Текст книги "Криппен"

Автор книги: Джон Бойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

– Подровнять, ага, – ответил Дюпюи. – По -кендалловски.Кажется, я знаю, что нравится старику.

Картер попытался расслабиться в кресле, предоставив цирюльнику полную свободу. Он подумал об оставшейся дома жене и в тысячный раз за день стал подсчитывать в уме сроки. Если все пройдет успешно, они доберутся до Квебека в последних числах июля, самое позднее – 1 августа. По расписанию «Монтроз» отправлялся в обратный путь не раньше, чем через неделю, но Канадская Тихоокеанская компания утром пообещала, что Картер сможет вернуться в Европу на одном из аналогичных судов, которое по расписанию отплывало из Квебека 3 августа, а это значит, что есть неплохие шансы возвратиться домой через месяц – к середине августа. Ребенок должен родиться пару недель спустя – так что Картер не должен пропустить роды. При малейшем риске опоздания он отказался бы выполнить поручение, невзирая на последствия.

– Что он за человек? – спросил старпом через пару минут молчания, насупленно следя за тем, как под ноги опадают большие клоки курчавых каштановых волос, открывая его мальчишеское лицо намного больше обычного. – Я имею в виду капитана. Вы ведь плавали с ним раньше?

– Я плохо его знаю, – ответил Дюпюи, который с давних пор научился выслушивать все матросские сплетни, но, подобно исповеднику, не разглашать ничего, что могло бы навлечь на него неприятности. – Знаю, что держит всю команду в ежовых рукавицах, свято верует в порядок и дисциплину и страдает пунктуальностью. Говорят, не верит в бога, но хранит в каюте мемуары Уильяма Блая – и читает их каждый вечер, как Библию. Сидя в моем кресле, проронит слов пять – не больше.

– Капитан Блай? – переспросил Картер, удивленно подняв брови. – Ну и ну, мне только этого не хватало. Слава богу, на дворе – двадцатое столетие, вот и все, что можно сказать. Сам я не сторонник старой школы кораблевождения – с бочками рома и купанием с райны под киль. Делай свою работу и получай за это деньги – вот мой девиз. Не больше и не меньше. Капитан Блай! – повторил он тише. – Первый раз слышу такое.

– Все, – сказал цирюльник, закончив стрижку и отступив на шаг, чтобы полюбоваться своим творением. – Ну как? Быстро и без лишних вопросов.

Картер кивнул и встал, сунув на выходе пару монет в руку Дюпюи и с любопытством погладив затылок, – непривычно было ощупывать обнажившийся, слегка шишковатый череп. Ветер, дувший на палубе, холодил голову, и Картер нетерпеливо пробормотал себе под нос:

– Боже ж ты мой!

Оглядевшись, старпом понял: в ближайшие сутки нужно приложить все старания к тому, чтобы разобраться в устройстве судна, – меньше всего ему хотелось бы заблудиться на обходе. Корабль спроектировали по образцу «Зелоса» и «Онтарио» – однотипных судов, на которых он служил, – но этот пароход был немного современнее тех, и многие архитектурные курьезы, использовавшиеся в их конструкции, ко времени строительства «Монтроза» устранили. Судно было более передовым и в технологическом отношении: на нем впервые установили телеграфную машину Маркони, [3]3
  Гульельмо Маркони (1874–1937) – итальянский инженер и предприниматель, лауреат Нобелевской премии по физике (совместно с немецким физиком Ф. Брауном) за вклад в развитие беспроволочной телеграфии (1909). В 1898 г. осуществил радиосвязь через Ла-Манш, а в 1901 г. – через Атлантический океан: сигналы передавались со станции на п-ве Корнуолл (Англия), а принимались в Сент-Джонсе на о. Ньюфаундленд (Канада).


[Закрыть]позволявшую поддерживать связь с сушей и получать оттуда сообщения.

Обычно Картер инстинктивно отыскивал дорогу на палубу с закрытыми глазами – по раскачиванию корпуса и запаху моря. За несколько лет он отточил свои чувства до такой степени, что единственным его штурманом выступал головной мозг. Но что-то в этом судне заставило его призадуматься. Блестящие деревянные части контрастировали с темными коридорами, а скрип всего судна, казалось, настолько притупил его сообразительность, что он перестал верить в собственные способности.

