Текст книги "Флетчер и Славное первое июня"

Автор книги: Джон Дрейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– Дерьмо собачье! – бросил Слайм. – Вкус-то у меня есть, еще какой, богом клянусь! Но времени никогда не было, – он горестно вздохнул и покачал головой, – никогда не было времени, папа.

– Так что насчет этой? – спросил Слим. – На нее ты время нашел, я так понимаю?

– По работе, папа, – ответил Слайм и снова умолк.

– Кстати, о работе, – сказал Слим, чтобы заполнить тишину, – я слышал, это ты взял Иззи Коэна, – Слайм все еще смотрел на свои сапоги, – и поговаривают, – продолжал Слим, – что Иззи предлагал пятьсот золотых, чтобы ты отвернулся, когда нашел его.

– Триста, – поправил Слайм.

– Триста или пятьсот, – сказал Слим, неодобрительно качая головой, – что с тобой, Сэм? Этот маленький еврейчик был всего лишь фальшивомонетчиком. Что в этом такого, позволь спросить? Почему ты не взял его деньги, как всякий разумный парень, и не дал бедняге удрать?

– Потому что я не могу и не буду, папа, – сказал Слайм, – и в этом-то все и дело с этой женщиной. Я никогда не встречал таких, как она. Ни разу в жизни. Я не могу перестать о ней думать. Не могу нормально спать. А ты ведь меня знаешь – голова на подушку, и я отключаюсь! – Слайм мрачно посмотрел на отца. – Она меня так взбесила, что я сегодня чуть человека не убил. А я таким не занимаюсь. Я держу себя в руках.

– Ну, – сказал Слим, – похоже, ты наконец втюрился, мой мальчик. В таком случае, возможно, придется тебе жениться. Но если хочешь моего совета, ты сперва залезь на нее и хорошенько оттрахай, чтобы понять, в этом ли все дело! Если, конечно, она окажет тебе эту милость без всякой платы!

Слайм покачал головой.

– Это-то она сделает, – сказал он, – когда будет готова. Она думает, что поймала меня на это обещание. Но это не так.

– А! – сказал Слим. – Так она из таких, да?

– Нет! – возразил Слайм. – Она знатная дама. Светская дама. У нее есть все, чего я хочу, и видел бы ты ее, папа. Видел бы ты ее…

– Хм, – произнес его отец, и впервые ему показалось, что он начал понимать проблему сына. Пришло время дать серьезный совет. – А ну-ка, послушай, мой мальчик, – сказал он не без доброты, – у тебя всегда были замашки не по чину, и я первым поздравлю тебя с тем, чего ты добился, но в этом мире есть пределы. Есть такие, как мы, в Уоппинге и Биллингсгейте, и есть такие, как они, на Гровенор-сквер. И что бы ты ни делал, чтобы выбиться в люди, для них ты все равно останешься собачьим дерьмом, утыканным розами! Ты думаешь, эта женщина когда-нибудь выйдет за тебя замуж?

– Да, – сказал Слайм.

– Тьфу! – сплюнул его отец.

– Папа, – сказал Слайм и, перегнувшись через стол, взял отца за руку, – я говорю совершенно серьезно! Эта женщина отдаст мне все, что у нее есть, потому что для начала ей нужно, чтобы я это для нее вернул. Она думает, что очень хитра и что я не знаю, кто она. Но я знаю. Это леди Сара Койнвуд.

– Леди Сара Койнвуд? – нахмурился Слим. – Я знаю эту девку. Знаю это имя… – Он на мгновение задумался, потом качнулся на задних ножках стула и медленно присвистнул. – Звезды небесные, Сэм, – сказал он, – ты ввязался в бой не в своей весовой категории, парень. Там слишком много денег. В это дело ввяжутся лорды и герцоги. И проклятые стряпчие: целые полки их! И вся Англия знает об этой женщине и ее сыне, газеты писали об этом, и все только об этом и говорили.

