявлять.

Итак, нужно быть осторожной! Ибо он был ей крайне необходим. Личные пристрастия в этом деле были временны и изменчивы, как она хорошо знала, но необходимость поставить Сэма Слайма между собой и Джейкобом Флетчером была абсолютной. В салоне леди Сары было тепло от июньского солнца, лившегося сквозь большие окна, но она содрогнулась при мысли о Джейкобе Флетчере.

Как она ни старалась, и как бы глупо это ни было, сходство Флетчера с его отцом было настолько велико, что она не могла избавиться от сверхъестественного страха, что Флетчер – это Генри Койнвуд, вернувшийся из могилы, чтобы отомстить за ад, который она устроила ему во время их брака. А еще была эта шокирующая, животная энергия этого человека, вскочившего с палубы, рвущего цепи и хватающего ее с убийством в глазах.

– Сара! – сказал Слайм, тряхнув ее за плечо. – Что ты ему сказала?

Она быстро сообразила.

– Я сказала ему, что у нас мисс Бут, – ответила она.

– И?.. – спросил он.

– И что? – переспросила она.

– Ты на этом не остановилась! Что еще?

– Я сказала, что она – залог его хорошего поведения.

– Хорошего поведения? – с явным недоверием произнес Слайм. – Чушь собачья, мэм! Если я вас знаю, то меньшее, чем вы угрожали, – это перерезать ей горло!

– А если и так? – отрезала она.

– Что, мэм? – сказал он, и кровь прилила к его лицу, а вены вздулись. – Что?! Я вам скажу что! Можете делать это без меня, вот что!

Сара Койнвуд вела титаническую битву, чтобы подавить свой гнев, привыкший к тому, что его лелеют и потакают ему. Слайм был сплошным противоречием. Он мог убить человека и не моргнуть глазом. Мог выбить зубы подозреваемому, чтобы получить информацию. Он отправил сотни людей плясать джигу в Тайберне – в том числе и женщин – и наблюдал за их судебным удушением из принципа. Но хорошенькое личико мисс Бут сумело разбудить его умирающую совесть. И леди Сара знала почему. Все дело было в поразительном достоинстве Кейт Бут, каким-то образом сохранившемся, несмотря на ее службу обычной шлюхой. Вспомнив, что даже она, Сара Койнвуд, сознательно подражала Кейт Бут во время своего суда, тень чего-то опасно близкого к зависти промелькнула в мыслях леди Сары к этому сказочно-принцесскому виду девушки.

Зависть к другой женщине была неведомым опытом для Сары Койнвуд, и ее внутренняя борьба достигла апогея. Она стиснула зубы, вонзила ногти в подушки огромного дивана, на котором сидела, и подавила извержение ярости, которое так жаждала выпустить на волю. Ей пришлось это сделать, ибо поддаться гневу означало бы выставить Сэма Слайма из своего дома и навсегда потерять над ним контроль.

– Сэм, – сказала она, положив мягкую руку на его ладонь, – я боюсь. И если ты не будешь рядом, я пропала. Кто защитит меня, если я потеряю тебя?

Слайм видел, как изменилось ее прекрасное лицо. Он видел, как угас гнев и началось принужденное, сознательное изображение нежности. Он уже слишком хорошо ее знал, чтобы не распознать этого. И он был слишком проницательным наблюдателем человеческой натуры.

Он все знал о других любовниках. На каждого из них были подробные записи на его карточках в конторе на Олдгейт-Хай-стрит. Он точно знал, когда каждого из них тайком приводили в дом, и знал, кто сейчас в фаворе. Он знал, что Сара вышвырнет его, как только он станет ей не нужен, и он уловил достаточно насмешек от ее элегантных друзей, чтобы понять, что он никогда не войдет в их мир, кроме как в качестве диковинки, которую водят на золотой цепи для их развлечения.

Он также знал, что она и ее извращенные, безумные сыновья сделали с этим бедным ублюдком Джейкобом Флетчером. Этот человек был чист как стеклышко. Деньги Койнвудов по закону принадлежали ему, и если он и сбросил боцмана Диксона в море, то это была самооборона из-за того, что с ним делали лейтенант Сеймур и боцман Диксон.

