Текст книги "Флетчер и Славное первое июня"
Автор книги: Джон Дрейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Слайм слушал, завороженный, пока она дергала за ниточки, которые сильнее всего трогали его сердце.
– Мистер Слайм, – сказала она, – я предлагаю вам вход в это общество. Лучшего шанса стать джентльменом у вас не будет никогда. Это второе, что я вам предлагаю.
– Второе? – переспросил Слайм, и кровь застучала у него в жилах. – А что же первое?
– Вот это, – сказала она и вернулась к кушетке.
Не говоря ни слова, она сбила подушки в стопку у изголовья. Затем она встала, вытянувшись во весь рост, и медленно подняла руки к плечам своего платья. Она потянула что-то с обеих сторон, и все платье водопадом муслина обрушилось на пол.
Слайм понял, что все было подготовлено. Женские платья так себя не ведут. Она оделась для этого случая во что-то особенное, и его соблазняли с большим профессионализмом. Но ему было все равно. Он смотрел на великолепное обнаженное тело, сияющее в свете свечей. Она подняла свои длинные волосы и позволила им рассыпаться по плечам.
– Ну, мистер Слайм, – сказала она, – продолжите ли вы действовать в моих интересах, или же уйдете сейчас? Я, конечно, возмещу ваши разумные расходы до сего вечера…
– К черту разумные расходы! – сказал Слайм и сбросил сюртук, даже не потрудившись его сложить. Затем он опустился на стул и стянул сапоги.
– Я так понимаю, вы остаетесь, сэр? – спросила она, но Слайм был занят своим жилетом и рубашкой, которую он в нетерпении уже наполовину стянул через голову.
Она улыбнулась про себя и осторожно расположилась на кушетке. Эта поза была ее любимой, основанной на знаменитом портрете обнаженной Луизы О'Мёрфи кисти Франсуа Буше, шестнадцатилетней ирландки, бывшей любовницей Людовика XV. Леди Сара лежала лицом вниз, подложив под грудь стопку подушек, так что ее спина изгибалась вверх, а голова была приподнята. Ее ноги были раздвинуты и слегка согнуты в коленях, приглашая джентльмена войти в нее сзади, в восхитительном месте слияния пухлых бедер и округлых ягодиц.
Слайм чуть не задохнулся, увидев это. У него были женщины, но его опыт был опытом человека, который жадно пьет воду после недели в пустыне. Выплеск накопившейся похоти на тело какой-нибудь шлюхи из Ковент-Гардена. Утонченные искусства куртизанки были ему неведомы.
Леди Сара посмотрела на его широкое, квадратное тело. Он уже был в одних бриджах, и узловатые мышцы перекатывались по его торсу. Он не был особенно высок и был широк в бедрах. Его талия не сужалась. Но, к своему удивлению, она почувствовала возбуждение. Она ненавидела дряблые тела и жирные животы у мужчин, а Слайм был сплошь из мышц и костей. Ей это понравилось, и она с удовольствием поняла, что встреча может принести не только долг, но и наслаждение. В любом случае, у нее не было мужчины уже несколько месяцев. По крайней мере, настоящего мужчины.
А Сэмюэл Слайм был настоящим мужчиной. И в большем количестве смыслов, чем ожидала леди Сара. Она была готова к тому, что ее возьмут на абордаж сразу же, пока Слайм будет получать свое удовольствие. Но Сэмюэл был человеком разборчивым и привередливым. Он понимал разницу между хорошим вином и дешевым. И потому уделил этому акту должное внимание.
Он взял по округлому бедру в каждую руку и с жаром поцеловал ее зад. Он провел губами вверх и вниз по ее бедрам и целовал ее спину до самого затылка. Леди Сара вздохнула от неожиданного удовольствия.
– Еще, еще! – сказала она, и Слайм повиновался, пока настойчивые толчки ее ягодиц о его тело не подсказали ему, что пришло время глубоко войти в нее. После этого было бы глупо притворяться, что кто-то из них осознанно контролировал происходящее. Это было больше похоже на дикий пир голодных дикарей. Но в течение следующего часа или двух между Сэмюэлом Слаймом и леди Сарой Койнвуд завязалась связь, более крепкая, чем все, что они знали прежде. Ибо если и были когда-либо мужчина и женщина, созданные друг для друга, то это были они.
