Текст книги "Криппен"

Автор книги: Джон Бойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

– Примерно, – сказал офицер, ожидая продолжения.

– Я знакома с Криппенами уже несколько лет. Вы, конечно, понимаете, они нам не ровня, но я взяла Кору под свое крылышко – из милосердия. Но она недавно уехала в Америку – ухаживать за больным родственником, написав мне, как секретарю Гильдии поклонниц мюзик-холла, письмо, в котором известила, что ее некоторое время не будет в Лондоне. А затем мы внезапно узнали от доктора Криппена, что его жена за границей скончалась.

– И у вас есть основания в этом сомневаться?

– Ну, не так категорично. Хоть я и не слышала, чтобы она чем-нибудь болела. Кора всегда была очень… здоровой женщиной. Просто вчера вечером одна моя подруга рассказала мне, что пару недель назад ходила в театр и встретила там доктора Криппена, который был с юной леди.

– Ах вот как.

– И на этой юной леди были украшения Коры. Точнее – голубое сапфировое ожерелье. И очень красивые серьги.

– И вы полагаете, этому самому Криппену, недавно потерявшему жену, еще рановато появляться в обществе вместе с другой женщиной? – Глаза инспектора Дью потускнели, словно ему приходилось сталкиваться с подобным сплошь и рядом, а дежурным констеблям впору уже научиться отваживать такого рода посетителей.

– Это, конечно, так, – призналась Луиза. – Но тут вопрос совести, и изысканное общество не должно оставлять его без внимания. Естественно, мы с моим мужем больше не сможем общаться с подобным мужчиной.

– Естественно.

– Но мне просто не верится, будто Кора Криппен могла уехать в Америку, оставив свои украшения дома. Это не укладывается в голове, инспектор.

Дью подумал пару минут, затем кивнул.

– Этот Криппен, – спросил он, – что он за человек?

– Думаю, вполне достойный, – нехотя призналась Луиза.

– Не вспыльчивый? Никаких инцидентов в прошлом?

– Насколько мне известно, нет. Хоть я и слышала, что перед тем, как жениться на Коре, он овдовел. Быть может, здесь что-то кроется? Мой муж, Николас Смитсон, – возможно, когда-нибудь он станет лордом, – так вот, мой муж называет его бесхарактерным. Криппен ему не нравится. Конечно, он и не в моем вкусе тоже, однако его нельзя назвать и типично подозрительным человеком. Впрочем… две жены. И обе мертвы. Поневоле удивишься, разве не так? Он всегда казался очень спокойным, даже чересчурспокойным, если вы понимаете, о чем я. Я никогда не могла до конца ему доверять. Все дело в глазах, инспектор. Это ценные сведения. Убийцу всегда можно узнать по взгляду!

Вдруг инспектор Дью решительно захлопнул блокнот и, встав, практически поднял миссис Смитсон из кресла и проводил ее до двери.

– Очень хорошо, что вы пришли и выразили свою обеспокоенность, – сказал он. – Но мне кажется, вам не о чем волноваться. Если женщина умерла в Америке, значит, она умерла в Америке. Это не входит в нашу юрисдикцию. Ну а как она решила распорядиться своими украшениями перед отъездом из Англии – это касается…

– Но, инспектор, разве это не кажется вам ни капли странным? – раздраженно спросила Луиза, которой не понравилось, как Дью вытолкал ее в дверь, а затем повел по коридору, словно она была истеричкой или обычной преступницей.

– К сожалению, нет, – ответил он. – Я не могу возбудить дело, миссис Смитсон. Советую вам вернуться домой и выбросить это из головы. Пусть бедная женщина покоится с миром, а если доктор Криппен общается с другой дамой – это его личное дело. Я понимаю, его покойная жена была вашей подругой…

– Я пришла сюда не поэтому, – запротестовала Луиза. – Я не держу на него зла.

– Благодарю вас, миссис Смитсон. Рад, что оказался вам полезен.

Дверь бесцеремонно захлопнулась, и Луиза внезапно оказалась в главном вестибюле Скотланд-Ярда, шокированная столь неучтивым обращением инспектора. Когда все повернули к ней головы, она слегка покраснела.

В дальнем конце комнаты послышался тоненький голосок – Луиза сразу узнала Мэри Добсон. Все прислушались к крику девушки.

