Текст книги "Криппен"

Автор книги: Джон Бойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Довольно скоро их сбережения начали иссякать, и Хоули пришлось искать работу. Однажды ранней весной, прогуливаясь вечером по Шафтсбери-авеню, он увидел в окне аптеки «Гомеопатические лекарства Маньона» объявление: «Требуется мужчина на хорошую должность». Зайдя внутрь, он представился:

– Доктор Хоули Харви Криппен, ранее проживал в Детройте и Нью-Йорке, ныне благоденствую в лондонском Уэст-Энде и готов поступить на подходящую службу.

Джеймс Маньон, стареющий владелец компании, прислушался к незнакомому акценту и, взглянув поверх очков, сразу обратил внимание на поношенную одежду и обувь. Маньону было за семьдесят, и всю свою жизнь он проработал в медицине: его руки покрылись пятнами от разноцветных микстур, которые он смешивал уже полвека, а голос стал скрипучим из-за того, что он всю свою жизнь вдыхал их пары. Во всех отношениях он напоминал персонажа готической книги ужасов: человека, наполовину состоящего из кожи и костей, а наполовину – из химикатов. Обращаясь к нему, Хоули нервно сглотнул слюну, но не потерял самообладания: он решил для себя, что не допустит в Лондоне такого же неуважения, с каким относились к нему в Нью-Йорке. В конце концов, он образованный человек – медик, и никто не вправе смотреть на него свысока.

– Это не медицинская должность, – произнес Маньон, допуская, что, назвав себя врачом, Хоули сказал правду. – Я ищу управляющего. Моя фирма торгует гомеопатическими лекарствами – это никакая не приемная. Вы понимаете это?

– Конечно, – ответил Хоули, сознавая, что в данный момент любой заработок лучше, чем полное отсутствие оного. Хотя у него еще оставалось около половины сбережений, часть из которых умышленно скрывалась от глаз и внимания очаровательной женушки, он больше не хотел их транжирить. Теперь, когда Кора упорно искала учителя пения, Хоули понимал, сколь необходимо скорейшее вливание наличных денег: ведь рано или поздно жена потребует подачек. – А гомеопатические лекарства, – начал он, с трудом выговорив незнакомое слово и пытаясь вспомнить ссылки, которые встречал в медицинских журналах из Британского музея, – это?..

– Мы занимаемся дополняющими лекарствами, доктор Криппен. Наши клиенты предпочитают лечить болезни ничтожными дозами природных веществ, которые у здорового человека вызывают симптомы заболевания. Однако при надлежащем приеме больными людьми они могут принести удивительное исцеление. Вы, конечно, знакомы с успехами, достигнутыми гомеопатической медициной в последние годы?

– Разумеется, – солгал он. – Но в Америке ее рынок пока невелик, и медики уделяют ей мало внимания.

– Скептиков трудно переубедить, – согласился Маньон. – Многие врачи не хотят с этим связываться. Предпочитают по старинке лечить примочками да припарками, ножами да кровопусканием. Даже пиявками. По правде сказать, архаическими методами.

Хоули слегка удивили современные представления мистера Маньона – учитывая возраст и дряхлость, он полагал, что старик должен быть консерватором. В помещении стоял затхлый, непривычный запах, шкафчики были заставлены картонками всех цветов радуг и и пакетами со странными названиями.

– Сюда приходят клиенты? – спросил он, заинтересовавшись этой пещерой Аладдина, в которой внезапно очутился. – Берут у вас медицинские консультации?

– Иногда, но чаще всего отоваривают рецепты, – ответил Маньон. – В Лондоне есть несколько гомеопатических клиник, и мы, конечно, тесно с ними сотрудничаем. Там предписывают определенный курс лечения, а мы готовим лекарства. В некотором смысле моя фирма – что-то вроде аптеки. Однако постоянным клиентам мы рекомендуем непредписываемые препараты. Поначалу было трудно, но времена значительно изменились к лучшему. Именно поэтому я решил нанять управляющего.