*
Часы спустя Слайм и леди Сара лежали вместе в ее постели, перебравшись туда для большего удобства после их яростной любви. Они уютно устроились в обществе друг друга и строили планы.
– Как вы думаете, мы узнаем больше от мисс Бут? – спросила леди Сара.
– Не знаю, – ответил Слайм, – нам придется действовать осторожно. Если она догадается, что мы задумали для ее мистера Флетчера, она намертво замолчит.
– Мой дорогой Сэм, – сказала леди Сара, – приведите ее ко мне в этот дом, и я обещаю, что заставлю ее рассказать мне все, что она знает, а потом вытрясу из нее все, что можно!
– Ха! – сказал Слайм и погладил ее по щеке. – Моя прелесть! Да, ты ведь так и сделаешь, не так ли! Хорошо. Это сэкономит мне дни хождения вокруг да около. Я привезу ее завтра. Она в отеле Уилера на Денмарк-стрит. – Он нахмурился и взял подбородок леди Сары между большим и указательным пальцами. – Только оставь ее в целости, вот и все. И никаких следов, которые нельзя было бы объяснить.
– Я не оставлю следов, – сказала леди Сара, – но вы позаботьтесь привезти ее после наступления темноты и в закрытой карете. Никто не должен ее видеть.
– А как же ваши слуги? – спросил он.
Леди Сара рассмеялась.
– Они в моем полном распоряжении. Есть девушка и миссис Коллинз, та, что присматривает за моим дядей. Они сделают, как я скажу. Я знаю кое-что о них обеих.
– Да ну? – сказал Слайм.
– О да! – ответила она. – Миссис Коллинз делает аборты, а девушка ей помогает. Я могла бы повесить их обеих, если бы захотела.
– Ха! – сказал Слайм. – Весьма приличный дом вы держите, мэм!
– Весьма безопасный дом, – парировала она.
– А что знает ваш дядя? – спросил он.
– Ничего. Он впал в маразм. Его сломила смерть моего сына, Александра.
– Правда?
– Да.
Слайм почувствовал, как в ней поднимается гнев при мысли о том, как погиб ее старший сын. Он счел за лучшее сменить тему.
– Вы сказали, что у вас есть что мне рассказать, мэм, – сказал он, – кое-что о деньгах Койнвудов…
– О да, – сказала она, как говорят, когда на ум приходит какая-нибудь счастливая мысль. – Но сначала я должна убедить вас перестать называть меня «мэм».
Она перекатилась на него и приподнялась на руках, так что кончики ее грудей мягко коснулись его губ.
– Скажи мне, Сэм, – сказала она, – насколько близкой должна стать наша связь, чтобы ты начал называть меня по имени?
– Сара, – сказал он с улыбкой.
– Сара! – сказала она. – Отлично! А теперь подожди, пока я принесу новости. – Она спрыгнула с кровати, откинула одеяло и прошла через спальню. Слайм с изумлением покачал головой. Он никогда не встречал женщину, столь абсолютно непринужденную в своей наготе.
– Вот! – сказала она и прыгнула обратно в постель с газетой. Это был «Горн Севера», главная газета Лонборо. Выпуск от 25 сентября 1793 года.
– Как вы это достали? – спросил Слайм. – Вам ее специально присылают?
– Да, – ответила она. – Она приходит с почтой и доставляется мне сюда курьером.
– Зачем такие хлопоты, чтобы достать провинциальную газету? – спросил он.
– Смотрите! – настояла она со счастливой улыбкой ребенка, предвкушающего особое угощение. – Прочтите эту статью.
Слайм посмотрел, куда она указывала. Там, между частными объявлениями («Один фунт будет уплачен любому, кто сообщит о маленькой потерявшейся собачке, с одним белым ухом, другим черным, которая откликается на кличку…») и объявлениями о днях местных ярмарок, был напечатан жирным шрифтом заголовок:
Дерзкая и Преступная Попытка Убийства Видного Гражданина Печально Известным Мистером Виктором Койнвудом, Младшим Сыном Покойного Сэра Генри.