– Это было в прошлом месяце, – возразил Слайм, – теперь у публики есть война и страх перед французским вторжением. И кто узнает леди Сару Койнвуд на улице? Только ее собственные друзья, а их она может избегать. Кто еще знает, как она выглядит, если только не был в Койнвуд-холле и не видел ее портрета! Ты и сам себя не узнаешь на картинке из гравюрной лавки!

Слим посмотрел на сына, и его охватило сильное беспокойство.

– Ты хочешь с ней связаться, не так ли? – спросил он.

– Да, – ответил Слайм.

– Она плохая, Сэм.

– Я знаю.

– Она совершила убийство, и даже хуже.

– Я знаю.

– И все же ты не взял денег Иззи Коэна?

– Не взял.

– Ты никогда не брал и четырех пенсов нечестным путем.

– Никогда.

– За нее назначена награда…

– Мне все равно.

– Это может тебя погубить.

– Я знаю.

– Ты можешь сам оказаться в петле.

– Да.

– Так почему?

– Потому что я в нее влюблен.

8

Газетная статья, которую Купер хотел, чтобы я прочел, насколько я помню, гласила следующее:

БЛЕСТЯЩАЯ ПОБЕДА НА МОРЕ НАД СИЛАМИ БРИТАНСКОГО ФЛОТА, ОДЕРЖАННАЯ ГЕРОИЧЕСКИМ ОРУЖИЕМ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ

«Глобус» информирует, что сего 24-го дня февраля в бостонскую гавань вошел, взятый в плен призовой командой, британский вооруженный крейсер «Беднал Грин» с тридцатью двенадцатифунтовыми орудиями и ста пятьюдесятью человеками на борту. Это мощное судно было захвачено и взято после кровопролитнейшей схватки бостонским судном «Джон Старк», капитан Дэниел Купер, кораблем, имеющим лишь двенадцать малокалиберных орудий и менее пятидесяти человек команды. Продолжительное и отчаянное сопротивление британского корабля было целиком и полностью заслугой его капитана, лейтенанта Джейкоба Флетчера, недавнего победителя в знаменитой битве при Пассаж д'Арон, чье непревзойденное мастерство артиллерийского офицера столь недавно служило примером всему миру. Тем большей, следовательно, является доблесть и ужасающая эффективность капитана Купера и его отряда, чьи…

Я оторвался от чтения и взглянул на Купера. Мне стало интересно, не он ли источник этой чепухи. Может, даже сам ее и написал? Меня, откровенно говоря, от этого тошнило. И так скверно, когда тебя грабят. Но когда грабитель вдобавок хочет притвориться героем, это уже слишком. Семена моей великой нелюбви к Дэниелу Куперу были посеяны в тот день, хотя, не будь я в таком упадке духа, я бы, вероятно, пожалел его, видя, как человек упивается лживой лестью. А впереди было еще больше.

– Вот, сэр! – сказал он. – Смотрите, как о моих подвигах сообщают на весь Вашингтон.

Я снова взглянул на вырезку. Это был «Глобус», вашингтонская газета. Я этого не заметил.

– Каждый член Конгресса это видел, – сказал Купер, поворачиваясь к полковнику Дерби, коменданту тюрьмы, и паре штатских, вошедших с ними. Это были братья по фамилии Харт. – Только подумайте, что это будет значить для Флота и для Бостона! – воскликнул Купер, и все трое так весело заулыбались, что я сначала подумал, что это шайка подхалимов, лебезящих перед ним. Но это было не так.

– Теперь мы получим наш фрегат! – сказал один из Хартов.

– И нашу военно-морскую верфь! – добавил другой.

Что-то происходило, и я не мог догадаться, что именно, но видел, что сейчас не время набрасываться на Купера за проклятую ложь в этой проклятой газете. Так что я промолчал и стал ждать, пока Купер доберется до меня. Должна же была быть какая-то причина его прихода, кроме как похвастаться газетными вырезками.

– Но, лейтенант Флетчер, – сказал он, – вы, должно быть, гадаете, что привело меня сюда?

– Эта мысль меня посещала, – ответил я, и все рассмеялись, как ненормальные, и захлопали меня по спине.

Дело принимало хороший оборот. Я был прав, что промолчал.