– Что ж, – сказал Хоули, пришедший в восторг от увиденного, несмотря на врожденную недоверчивость ко всему ненаучному. – Если вы дадите мне шанс, уверен, что я вас не подведу.

Кора пришла домой с двумя полными сумками продуктов под мышками и попыталась вставить ключ в замок входной двери, не уронив ни одну. После успешного, по ее мнению, дня она решила побаловать себя и Хоули праздничным ужином. (Как правило, она приносила лишь компоненты, а он уже готовил еду сам.) День выдался холодный, и когда Кора возвращалась из бакалейной лавки домой, начал накрапывать дождик. Платье, слегка для нее длинноватое, волочилось сзади по мостовой, впитывая воду из луж. Руки были заняты, и она не могла приподнять подол: огорченно вздыхая, Кора мечтала поскорее попасть в свою квартиру, где можно будет раздеться и выпить чашечку чаю. Женщина надела это платье – свое лучшее – только потому, что утром кое-куда ходила, но пожалела об этом, поскольку теперь его придется стирать.

Входя в дом на Саут-креснт, человек попадал сначала в небольшой вестибюль, ведущий к лестнице. На первом этаже жили соседи Криппенов – семья Дженнингс, и хотя они всегда проявляли показную любезность, ясно было, что миссис Дженнингс и миссис Криппен терпеть друг друга не могут и отчаянно пытаются перещеголять соперницу при встрече. У Дженнингсов, ирландских католиков, было шестеро детей – от восьми месяцев до восьми лет: непослушная банда, вечно испачканная остатками завтрака или обеда, которая, подобно стае подозрительных кошек, постоянно пялилась на Кору, когда она проходила мимо. В Коре не было ни капли материнского инстинкта, и, глядя на отродье Дженнингсов, она не могла избавиться от чувства, что этих детей способна полюбить лишь мать. И вот теперь, отперев дверь и войдя в дом, она столкнулась с самым младшим ребенком – все его звали Крохой, – который ползал по первому этажу. Когда она закрыла дверь. Кроха – Кора не знала даже, потрудились ли Дженнингсы дать ребенку имя, – остановился/остановилась и посмотрел/посмотрела на нее.

– Добрый день, – слегка нервно поздоровалась Кора: что-то в этом младенце всегда ее смущало. Когда приходилось с ним разговаривать, она употребляла в речи взрослые интонации и слова, не желая привычно лебезить, ворковать и сюсюкать с ребенком, будто слабоумная. Кора направилась к лестнице, но но успела ступить на нее, как из гостиной вышла миссис Дженнингс, – она пекла хлеб, и ее руки и щеки были обсыпаны мукой; она разыскивала самого младшего своего отпрыска.

– А, добрый день, миссис Криппен, – сказала она, подражая аристократической манере – так она обращалась к Коре, и это разительно отличалось от ист-эндского акцента, с каким она кричала на часто напивавшегося мистера Дженнингса. – Смотрите-ка. Промокла до нитки.

– Попала под дождь, – объяснила Кора, злясь на то, что ее увидели в таком виде – в мокром и грязном платье, с волосами, которые выглядывали намокшими космами из-под шляпки.

– Бедняжка. Похожа на мокрую кухонную тряпку.

– А вы вся в муке, миссис Дженнингс, – ласково сказала Кора. – Мы с Хоули всегда покупаем хлеб в магазине. Наверно, он намного вкуснее, если жизнь заставляет вас печь самим. Успех озаряет улыбкой даже самые грустные лица.

– Да уж, – ответила миссис Дженнингс, всегда готовая отплатить той же монетой. – А с такими мышцами, как у вас, наверно, гораздо легче носить покупки домой. Ей-ей, когда я впервые вас увидала, подумала, вы мужчина – такие широкие плечи.

Кора улыбнулась.

– Всего доброго, – сказала она, скрежеща зубами: промокшей и замерзшей, ей было не с руки продолжать пикировку. – Ну вы же знаете, как бывает, миссис Дженнингс, – остановившись, все же произнесла она. – Как только начнешь ходить по магазинам, уже не можешь остановиться. И я терпеть не могу прошлогоднюю одежду. Некоторые умудряются ее носить и при этом удивительно свежо выглядеть, но у меня таких способностей нет. Кстати, какая на вас миленькая блузка. У меня тоже такая когда-то была.