Слайм рывком сел. Он поднял газету, чтобы лучше видеть при свете прикроватной лампы.
– Боже мой! – воскликнул он, быстро пробежав глазами статью. – Его схватили! И, судя по всему, он при смерти… – И тут, увидев довольную улыбку на прелестном лице своей спутницы, он почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. – Сара, – сказал он, – это же ваш сын. Ваш Виктор! Почему вы мне не сказали? Что, черт возьми, он пытался сделать?
Она приложила палец к его губам.
– Не говорите «пытался», любовь моя, – сказала она, – ибо это предполагает неудачу. А мой сын не потерпел неудачи.
22
Я и раньше видел Флот Канала, когда он стоял на якоре в Спитхеде, когда капитан Боллингтон привел «Фиандру» с захваченным французским фрегатом «Термидор», покорно следовавшим за ним. Но то был флот на якоре, спящие корабли. Увидеть их в походе, в открытой Атлантике, в пятистах милях от ближайшей земли, было совсем другим делом, ибо это была элита Англии и гордость Флота. Ни один другой флот в мире не мог сравниться с Флотом Канала в мореходном искусстве и выучке. Флот лорда Худа в Средиземноморье мог бы подобраться к ним, и голландцы были неплохими моряками, а у янки флота и вовсе не было, но не было никаких сомнений, что флоты Франции, Испании, России и прочих, еще более низших форм человечества, с ними не сравнятся.
Сначала мы наткнулись на завесу из фрегатов, растянувшуюся далеко впереди в поисках врага, и едва их стеньги показались над горизонтом, как «Фидор» был окликнут серией флагов с далекого «Пегаса», 28-пушечного, под командованием капитана Роберта Барлоу. Последовал долгий обмен сигналами, пока Катлер объяснял нашу миссию, и «Пегас» передал новость основному флоту, находившемуся в десятках миль за горизонтом.
Сигнальный мичман Катлера работал на пределе своих возможностей. Под взглядами всей шканцевой команды он покраснел, разволновался и, путаясь, листал сигнальную книгу, пытаясь угнаться за скоростью сигналов, поступавших с «Пегаса». Бедняга дважды в своем волнении ронял книгу. Но его вряд ли можно было винить. Флот Канала в те дни был чертовски быстр в передаче сигналов.
В течение часа показались и сами большие корабли. И это было прекрасное зрелище: они величественно неслись вперед под пирамидами своих вздутых парусов. Они держали строй так же ровно, как вагоны поезда, идущие за паровозом. Только моряк может понять, как трудно было достичь такого уровня флотского мастерства, так что я не буду утомлять вас долгими объяснениями. Но поверьте мне на слово, это было нелегко.
Катлер провел «Фидор» вдоль линии тяжелых кораблей и ловко повернул его, чтобы выйти на тот же курс, что и флагман, «Куин Шарлотт». Под взглядами всего флота это был нервный момент для Катлера. Один сломанный рангоут или порванный парус могли погубить его репутацию. И хуже всего, если бы «Фидор» не смог совершить поворот и оказался в левентике – тогда ему оставалось бы только спуститься в каюту и пустить себе пулю в лоб.
Но он был достаточно хорошим моряком, а его люди – расторопными. Вскоре они спустили баркас Катлера и усадили гребцов для короткого перехода к флагману. У его команды на баркасе были бордовые куртки с черной окантовкой и красные шапки с кисточками. Я это запомнил из-за отвратительного дурного вкуса. Мне было приказано собрать свои пожитки (которых было немного) и сопровождать Катлера в блистательное присутствие адмирала. Так я спустился по борту и, рассчитав момент, прыгнул в качающуюся шлюпку, которая подпрыгивала и опускалась на десять футов с каждой проходящей волной. Это был один из тех случаев, когда моя сила не помогала, а вес был против меня.
Чертовски паршивое это дело – садиться в шлюпку в море. Очень трудно сделать это, не упав в воду и не сломав кость, но никто и не похвалит, если сделаешь все правильно, зато все будут насмехаться, если ошибешься. Но такова доля моряка, и одна из причин, почему я предпочитал сушу.