– Не переживай, милая, – завопила она. – Легавые забирают проституток, чтоб читать им нотации – по крайней мере, на первый раз. Они тебя не тронут, если будешь сидеть в своем районе. В следующий разок попробуй сходить на Лестер-сквер или в Ковент-Гарден. Там завсегда есть спрос на таких дорогих шлюх, как ты.

У миссис Луизы Смитсон, тянувшейся к аристократии, от потрясения отвисла челюсть, и все в комнате уставились на нее, окидывая взглядом и мысленно определяя ее цену.

– Это неслыханно, – воскликнула она и, стремительно выбежав в дверь, оглянулась на здание Скотланд-Ярда, словно оно и было корнем ее неудач. – Она вляпалась, – крикнула она в окна верхнего этажа, снова забыв о своем аристократическом произношении. – Ты еще об этом узнаешь, инспектор, и станешь упрашивать, чтоб я пришла и рассказала все подробности. А мне тогда будет глубоко начхать!

4. ПЕРВАЯ ОШИБКА
Детройт; Штат Юта: 1884–1890

Хоули недолго пробыл учеником Прайса – уже через неделю ему разрешили разделывать туши самостоятельно. Месяц спустя он дошел до семи-восьми штук за ночь, установив новый рекорд, и получал надбавку за скорость и хирургическую точность. Заведующий признался, что никогда не видел такого дотошного мясника, и ему доставляло особенное удовольствие наблюдать, как старательно Хоули отделял органы и кости от остальной туши, раскладывая их по всей рабочей площади. И когда приходил черед по отдельности сбросить их в разные баки, он делал это максимально быстро, не оставляя за собой никакого беспорядка.

Хоули добился таких успехов, что однажды вечером перед началом работы его вызывал к себе в кабинет Лео Маккинли – один из владельцев бойни.

– Говорят, у тебя прекрасные перспективы – у нас давно не было таких работников, – сказали ему. – Крепкие руки, выносливость и проворство.

Это прозвучало так, словно его принимали в профессиональную бейсбольную команду.

– Мне нравится моя работа, – скромно ответил Хоули.

– Правда нравится? Ты работаешь по три ночи в неделю. А как бы ты отнесся к полной занятости? Пять дневных смен, чтобы ночи оставались свободными для общения с барышнями, а? Что ты на это скажешь?

Хоули покачал головой.

– Это исключено, – объяснил он. – Я учусь на врача.

– Здесь больше перспектив, сынок, – сказали ему. – Я говорю о двадцатипроцентной надбавке к зарплате. Лучшего предложения тебе не получить. Что, если ты когда-нибудь решишь остепениться и завести жену? Тогда тебе понадобятся деньги. Уж поверь мне, сынок. В наши дни женщинам нужно, чтоб мужчина о них заботился.

Хоули рассмеялся – юноше польстило, что его кандидатуру сочли подходящей для этого места, но он все же отказался, предпочитая работать внеурочно и по-прежнему лелея свои честолюбивые мечты.

Джезебел сетовала, когда он возвращался по утрам домой весь в пятнах крови.

– Посмотри на себя, – говорила она, в отвращении качая головой. – Что подумают соседи? Решат, что ты – безжалостный убийца: выходишь вечером чистенький и опрятный, а приходишь домой на рассвете весь покрытый кровью и пропитанный запахом смерти. Что это за профессия? Разве это Божий труд?

– Это вовсе не профессия, – холодно заявлял сын, – а способ ее обрести.

Разумеется, в первый же год работы на бойне Маккинли-Росс он получил диплом из Филадельфии, а затем и другой – свидетельство глазного и ушного специалиста из Офтальмологической клиники Нью-Йорка. И все это – благодаря трем рабочим ночам на мичиганских бойнях, где Хоули стал лучшим мясником. Он мечтал о том времени, когда люди будут с ним знакомиться, а он наконец сможет учтиво поклониться, протянуть, подавшись вперед, руку и произнести фразу, о которой так долго грезил.

– Меня зовут доктор Криппен, – гордо скажет он.

Хотя от мичиганского городка Энн-Арбор до Детройта не больше часа езды, решение доктора Хоули Харви Криппена переехать туда весной 1884 года было воспринято матерью как умышленная попытка уйти из-под ее влияния. В этом она оказалась права.