Миссис Дженнингс улыбнулась. Она недолюбливала Кору прежде всего за американский акцент, который по-прежнему слышался, несмотря на показную аристократическую интонацию.

– Знаете, а я ведь ходила не только за покупками, – продолжила разговор Кора, поставив сумки на пол. – Перед этим я встречалась с синьором Берлоши – моим учителем пения. В Лондоне такой тяжелый воздух, что мне приходится заново тренировать голосовые связки.

– Неужели? – сказала миссис Дженнингс, и улыбка застыла на ее лице, подобно льдине. – А я всегда считала, что талант к пению – врожденный. Или он у тебя есть, или его у тебя нет. Пению нельзя научить. Это как материнство.

– Обычного человека нельзя. Но я – обученный профессионал, миссис Дженнингс. В Нью-Йорке я была гвоздем программы всех мюзик-холлов города. Человеку с моими способностями нужно дорожить своим голосом, как музыканту – своей Страдивари. Это название скрипки, – с улыбкой добавила она. – Вы знаете, я трачу почти целый шиллинг в неделю на мед, чтобы каждый день утром и вечером смазывать голосовые связки? Да вы, наверно, тратите ровно столько же на еду для Крохи.

Миссис Дженнингс захотелось схватить Кору за волосы и стукнуть головой о стенку, чтоб из обоих ушей потекла кровь, но она себя сдержала. Два этажа на Саут-креснт пребывали в неустойчивой гармонии, и обитатели первого подспудно ощущали себя прислугой, а постояльцы со второго – господами. Впрочем, мужья обеих дам практически не разговаривали друг с другом, будучи совершенно разными людьми. Хоули Криппен был невообразимо далек от пьянчуги и лентяя Пэдди Дженнингса. Хоули поражало, что лицо этого мужчины неизменно покрыто густой щетиной – Дженнингс никогда ее не сбривал, но она, видимо, так и не отрастала в настоящую бороду. Хоули считал это чудом природы и собирался написать об этом статью в «Британский медицинский журнал». Время от времени они встречались в коридоре или на лестнице: один – в жилете и брюках, с сигаретой в зубах, от него разило потом и перегаром, а другой – в костюме и галстуке, с гладко причесанными усами и тростью в руке, уставший и невеселый. Им нечего было друг другу сказать, и Хоули всегда проходил мимо, кивая вместо приветствия, хоть и знал, что за ним презрительно наблюдают.

– Он из тех, кому так и хочется заехать в нос, – нередко говаривал мистер Дженнингс своей жене, перед тем как заехать в нос ей самой. – Не знаю почему, но мне стало б от этого легше.

Синьор Берлоши жил недалеко от Криппенов – в комфортабельном доме на Тависток-сквер, что достался ему в наследство от тетушки, которая умерла бездетной. Кора увидела объявление репетитора в «Таймс», зашла к нему в начале недели, и он назначил ей встречу на этот день. Стремясь произвести благоприятное впечатление, Кора надела самое красивое платье и шляпку и была тотчас поражена, в каком роскошном, хоть и довольно безвкусном районе обитал Берлоши. Этот итальянец, живший в Лондоне уже почти восемь лет и обучавший многих певиц и актрис, считал своей личной неудачей, если они не добивались успеха через год после завершения курса. Тот включал в себя дыхательные упражнения, вокальные техники и совращение самим же Берлоши. Этот холостяк был отцом семи детей, о которых знал, не признавая ни одного. Хотя он разменял недавно пятый десяток, его сексуальное влечение не ослабевало: наоборот, Берлоши считал возраст дополнительным стимулом и продолжал бесстыдно соблазнять всех женщин подряд в театрах и мюзик-холлах Лондона. Вначале Кора его не привлекала – люди первым делом обращали внимание на ее широкие плечи, а затем на темные с проседью волосы и тонкие губы, – но он взял себе за правило никогда не отвергать потенциальной любовницы только на основании ее непривлекательности. Важнее всего для Берлоши было его личное удовольствие, как музыкальное, так и романтическое, а его могли доставить даже некрасивые женщины.