Как только Катлер присоединился ко мне (в полной парадной форме), его люди стиснули зубы и попытались разорваться от неистовой силы своей гребли. Они старались изо всех сил, ничуть не меньше, чем сам Катлер. Негоже было бы, чтобы во флоте шептались, будто команда баркаса «Фидора» – сборище ленивых бездельников, а именно так их и назвали бы, если бы они не потели кровью.
Итак, 26 мая 1794 года я ступил на борт «Куин Шарлотт», флагмана Флота Канала, 100-пушечного линейного корабля первого ранга и одного из самых больших судов в Королевском флоте Его Величества. Чтобы вы имели представление о том, насколько он был велик, я напомню вам, что хорошее океанское торговое судно в те времена имело водоизмещение в 300 тонн, как «Беднал Грин». Большой фрегат, как «Фидор», был около тысячи тонн, в то время как основной боевой корабль линейного флота был 74-пушечный, судно в 1800 тонн, плюс-минус несколько сотен.
Но корабль первого ранга, ребята, был совершенно другого класса. «Куин Шарлотт» был зверем грузоподъемностью почти в 2500 тонн.[9]
Для его постройки были срублены целые дубовые рощи, и он возвышался величественной громадой, палуба за палубой, с тремя полными рядами огромных орудий, глядящих из его портов, готовых стереть в порошок все меньшее, что осмелится приблизиться: 32-фунтовые на нижней орудийной палубе, 24-фунтовые на средней и 18-фунтовые на верхней, не говоря уже о более мелких орудиях на его шканцах и баке.
Кораблей первого ранга никогда не было много, потому что они были ужасно дороги в постройке, и в тот конкретный раз из двадцати шести кораблей Флота Канала девятнадцать были 74– или 80-пушечными третьего ранга, четыре – второго ранга в 98 орудий, и только три были первого ранга: сама «Куин Шарлотт», а также «Ройал Джордж» и «Ройал Соверен».
Обычно они не были быстрыми или маневренными, потому что строились в первую очередь как артиллерийские платформы и так высоко поднимались из воды, что их сильно сносило ветром. Но ничто на лице земли или вод не могло сравниться с их огромной огневой мощью. Следует представлять себе корабль первого ранга как огромную, плотно набитую крепость, ощетинившуюся пушками и наделенную магической способностью двигаться по желанию и направлять свой огонь куда угодно.
И они были плотно набиты! На борту «Куин Шарлотт» находилось 900 душ. Начиная снизу вверх, там было 100 морских пехотинцев под командованием своего капитана, лейтенантов, сержантов и капралов. Было пятьдесят юнг и 600 моряков. Было полдюжины женщин, которых там вообще не должно было быть, и флот делал вид, что их там и нет. Были толпы уорент-офицеров, ремесленников и специалистов. Были представлены все профессии, от цирюльника до боцмана, от бондаря до клерка, от парусного мастера до хирурга и от кока до капеллана.
Были десятки суетливых мичманов и шесть высокомерных лейтенантов морской службы. Было два полных капитана, оба благородные рыцари: капитан флота сэр Роджер Кертис (который был своего рода «помощником адмирала») и фактический, исполнительный, командующий кораблем капитан сэр Эндрю Снейп-Дуглас.
Такова была «Куин Шарлотт» и флот, который она вела. Но что же за человек стоял во главе всего этого? Человек, который обладал такой властью, о какой не могли и мечтать Александр Македонский или Юлий Цезарь? Человек, который стоял выше каждого капитана во флоте и двух капитанов на своем собственном корабле? Этим человеком был адмирал флота, Ричард, лорд Хау.
Он стоял у наветренного фальшборта на шканцах, сверкая золотым шитьем, в окружении своих приспешников и последователей. Я сразу узнал его по сотням гравюр и портретов. Нахмуренные тяжелые брови, большая нижняя губа и смуглое лицо, за которое он получил на нижней палубе прозвище «Черный Дик».
Ему было шестьдесят восемь лет, он был моряком с четырнадцати лет, и его старшинство и опыт не поддавались воображению. Он был, черт возьми, адмиралом дольше, чем я жил на свете, ибо получил адмиральский флаг в 1770 году, за пять лет до моего рождения.