На основании двух дипломов – филадельфийского и нью-йоркского – Хоули предложили место ассистента врача в шумной поликлинике в центре Детройта. Его работа, которую обычно выполняла медицинская сестра, занимала много времени, а платили за нее мало, но юноша впервые получил доступ не к тушам убитых животных, а к живым людям: уже одно это показалось ему ценным. Поликлиникой владели четыре доктора от тридцати трех до шестидесяти семи лет, и поскольку младший – доктор Энтони Лейк – был сыном старшего – доктора Стивена Лейка, во избежание путаницы они разрешали своим коллегам называть себя, соответственно, доктор Энтони и доктор Стивен. Хоули работал у доктора Стивена и прекрасно с ним ладил: пожилой мужчина смог различить у своего нового служащего задатки хорошего врача. Он редко сталкивался с подобным энтузиазмом, которого не проявлял даже его собственный сын: тому поневоле пришлось освоить ремесло, когда отец ему купил место в университете.

– Почему вы не поступили в медицинское училище, Хоули? – спросил его доктор Стивен однажды вечером, когда поликлиника уже закрылась на ночь и они сидели на кухне за легким ужином. – Вы знаете о жизнедеятельности организма не меньше, чем средний студент-выпускник. Я видел дипломированных, но при этом менее компетентных врачей. К тому же у вас превосходные руки. Вы блестяще накладываете швы.

– Я не мог себе этого позволить, – объяснил Хоули. – Плата за учебу оказалась слишком высокой. Я служил приказчиком в бакалейной лавке отца, так что не было никакой возможности учиться. Мне удалось закончить курсы и получить диплом только потому, что я работал три ночи в неделю на бойне.

Доктор Стивен скривился, хотя от природы вовсе не был брезглив.

– Какая жестокая ирония судьбы, – сказал он. – Господь дал вам талант, но великий бог торговли не позволил его применить.

Хоули улыбнулся – упоминание господа вызвало в памяти образ матери. Он оставил обоих в Энн-Арборе и с тех пор редко о ком-либо из них вспоминал.

– Кстати, пока вы здесь, я имею в виду – с пациентами, к вам всегда будут обращаться «доктор Криппен». Конечно, вы никакой не доктор, но большинство студентов-медиков пользуются этим званием, чтобы пациентам было спокойнее. Так проще.

– По-моему, звучит убедительнее, – ответил Хоули.

Он жил в маленькой комнате на верхнем этаже через пару домов от поликлиники. Жилище принадлежало доктору Энтони Лейку, который предложил новому служащему комнату вскоре после его переезда в Детройт и удерживал третью часть его еженедельного жалованья в счет арендной платы. Хотя сам дом был большим и хорошо обставленным, комнатушка Хоули оказалась крохотной и тесной: в ней помещались лишь кровать, сломанный гардероб, письменный стол и рукомойник. У юноши сложилось впечатление, что в прошлом комната служила кладовой – он нередко просыпался в пять утра, задыхаясь от влажности и пыли. Помещение проветривалось только благодаря слуховому окошку – очень грязному снаружи, и поскольку почистить его было нельзя, не взбираясь на крышу, с улицы в комнату просачивалось мало света.

– Если хотите его вымыть, – сказал ему хозяин, – можете забраться наверх. Правда, при этом вы рискуете упасть и свернуть себе шею – тогда вас ни одному врачу на свете не удастся спасти.

Доктор Энтони был на десять лет старше, но у Хоули не сложились с ним такие же дружеские отношения, как с его отцом, и юноша радовался, что не работал ассистентом у сына. Все хорошо знали, что студентки-медички задерживались у доктора Энтони не дольше одного-двух месяцев, и ни для кого не было также секретом, что он всегда нанимал только самых симпатичных. Доктор был женат, имел ребенка и жил в этом доме в будни, а на выходные уезжал из города к миссис Лейк – в более роскошное жилище на окраине. Во время своего пребывания на Итон-лейн Хоули видел ее лишь однажды, и юношу тотчас покорила ее красота: когда миссис Лейк к нему обратилась, он страшно покраснел и нервно пробормотал что-то в ответ. Женщины по-прежнему оставались для него тайной за семью печатями.