Он знал – ибо видел это, – что она сделала со своим собственным сыном, когда ей это было выгодно, и он знал, что она сделает с Кейт Бут, если представится случай. Лишь его возражения против некоторых ее более творческих идей сохранили девушку в целости. И дело было не в том, что Слайм был щепетилен. Он бы и сам отрезал мисс Бут ее изящное ушко, если бы это помогло освежить ее память. Именно поэтому он и забрал ее от миссис Симпсон. Но то, что Сара хотела сделать с девушкой, было совсем другим. И в глубине души, и хуже всего, он знал, что только страх перед Флетчером удерживал его, Сэма Слайма, на Далидж-сквер.

Но он слушал, как она лгала, что никогда не собиралась использовать Кейт Бут ни для чего, кроме как для приманки. И он слушал, как она объясняла, что нужно сделать, чтобы Флетчер нашел дом на Мейз-хилл, и как он должен устроить все так, чтобы Флетчер вошел, но никогда больше не вышел.

Сэм Слайм слушал и кивал, и добавил несколько своих замечаний, и план действий был согласован, хотя он видел всю ее ложь и мог перечислить ее недостатки как эксперт, коим он и был. Он знал, что она предаст его в тот момент, когда ей это будет выгодно. Но он будет стоять за нее и сражаться за нее, и умрет на ее службе, если понадобится. Короче говоря, он отречется от себя и возвысит ее интересы над своими собственными, потому что он любил ее.

32

Я сбежал от офицеров Адмиралтейства 16 июня. С тех пор и до 24-го я прятался с Сэмми в комнатах, которые он нашел для нас на Файтинг-Кок-лейн. С деньгами, что он получил от Черного Дика, он мог выбирать более-менее свободно и потому позаботился найти нам жилье на тихой улице, с отдельным входом, чтобы меня можно было незаметно провести внутрь.

То, что Сэмми сошел на берег раньше, до моего побега, было жизненно важной частью нашего плана. Иначе как бы я скрывался? Я слишком велик, чтобы спрятаться, и люди меня замечают, так что, как только поднялась бы тревога, меня бы в два счета поймали или предали. Но так у нас была уютная нора, где можно было отсидеться, а Сэмми мог выходить за едой и питьем, пока все не утихнет достаточно, чтобы мы могли покинуть Портсмут. И помните, выбраться из Портсмута было делом нелегким, ибо «Помпеи»^[14] был самой сильной крепостью в королевстве. Настоящий город-крепость со стенами, укреплениями, земляными валами и орудиями, щетинящимися на сухопутных подступах с востока, и морем со всех остальных сторон.

Единственные пути внутрь и наружу были по морю или через ворота, которые в военное время охраняли вооруженные «красные мундиры». Так что, как только новость о моем побеге разнеслась, солдаты стали искать меня у ворот, а флот – стеречь каждую лодку.

С другой стороны, шла война, и у армии с флотом было слишком много дел, чтобы уделять много внимания одному сбежавшему человеку. На это мы и надеялись, и так оно и вышло. Сэмми следил за воротами, и мы обнаружили, что через несколько дней охрана ослабла, и в конце концов они перестали переворачивать содержимое телег и повозок в поисках прячущихся, а почтовые и рейсовые кареты проезжали даже без досмотра. Но для верности мы выждали целых восемь дней, и Сэмми несколько раз въезжал в город и выезжал из него на купленной им повозке, просто чтобы проверить, не остановят ли его.

Повозка была еще одной идеей, пришедшей нам в голову на борту «Куин Шарлотт». Я никак не мог рассчитывать выйти из Портсмута пешком. Даже ночью я слишком велик и слишком заметен. Даже самый тупой солдат остановил бы меня. Значит, требовалось прикрытие в виде транспортного средства. Но любой общественный транспорт рисковал тем, что меня могли обнаружить, так что нам нужно было что-то свое. Так я мог спрятаться, пока Сэмми правил, и нам не пришлось бы идти пешком до самого Лондона, оказавшись за городскими стенами.

Тот факт, что Сэмми ничего не смыслил ни в лошадях, ни в повозках, нимало его не беспокоил.

– Ты умеешь править, Сэмми? – спросил я.

– Ага! – без колебаний ответил он.

– Ты когда-нибудь правил? – с подозрением спросил я.

– Нет! – сказал он.

– Но как же ты можешь?..

– Джейкоб, парень, – сказал он, – если я могу убрать брам-лисель в шторм, то уж как-нибудь и лошадиной задницей управлять смогу!