Наконец, миновав палубу первого класса, он увидел вдалеке трап и спускающийся луч света, который должен был вывести его обратно на главную палубу. К старпому направлялся мужчина лет под пятьдесят, а прямо за ним шел, очевидно, какой-то подросток. Мгновенно Картер вспомнил, что у него на голове нет фуражки, – она даже не спрятана скромно подмышку, как наказывал Кендалл, – и закусил губу Старпом решил вернуться в свою каюту и немедленно ее надеть.

– Добрый день, господа. – Он остановился в коридоре, чтобы поздороваться с двумя пассажирами: старший казался немного раздосадованным тем, что к нему обратились. – Ну что, готовы в плаванию?

– Да, спасибо, – ответил мистер Робинсон, увидев в нескольких футах дверь кабины А4 – святого Грааля, до которого, похоже, нельзя было добраться, не поговорив вначале с половиной христианского мира.

– Билли Картер, старпом капитана «Монтроза», – представился офицер, кивнув. – Если возникнут какие-нибудь трудности или вопросы – смело обращайтесь ко мне или к моим подчиненным. Хороший денек для плавания, – добавил он любезно. – Море совершенно спокойное.

– Я как раз собирался прилечь, – сказал мистер Робинсон, протискиваясь мимо него. – Простите, но…

– Ничего страшного, сэр, – подхватил Картер, уступая ему дорогу. – Немного укачало? Не беспокойтесь. Скоро привыкнете. Все привыкают. А вы как, молодой человек? Плавали раньше?

– Один раз, – ответил Эдмунд. – Короткое путешествие. Никогда не отравлялся в такое долгое плавание.

– В вашем возрасте я уже провел в море два или три года. Жить без него не мог. Но в самом начале тоже страшно тошнило, так что не переживайте. Пройдет.

– Надеюсь, я поправлюсь, – сказал Эдмунд, чувствуя, что к нему относятся немного покровительственно.

– Вот именно.

Мистер Робинсон повернул ключ в замке и вошел в каюту, закрыв на мгновение глаза, – ему стало легче от покоя и тишины, которые, казалось, там царили. Он обернулся, готовый при необходимости резко позвать Эдмунда, но моряк уже скрылся из виду, а молодой спутник вошел в каюту.

– Наконец-то… – в изнеможении произнес мистер Робинсон. – Такое чувство, будто все на борту норовят с нами заговорить. Пассажиры на палубе. Этот моряк.

– Это старпом, – сухо сказал Эдмунд, выглянув в коридор, а затем закрыл за собой дверь. – Он оказал нам честь.

Мистер Робинсон раздраженно фыркнул:

– Чушь.

Он снял шляпу и повесил на стенной крючок. Глядя в маленький иллюминатор на морскую гладь, почувствовал, что головная боль усилилась. Легко помассировал виски и закрыл глаза, напрягшись и занервничав. Но, к счастью, сзади подошел Эдмунд и обхватил его руками за грудь, прижавшись всем телом. Мистер Робинсон с благодарностью обернулся.

– Тебе тяжело? – Он слегка отстранился и посмотрел на элегантный костюм мальчика, который они вчера купили в Антверпене. – Считаешь, я ставлю тебя в глупое положение?

– Напротив. – Опустив руки, Эдмунд слегка расстегнул жакетку, ослабив тугой поясок. – На самом деле мне это даже нравится. Выдавать себя за другого – так романтично.

– Только не для меня. Думаешь, нам удалось убежать?

– Тебе нужно расслабиться. – Эдмунд расстегнул сюртук мистера Робинсона и уронил его на пол. – Все будет хорошо. Я в этом не сомневаюсь.

Он подался вперед, и губы их сомкнулись – вначале нежно, а затем сильнее, тела крепко прижались друг к другу и неуклюже повалились на нижнюю койку.

– Только ты, – шептал мистер Робинсон между поцелуями; от безудержной страсти у него перехватывало дыхание и темнело в глазах. – Только ты.