– Миссис Криппен, – сказал он со слегка утрированным итальянским акцентом, войдя в комнату. Учитель благоухал кремом после бритья с запахом сирени, также средством для укрепления волос – для него тоже было важно первое впечатление. – Счастлив вновь с вами встретиться. Вы пришли порадовать меня своими талантами?

– Хочу на это надеяться, синьор Берлоши, – ответила она, польщенная и в то же время очарованная. – Честно говоря, я думаю, мне не нужно слишком много работать – хватит лишь небольшой помощи. Понимаете, в Нью-Йорке я была настоящей звездой.

– Вы пели в Нью-Йорке?

– О да. По всему Бродвею, – солгала она. – Под псевдонимом Белла Элмор. Я была там очень известна. А в Лондон приехала только потому, что мой муж, доктор Криппен, открывает здесь медицинскую практику. Как раз сегодня он должен получить английскую лицензию. Но я хочу петь в Лондоне.

– И конечно, стать звездой?

– Конечно, – решительно ответила она.

– Да, Лондон – самое подходящее для этого место, – сказал репетитор, застенчиво улыбнувшись. – Нью-Йорк – это прекрасно, но более утонченным людям он может показаться довольно дешевым и безвкусным. Однако Лондон – ну и конечно же Париж и Рим – подлинные очаги культуры. Поистине великие певицы должны заниматься своим ремеслом там, вы согласны?

– Да, – ответила Кора, затаив дыхание. – Безусловно.

Берлоши поставил ее у окна и дал несколько указаний: сев за фортепьяно, взял «до» средней октавы – Кора в ответ спела арпеджио: «до-ми-соль-октавой выше-до-соль-ми-до». Он взял «ре» – она спела на тон выше, затем «ми» – еще на один тон. Берлоши остановился на «соль» и, повернувшись, взглянул на нее. Кора тихо кашлянула, будто намекая, что простужена и сейчас не в лучшей форме, уже подыскивая для себя отговорки.

– Великолепно, – спокойно сказал Берлоши, словно только что услышал солистку ангельского хора. – У вас прекрасный голос.

– Благодарю вас, – ответила Кора с облегчением: несмотря на самоуверенность, проявляемую в присутствии других, в глубине души она всегда сомневалась, что обладает голосом.

– Однако нам предстоит много работы.

– Правда?

– Конечно. Врожденный талант есть, но его необходимо отшлифовать. Дыхание у вас слабое. Вы поете горлом, а не диафрагмой, где на самом деле и рождаются звуки. Но это – всего лишь техника. Нужно просто поработать над ее совершенствованием.

– Что ж, я готова, синьор Берлоши, – сказала Кора. – Приложу все свои силы.

– Ну и, разумеется, работа стоит дорого. Я беру два шиллинга в час, а нам придется встречаться четыре раза в неделю – по часу. Как вам такие условия?

Кора быстро подсчитала в уме и нервно сглотнула. Это была целая уйма денег, особенно учитывая, какое жалованье получал Хоули у Маньона.

– Хорошо, – сказала она, энергично кивнув. – Когда мы сможем начать?

Ожидая возвращения Хоули домой, Кора мысленно молилась, чтобы он не отказался дать ей денег на уроки пения. В последнее время муж стал гораздо раздражительнее, и она уже начинала волноваться, что он выходит из-под ее влияния. Необходимо отучить его от этого. Кора знала, что их отношения прервутся очень скоро, если он начнет заявлять о своих правах. Она должна просто сообщить мужу, что ей нужны деньги, – имнужны, если они рассчитывают на счастливую семейную жизнь в будущем, – а муж должен их дать, не задавая лишних вопросов.