Это было типично для этих проклятых моряков. Они так упрямо гордились тем, что умеют, и так презирали сухопутных, что думали, будто могут все. И действительно, одним из зрелищ любого морского порта была компания моряков в увольнении, с реквизированной каретой, набитой девицами и выпивкой, несущаяся во весь опор по платной дороге с веселым матросом на вожжах и бледным от ужаса кучером, съежившимся рядом.

Так что Сэмми купил большой дог-карт, с сиденьем для двоих и большим ящиком сзади с прорезями для вентиляции, для перевозки охотничьих собак. Он переплатил втридорога негодяю, который ему его продал, и потратил день, ковыляя по городу и учась говорить «Тпру!» вместо «Стоп, машина!» и «Но!» вместо «Давай-давай». Но он довольно быстро освоился, и к тому времени, как я сошел на берег, он правил как человек с двадцатилетним опытом. Что, полагаю, доказывает его правоту.

В день, когда меня должны были доставить на берег, он околачивался у Портсмут-Пойнта с повозкой и следовал за каретой, в которой везли меня и моих похитителей. Когда я выпрыгнул, он оставил повозку на попечение мальчишки-уборщика и погнался за мной. Он был наготове, а несчастный лейтенант Ллойд не ожидал нападения сзади.

Мешок с песком тоже был продуманной деталью.

– Он тяжелый, понимаешь? – сказал он. – Но он мягкий, так что костей не ломает. Смысла убивать этого ублюдка не было, верно?

Итак, 24 июня Сэмми вывез нас через старые ворота Святого Фомы в равелине Лендпорт, выбрав время, когда движение было самым оживленным, и мы проехали, никем не замеченные. Он правил, а я был втиснут в собачий ящик, уперев колени в подбородок и жалея себя. Во-первых, человеку моего роста это было чертовски неудобно, но хуже того, я беспокоился. Я беспокоился о том, что Сара Койнвуд может сделать с Кейт Бут. Позже, когда мы выехали на открытую дорогу и людей стало поменьше, я выбрался из ящика и обсудил это с Сэмми – наверное, уже в сотый раз.

– Как думаешь, она сделает то, что сказала, Сэмми? – спросил я.

– Нет, тупица ты безмозглый! – сказал он. – Я же тебе говорил: она это сказала только потому, что она бешеная сука.

– Да, но если она бешеная, она может это сделать в любом случае.

– Не настолько она бешеная. Она ведь пошла на тебя с Законом за спиной, не так ли? Это была хитрая работа. Бешеная баба на такое не способна.

– Но она может сделать это из злости. Она может…

– Чтоб меня, Джейкоб, – сказал Сэмми, выведенный из себя моим упорством, – заткни ты уже свою говорильню, а? Слушай! Если бы она… – Сэмми запнулся, подыскивая слова, чтобы произнести непроизносимое, – если бы она сделала… те вещи… что она сказала… то она бы сделала это так, чтобы ты видел, верно? Это было бы сделано, чтобы до тебя добраться. А раз ты скрылся, то и смысла в этом нет, так ведь?

– Полагаю, так, – уныло ответил я.

– В любом случае, – сказал он, – зачем нам вообще ехать в Лондон? Мы можем найти корабль в Бристоле так же легко, как и в Лондоне, и тогда весь мир у наших ног! – Он повернулся, чтобы посмотреть на меня. – Ты столько месяцев обходился без мисс Кэти, так чего ты теперь из-за нее ноешь?

– Нет, – сказал я, – я в ответе. Я бы и собаку в руках этого чудовища не оставил.

– Хм, – сказал Сэмми и глубоко вздохнул. – Пожалуй, нет, – произнес он, – но леди чертова Сара просто так ее не отдаст, ты же знаешь.

– Знаю, – сказал я. – Как думаешь, твой брат сможет нам помочь?

– Может быть, – сказал он и тяжело вздохнул.

– Расскажи мне о нем еще раз, Сэмми, – попросил я, отчасти потому, что хотел знать, но в основном потому, что мое беспокойство все больше и больше угнетало Сэмми – состояние, в котором я его никогда раньше не видел.

Сэмми любил говорить о своем брате, и я подумал, что это может его подбодрить.