2. ЮНОСТЬ
Мичиган: 1862–1883

Когда мистер Джозайя Криппен и его жена Долорес приехали в церковь Святого Распятия в Энн-Арборе, штат Мичиган, на венчание своего сына Сэмюэла с его троюродной сестрой Джезебел Кверк, оба родителя были в совершенно разном настроении. Джозайя всю церемонию улыбался, поскольку был пьян в стельку, а Долорес так сильно сжимала губы, что те занемели: мысль о том, что драгоценный отпрыск посвящал себя не ей, а другой женщине, вызывала у матери возмущение. Она хотела, чтобы сын почитал и боготворил ее, но неведомо для себя добилась лишь того, что он стал презирать ее за холодность. Тем не менее в своей молодой жене Сэмюэл обрел прекрасную любящую подругу, и в течение года Джезебел родила ему сына, которого назвали Хоули Харви Криппен.

Год между венчанием и рождением первенца был единственным счастливым периодом совместной жизни Криппенов: когда Джезебел забеременела, ее характер полностью изменился, она отказалась от прежней любви к увеселениям и стала вести пуританский образ жизни. Если раньше ей нравилось ходить с Сэмюэлом на танцы, теперь она полагала, что подобные вечеринки неприличны и способствуют распущенности. Если раньше она приглашала своих соседей Теннетов перекинуться вечерком в карты, то теперь считала подобные развлечения аморальными и порвала отношения с этой совершенно безобидной четой. Хотя прежде Джезебел Криппен никогда не проявляла нравственного рвения, беременность подарила ей не только отпрыска, но и нового близкого друга – Иисуса. И Ему не нравилось, когда Джезебел веселилась.

Хоули с самого начала был спокойным ребенком. Он так и остался без братьев и сестер: роды у матери выдались столь трудными и продолжительными, что она изменила собственному имени [4]4
  Намек на библейскую Иезавель (Джезебел в англоязычной традиции), жену израильского царя Ахава, которая стремилась ввести финикийские культы и преследовала пророка Илию. Была выброшена из окна, растоптана всадниками и растерзана собаками. Имя Иезавель стало синонимом грешницы.


[Закрыть]и не позволяла мужу даже спать с ней в одной кровати, не говоря уже о любовных объятиях.

– Ты довольно часто меня осквернял, Сэмюэл Криппен, – говорила она в первые месяцы, когда супруг полагал, что настойчивыми уговорами удастся ее переубедить: точно так же считал его отец, перед тем как сломить оборону Долорес Хартфорд. – Я больше никогда не позволю мужчине прикасаться ко мне со столь непристойными намерениями.

– Но дорогая, – возражал муж. – Наш супружеский обет!

– Теперь у меня лишь один истинный супруг, Сэмюэл. И зовут Его Иисус. Я не могу Ему изменить.

В конце концов, Сэмюэл понял, что она не собирается сдаваться и благодаря ее Мессии ему тоже светит целибат. Возможно, он восстал бы против столь жестокого решения, но, к счастью, узнал о существовании в нескольких милях от Энн-Арбора одного борделя, где можно было удовлетворять свои романтические потребности с меньшими эмоциональными затратами; такая перспектива его вполне устраивала.

В детстве мать поощряла тягу Хоули к одиночеству: они часами сидели на крыльце, глядя вместе в небо, и Джезебел направляла мысли сына к Господу. Она считала, что пока они вдвоем, меньше риска согрешить. У нее была единственная цель в жизни – сделать так, чтобы сын благополучно достиг Царствия Небесного, даже если придется загнать туда ребенка раньше срока.

– Прекрасные Божьи небеса, – говорила она, улыбаясь, как слабоумная, и устремляла взгляд на клубы несущихся облаков и быстрые вспышки солнечного света, который сквозь них пробивался. – Хоули, поблагодари доброго Боженьку за этот чудесный день.

– Благодарю тебя, Господи, – послушно отвечал мальчик, щурясь от ярких лучей.

– Прекрасная Божья работа, – восклицала мать, когда радостно выметала из дома пыль и паутину или грязной тряпкой вытирала с окон сажу. – Хоули, поблагодари доброго Боженьку за то, что создал вокруг нас всю эту пыль, дабы имели мы честь убирать во славу Его.

– Благодарю тебя, Господи, – недоверчиво отвечал сын, кашляя от носящейся в воздухе пыли.

Ужины в доме Криппенов всегда проходили спокойно. Сэмюэл возвращался с работы в бакалейной лавке в шесть часов, и жена готовила спартанскую пишу на троих. Обычно трапеза состояла из запеченных овощей, иногда – небольшой курицы или слегка недожаренной свинины: в чистилище бедные души должны были страдать диареей или расстройством пищеварения.