– Сэр, – сказал полковник Дерби, краснолицый старый хрыч в напудренном парике и служебном мундире, – коммандер Купер за вас поручился. Он настаивает, что на слово британского морского офицера можно положиться, и он пришел, чтобы забрать вас в более удобные апартаменты.

И он действительно пришел, клянусь святым Георгием! Дерби взял дело в свои руки, заставил меня поднять правую руку и поклясться Всемогущим не пытаться бежать. А поскольку он был профессиональным военным и ветераном Революции, мы соблюли и все прочие формальности. Мне пришлось поклясться «…не причинять вреда Народам и Собственности сих Соединенных Штатов, и не предпринимать каких-либо действий, которые могли бы подорвать их конституцию… и т.д., и т.п.». Все это было безобидным развлечением, насколько я понимал, и не задержало бы меня и на пять секунд, если бы я увидел хороший шанс для побега. Единственная проблема была – куда бежать? Я не собирался углубляться в бескрайние американские просторы с их кровожадными, скальпирующими дикарями, и я не мог вернуться домой в Англию без корабля и команды.

Но это могло подождать удобного случая. Первым делом нужно было выбраться из-за решетки. Как только мы закончили с формальностями полковника Дерби, мы вышли на Куин-стрит, где Купера ждала карета, и я начал понимать, что он нечто большее, чем просто безработный морской офицер. Карета была новеньким ландо немецкой постройки, запряженным великолепной упряжкой подобранных в масть серых лошадей. И на козлах у него сидели щеголеватые ливрейные слуги, оба черные, как мой сапог. Короче говоря, я учуял подлинный запах денег.

Купер с поклоном пригласил меня сесть, а за мной в карету забрались он и братья Харт. Полковник Дерби приподнял шляпу, два часовых у двери взяли на караул, и карета тронулась.

Во время короткой поездки к дому Купера бравый коммандер без умолку болтал с Хартами, а я делал вид, что осматриваю Бостон, внимательно прислушиваясь к разговору. На самом деле все сводилось к одному. Все дело было в Бостоне и его политике.

Начать с того, что это был не какой-то пограничный городок с дощатыми лачугами и волосатыми дикарями, палящими друг в друга на улице. Бостон в 1794 году был настоящим, кипучим городом с населением почти 20 000 человек. При подходе с моря горизонт представлял собой плотную массу крыш, ощетинившихся церковными шпилями и общественными зданиями. Здесь были библиотеки, бани, кофейни, страховые конторы, театры, склады, часовые башни, скобяные лавки и модные дамы, пьющие чай в своих салонах.

Город простирался на две мили в длину и на милю с четвертью в ширину и был построен на приземистом полуострове, по форме напоминавшем миниатюрный Североамериканский континент и соединенном с материковой частью Массачусетса узким перешейком на южном конце. На северном конце Бостон смотрел через четвертьмильное устье реки Чарльз на Чарльзтаунский полуостров и Банкер-хилл. Таким образом, Бостон был окружен водой, а восточная (морская) сторона представляла собой скопление причалов и верфей.

И вот вам два главных фактора бостонской политики. Номер один: Бостон зависел от мореходства. Номер два: Бостон не питал любви к британцам, как вы могли догадаться по названию «Банкер-хилл».

Ибо на Банкер-хилле девятнадцатью годами ранее, в 1775 году, во время Войны за независимость, произошла славная битва. Две тысячи шестьсот «красных мундиров» в идеальном строю, под звуки флейты и барабана, шли вверх по склону, прямо на сосредоточенный огонь американской пехоты, окопавшейся за укреплениями. Наши понесли тяжелые потери, но после двух или трех ужасных отступлений прорвались и угостили янки штыками. Это было самое кровопролитное сражение за всю Революцию, и ни одна из сторон его не забыла. Вот такие истории юный бостонец вроде Купера впитывал с молоком матери.