Приходя утром в поликлинику, Хоули первым делом встречал Шарлотту Белл – молодую регистраторшу, которая начала здесь работать всего через три дня после его поступления. Приехав из Калифорнии, она жила в Мичигане больше года и покинула предыдущее место регистратора в офтальмологической клинике лишь после того, как там умер доктор. Именно это обстоятельство и побудило ее завязать дружбу с нервным молодым человеком.

– Я слышала, вы изучали офтальмологию в Нью-Йорке? – спросила она Хоули, когда они однажды решили вместе пообедать. Юноша задумался над тем, ответить ли честно, уточнив, что окончил заочные курсы, или же солгать, делая вид, будто много поездил по свету.

– Совершенно верно, – ответил он, быстро приняв решение.

– Всегда хотелось побывать в Нью-Йорке, – сказала девушка, мечтательно глядя в окно, словно, если немного напрячь зрение, вдалеке можно было увидеть Статую Свободы. – Но мне кажется, я бы немного оробела. Там правда очень шумно и многолюдно?

– Конечно, – подтвердил Хоули, который в свои двадцать три ни разу не выезжал за пределы штата Мичиган. – Там живет, поди, мильон человек.

– Целый миллион! – повторила девушка, затаив дыхание. – Даже в голове не укладывается!

– По тротуарам везде мчатся толпы, а трамваи гудят в рожки. На каждом углу – шум и музыка. Место в самом деле оживленное. По-моему, этот город – не для одиноких молодых девушек.

– Я спросила просто потому, что сама перед этим работала у офтальмолога, – пояснила Шарлотта. – У доктора Абрахама Рубенса. Вы его знали?

«Должен ли я его знать?» – спросил себя Хоули.

– Кажется, нет, – медленно ответил он, внимательно наблюдая за ее реакцией.

– Неужели? Он был одним из светил в своей области. Не могу поверить, что вы не слышали его имени. В нашей приемной всегда было много важных особ. Например, Элис Дарсон, актриса. Слышали о ней, разумеется?

– Разумеется, – сказал Хоули, хотя ни разу в жизни не слышал этого имени – к газетным разделам, посвященным искусству, он проявлял минимальный интерес.

– Приходила каждую неделю. Я не должна вам этого говорить, но она слепнет. Одним глазом вообще ничего не видит, и в правом тоже зрение садится. Боялась, чтобы никто не пронюхал, а то театральные импресарио больше не дадут ей работы. Теперь, когда врач умер, даже не знаю, что она будет делать. Понимаете, он – единственный, кому она доверяла. Лечилась у него годами.

– И впрямь, – сказал Хоули, не зная, восхищаться ли ему ее связями или возмущаться ее болтливостью.

– А потом был еще губернатор. – добавила она, нервно озираясь, словно политические враги этого чиновника таились повсюду – даже здесь, в этой маленькой кухне местной поликлиники. – У него двоится в глазах. Не может сфокусировать взгляд на том, кто перед ним стоит. Приходится гадать, кто настоящий – левый или правый, а потом уже смотреть в одну точку, надеясь, что выбрал правильно. Но могу вам сообщить по секрету, у него не всегда получается. Мы с ним однажды беседовали минут пять, и он все время обращался к стоявшему рядом фикусу. Впрочем, доктор навещал его конечно же в губернаторском особняке. Все как полагается. Не могут же столь важные особы ходить в поликлинику. А это место – не такое. Знаменитые люди, видимо, сюда не захаживают, – со вздохом заключила она.

Ее наивный восторг заставил Хоули непроизвольно улыбнуться. Когда она выглядывала в окно – что делала часто, лелея радужные мечты, – он украдкой поглядывал на ее груди, плотно обтянутые лифом с низким вырезом. Хоули еще не знал женщин, но внезапно почувствовал влечение к Шарлотте Белл.

Они еще много раз по-дружески вместе обедали, и через месяц Хоули согласился сходить с ней вечером в Детройтский театр на постановку «Короля Лира». Актриса Элис Дарсон играла Корделию, хоть и была, несомненно, старше своего персонажа лет на двадцать; но благодаря стройной фигуре и умело наложенному гриму это не слишком бросалось в глаза. Ее зрение, вероятно, ухудшилось: об отказе от королевства она заявила не отцу, а скорее Гонерилье и опасно балансировала на краю оркестровой ямы, пару раз чуть было туда не свалившись.