– Прекрасный Божий дар, – говорила Джезебел, блаженно улыбаясь мужчинам и протягивая руки, словно была вторым воплощением Иисуса на Тайной вечере. – Хоули, поблагодари доброго Боженьку за то, что наградил нас такой роскошной трапезой.

– Благодарю тебя, Господи, – отвечал мальчик: в желудке у него урчало, в ногах появлялась слабость, а в кишечнике начиналось прекрасное Божье расстройство.

Когда Джезебел исполнилось тридцать и она уже видела Божью красоту в каждой блаженной минуте, Сэмюэл стал все меньше времени проводить дома, предпочитая работать допоздна в бакалейной лавке или сидеть вечерами в местном кабаке, где заливал свое горе вином. Поскольку такое поведение супруга не одобряла, он сохранял дистанцию, игнорируя ее жалобы. Впрочем, жена обычно выражала недовольство, лишь когда он был пьян, так что это не имело особого значения. Однажды он вернулся домой около полуночи, держась нетвердо на ногах, с одутловатыми щеками и красным носом, шатаясь из стороны в сторону, как рождественский олень. Войдя в дом, он затянул похабную песенку о похождениях одного богатенького моряка и посещении им некоего злачного места в городе Венеции.

– Я выходила за другого, – в отвращении воскликнула Джезебел, принеся помойное ведро: судя по налитым кровью глазам и напряженному выражению лица, муж мог вскоре извергнуть содержимое желудка на пол гостиной. – Являться домой посреди ночи в таком виде. На глазах у нашего Хоули. Чего ты налакался? Виски? Пива? Скажи мне, Сэмюэл.

– Прекрасного Божьего алкоголя, – монотонно ответил тот, а затем громко рыгнул и, изумленно посмотрев на нее, без чувств повалился на пол.

– Благодарю тебя, Господи, – набожно произнес Хоули заученную фразу.

Забрать сына из сельской школы и учить его на дому самостоятельно – это была затея Джезебел. Хоули не возражал: в школе его обычно дразнили из-за темного строгого костюмчика, в котором он был похож на Оливера Твиста, когда тот работал у Сауэрберри участником похоронных процессий, а также из-за тонких черт – некоторые ребята предположили, что никакой он не мальчик, а вшивая девчонка. Проведенный осмотр доказал обратное, однако Хоули столкнулся с еще большим унижением и презрением.

– Начнем с изучения Библии, – сказала ему Джезебел в первый день их домашних занятий. – А затем, перед второй порцией изучения Библии, ты поучишься правильно читать по Псалтыри. После размышлений над Таинствами Креста мы закончим сегодняшние занятия душеспасительным изучением Библии.

К девяти годам Хоули уже мог прочесть наизусть все сто пятьдесят псалмов в правильном порядке и знал точное родословие Иисуса Христа, начиная с Адама. Никто никого не рожал без участия Хоули. Джезебел придумала даже рождественский фокус и показывала его, когда Криппены и Кверки собирались в ее гостиной за роскошной трапезой из ячменного отвара и постных лепешек.

– Кто родил Еноса, Хоули? – спрашивала она, перебирая в памяти имена, а мальчик сосредоточенно хмурился и повторял про себя всю Книгу Бытия.

– Сиф, – отвечал он.

– Правильно! А кто родил Мафусаила?

Хоули снова задумывался.

– Енох, – произносил он.

– Ну кто же еще, как не эта грязная свинья. А Нимрод? – продолжала она, подводя игру к кульминационной точке. – Кто родил Нимрода?

– Хуш, – торжествующе восклицал Хоули.

– Это был Хуш! И Нимрод был сильный зверолов пред Господом. Царство его вначале составляли: Вавилон, Эрех, Аккад и Халне, в земле Сеннаар, [5]5
  Быт. 10:9–10.


[Закрыть]– радостно продолжала она, хлопая в ладоши от удовольствия, похожего на оргазм, и в ее запавших глазах, подобно электричеству, вспыхивала безумная искорка религиозного рвения.

Сэмюэл не мог отделаться от ощущения, что для женщины, не выносящей прикосновения мужниных рук, она чересчур увлекалась процессом деторождения. Отцу хотелось, чтобы сын вел более активную жизнь за пределами дома, и он был уверен, что мальчик лишен многих радостей детства.