Она слышала, как он вошел в дом и быстро поднялся по лестнице. Хоули всегда старался поскорее проскочить через прихожую, чтобы пьяный мистер Дженнингс его не заметил и не полез драться. Но когда муж перешагнул порог, Кора заметила в его глазах что-то непривычное – полную безысходность, гнев и даже ненависть. Он ей кивнул, бросил на кровать шляпу и, не проронив ни звука, прямиком прошагал в ванную: она услыхала, как в раковину потекла вода. Когда через несколько минут муж вышел, лицо его было розовым, а воротник – мокрым, словно он остервенело смыл накопившуюся за день грязь.

– Чудесный день, – сказала она, избегая расспрашивать, что случилось, хотя что-то, несомненно, произошло. – Я ходила на первый урок к синьору Берлоши.

– К кому? – рассеянно переспросил Хоули.

– К синьору Берлоши. Я рассказывала тебе о нем. Учитель пения. Живет на Тависток-сквер. Я ходила к нему.

– Ах да, – сказал он, отвернувшись, и нахмурился, увидев, в каком состоянии квартира. В раковине свалены грязные тарелки, оставшиеся со вчерашнего ужина, а на веревке, протянутой от одной стены к другой, сушилась одежда. Он заметил сценическое трико жены, висевшее у нее за спиной и похожее на две ампутированные ноги: от этого зрелища его чуть не вывернуло наизнанку. В пользу Шарлотты говорило хотя бы то, что она соблюдала в доме чистоту. – Это сегодня было?

– Да, и он настоящий профессионал, Хоули. Сказал, что за пятнадцать лет преподавания ни разу не встречал певицы талантливее меня. Сказал, что при надлежащем руководстве я могла бы стать самой выдающейся певицей на лондонской сцене.

Тот, естественно, ничего подобного не говорил.

– Хорошая новость, – пробормотал Хоули, убрал с кресла мусор и, грузно плюхнувшись в него, закрыл руками глазами. – А у меня все наоборот.

Кора сощурилась и пристально посмотрела на него. На миг – всего лишь на миг – забеспокоилась она о муже, будто стряслось какое-то большое горе, и в ней вдруг проснулось слабое сострадание.

– Хоули, – сказала она. – Что случилось? Ты такой напряженный.

Он горько усмехнулся и покачал головой, отвернувшись от жены, чтобы она не видела слез, которые полноводными озерами наворачивались на глаза. Он боялся моргнуть, чтобы слезы не покатились по щекам, подобно водопаду. Кора никогда не видела, как он плачет, и ему не хотелось, чтобы она заметила сейчас.

– Я ходил в Медицинскую ассоциацию, – начал он.

– Ну конечно. А я и забыла. Даже не подумала об этом. Ты получил лицензию?

– Ха! – сказал он. – Нет.

Сердце у нее упало, и она села на табурет: хоть бы задержка оказалась временной.

– Почему? – спросила она, когда стало ясно, что он не собирается распространяться. – Дело в деньгах? Нужно заплатить?

Теперь он повернулся и посмотрел на нее, и Кора поняла, что он действительно глубоко расстроен.

– В Медицинской ассоциации сказали, что мои дипломы в Англии недействительны. Сказали, для того, чтобы заниматься врачебной деятельностью, мне нужно окончить медицинское училище в Лондоне и сдать выпускные экзамены. Учеба, разумеется, займет несколько лет и потребует больше денег, чем мы сможем заплатить.

Кора открыла в изумлении рот.

– Нет! – воскликнула она. Муж молча кивнул. – Но это же смешно, Хоули. Ты – дипломированный врач.

– Они утверждают, что нет. Говорят, что двух дипломов, полученных на заочных курсах в Филадельфии и Нью-Йорке, недостаточно для того, чтобы стать врачом. Только не удивляйся так, Кора. Я с этим и раньше сталкивался. Ты же знаешь. Придурок Энтони Лейк знал об этом. А гадкий Ричард Мортон сказал мне это прямо в лицо, словно я – бесчувственный пес. Ты и сама не раз это повторяла. Я годами с этим борюсь. А все потому, что у меня не хватило денег на учебу в настоящем медицинском училище. Во всем виновата… женщина, – с горечью прошипел он в заключение.