Возможно, вследствие этого Купер и его друзья, принадлежавшие к республиканской фракции, поддерживали французов и выступали против британцев в нашей нынешней войне. Они также поддерживали восстановление Военно-морских сил Соединенных Штатов, санкционированное Конгрессом в марте, – прекрасное дело для Купера и семьи Харт, ибо единственный на тот момент корабль ВМС США оснащался на верфи Хартов, а Купер дергал за все ниточки, чтобы получить над ним командование. Более того, президент Вашингтон одобрил постройку серии больших, раздутых фрегатов, и Харты питали большие надежды на получение контракта на один из них, сорокапушечный корабль под названием «Конститьюшн». Это было мое первое знакомство с бостонской политикой – да и с политикой янки в целом, – блюдом, к которому я не питал ни малейшего вкуса, но которым меня пичкали до тошноты.

Купер был в этом по уши, благодаря своему отцу, который сколотил состояние на судоходстве, избрался в Конгресс и уехал на юг, в Вашингтон, где была власть. Купер управлял бостонскими делами, играл в офицера и жил в элегантном семейном доме в Полумесяце Тонтины, на южной стороне Франклин-стрит. Именно у этого дома и остановилось ландо восемнадцатого марта. Одного взгляда на него хватило, чтобы понять: у Куперов водятся деньги. Это был изящный, изогнутый ряд домов, оштукатуренных в белый цвет, подобно лучшим образцам Бата или Лондона. Правда, северная сторона улицы представляла собой болото, наполовину осушенное, с ведущимися кое-как работами.

Мы выбрались из кареты, со всех сторон лебезили слуги, все как один черные. Двери распахнулись, и мы вошли внутрь, Купер и Харты тараторили без умолку. Но я едва успел заметить элегантность всего в холле, как почувствовал, что ноги меня не держат.

Я уже перенес худшее и шел на поправку, но после трех дней, проведенных в основном в постели, силы мои иссякли. Потолок поплыл перед глазами, и все голоса стали затихать. Но я не совсем отключился, и Купер с приятелями подхватили меня. Тут же появился кто-то еще, взявший на себя командование и отдававший приказы с акцентом глубинного Юга. Купер отступил, слуги взяли меня под руки, и меня живо препроводили в прелестную комнатку, приготовленную для меня в задней части дома, чтобы им не пришлось тащить мой мертвый груз наверх. Кто-то проявил смекалку.

В комнате было тепло и уютно, пылал камин, а большая кровать была застелена и проветрена. Меня завели внутрь, стащили с меня одежду (которую не меняли неделями, и пахла она не слишком приятно), усадили на стул голышом, чтобы смыть грязь, и вытерли полотенцем, а затем уложили в постель в свежей ночной рубашке, пахнущей лавандой. Я был слишком слаб, чтобы что-то делать самому, и весь процесс был сонным и приятным. Во-первых, слуги были чертовски расторопны и делали свое дело как знатоки, а во-вторых, та, что распоряжалась и делала большую часть работы, была необыкновенно прекрасной женщиной.

Она была черна как полночь, с фигурой песочных часов, высокая и великолепная, с блестящими глазами и сверкающими белыми зубами. Ее звали Люсинда, и она была экономкой Купера. У него был и дворецкий, но приказы отдавала Люсинда, и кошелек был у нее. Она была во многих отношениях примечательным созданием. К тому времени у меня уже был некоторый опыт с женщинами, и с черными девушками тоже, благодаря гостеприимству африканского короля Парейры-Гомеса, но не с такими, как она. Она смотрела прямо в глаза и была одета, как знатная дама. Более того, ростом она была мне под стать.

Уложив меня в постель, она отослала остальных и занялась последними приготовлениями. Как бы я ни устал, я понял, что очень хочу, чтобы она осталась еще немного. Один только взгляд на нее творил со мной чудеса, хотя она и держалась свысока, разыгрывая из себя настоящую гранд-даму. Я рылся в своем путаном мозгу в поисках, что бы сказать, когда она опередила меня своим певучим южным голосом:

– Чего-нибудь еще желаете, лейтенант Флетчер? – спросила она, глядя на меня сверху вниз.

Говоря это, она чуть приподняла брови и слегка надула губы. Такие крошечные движения, что я даже не был уверен, видел ли я их вообще. Тем не менее у меня сложилось отчетливое впечатление, что на мачте только что был поднят сигнал.