– Лишен? – повторяла Джезебел, смеясь над тупостью мужа. – Ты считаешь, мальчик чего-то лишен? Смех да и только. Смотри, бестолковый ты человек. Хоули – «Я позавидовал безумным, видя благоденствие нечестивых»?

– «Ибо им нет страданий по смерти их», – мгновенно ответил Хоули, не меняя положения: он сидел на окне гостиной и в молчаливом раздумье смотрел на небо. При этом мальчик медленно водил глазами слева направо, словно читал эти слова на странице. – «И крепки силы их», – добавил он, как бы запоздало вспомнив.

– Номер псалма?

– Семьдесят третий, [6]6
  В русском синодальном переводе – 72-й.


[Закрыть]мама.

– Стихи?

– Второй и третий. [7]7
  В русском синодальном переводе – 3-й и 4-й.


[Закрыть]

Джезебел торжествующе посмотрела на мужа, пытаясь справиться с нахлынувшим волнением, и обнажила желтоватые зубы.

– Сэмюэл Криппен, – возвестила она, – твой сын – вундеркинд.

Раннее отрочество Хоули было сопряжено с новой борьбой. Внезапное появление прыщей лет в тринадцать совпало с почти патологическим ночным недержанием, вызвавшим великий ужас в доме Криппенов. Просыпаясь каждое утро в пять часов на простынях, промокших насквозь после экзотических сновидений, мальчик в страхе дожидался рассвета, когда мать входила в комнату, морщила нос от невыносимого зловония и, обзывая его скверным мальчишкой, хуже младенца, отвешивала крепкий подзатыльник. Подслушав, как Сэмюэл рассказывал сыну об удобном способе избавиться от этих ночных извержений, Джезебел рухнула в обморок на деревянном кухонном полу, сильно стукнувшись головой, и ее пришлось приводить в чувства с помощью нюхательной соли.

Однако со временем беспокойному юноше Хоули все же удалось выявить и развить собственные интересы. Его образование вышло за рамки Откровения Иоанна Богослова, когда в небольшой, уединенной библиотеке Энн-Арбора он принялся читать стихи и художественную литературу. В пятнадцать он открыл для себя книгу доктора А. К. Ларусса под названием «Человеческий организм: его странные и необычные функции». Она стала для Хоули новой Библией, и он обдумывал каждое слово, относившееся к телесным органам и дыхательным функциям. Благодаря произведению Ларусса мальчик узнал о многих других книгах на ту же тему, и последующие юношеские годы были заполнены изучением естественных наук и биологии, теориями о сотворении вселенной, жизнедеятельности человеческого и животного организмов и самой природе жизни. Большинство этих книг он прятал от матери, считавшей занятия наукой греховными, поскольку ученые стремились постичь Божий замысел.

– Если бы Господь хотел, чтобы мы жили вечно, – указывала она, – Он никогда не наслал бы на нас семи казней. [8]8
  Т. н. казней Египетских известно не семь, а десять.


[Закрыть]Но Бог умел обращаться со злом. Если хочешь знать мое мнение, Ему следовало бы вспомнить о своей древней хуцпа. [9]9
  На идиш – khutspe,приблизительное значение: «дерзость, наглость, бесстыдство, бесцеремонность».


[Закрыть]

Без ведома Джезебел Хоули начал покупать и складывать под матрасом экземпляры «Американского ученого» [10]10
  «Scientific American» – научно-популярный ежемесячник, основанный Руфусом Портером. Один из старейших американских журналов – издается с 1845 г.


[Закрыть]– совершенно нового, радикального издания из штата Нью-Йорк, – вытаскивая их лишь поздно ночью, когда родители спали в отдельных комнатах и можно было зажечь свечу и быстро ознакомиться с содержанием журнала, украдкой облизывая губы после очередной крохи информации. На каждой странице предлагалась новая теория или возможность научной революции. Каждый автор работал над новыми лекарствами, сложными уравнениями или новыми определениями таких понятий, как «жизнь», «человек» и «бытие». Ежемесячно, в волнении затаив дыхание, Хоули предвкушал следующие открытия.