Поэтому, когда их светлости из Адмиралтейства размышляли, кому бы отдать эту самую лакомую из всех имевшихся у них должностей, они, естественно, подумали о Черном Дике.
Они подумали о нем за его отвагу, мастерство и бездонный опыт на море. Но было и еще кое-что. Ибо мать Хау была внебрачной дочерью короля Георга I. Так что Черный Дик приходился королю Георгу III кузеном, и Его Величество всегда признавал Хау таковым.
Как бастард, должен сказать, я это одобряю. Хотел бы я, чтобы мои собственные родственники были хотя бы наполовину так же добры, как король Георг. Но он был всего лишь сумасшедшим, в то время как мои родичи (мои единокровные братья Александр и Виктор) были чертовыми маньяками.
*
Как только капитану Катлеру отдали почести, нас с ним проводили в присутствие нашего благородного адмирала и позволили отвесить поклоны. Я выпросил шляпу у канонира «Фидора», чтобы мог снять ее, поднимаясь на борт флагмана, ибо важно учитывать эти мелочи. Флот придает большое значение своим церемониям, и, будучи гражданским, я хотел выказать уважение. И это не пустяк. Проявить хорошие манеры не стоит ни гроша, в то время как пренебрежение ими может нанести смертельное оскорбление, а это – свинское невежество, откровенная глупость и дурное ведение дел.
Как только мы с Катлером оказались в пределах досягаемости его светлости, моя шляпа снова была снята, как и шляпа Катлера. В конце концов, по всем причинам, которые я вам изложил, Черный Дик был одним из величайших людей в Королевстве.
– Доброго дня, милорд! – сказал Катлер и выпрямился, преисполненный собственной важности. – Катлер с «Фидора», милорд, к вашим услугам. Я принес новости величайшей важности для Англии!
Брови Черного Дика дрогнули, и по толпе сверкающих офицеров, окружавших нас, пробежал шепоток.
Краем глаза я отметил ослепительно белые палубы, мерцающую медь, марионеточную безупречность морских пехотинцев. Кажется, я где-то уже говорил, что «Джон Старк» Купера был вылизан, как флагман. Что ж, это была чушь собачья. По сравнению с блеском и лоском настоящего флагмана – ничуть.
– Итак, – сказал Хау, – вы утверждаете, что знаете место встречи, где Вилларе-Жуайёз должен найти Зерновой конвой? – Он знал это из сигналов, переданных с «Пегаса».
– Именно так, милорд! – с жаром ответил Катлер. – У меня есть неопровержимые доказательства благодаря усилиям этого джентльмена. – И он представил меня. – Позвольте представить, мистер Джейкоб Флетчер, милорд, – сказал он, – английский джентльмен с независимым состоянием, который рисковал самой жизнью, чтобы добыть бесценную информацию, ныне находящуюся в его распоряжении.
Что ж, сказано было благородно, без сомнения. В те дни на флоте было полно офицеров, которые лопнули бы со штанами, пытаясь отщипнуть от меня хоть толику славы. Но Катлер был не из их числа.
– Милорд, – сказал я, низко кланяясь.
– Флетчер? – произнес Хау, и его черные брови сошлись на переносице. – Джейкоб Флетчер? Ваше имя кажется знакомым, сэр. Но я вас не знаю… – Он снова нахмурился и посмотрел, как легко я покачиваюсь в такт качке. Со временем это становится инстинктом. – И вид у вас моряцкий. Вы на королевской службе?
– Нет, милорд, – ответил я, – хотя я имел честь служить на борту «Фиандры» под командованием капитана Боллингтона, который, я полагаю, известен вашей светлости.
Хау тяжело кивнул.
– Боллингтон, – сказал он. – Победитель при Пассаж д'Арон. Отличный моряк. Отличный малый!