– Ах, да! – сказал я. – Что-нибудь выпить… супа, может быть?

– Да, сэр, – ответила она и выскользнула из комнаты грациозно, как пантера.

Она вернулась через десять минут с миской бульона и салфеткой, чтобы меня можно было покормить, не забрызгав постель. Она аккуратно завязала салфетку у меня под подбородком, для чего ей пришлось наклониться надо мной, и ее грудь качнулась в дюйме от моего носа, а ее запах ударил мне в голову, как кувшин рома. Мы как раз славно устроились: она рядом, одна ее рука у меня под головой, а другая подносит ложку с супом, когда вошли Купер и Харты, чтобы поглядеть на своего ручного лайми. Они, черт бы их побрал, остались, потому что я был почти уверен, что мисс Люсинда меня осмотрела и ей понравилось то, что она увидела (а она ведь рассмотрела меня как следует), но пока Купер и компания были здесь, они портили мне всю игру, и я ничего не мог поделать, чтобы проверить то, что казалось самой большой удачей с тех пор, как я увидел «Джона Старка».

Но эти негодяи остались и болтали о политике над моей головой, пока я не уснул, так что в ту ночь никаких забав не было. Да и в последующие несколько дней тоже, что, вероятно, было и к лучшему, поскольку именно столько времени мне понадобилось, чтобы полностью восстановить силы. И все это время Купер оказывал мне всяческое гостеприимство, включая, как только я смог встать на ноги, экскурсию по верфи Хартов, чтобы осмотреть военный корабль, который они оснащали для новорожденного флота Соединенных Штатов.

Это был «Декларейшн оф Индепенденс», подарок от лягушачьего флота, который начал свою жизнь как двухдечный 64-пушечный корабль «Эвфония». Но янки не было проку от одного-единственного линейного корабля, поэтому Харты срезали у него ют, квартердек и бак, чтобы получился своего рода тяжеловесный фрегат, известный как «разе».^[6]

«Декларейшн» был рассчитан на тридцать восемь 24-фунтовых орудий на орудийной палубе (бывшей нижней орудийной палубе) и двадцать 32-фунтовых карронад на его гладкой палубе квартердека/бака (бывшей верхней орудийной палубе). Мощнейшее вооружение для фрегата.

Купер был на верфи своим человеком, и по тому, как все к нему относились, можно было судить о власти его семьи. Американцам нравится думать, что у них нет дворян, и поэтому каждый может смотреть любому другому в глаза и считать себя ему равным. Что ж, из того, что я видел в Бостоне в 94-м, это было почти правдой, но не совсем. Купер не называл себя лордом, но вел себя, черт побери, именно так. По крайней мере, в том, что касалось простого люда. Единственное реальное отличие от английского лорда заключалось в том, как он водился с братьями Харт, которые были торговцами. Конечно, это вряд ли удивительно, поскольку его собственный отец занимался торговлей, и такие богатые дельцы, как эти, и были властью в стране. И это, черт возьми, прекрасно, если хотите знать мое мнение.

Итак, Купер брал под руку Хартов и расхаживал по верфи среди стука и визга пил, смолы и снастей, счастливый, как дитя, споря, указывая пальцем и постоянно задавая вопросы. Так или иначе, могущественные связи Купера добудут ему корабль, это было очевидно. Что до меня, то меня водили, как медведя, наполовину напоказ в качестве трофея, а наполовину – чтобы выведать мои знания. Как я уже говорил, они питали огромное уважение к Королевскому флоту в технических вопросах. Но это была адская скука. У меня никогда не было настоящего интереса к кораблям. Для меня они – лишь средство для достижения цели.

Но позже в тот же день, когда Куперу надоели верфи, нас мигом доставили обратно в его дом в карете, а затем он извинился и сказал, что ему нужно на какое-то собрание какого-то военно-морского общества или что-то в этом роде. Без сомнения, очередные политические интриги, чтобы получить желанное командование. И вот он ушел, оставив меня одного в доме со слугами. Если бы я захотел, это была бы идеальная возможность для побега. Но бежать было некуда, да и, в любом случае, у меня была причина остаться.