Однако к семнадцати годам стопка журналов «Американский ученый» под матрацем начала все больше бросаться в глаза, несмотря на то, что тетради были равномерно распределены от подушки до самого изножья, образуя добавочный, странно мягкий слой. Однажды в июне, возвратившись домой из библиотеки, Хоули сел на кровать, чтобы снять ботинки, и с удивлением почувствовал, что та прогнулась под ним сильнее обычного. Слегка приподняв постель, чтобы посмотреть, какие произошли изменения, юноша в ужасе обнаружил, что его коллекция журналов похищена. Он побледнел, затем побагровел от смущения; ощутив спазмы в желудке, вынужден был снова сесть. Сердце бешено колотилось в груди, пока он пытался придумать какое-нибудь объяснение. Хоули в отчаянии ждал, что взбешенная мать ворвется в комнату, но она так и не появилась. Лишь вечером, когда домой вернулся отец, юношу позвали вниз, где на кухонном столе высилась стопка журналов, которые он приобретал последние два с половиной года. Мальчик взглянул на подшивку, словно видел ее впервые в жизни, и нервно сглотнул: хотя он приготовился все отрицать, журналы были ему все же дороги, и он хотел получить их обратно в целости и сохранности. Мать стояла у камина, сложив руки на груди, и даже не пыталась скрыть своей ярости, а Сэмюэл находился где-то посередке между ними, гадая, какую позицию занять.

– Все это время я думала, что знаю тебя, – сказала Джезебел. – Считала тебя хорошим мальчиком. Думала, что воспитала тебя правильно.

– Вы знаете! Я хороший! Вы воспитали! – начал он возражать, нарочно отвечая на каждое обвинение, но не успел открыть рот, как его заглушили вопли матери.

– Хороший мальчик не хранит под матрацем такую мерзость. Это отвратительно! Ты видел эти журналы? – спросила она мужа, который сконфуженно покачал головой, а затем взял один и внимательно пролистал: с каждой страницей, по мере приближения к концу, волнение у него на лице сменялось все большим разочарованием.

– Мне интересно, – защищался Хоули. – Это наука. Очень познавательно.

– Это мерзость, – настаивала она. – Зачем тратить деньги на подобный вредоносный хлам?

– Я читал там статьи, – отвечал он, обороняясь и чуть-чуть повысив голос. – Меня интересует человеческий организм…

– Хоули! Только не в моем доме!

– Сотворение мира. Наша природа.

Джезебел яростно затрясла головой и, выхватив у мужа из рук журнал, швырнула его в огонь, а затем железной кочергой зарыла в горящие угли.

– Мама, нет! – закричал Хоули, когда она протянула руку за следующим журналом, потом еще за одним – и так далее.

– Для твоего же блага, – сказала она, видя, как мерцают и обугливаются в камине годы его учения. – Лучше пусть эти страницы сгорят здесь и сейчас, чем ты будешь вечно жариться в Адском пламени. Я не смогла бы жить на свете, зная, что ты обречен на вечные муки Преисподней.

– Это смешно, – презрительно закричал Хоули: он впервые повысил голос в этом доме. Оба родителя в изумлении посмотрели в его багровое лицо и осатаневшие от злости глаза. – Просто смешно! – повторил он. – Я без ума от этих журналов. Неужели вы не понимаете, что я хочу стать ученым?

– Ученым? – удивленно вскрикнула Джезебел. – Наука – дьявольское изобретение и больше ничего. Разве этому я тебя учила?

– Мне все равно – я так хочу, – воскликнул Хоули: ее невежество было ему отвратительно. И, глядя, как в огне очага исчезают журналы, он нашел слова, чтобы выразить свое предназначение на земле: – Я собираюсь изучать медицину, – сказал он родителям. – Стану великим ученым. – Он подался вперед – к матери, и ей пришлось взять себя в руки, чтобы в страхе не отступить назад. – Возможно, таков Божий замысел, – тихо добавил он.

Джезебел прикрыла рукой рот, словно он только что произнес слова, которые несли погибель всем, кто их слышал.

– Прекрасный Божий замысел, Хоули, – смущенно поправил Сэмюэл, возможно, слегка пьяный.