– А что до моего имени, милорд, – сказал я, – то оно стало известно публике из газетных сообщений об обстоятельствах моего наследства…
– А! – сказал Хау, внезапно вспомнив. – Вы Флетчер, наследник Койнвудов! – Он ухмыльнулся, как мальчишка, и покачал головой. Это было поразительно видеть у человека столь мрачной наружности и огромного старшинства. – Вы редкая птица, Флетчер, – сказал он. – Разве вы не знаете, что есть люди, которые пошли бы по крови собственных детей ради состояния, от которого вы отказались.
– Я знаю это слишком хорошо, милорд, – сказал я, раздосадованный, – ибо некоторые из них сделали все возможное, чтобы пойти по моей!
Вот это был дерзкий ответ адмиралу на борту его флагмана. Но он шел от сердца, ибо это была божья правда, и мне надоело слушать, какой я дурак, что отвернулся от денег Койнвудов.
Каждый, включая корабельного кота, говорил мне это на борту «Фидора», и им не стоило утруждаться, потому что я и так это знал. Все, чего я хотел, – это сойти на берег в Портсмуте и заявить права на деньги.
Но Хау хлопнул себя по бедру и громко рассмеялся, а его штаб ухмыльнулся и закивал друг другу, как и подобает хорошим придворным. Я верю, что старик был достаточно проницателен, чтобы угадать некоторые мои мысли. Но каковы бы ни были его причины, с того момента он проникся ко мне симпатией.
Собственно, если быть совсем точным, Черный Дик проникся ко мне симпатией чуть позже, минут через пять, когда он и группа избранных приспешников (плюс я и Катлер) удалились в дневную каюту штурмана под ютом, чтобы изучить его карты Бискайского залива.
Мы втиснулись в маленькую каюту, и из ячейки была извлечена карта, развернута и расправлена на штурманском столе с помощью круглых пресс-папье, которые плотно входили в медные уголки стола, удерживая карту на месте.
Хау держал в руке секретные приказы Купера и сам зачитал их вслух, чтобы все слышали. К тому времени, как он дошел до места рандеву – 47 градусов 48 минут северной широты, 15 градусов 17 минут западной долготы от Парижа, – они слушали его, разинув рты. Когда Хау зачитал широту и долготу, все головы склонились над картой, и штурман сделал несколько быстрых вычислений, чтобы перевести неестественную, лягушачью, парижскую долготу в гринвичскую долготу, которую Господь Бог предназначил для использования порядочными людьми. Он поставил аккуратный карандашный крестик в точке рандеву, и мы все ахнули, увидев, как далеко на юг от нее мы находимся.
– Мистер Флетчер, – сказал Хау, – Англия у вас в долгу! – Он повернулся к Снейп-Дугласу, капитану флагмана. – Сэр Эндрю, – сказал он, – немедленно прикажите флоту изменить курс для сближения с противником!
– Так точно, милорд! – ответил Снейп-Дуглас и тут же исчез.
– Видите, с какой проблемой мы столкнулись! – сказал Хау. – Пытаясь прикрыть все французские порты от Кале до Бордо, с возможностью даже того, что негодяи могут пройти через Гибралтарский пролив и стать законной добычей моего лорда Худа и Средиземноморского флота. – Он сделал паузу и торжественно посмотрел нам в лица. – По крайней мере, теперь мы знаем, что эта последняя и окончательная катастрофа не произойдет!
Мы все рассмеялись его шутке, но было видно, какая невыполнимая задача ему была поставлена. Теперь вы можете подумать, что найти флот из ста кораблей – дело легкое. Особенно когда у тебя есть целая вереница резвых фрегатов, растянувшаяся по океану, все в связи друг с другом и передающие сигналы на флагман. Но это не так.
В идеальных условиях с топа мачты горизонт виден на двадцать миль. Так что корабль мог заметить другой корабль в круге радиусом двадцать миль и диаметром сорок. Но это в идеальных условиях. Погода может сократить видимость до кончика вашего носа, если ей так заблагорассудится. А ночью даже самые вышколенные корабли могут потерять контакт, если не повезет. И быстро двигаться тоже нельзя, не тогда, когда нужно держать флот вместе. Это древняя аксиома, но я повторю ее для тех, кто может не знать: лучшая скорость флота – это скорость его самого медленного, самого плохо идущего под парусами члена.