Билеты на спектакль купила Шарлотта и сама же пригласила Хоули пойти вместе с ней – смелый шаг, который его шокировал и одновременно взволновал. Когда они встретились у театра, Шарлотта с трудом пыталась понять, какое у него настроение. Ожидая, что он будет нервничать и вести себя по-джентльменски, девушка, наоборот, обнаружила, что ее кавалер сжал руки в кулаки. И хотя Хоули был с нею учтив и обходителен, Шарлотта догадалась: юноша поглощен другими мыслями. Девушка надеялась, что он не считает ее навязчивой из-за того, что она пригласила его на спектакль. Ведь Шарлотта поступила так потому, что ей очень нравились их беседы и она видела в нем тихую, одинокую душу – такой тип ее притягивал. Когда во время спектакля девушка поглядывала на своего соседа, он казался смущенным и пялился на кулисы – возможно, точно так же вел себя губернатор штата Мичиган, разговаривая со стоящим прямо перед ним человеком.

– Мне кажется, вам не понравилось, – спокойно сказала Шарлотта, когда Хоули провожал ее домой и они прогуливались вдоль берега реки.

– Вы глубоко ошибаетесь, мисс Белл, – ответил он. – Наоборот, мне очень понравился спектакль, хотя должен признаться, я плохо разбираюсь в искусстве. И еще… – Он немного помедлил, прикидывая в уме, не слишком ли развязно с его стороны говорить подобные вещи, но затем решил, что практически ничего не теряет. – Еще мне очень понравилось ваше общество, – добавил он. – Очень-очень понравилось.

– Вы так милы, – сказала Шарлотта, взглянув на него с искренней любовью. В неярком свете ночных фонарей его лицо вырисовывалось более отчетливо: он шагал рядом – высокий, с прямой спиной и аккуратно причесанными усами; тонкий, заостренный нос придавал ему почти аристократический вид. «Если б только чуть-чуть повыше», – подумалось девушке. Несмотря на бледность, мышиного цвета волосы, негромкий голос и слишком сдержанные, на ее вкус, манеры, он казался Шарлотте намного приятнее других молодых людей, с которыми она проводила вечера в прошлом. В особенности это касалось доктора Энтони Лейка, который накормил ее дешевым ужином в местном ресторане, а затем буквально затащил к себе домой, откуда она ушла, так и не уступив его домогательствам. Доктор называл свой дом «Шато Лейк», и Шарлотта даже закусила губу, чтобы не прыснуть со смеху над этой высокопарностью. Отказавшись переспать с ним, она чуть не потеряла работу, но доктор Энтони от скуки решил оставить ее в поликлинике и больше не вспоминал об этом случае.

Они остановились у парадной двери Шарлотты: на крыльце горел свет. Хоули заметил, как слегка дернулись шторы, и нахмурился.

– Мать с отцом еще не спят. – сказала девушка, прервав неловкую паузу. – Не хотите зайти познакомиться с ними? Может, выпьем чашечку чаю? Сегодня был такой чудесный вечер.

Хоули покачал головой.

– Не сегодня, – ответил он. – Кажется, мне пора домой. Большое спасибо, что согласились сходить со мной в театр.

– Нет, это высогласились сходить со мной, – со смехом сказала она. – Вас пригласила бесстыжая девчонка, разве не помните?

Ее речь удивила, но в то же время рассмешила Хоули. Не удержавшись, он расплылся в улыбке – Шарлотта улыбнулась тоже. Она почти никогда не видела, чтобы он так ухмылялся: Хоули казался мальчиком, совсем не похожим на серьезного молодого врача, о котором она мечтала. Подавшись вперед и обняв его за голову, девушка с наслаждением прикоснулась пальцами к его волосам, а затем притянула юношу к себе и легко поцеловала в губы – его первый поцелуй. Она помедлила мгновение, затем отпустила его и открыла дверь своего дома.

– Доброй ночи, Хоули, – сказала она, улыбнувшись в последний раз, и исчезла внутри.

– Мисс Белл, – прошептал очарованный юноша.