После двадцать первого года в жизни Хоули наступила череда перемен. К ужасу матери и удивлению отца, молодой человек начал самоутверждаться, больше не позволяя Джезебел указывать ему, как жить. Рискуя нарваться на ее упреки, но не желая просить у нее разрешения, Хоули продолжал покупать «Американский ученый», но теперь отвел для журналов почетное место наверху комода, чтобы каждому случайному посетителю сразу была видна его испорченность. К ним добавились ежеквартальные выпуски «Американского журнала медицины человека», а также «Двухмесячное обозрение практикующего врача» с научными трудами, в которых проводился углубленный анализ состояния естественных наук в Соединенных Штатах, недоступный большинству неспециалистов. Однако сложные статьи и диаграммы приводили молодого Криппена в восторг, убеждая в том, что именно к этой жизни он так настойчиво стремился. Журналы спасало то, что юноша вытащил их из-под матраца и добровольно демонстрировал, поэтому Джезебел должна была хорошо подумать, прежде чем предать свежую пачку огню.

Хоули подал заявление на медицинский факультет Мичиганского университета, но, лишь получив рекламный буклет, понял, что в подобных учреждениях ценилось не столько желание потенциального студента учиться, сколько его возможность платить за учебу. Чтобы стать доктором, нужно было пройти четырехлетние курсы по цене более пятисот долларов в год. Со времени окончания школы Хоули работал приказчиком в бакалейной лавке отца, однако до сих зарабатывал не больше трех долларов в неделю, к тому же третью часть был вынужден отдавать матери в уплату за питание. Ни при каких обстоятельствах юноша не мог позволить себе учебу.

– Вы должны понять, – однажды вечером сказал он родителям, объясняя свою дилемму, – для меня важнее всего на свете – стать врачом. Мне кажется, это моя судьба, мое жизненное призвание.

– Хоули, не употребляй этих слов в подобном значении, – ответила Джезебел, радуясь тому, что он снова пришел к ней с просьбой. Хотя за последнюю пару лет мать стала немного спокойнее относиться к его интересам, она по-прежнему выступала против «антихристианских воззрений» сына. – Призвание – это когда Господь призывает к Себе на службу.

– Возможно, именно это Он и делает, – возразил юноша. – Призывает меня служить больным – лечить их. Возможно, Он хочет, чтобы я стал врачом. Ведь это такая благородная профессия.

– Господь считает медицину языческим искусством, и ты это знаешь. Иначе зачем бы Он насылал болезни на малых детей, если бы люди могли от них запросто исцелять? Лучше оставить все как есть. И да исполнится воля Господня.

Хоули вздохнул. Недавно он отрастил усы и теперь в минуты напряжения легонько их поглаживал. Он старался держать себя в руках, а не то его шансы на успех уменьшатся.

– Мама, прошу вас, – тихо сказал он. – Неужели вы не понимаете, как для меня это важно?

– Сколько тебе нужно? – спросил Сэмюэл, не смея поднять глаза на жену, хоть и чувствовал, как ее ядовитый взгляд пронзает его, подобно тысяче копий, и знал, что позже за это поплатится.

– Курс обучения обойдется в пятьсот долларов в год…

– Пятьсот долларов? – изумленно воскликнула Джезебел. – И речи быть не может.

– Дорого, но учеба того стоит, – возразил Хоули. – Если я найду ночную работу, то, возможно, смогу зарабатывать сто долларов в год. Конечно, трудно будет днем учиться, а ночью работать, но я готов принести эту жертву, – добавил он, взывая к материнской жажде мученичества.

– Значит, тебе понадобится четыреста долларов в год в течение четырех лет, – уточнил Сэмюэл.

– Да.

– Тысяча шестьсот долларов.

– Совершенно верно.

– Это абсолютно невозможно, – твердо заявила Джезебел.

– Думаю, мы могли бы перезаложить лавку, – сказал отец, раздумывая над этим и поглаживая лицо, как бы подражая сыну. – Банк мог быэто разрешить, но нет никаких гарантий, что там…

– Никто не будетперезакладывать лавку, – воскликнула Джезебел. – Сэмюэл, мы трудились все эти годы и наконец получили ее в свою полную собственность. Я не собираюсь теперь влезать в долги лишь затем, чтобы Хоули выкроил для себя угол в дьявольских угодьях.

– Ах, мама! – вскрикнул он в отчаянии. – Вы ничего не видите дальше собственного носа.

– Извини, Хоули, – сказала Джезебел. – Я знаю, как ты разочарован, но тебе известно мое мнение, и ты не заставишь меня изменить его. Я просто не представляю, как мой собственный сын может посвятить себя подобной профессии. Если ты чувствуешь призвание помогать людям – стань учителем. Стране требуются молодые учителя, и ты идеально подошел бы для такой профессии. Или, может, церковнослужителем?