– Ну, – сказал он, – наш Тоби на несколько лет младше меня, он еще мальчишкой в Лондон уехал. Женился на Пен много лет назад, и у них шестеро или семеро детей. Я вижусь с ним раз в несколько лет, когда бываю в Лондоне. У него верфь в районе Уоппинга, и он парень не промах. – Сэмми ухмыльнулся. – Он своего рода спасатель. Вот кто он. Он и его приятели спасают всякий такелаж и снаряжение с кораблей в лондонских доках.

Я тоже ухмыльнулся. Это была любимая тема Сэмми. Он безмерно гордился своим братом, который, по его мнению, действительно чего-то добился в жизни.

– Какое снаряжение он спасает? – спросил я.

– Всякое, – ответил Сэмми. – Немного рома и сахара из доков Вест-Индии. Потом специи, шелк и тому подобное с ост-индских кораблей. То, что не слишком громоздкое.

– Он их спасает, значит? – спросил я.

– Ага, парень! – сказал он.

– И он нас примет, да? – спросил я.

– Примет, парень! – ответил Сэмми.

*

Мы были в пути десять дней, потому что сочли за лучшее держаться подальше от главных дорог, которые были слишком оживленными. Так мне не приходилось каждый раз карабкаться в ящик, чтобы спрятаться, когда мимо в облаке пыли проносилась карета, и пассажиры на империале с любопытством смотрели на нас сверху вниз. Но проселочные дороги означали окольный путь и частые блуждания. Мы не осмеливались пытаться сменить лошадь, потому что это привлекло бы внимание. Так что нам приходилось постоянно давать отдых нашей единственной кляче, и это тоже нас замедляло. Ночью мы разбивали лагерь в маленькой парусиновой палатке и готовили еду на открытом огне.

Сэмми справлялся с практическими делами с непревзойденной легкостью. Это была сущая правда, что моряки могут освоить любое ремесло. Он разбивал лагерь не хуже американского первопроходца.

Наконец мы въехали в Лондон, который, как и сегодня, можно было учуять раньше, чем увидеть: угольный дым и лошади. Бесчисленные тысячи и того, и другого. Как только мы влились в гущу движения, я выбрался из ящика и смело сел рядом с Сэмми. Нет лучшего места, чтобы спрятаться, чем Лондон. Что значит один человек среди этих орд?

И неважно, что я был здоровый. То, что могло бы броситься в глаза даже в таком городе, как Портсмут, в Лондоне терялось. Полагаю, даже человек с двумя головами нашел бы себе с дюжину подобных, и уж точно, когда попадаешь на Чипсайд и Корнхилл, где торговля праздновала свой триумф, там были представлены все лица человечества: турки, китайцы и кудрявые негры, не говоря уже о простых англичанах, которым случилось хорошо вырасти.

Надо помнить, что в те дни Лондон был больше любого другого города в Англии (да и в мире, если на то пошло) до такой степени, какую сегодня люди не могут оценить. В 1794 году для чужаков Лондон был просто ослепителен. Бостон был славным городом, как я уже говорил на этих страницах, и Портсмут – не просто деревня, но любой из них был бы поглощен Лондоном и едва замечен. В Лондоне было так много народу, стоял такой непрекращающийся шум, толпы были такими невообразимо большими, а улицы такими извилистыми, и все это место было настолько, черт возьми, сложным, что мы с Сэмми, оба толком его не знавшие, заблудились куда сильнее, чем когда-либо на дороге.

Как и всякий в таких обстоятельствах, мы то и дело ссорились и винили друг друга в том, что пошли не той дорогой. Нам было жарко, мы злились, и даже Сэмми вышел из себя. А когда мы спрашивали дорогу, мне приходилось удерживать его, чтобы он не пустил в ход свой мешок с песком на какого-нибудь остряка-кокни с его сочувственным презрением к деревенщинам-лапотникам, не знающим, как пройти в Уоппинг.

Но в конце концов мы пробрались мимо Тауэр-Уорф, мимо древней крепости, по Кэтрин-стрит мимо пивоварни «Красный лев» и так до Уоппинг-стрит, которая тянулась на мили, с Темзой по правую руку. И всегда: люди, люди, люди, все разные. Бесконечная череда новых лиц – богатых, бедных и средних – какую мог представить только Лондон.