Они поженились, читатель. И после их женитьбы ситуация изменилась. Доктор Энтони Лейк решил, что комнатушка доктора Криппена на верхнем этаже слишком мала для двух человек, и хотя не держал зла на Шарлотту за ее отказ, никак не мог понять, как она могла отвергнуть его предложение и при этом выйти за такого мужчину, как Хоули Криппен, стоявшего, безусловно, ниже самого Лейка в социальном и сексуальном отношении. Впрочем, ни Хоули, ни его молодую жену это особо не волновало: Шарлотта рассказала мужу об авансах, которые делал ей прежний поклонник, и оба супруга сошлись во мнении, что семейную жизнь следует начинать на новом месте. Однако, желая усугубить оскорбление, Лейк заявил, что Шарлотта больше не сможет работать в поликлинике.

– Это плохо выглядит со стороны, Криппен, – пояснял он, прислонившись к дверной раме, пока Хоули паковал вещи. – Замужняя женщина не должна так много работать. Конечно, если б вы были нищими оба и она захотела бы пару дней в неделю подрабатывать прачкой – это другое дело. Но вы же не нищие, а почти что уважаемые люди.

– У нас хоть шаром покати, – возразил Хоули.

– Да, но вы же не в канаве живете, – ответил Лейк недовольно. – Что скажут люди, если узнают, что вы каждый день отправляете жену на работу? Они скажут, что для мужа это плохая отговорка. Даже Шарлотта может призадуматься. Нельзя так начинать семейную жизнь. Думаете, мой брак был бы успешным, если бы я каждое утро отправлял миссис Лейк с двумя бутербродами и одним яблоком в какую-то богом забытую контору?

Хоули поднял брови – он сомневался, что брак Лейков можно ставить в пример.

– Хорошо, – наконец произнес он. – Только я сам ей скажу, если не возражаете.

– Нисколько не возражаю, – ответил доктор Энтони, уже мечтая о собеседовании с новой регистраторшей. Лейку показалось, что лучше провести его не в поликлинике, а дома. Возможно, вечерком. За бокалом вина. – Рад, что вы поняли: так будет лучше. Оба начнете все сначала. Если хотите знать мое мнение, это самый лучший выход.

Хоули кивнул, но смысл сказанного дошел до него не сразу.

– Оба? – переспросил он. – Почему оба?

– Да бросьте, Криппен, – ответил Лейк с притворным добродушием, небрежно толкнув Хоули в плечо, словно они были закадычными друзьями. – Вы же не хотите торчать в нашей старой душной поликлинике? Вам нужно найти место с хорошими перспективами. Что, если у вас появятся дети? Как вы тогда протянете? Дети обходятся дорого, поверьте моему слову. Уверяю, я делаю вам одолжение.

– Вы меня увольняете? – изумленно спросил Хоули.

– Открываю перед вами новые возможности.

– Вы не имеете права, – сказал Хоули, собравшись с мужеством, чтобы обсудить этот вопрос. Заговорив громче, он расслышал в своем голосе нервозные нотки, и проклял себя за слабость. – Я работаю не на вас, а на вашего отца. Вы не вправе меня выгнать.

Доктор Энтони тяжело вздохнул через нос и потупился на мгновение, качая головой, словно его поставили в неловкое положение и он сам не мог понять причины.

– Я ужепоговорил с отцом, – сказал он. – Растолковал ему, что так лучше. Не яувольняю вас, а он.Так что не стреляйте в посыльного.

Хоули охватил внезапный приступ ярости. Ему не хотелось бить кулаком – он знал, что в случае подобной стычки ему будет только хуже, – но если бы удалось каким-то образом вывести этого человека из строя, Хоули мог бы придумать более подходящее для него наказание. В мозгу роились воспоминания о работе на бойне. Юноша представил себе, как доктор Энтони лежит на рабочем столе, крепко связанный, а сам Хоули стоит рядом, с пилой и мясницким ножом № 9: на кафельный пол стекает кровь, которую он затем смывает из шланга в водосток.

Однако в конце концов, трусливый и не уверенный в себе, он так и не дал выхода эмоциям: юноше ничего не оставалось, как сложить вещи в сумки и пойти на встречу со своей молодой женой в дом ее родителей – как они первоначально и договаривались. Там он сообщил Шарлотте плохие новости, и, проведя бессонную ночь, они составили планы на будущее.