В последние дни я все больше убеждался, что Люсинда положила на меня глаз. То взмах ресниц, то взгляд через плечо – ничего явного, но я был уверен, что она подает мне знаки. Либо так, либо она была из тех, что любит томить мужчин. Иными словами, я не был уверен ни в чем и не хотел оказаться в дураках перед доверенной экономкой моего хозяина.

Это был бы самый верный и быстрый способ вылететь с этого теплого местечка обратно в тюрьму. Поэтому я вел себя осмотрительно и подавлял искушение ухватить Люсинду за ее самые лакомые места, когда она проплывала мимо меня в коридорах дома Купера. Даже когда она проносилась так близко, что задевала меня, хотя я был чертовски уверен, что в этом не было нужды. Беда была в том, что эта женщина была чертовски уверена в себе. Многие высокие девушки сутулятся, пытаясь скрыть свой рост, но не Люсинда. Она вытягивалась во весь свой немалый рост, высоко держала голову и взирала на мир свысока. А по мне, так это просто великолепно. Меня ничуть не смущает, если женщина одного роста со мной или даже выше, если уж на то пошло, – но только если она так же стройна, как Люсинда, и с такой же фигурой.

Итак, в тот день, как только за Купером, отправившимся на свое собрание, хлопнула входная дверь, я неспешно вошел в его гостиную. Его не будет несколько часов. Я проводил его взглядом через окно, наблюдая, как он садится в карету и кучер увозит его. Затем я взял с полки книгу и устроился в кресле у камина.

По чистой случайности мне попалась чертовски занятная книга. Это был сборник брошюр о том, как Конгресс янки пытается ввести в стране собственную монету. Золото всегда было моей любимой темой, и я с увлечением узнал, что у янки почти не было своих денег, и в качестве законного платежного средства ходили золотые и серебряные монеты со всего света. Это почти выбило у меня из головы другие мысли. Но не совсем.

Я сидел рядом со шнуром для вызова слуг. Вообще-то, если за него дернуть, должен был явиться дворецкий, но Люсинда была слишком зоркой, чтобы не заметить, что я один, так что я задался вопросом, кто же откликнется на звонок.

Я дернул за шнур и через несколько секунд, к своему величайшему разочарованию, услышал тяжелые шаги дворецкого, Джозефа, приближающегося к двери.

– Сэр? – произнес он. – Чем могу служить?

– О, принесите мне бренди, – раздраженно бросил я.

Возможно, она не заметила, что я один. Возможно, я все-таки ошибся, и она не присматривалась ко мне. Чертовски легко поверить в то, во что хочется верить.

Я был занят жалостью к себе, когда дверь снова открылась, и вошла Люсинда с графином и бокалом на серебряном подносе. В глазах у нее был все тот же вызывающий взгляд, когда она поставила поднос на столик и придвинула его к моей руке.

– Ваш бренди, сэр, – сказала она и выпрямилась во весь рост, глядя на меня сверху вниз, пока я сидел в кресле. – Мне пришлось послать Джозефа в город, сэр, по делу. Не желаете ли чего-нибудь, сэр?.. – брови ее едва заметно приподнялись, – …из города, разумеется? – закончила она.

Проклятая баба! Она держала меня в адском напряжении. Я по-прежнему не знал, как себя вести. Это было приглашение или нет? Я не мог понять, и мне все еще нужно было остерегаться оскорбить проклятые пуританские чувства Купера. Он уж точно не был охотником до женщин. За все те часы, что я выслушивал его монологи, он ни словом не обмолвился о дамах. Весь его мир составляли бостонская политика и флот Соединенных Штатов. К тому же он был строгим прихожанином. Один неверный шаг – и я вылечу отсюда кубарем.

– Ничего, сэр? – спросила она с непроницаемым лицом. – Вы не можете придумать ничего, чего бы вам хотелось?

– Э-э… – промычал я, чувствуя, как под воротником становится жарко, и глядя на изгибы под ее серым платьем, но я спасовал. – Нет, – сказал я, – ничего.