Но теперь мы были на верном пути, и наконец, когда я вел под уздцы лошадь, которая шаталась и была негодна для работы, а Сэмми шел рядом, и оба мы были в таком дурном настроении, что уже не разговаривали друг с другом, Сэмми узнал ориентиры и сказал, что мы почти у цели. Около десяти часов вечера, когда небо еще было светлым, мы нашли верфь Боуна. Она находилась на Уоппинг-стрит, лицом к реке, между Кинг-Эдвард-стрит и Уоррен-сквер, чуть ниже по течению от Новой Уоппингской пристани.

Верфь Боуна располагалась в ряду подобных же заведений, каждое из которых состояло из пары тяжелых ворот, запиравшихся со стороны улицы и ограждавших двор для приема повозок, дома, нескольких сараев и склада, короткого пирса, уходившего в реку, и эллинга. На каждой паре ворот висела вывеска владельца или была поднята над ними в виде арки. Их было с полдюжины: тесная маленькая эскадра оживленных предприятий, и один их вид меня взбодрил.

Я перевел лошадь через дорогу, убрал повозку с пути движения, остановился перед воротами верфи Боуна, и Сэмми забарабанил по дереву рукоятью кнута. Наконец, маленькое окошко в воротах распахнулось, и показался брат Сэмми, такой же маленький человечек, как и сам Сэмми, с такими же острыми глазами и настороженным видом, но значительно моложе Сэмми, всего с несколькими седыми прядями в волосах. Я бы сказал, ему было лет сорок. И, клянусь Юпитером, как же он был рад видеть Сэмми!

Как только его глазок распахнулся и он увидел, кто снаружи, он широко улыбнулся и крикнул через плечо:

– Пен, – сказал он, – это наш Сэмми! – и распахнул ворота, чтобы впустить нас.

Что ж, не могу сказать, что было много мест, где меня принимали так же радушно, как на верфи Боуна. Тоби Боун жил со своей женой, двумя сыновьями и тремя дочерьми. Парни были уже взрослые, старшие девочки почти, а младшая – кроха лет шести. Вся их команда высыпала наружу и ввела нас в дом, словно мы были королевскими особами.

Они распрягли нашу лошадь, растерли ее и поставили в уютную конюшню рядом с собственными лошадьми Тоби, а нашу повозку припарковали во дворе. Наши пожитки внесли внутрь, а нас с Сэмми усадили во главу стола в гостиной и поставили перед нами еду и питье. Все говорили одновременно, а Сэмми сиял от восторга, то и дело поглядывая на меня и кивая. Он хвастался ими, понимаете, ибо гордился своей семьей и их щедростью.

Что до меня, то я впервые в жизни видел семью – то есть семью в движении, в действии: «под парами», как мы говорим сегодня. Сэмми и его брат были так похожи, и это сходство можно было увидеть в лицах остальных.

Одни были похожи на Тоби, другие – на их матушку, а некоторые – на обоих сразу, что, конечно, естественно, но я никогда раньше этого не видел. Не сидел за одним столом, где все кричат, смеются и толкают друг друга локтями. Я подумал, что это очень похоже на обеденный стол в кубрике. Это было странно и знакомо одновременно, и, наверное, я впервые осознал, как много я упустил, будучи воспитан сиротой.

Другой странностью было ощущать себя таким великаном. Я и среди обычных людей крупный, но Тоби был одного роста с Сэмми, а его жена, Пен, – еще меньше, и все дети пошли в родителей. В результате я чувствовал себя Гулливером в стране лилипутов, и когда я вставал, то смотрел сверху вниз на комнату, полную крошечных людей. Мне казалось, что я должен держать руки сложенными и двигаться осторожно, боясь их сбить.

Младшая дочь была похожа на прелестную маленькую куколку с ярким фарфоровым личиком и большими голубыми глазами. Мне она казалась невероятно крошечной и хрупкой. Будучи самой младшей, она была любимицей всей семьи, и когда ее подтолкнули к моему стулу, чтобы представить, она выпрямилась, заложив руки за спину, и повернула ко мне щеку. Я догадался, что она ждет поцелуя, но не знал, как себя вести. Я не умел обращаться с детьми. Я никогда раньше их не встречал, не считая юнг, а мое общение с ними обычно сводилось к пинку сапогом. Так что я быстро взглянул на Сэмми, он кивнул, и я наклонился и поцеловал ее в личико, едва осмеливаясь прикоснуться, боясь что-нибудь сломать.