Так что в те первые дни мая 94-го происходил величественный, неуклюжий танец трех великих флотов, маневрировавших по Атлантике, как три толстые, глухие, с завязанными глазами герцогини, пытающиеся найти друг друга на ощупь, начав каждая из своего угла пустого бального зала: Хау с Флотом Канала из Портсмута, Вилларе-Жуайёз с французским Атлантическим флотом из Бреста и, конечно, Ванстабль с Зерновым конвоем из Норфолка, Виргиния. Правила танца были следующие: Зерновой конвой плыл в ужасе от встречи с Флотом Канала и пытался встретиться с Брестским флотом. Брестский флот пытался встретиться с Зерновым конвоем и избежать встречи с Флотом Канала, поскольку у лягушатников не хватало духу на бой.[10]
Тем временем Флот Канала изо всех сил старался догнать любой из двух других и был счастлив обрушить ту же отчаянную ярость на любой из них или на оба сразу, по отдельности или вместе, и совершенно без предубеждения.
И просто чтобы доказать, если вы еще не поняли, что правда удивительнее любого вымысла, 17 мая Флот Канала и Брестский флот фактически прошли сквозь друг друга в густом тумане. Они слышали звон колоколов и выстрелы сигнальных пушек друг друга, но не видели один другого. А на следующий день, когда туман рассеялся, они снова потеряли друг друга.
Но теперь «Куин Шарлотт» ложилась на новый галс, и флот следовал ее примеру. Штурман схватил одно из пресс-папье, когда оно соскользнуло со стола. Он промахнулся, и толстый фарфоровый кругляш разлетелся вдребезги на палубе.
– Не беда, джентльмены! – сказал Хау. – Мы разобьем и побольше, прежде чем закончим! – и, к моему великому удивлению, добавил: – Мистер Флетчер, не соблаговолите ли пройтись со мной по палубе.
Вот это была снисходительность. Бедному старому Катлеру подсунули Кертиса, капитана флота, и поспешно отправили обратно на его корабль. Хау взял «Фидор» под свое командование, так как ни один адмирал не мог иметь слишком много фрегатов, и он хотел, чтобы тот был вместе с остальными, впереди флота.
А тем временем я получил полчаса безраздельного внимания самого Черного Дика. Он заставил меня пересказать всю мою историю, от «Беднал Грин» до «Джона Старка», «Декларейшн» и моего побега с приказами Купера в кармане. Он слушал не перебивая, за исключением одного раза. Я дошел до того момента, где утверждал, что поступил на службу в флот янки в качестве своего рода неофициального шпиона (к тому времени я и сам в это почти поверил), и собирался объяснить свои патриотические мотивы. Но он поднял руку и посмотрел на меня свысока.
– Мистер Флетчер, – сказал он, – да будет вам известно, что я питаю отвращение к шпионажу в любых его формах. – Но тут он ухмыльнулся и помахал передо мной приказами Купера. – Достаточно того, что у меня в руках вот это. Прошу вас, продолжайте, но больше мне о шпионах ни слова!
Когда я закончил, он кивнул и расспросил меня о деньгах Койнвудов и о том, кто мои друзья на берегу.
Собственно, друзей у меня не было – по крайней мере, в том смысле, в каком он это понимал. Ибо он прощупывал, какова моя политическая позиция. Будучи знатным вельможей и родственником короля, он был тори из тори и искал малейший намек на виггерство, нонконформизм или подобные болезни. Конечно, во мне не было ничего из этой чепухи. Да и вообще, у меня не было вкуса ни к религии, ни к политике (и до сих пор нет, хотя, как всякий деловой человек, я всегда был англиканцем-тори. Это просто здравый смысл).
Так что Хау мудро кивал на мои ответы.
– Что ж, молодой Флетчер, – сказал он, – я вами доволен! Так что я оставлю вас здесь, со мной, на борту «Куин Шарлотт», и если, как кажется вероятным, вы станете тем средством, что поможет мне захватить Зерновой конвой или принудить Вилларе-Жуайёза к бою, то можете считать меня своим другом. – Он посмотрел на меня, чтобы оценить мою реакцию. – Я представлю вас ко двору, – сказал он, – и вы можете рассчитывать на другие мои милости.