– Но я не хочуникого учить, – закричал он. – И тем болеене желаю читать проповеди. Я хочу быть врачом! Заниматься медициной! Неужели так трудно понять?

Джезебел закрыла глаза и принялась раскачиваться в кресле, тихо напевая под нос «О, Благодать!». [11]11
  Один из самых известных английских религиозных гимнов на слова бывшего работорговца Джона Ньютона, раскаявшегося в своих грехах (ок. 1772 г.).


[Закрыть]Так она обычно давала понять, что разговор окончен.

Хоули взглянул на отца – последнюю линию своей обороны, но Сэмюэл лишь пожал плечами и покосился на жену, словно говоря, что последнее слово за ней и он здесь бессилен. Обезумевшему от горя Хоули осталось лишь написать в университет и сообщить, что, несмотря на свое желание стать студентом, он не в состоянии платить за учебу. В глубине души молодой человек надеялся, что ему предложат стипендию, но приемная комиссия мгновенно согласилась с его решением и поблагодарила за проявленный интерес – в письме не было и намека на сочувствие.

Таким образом, Хоули пришлось навсегда распрощаться с мечтой об официальной врачебной практике. Впрочем, имелись и другие курсы – подешевле, на которых он мог удовлетворить свою жажду знаний; Хоули решил разведать о них подробнее и, пытаясь заглушить разочарование, остановился на них за неимением лучшего. В одном из выпусков «Двухмесячного обозрения практикующего врача» он прочитал, что Медицинский колледж Филадельфии предлагает заочный курс общей терапии, рассчитанный на двенадцать месяцев: по его окончании выдавался диплом. Обучение стоило шестьдесят долларов – сумма равнялась его годовому доходу, но Хоули подумал, что это недорого, послал заявление и вскоре был принят на учебу.

Чтобы скопить денег на диплом, Хоули отправился на поиски ночной работы, и ему предложили место на бойне Маккинли-Росса, где три раза в неделю, с девяти вечера до шести утра, он получал туши овец или коров, которые требовалось свежевать, потрошить и резать на куски.

Хотя Джезебел и Сэмюэл были в ужасе, в начале учебы эта работа казалась Хоули вполне естественной. Долгими ночами водил он пальцем по различным частям человеческого тела, изображенным в «Анатомии Грея», [12]12
  «Анатомия человеческого тела» англичанина Генри Грея (1825/27–1860) – классический учебник анатомии, впервые изданный в 1858 г. в Великобритании, а в следующем году – в Соединенных Штатах.


[Закрыть]изучая их названия и функции и понимая, как легко все они ломаются или изнашиваются. Он знал расположение слабых точек в связках и сухожилиях – и хотя еще ни разу не разрезал ножом труп, мечтал об этом и уже выяснил, с помощью каких надрезов его проще всего вскрыть. Работа на бойне была далека от идеала, но юноша с удовольствием предвкушал, как ему принесут свежезабитое животное, поручив отделить кости от мышц, а кожу – от органов, собрать отдельно кровь и разрубить тушу на отбивные для обеденного стола. Возможно, кому-то это внушило бы отвращение, но, думая о предстоящем, Хоули Харви Криппен непроизвольно облизывал губы.

В первый вечер ему дали в напарники шестидесятидвухлетнего ветерана бойни Маккинли-Росса по имени Стэнли Прайс, который, как сообщили юноше, и обучит его ремеслу. Это был тощий старик со слегка сутулой спиной и грязно-седыми волосами В первую очередь Хоули обратил внимание на то, что руки учителя покрыты красными линиями, – тридцать семь лет разрубал он туши мертвых животных, и в поры так глубоко въелась кровь, что на коже старика как бы остались отпечатки миллионов внутренностей.

– Никакой водой не смоешь, – с гордостью сказал ему Прайс. – На моих руках больше крови, чем у любого душегуба из тюряги. И я намного лучше орудую ножом. Когда-нибудь разделывал тушу?

– Нет, – признался Хоули со смехом – вопрос был нелепым. Можно подумать, что во времена своей мичиганской юности он долгими, истомными летними днями, сидя на крыльце, вспарывал брюхо приблудным собакам и кошкам.