«Черт побери!» – подумал я. Как это могло быть приглашением? Судя по выражению ее лица, она с тем же успехом могла быть гувернанткой, отчитывающей своих воспитанников.

– Как вам будет угодно, сэр, – сказала она и вальсирующей походкой направилась к двери. Уже выходя, она остановилась и оглянулась через плечо. – Надеюсь, вы не испугаетесь в этом большом доме наедине со мной, сэр. Мне пришлось и горничных отослать. Здесь только вы и я, сэр. Больше никого…

Это было уже слишком. В три шага я пересек комнату, вскочив с кресла. Я схватил ее за талию, оторвал от пола и вскинул на вытянутых руках, просто чтобы показать ей, что к чему. Сомневаюсь, что многие мужчины обходились с ней так прежде. Пусть она была высокая и великолепная, но во мне было шесть футов роста и шестнадцать стоунов веса, из которых ни унции не было жиром.

– Ну-с, мэм! – сказал я. – В какую же игру мы играем?

Она дивно рассмеялась – музыкальный звук, от которого у меня по спине пробежали мурашки.

– Ну и ну, – сказала она, – какой ты, оказывается, большой и славный мальчик. А я уж было в тебе разочаровалась!

Что ж, это было достаточно ясно. С шифрами и кодами было наконец покончено. Я счастливо ухмыльнулся и опустил ее так, чтобы ее пальцы едва касались пола, и держал ее так, пока целовал. Или, точнее, пока она целовала меня, потому что она обвила руками мою шею и впилась в меня кончиками пальцев, понукая, как конюх лошадь. И она провела языком по моим губам и внутри рта, как голодный зверек. Клянусь святым Георгием, эта женщина знала, чего хотела.

– Ну, – сказала она, переводя дух и одаривая меня медленной, широкой улыбкой, – у тебя есть прекрасная комната с кроватью, лейтенант, и у меня есть прекрасная комната с кроватью. Так что: мы так и будем тут весь день стоять, или займемся делом как следует?

Это была самая длинная фраза, которую я когда-либо от нее слышал, и, безусловно, самая желанная, поэтому, не откладывая, я подбросил ее в воздух и снова поймал, чтобы она удобно устроилась у меня на руках: ее щека у моей щеки, ее руки вокруг моей шеи, а мои – под ее бедрами и поясницей.

Ибо именно так джентльмену и надлежит носить даму, когда она в три часа пополудни объявляет, что пора спать. Еще одно, что следует помнить: в таких случаях всегда используйте свою кровать и свою комнату, и никогда – ее. Таким образом, если она в неподходящий момент передумает, вас нельзя будет обвинить во вторжении в ее комнату, и ей придется объяснять, что она делала в вашей.

Люсинде такое обращение пришлось по душе. Она привыкла, что мужчины были ниже ее, но всем женщинам нравится чувствовать себя изящными в присутствии мужчины, так что здоровенный детина вроде меня, который поднял ее на руки, как ребенка, был именно тем, что она искала. Она взвизгнула от притворного испуга, когда я подбросил ее в воздух, и залилась смехом, откинув голову назад. А почему бы и нет? Слышать нас все равно могли только мы двое.

Перемена в ней была поразительной по сравнению с ее обычной суровой манерой, но это было ничто по сравнению с тем, что она вытворяла, как только я занес ее в свою комнату и запер за нами дверь.

Она вся извивалась на мне, проводя языком по моему уху, распахивая мою рубашку, впиваясь ногтями мне в грудь и проводя своим бедром по моему. Мне стоило огромных усилий сосредоточиться на жизненно важном деле – извлечении ее из платья. С ее смехом, моим растущим возбуждением и волнами восхитительной дрожи, пробегавшими у меня по спине от ее игр, это было хуже, чем сращивать лопнувший трос в ураган.

– Поцелуй меня, милый! – сказала она, сложив руки у меня за головой и коснувшись моих губ своими. Клянусь святым Георгием, она пахла божественно и была восхитительна на вкус!

Так мы и топтались некоторое время, я изо всех сил пытался развязать шнуровку на ее лифе, а она смеялась над моими неуклюжими стараниями. Наконец она оттолкнула меня и сжалилась.