После того как нас всех представили друг другу и мы с Сэмми поели, Тоби вывел нас с Сэмми на улицу, через двор, в каморку над конюшней, где у него был своего рода кабинет с видом на эллинг и реку. Он держал там бутылку бренди, и там было уединенно, так что мы могли поговорить.

– Ну что ж, наш Сэмми, – сказал он, – по твоему лицу вижу, что-то затевается, так что теперь, когда жены и детишек нет поблизости, можешь мне рассказать, что к чему.

И Сэмми объяснил. Он рассказал своему брату обо мне все, ничего не утаив. Мне было не по себе слышать, как рассказывают столько моих секретов, но я доверял Сэмми и должен был доверять его брату. Ибо мы определенно не смогли бы сделать все, что я хотел, без его помощи.

И, клянусь святым Георгием, Тоби Боун мог оказать немалую помощь. Он явно был человеком куда более состоятельным, чем казался. В течение следующего часа или около того в его разговоре всплыли всевозможные вещи: другая собственность вверх и вниз по реке, тихие склады, где были надежно спрятаны всевозможные товары, речные лодочники, которых он мог призвать на бой с оружием в руках, а когда Сэмми спросил, не боится ли Тоби, что вербовщики заберут его людей (лодочники пользовались популярностью у вербовщиков, если не удавалось заполучить настоящих моряков), Тоби лишь ухмыльнулся.

– Покровительство лорда-мэра, Сэмми, – сказал он, подошел к шкафу и достал коробку с большими медными значками, показывающими, что их носитель – лодочник ливрейной компании и, следовательно, защищен от вербовки. Это никак не могло быть законным. Не с тем родом деятельности, которым занимался Тоби, и не с тем, что у него под рукой была целая кипа значков. Так какими же взятками Тоби мог пользоваться могущественным именем лорда-мэра Лондона, я не знал и предпочел не спрашивать.

Наконец, когда Сэмми и Тоби вволю обсудили меня, они повернулись ко мне.

– Ну вот, наш Тоби, – сказал Сэмми, – такова история. Но я вот что хочу знать: что нам теперь делать с этим чертякой? – Он ткнул в меня большим пальцем. – А то, если меня спросишь, я не думаю, что он сам знает, что с собой делать!

Они оба посмотрели на меня, два проницательных, умных лица, одно старше, другое моложе, но в сущности – два сапога пара. Они даже хмурились одинаково, с теми же складками на лбу. Мне стало не по себе. Беда была в том, что Сэмми был прав. Я знал, что флот меня повесит, если я предстану перед судом за боцмана Диксона, и потому я сбежал. Но я не знал, что делаю в Лондоне, кроме того, что следовал глубокому, всепоглощающему чувству, которое не позволяло мне оставить Кейт Бут на милость Сары Койнвуд.

Это было ясно, но дальше – сплошной огонь и дым. Стоило мне только подумать об этом чудовище, Саре Койнвуд, как я погружался в фантазии об убийстве и мести. Это она была всему виной. Однажды мои руки уже сжимали ее шею, и если они окажутся там снова, то да поможет ей Бог.

– Мне нужна Кейт Бут, – сказал я. – Я хочу найти ее и вытащить в целости и сохранности, где бы она ни была.

– А что насчет твоей мачехи? – спросил Сэмми, пристально глядя на меня. – Каков твой курс в этом отношении?

Я крепко задумался, но не смог дать внятного ответа. Наконец, Тоби прервал молчание практическим замечанием.

– Давай-ка обо всем по порядку, – сказал он. – Сначала надо найти твою мисс Бут. Я завтра переговорю с приятелями, задам кое-какие вопросы. Леди Сара Койнвуд – одна из ярких и прекрасных, и ее дела хорошо известны. Я велю поспрашивать у ее слуг на Далидж-сквер, чтобы выяснить, кто живет в доме. Я пущу слух, что Тоби Боун хочет кое-что узнать.

Мы поговорили еще немного, а потом пошли спать. Нам с Сэмми выделили милую комнатку, из которой выселили двух дочерей. Там были красивые обои с цветочками и певчими птичками. Мы с Сэмми оба очень устали и почти не разговаривали перед сном, но Сэмми беспокоился обо мне и Саре Койнвуд.