Очередное место Хоули нашел таким же способом, как и предыдущее: через раздел «Работа» в журнале «Американский ученый». Новая офтальмологическая больница в Юте нанимала около десятка стажеров для работы в исследовательском отделении, и Хоули с готовностью подал заявку, хотя Шарлотте и не хотелось переезжать в другой штат.

– Юта? – спросила она. – А что в Юте?

– Ну а что в Мичигане, дорогая? Здесь ничем не лучше. В Юте мы начнем все сначала. – Он нахмурился, осознав, что повторил слово в слово мысль молодого доктора Лейка, но вскоре постарался об этом забыть. – Похоже, больница станет одной из самых передовых в своей области. Мне безумно интересно было бы там поработать.

– Но ребенок, Хоули, – сказала Шарлотта. – Безопасно ли там растить ребенка? – Она была уже на шестом месяце, что само по себе – почти чудо. – Я слышала, в Юте высокая преступность, там ежедневно убивают людей.

– Преступность свирепствует повсюду, дорогая, – ответил он. – Убийства совершаются ежедневно. Ты удивилась бы, узнав, сколько обычных людей просыпаются рано утром и еще до рассвета лишаются жизни. Это происходит не только в Юте.

Следующие три года они преспокойно жили на верхнем этаже дома, которым владела чета пенсионеров. Старики занимали нижний этаж и постоянно возмущались тем, что маленький Отто сильно шумит, хотя он был необычайно тихим ребенком. Работа в больнице Хоули нравилась, однако отнимала много времени, и ему не давали исследовательских заданий, на которые он надеялся. В самом деле, из десятка новых врачей, нанятых одновременно на работу, лишь трое продвинулись по службе и получили право разрабатывать собственные исследовательские проекты. Другие же, включая Хоули, оставались лишь ассистентами более авторитетных членов команды. Молодой человек думал, что наниматели невысокого мнения о нем, и обижался, что его не повышают.

Супружеская жизнь также временами его тяготила. Шарлотта Белл была первой женщиной, которую он поцеловал. И, само собой, в свадебную ночь он впервые в жизни занялся любовью, хотя скорее не он, а Шарлотта. Поначалу они смущались, у них ничего не выходило. Со временем минуты близости становились все реже. Отто был зачат одним исключительным вечером, когда Хоули перебрал бренди, а Шарлотта этим воспользовалась, поскольку отчаянно хотела ребенка.

– Снова пришло письмо от твоей матери, – сообщила она однажды утром за завтраком, когда Хоули читал газету. Он недовольно выглянул из-за страницы: жена знала, что муж не любит разговаривать по утрам, и все же настаивала на беседе. Если они обсудят все семейные вопросы сейчас, о чем же будет говорить вечером, когда он вернется домой?

– Правда? – сухо отметил Хоули.

– Да, хочет приехать к нам в гости, – сказала Шарлотта, быстро перелистывая страницы письма и пробегая их глазами: нет ли плохих новостей, – а затем снова вернулась к началу и стала читать внимательнее. – Или чтобы мы приехали в гости к ней. Говорит – как нам больше нравится.

– Мне не нравится ни то, ни другое, – ответил Хоули. – Написать и сказать ей об этом?

– Она хочется снова повидаться с малюткой Отто. Наверно, ужасно по нему скучает.

Хоули нахмурился:

– Последний раз она зашла прямиком в гостиную и с ходу облила его святой водой. Бедный ребенок расплакался от страха и потом несколько дней боялся на нее смотреть.

– Я помню, – сказала Шарлотта, пытаясь подавить улыбку. – Она думала, что поступает правильно.

– Она ошибалась.

– Она считает нас недостаточно примерными христианами.

– Мы вполне примерные – большего нам и не требуется. Я не желаю, чтобы мать приезжала сюда и поучала нас, как воспитывать нашего ребенка. У нее совершенно устаревшие представления. Я рассказывал тебе, как мне приходилось прятать от нее свои научные журналы…

– Да, под кроватью. Ты упоминал об этом не раз, – раздраженно сказала Шарлотта. – Но право же, Хоули, это было сто лет назад. И мне кажется, тебе пора ее простить.