– Ты устраивайся поудобнее, милый, – сказала она, – а остальное предоставь мне.

Так я и сделал. Я стащил с себя одежду и сел на кровать, пока она сбросила на пол серое платье, за которым последовала кипа белого белья, и, наконец, красный платок, который она всегда носила туго повязанным на голове. И вот она выпрямилась во весь рост, совершенно нагая, вызывающе выставив бедро и закинув руки за голову. Клянусь святым Георгием, она была великолепна. И разве она этого не знала, и разве она этим не гордилась?

Ее кожа отливала атласом, а фигура была великолепна – длинные, гладкие руки и ноги. Я-то думал, под платьем у нее какой-нибудь корсет, что утягивает талию и приподнимает грудь, но нет – все это была Люсинда, сама по себе. К счастью для чести старой доброй Англии, я видел, что Люсинда впечатлена мной не меньше, чем я ею. Один итальянский граф как-то сказал мне: «Твоё тэло, оно такое прэкрасное, оно могло бы послужить модЭлью для скульптур гречэских богов». Но он носил розовый атлас и бегал за мальчишками, и мне пришлось надавать по его макаронничьей заднице за такую дерзость. Но увидеть ту же мысль в глазах потрясающе красивой женщины – это совсем другое дело. Особенно когда солнечный свет играет на ее обнаженной коже, а она покачивает бедрами прямо перед тобой.

Я попытался ее схватить, но она со смехом увернулась, нырнув мне под руку, и ухватила мой ствол, который уже рвался на праздник. И, черт побери, она открыла рот, обхватила его губами и принялась облизывать, словно леденец.

Но хорошего понемножку, и я швырнул ее на кровать, навалился сверху и обхватил руками, чтобы прекратить ее проклятые извивания.

– Ну-с, мадам, – сказал я, – кончились ваши игры. Наконец-то я тебя поймал!

Она рассмеялась, но тут ее глаза расширились от ужаса и уставились на что-то у меня за плечом.

– О господи! – воскликнула она. – Миз-тэр Купер!

Я подскочил как ужаленный и повернул голову… и ничего не увидел! Люсинда чуть не задохнулась от смеха, а я отомстил ей наилучшим из возможных способов.

Я раздвинул ее ноги коленями и глубоко вошел в нее, не переставая целовать, словно измученный жаждой путник после недели в пустыне. Это было самое близкое к изнасилованию, что я когда-либо совершал, вот только она сама обвила меня ногами и лишь подталкивала вперед.

9

С глубочайшим сожалением мы вынуждены сообщить о гибели на поле спортивных утех одного из виднейших джентльменов Стаффордшира.

(Из «Горна Севера» от 15 сентября 1793 г.)

*

Низким рыже-бурым пятном метнулся лис в прореху в изгороди и, полупрыгнув, полускатившись, спустился с крутого откоса на Черч-лейн. Узкая, глубоко врезавшаяся в землю дорога шла меж высоких откосов, поросших изгородью незапамятной древности, и любой человек или зверь, приближаясь к ней по полю, мог легко обмануться высокой густой порослью и подумать, что дорога идет вровень с полем, а не почти на десять футов ниже.

Но лис был мал и проворен. Он мигом вскочил на ноги и, повернув налево, со всех ног помчался по дороге, мимо церкви Святого Луки, в деревню Густри. Один из косарей, подстригавших траву на церковном дворе, увидел его и крикнул товарищу, чтобы тот посмотрел. Но лис уже мчался во весь опор и скрылся из виду, не успел тот и голову повернуть.

– А-а, – протянул товарищ косаря своим тягучим чеширским говором, растянув односложное слово на добрые две секунды, – за ним, поди, охота гонится… слышь-ка.

И оба работника прекратили косьбу и повернулись к Черч-лейн, ожидая увидеть, как из-за поворота хлынет во всей своей мощи Тэйблская охота и ворвется в деревню. К несчастью, изгиб дороги скрыл от них то, что произошло в следующую секунду, иначе они стали бы прекрасными свидетелями на последующем дознании коронера.