Кора встала и подошла к нему, а затем опустилась рядом на колени. Она взяла его за руку и заботливо ее погладила. Муж удивленно взглянул на нее. Неужели она решила наконец утешить его, как и подобает жене? Неужели после его разочарования их скучные, пугающие отношения изменятся к лучшему? Он не мог в это поверить.

– Хоули, – спокойно сказала она. – Мне придется платить синьору Берлоши за учебу восемь шиллингов в неделю. Ты должен их где-нибудь найти. Может, у Маньона тебе предложат дополнительную работу, как ты думаешь?

Он моргнул, не веря своим ушам.

– Что? – переспросил он.

– У Маньона, – повторила она. – Сейчас твоего жалованья хватает нам обоим на довольно комфортную жизнь, но чтобы получать на восемь шиллингов больше… тебе придется работать в дополнительную смену. Или, возможно, мистер Маньон повысит тебе зарплату? Ты должен поговорить с ним. Это очень важно.

Хоули вырвал руку из ее ладоней, медленно встал и подошел к окну: тяжело дыша, он пытался взять себя в руки. За четыре года супружеской жизни он ни разу не повышал на жену голос. Кричала, как правило, она. Они всегда ссорились из-за того, что он не мог обеспечить ей жизнь, которой супруга, по ее собственному убеждению, заслуживала. Все их стычки заканчивались тем, что она орала на него, оскорбляла и грозила сковородками и кастрюлями, а он соглашался сделать то, что она просила, – все, что угодно, лишь бы она перестала вопить. Но теперь он почувствовал, как в душе зреет гнев, которого никогда прежде не испытывал. Этот гнев терзал его изнутри, подобно пылающему угольку, что тлел на дне желудка, и, поднимаясь сквозь грудную клетку, обжигал сердце. Хоули повернулся и взглянул на нее, а она вызывающе посмотрела ему в глаза, ощущая внезапное изменение температуры в их отношениях.

– Какая же ты бездушная, – сказал он, повысив голос. – Всегда говоришь только о своихжеланиях, о своихмечтах. И никогда о моих. Я получаю очередной удар, а ты думаешь лишь о том, где бы мне заработать еще восемь шиллингов на твои уроки пения? – Теперь Хоули уже орал – правда, он недооценил свою слушательницу, всегда готовую отплатить той же монетой.

– Мы сможем выбраться из этой лачуги, – заверещала она. – Неужели ты не понимаешь? Я могу стать великой звездой и зарабатывать тысячи и тысячи фунтов. Мы можем…

– Перестань себя обманывать, женщина! – закричал он. – Ты никогда не станешь звездой. В лучшем случае ты – посредственная певичка. Даже у собак на улице больше шансов…

Кора так и не узнала, каких шансов больше у собак на улице: не успел он закончить фразу, как она шагнула вперед и изо всей силы влепила ему пощечину. Его лицо перекосилось от злости, и он опустил под ее пристальным взглядом глаза, но при этом сжал кулаки, с трудом удержавшись от того, чтобы не заехать ей по физиономии, – порыв, который раньше его никогда не охватывал.

– Не смей со мной так разговаривать, никчемный кретин, – спокойно сказала Кора: ее голос был гораздо ниже, чем обычно, словно доносился из глубин преисподней. – Ты злишься лишь потому, что я станувеликой звездой, а тебе никогда не быть настоящим врачом. И ты найдешь для меня восемь шиллингов в неделю, Хоули Криппен, или я потребую у тебя отчета. Мы хорошо поняли друг друга?

Он уставился на нее, и в голове пронеслась целая тьма различных ответов. Во всех закоулках своей личности он пытался отыскать силы и подобрать слова, которые хотел произнести.

Но она стояла перед ним, готовая при необходимости снова стукнуть или просто наорать, и Хоули пал духом, зная, что ее удовлетворит лишь один ответ – два слова. На сей раз ему не хватило смелости ей противостоять. Он кивнул и отвел взгляд.

– Да, Кора, – сказал он.