– Благодарю вас, милорд, – сказал я, – я осознаю честь, которую вы мне оказываете.
И я действительно ее осознавал. Я осознавал честь и гадал, какова будет цена. И я был прав, что гадал. Ибо я в то время не знал, насколько огромным было состояние моего отца. И я не знал, что он был своего рода банкиром для партии тори, что и объясняет, почему лорд Хау был так заботлив к наследнику этого состояния, ибо не было бы чертовски трагично, если бы я унес все эти деньги в стан противника?
Так что я не знал всех фактов, но о некоторых догадывался. Потому что если Черный Дик хотел видеть меня своим приятелем, это означало, что он видел во мне ценный актив для той фракции, с которой пил кларет, бывая в Лондоне. Он, кузен короля Георга! Это означало… это означало… Боже мой! Это означало, что я не только богат, но и могу вращаться среди знати. Я мог бы получить себе титул: сэр Джейкоб Флетчер! Лорд Флетчер Полмутский! У меня мог бы быть дом в городе, один в деревне, вереница сочных любовниц и благородная, белоснежная, трепещущая девственница в жены.
Я счастливо улыбнулся про себя, совершенно ослепленный, и в первый и единственный раз в своей жизни я отпустил свое давнее желание заработать свои собственные деньги. Интересно отметить, что в тот момент я впервые подумал о Кейт Бут со времен бостонской тюрьмы.
Я подумал, как было бы замечательно разыскать ее и поселить в милом домике где-нибудь, где я мог бы навещать ее, когда захочу.
Короче говоря, я поверил, что вот-вот взойду на Олимп, чтобы пировать с богами.
23
МИСС КЕЙТ БУТ умоляет МИСТЕРА ДЖЕЙКОБА ФЛЕТЧЕРА обратиться в гостиницу «Синий кабан», Олдгейт-Хай-стрит, где он узнает о гибельных обстоятельствах, в которых она оказалась и из которых лишь МИСТЕР ФЛЕТЧЕР может ее вызволить. В случае, если МИСТЕР ФЛЕТЧЕР не сможет явиться, она обязуется уплатить сумму в ПЯТЬ ГИНЕЙ ЗОЛОТОМ любому, кто предоставит правдивую информацию о местонахождении МИСТЕРА ФЛЕТЧЕРА.
(Объявление, размещенное в «Таймс», «Глобус», «Морнинг Пост» и нескольких других лондонских газетах между 28 сентября и 8 октября 1793 года.)
*
После полуночи 27 сентября 1793 года наемный кэб остановился у дома № 208 на Мейз-хилл в Гринвиче. Окна были подняты, а вместо занавесок, давно сгнивших в негодность, висели импровизированные шторы, еще недавно бывшие черным плащом мистера Сэмюэла Слайма.
Пока полуживые лошади стояли, уставшие и жалкие в своей упряжи, слишком измученные, чтобы даже встряхнуть головой, сам Слайм вышел из экипажа и обратился к вознице. Он указал прямо на дорогу.
– Глаза держи вон там, Бенни Райли, – сказал он, – или я их тебе из твоей башки, мать твою, вышибу.
Возница глубже вжался в свое пальто и тяжелый шарф. Он натянул шляпу на глаза и прикусил губу. Но он ничего не сказал и сделал, как было велено, ибо этот человек был целиком во власти Слайма. Огромный архив информации на аккуратных маленьких карточках в конторе Слайма предоставлял всевозможные полезные ниточки и рычаги.
Слайм еще раз проверил, что вокруг никого нет, и распахнул дверцу кареты.
Никто не видел маленькую женскую фигурку, закутанную в тяжелое пальто. Никто не видел, как беззвучно открылась дверь дома № 208. Никто не видел, как она вошла. Слайм вернулся к карете и вытащил дамскую сумку. Он снова посмотрел на возницу.
– Если кто спросит… Где ты был сегодня ночью, Бенни Райли? – сказал он.
– Дома с хозяйкой, мистер Слайм, – ответил Райли, уставившись прямо перед собой.
– Всю ночь? – спросил Слайм.
– Всю сраную мать ее так ночь, мистер Слайм, – ответил Райли.