– Я ученый, дорогая, а не священник.

– Ладно, так я скажу, чтоб она приехала?

– Боже упаси. Скажи, что мы приедем в Энн-Арбор после Рождества. А потом, в конце декабря, напишем, что у Отто круп.

– Хоули, не искушай судьбу!

– Никакой судьбы не существует, дорогая. Мы сами – вершители собственных судеб. Уверяю тебя, мои слова о том, что у Отто круп, не приведут к болезни – это все равно, как если бы я сказал, что сегодня мы получим в наследство сто тысяч долларов или что я взойду на шведский престол. Право же, милая, ты очень наивна и слишком серьезно относишься к подобным пустякам.

Хоули свято верил в свою власть над роком, однако шутки о здоровье младенца казались Шарлотте не совсем уместными. Она делала вид, что все хорошо, но прекрасно сознавала, что отец проявляет недостаточно любви к собственному сыну. Она смирилась с тем, что муж отказывался от интимной близости: в конце концов, им удавалось вполне мирно жить друг с другом, и ссорились они крайне редко. Шарлотта давно уже не надеялась, что Хоули в одночасье станет рабом своих страстей или начнет оказывать ей не чисто внешние, а подлинные знаки внимания. Она сама выбрала эту жизнь и была ею довольна. Но то, что муж стеснялся Отто, ее огорчало. Дело не в том, что Хоули был жесток с мальчиком или не выносил его присутствия – подобных крайностей не наблюдалось. Просто казалось, что отец с большой неохотой остается с ним наедине. Когда Шарлотта наблюдала, как они вместе играли, у нее всегда складывалось впечатление, будто Хоули хочется куда-нибудь уйти, и разговаривал он с ребенком чопорно и холодно. Порой женщине казалось, что в своем доме она ведет две разные жизни: одну – с мужем, а другую – с ребенком, и вообще даже не является членом семьи.

Все эти мысли проносились в голове Шарлотты, пока она шла по Макгроу-уэй к центру города и катила перед собой в коляске Отто. День выдался холодный, и она тепло укутала ребенка в два джемпера и одеяло, но забыла позаботиться о себе и теперь жалела, что, выходя из дому, не надела шляпки или перчаток. Утром она составила послание Джезебел Криппен, в котором ответила свекрови на все вопросы, заданные в предыдущем письме, поблагодарила за то, что она усердно молится за всех троих, и по совету Хоули известила, что они с радостью навестят своих родственников на рождественские праздники. Пока Шарлотта обдумывала письмо, которое напишет через несколько месяцев, чтобы отменить визит, она заметила молодую пару на другой стороне улицы.

Они были немногим старше ее с Хоули – не больше двадцати пяти-двадцати шести лет, – но смеялись на ходу, а молодой человек обнимал свою спутницу, как бы защищая. Внезапно, без всякого предупреждения, он поднял девушку над тротуаром и закружил ее на руках: она завизжала от удовольствия, умоляя поставить ее на землю и со смехом колотя его по плечам. Когда юноша опустил спутницу, их губы встретились, и они страстно поцеловались. Шарлотта видела, как девушка обняла парня за голову и притянула к себе, поцеловав еще крепче и настойчивее. Их тела прижались другу к другу очень сильно – почти до неприличия, и Шарлотту поразили эти объятия, откровенно выставляемые напоказ. Она им позавидовала. К щекам прилила кровь, и женщина вздохнула, с волнением осознав, что в этот самый миг отдала бы все на свете – мужа, жизнь и даже ребенка – за такие вот страстные мужские объятия. За то, чтобы почувствовать себя любимой. Сексуально пробужденной. Пристально глядя на влюбленную пару, она немного ослабела от сильного желания, во рту пересохло, а все тело проснулось изнутри: она даже не замечала других людей, которые проходили мимо, либо вовсе не обращая внимания на молодых людей, либо пялясь на них с отвращением. Шарлотта перестала чувствовать собственное тело, и, как бы воспользовавшись моментом, сильный ветер вырвал у нее из рук письмо к Джезебел Криппен, закружил его в воздухе, на пару мгновений выгнув дугой, и затем, весело поносив туда и обратно над улицей, решительно швырнул на средину проезжей части.