Текст книги "Криппен"

Автор книги: Джон Бойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

За столом воцарилась тишина: эти слова показались не совсем уместными, и миссис Дрейк заметила, как побелели костяшки пальцев мистера Робинсона, когда он схватился за нож и вилку.

– Только не моя Дилайла, – сказал наконец Билли Картер, чтобы разрядить обстановку. – Она из другого теста.

Капитан Кендалл отодвинул в сторону тарелку и махнул стюарду, чтобы тот начал убирать со стола, хотя некоторые еще не доели. Вытащив из кармана часы, капитан со щелчком их открыл и громко воскликнул:

– Ну и ну – как время летит!

– Капитан, неужели вы уже покидаете нас? – разочарованно спросила миссис Дрейк.

– Служба зовет, сударыня, – ответил он, с радостью лебезя перед ней на прощанье, – зовет служба. Мистер Картер, я полагаю, вы позаботитесь о наших гостях?

– Конечно, сэр.

– Хорошо. В таком случае, если понадоблюсь – я на палубе.

Штурманскую рубку опоясывал узкий мостик, и капитан обычно выкуривал там сигару перед тем, как отойти ко сну. Он стоял в темноте, виднелась лишь ярко-красная точка. На мостике было тихо – только издалека, с палубы третьего класса, доносились приглушенные звуки музыки да ритмично бились о борт волны, рассекаемые «Монтрозом». Собираясь уже спуститься в каюту, капитан заметил, как из обеденного зала на палубу вышли двое пассажиров – нервно озираясь, они юркнули в полумрак.

– Давай вернемся в каюту, – вполголоса сказал мистер Робинсон. – Там и поговорим.

– Сейчас, – ответил Эдмунд. – Хочу подышать свежим воздухом.

Капитан Кендалл собрался крикнуть им, что он наверху: из всех пассажиров капитан испытывал симпатию пока что лишь к мистеру Робинсону. В нем не было ни грубости миссис Дрейк, ни холодности ее дочери; ни нарочитой галантности мистера Заилля, ни юношеского томления его племянника; ни жеманства мисс Хейз, ни дерзкой заносчивости мистера Картера – пожалуй, мистер Робинсон был единственным человеком, с которым капитану хотелось бы поговорить с глазу на глаз. Если бы не Эдмунд, он, возможно, даже пригласил бы доктора – на замену мистеру Соренсону – выкурить сигару.

– Ты действительно идешь завтра играть в кегли с этой девчонкой? – спросил мистер Робинсон.

– Не хочу ее расстраивать, – ответил Эдмунд. – Наверняка под этой маской скрывается очень милый человек. Просто немного эгоцентричный.

– Она снова попытается тебя соблазнить, – сказал мистер Робинсон. – Учти это.

«Так я и знал», – подумал капитан Кендалл, почему-то радуясь, что мальчик отверг ее ухаживания.

– Не думаю, – произнес Эдмунд. – Ей придется вовсю отбиваться от этого мальчишки Дюмарке. Видел, как он на нее смотрел? Мне показалось, он готов сожрать ее живьем. А он ведь еще ребенок.

– Не обратил внимания, – сказал мистер Робинсон, ближе притягивая к себе Эдмунда. – Мой взгляд был, как всегда, прикован к тебе.

Они умолкли на минуту, пристально глядя друг другу в глаза. Капитан Кендалл подался вперед и, щурясь, стал всматриваться в темноту, пытаясь понять, что происходит. Затем его глаза расширились от удивления, и он чуть было не вскрикнул. Мистер Робинсон и Эдмунд застыли в страстном поцелуе: их губы сомкнулись, и они крепко сжали друг друга в объятиях. Капитан не верил собственным глазам. Это было так гадко, так возмутительно, так…

Мистер Робинсон взъерошил волосы Эдмунда, и, внезапно отделившись от головы, те упали грудой на палубу. Капитан Кендалл открыл от изумления рот, его затошнило. «Что за?..» – спросил он себя, а затем прищурился и понял, что волосы мальчика на самом деле были париком, под которым скрывались туго уложенные темные локоны.

– Мои волосы, – прошептал Эдмунд и наклонился, чтобы их поднять. При этом высветились контуры его лица, и капитан Кендалл впервые заметил утонченный профиль и настоящие волосы. Эдмунд быстро огляделся, желая убедиться, что никто за ними не следит, и осторожно надел парик на голову.

– Пойдем вниз, – сказал он, и они скрылись на трапе, ведущем к каютам первого класса.

– Женщина! – воскликнул вслух капитан Кендалл, бледный и потрясенный увиденным. – Эдмунд Робинсон – женщина!

6. ВТОРАЯ ОШИБКА
Нью-Йорк; Лондон: 1893–1899

Поначалу людские толпы в Нью-Йорке пугали доктора Хоули Харви Криппена, и он мечтал возвратиться в провинциальный мир Детройта или в тихий, спокойный Энн-Арбор. Он поступил коммивояжером в фирму «ДеВитт Лэнсинг», поставлявшую медицинские товары, и по утрам, переходя из одной манхэттенской приемной в другую, встречался с людьми, которые нередко оказывались моложе его, и пытался всучить им новейшие инструменты и лекарства. Эта работа Криппена угнетала, ведь он хотел стать не торговцем, а врачом. Перед клиентами он тушевался: нетерпеливо посматривая на часы, они обрывали его на полуслове. Но Криппен не давал воли гневу и трудился в поте лица. После обеда он сидел на складе «ДеВитт Лэнсинга» возле Морского порта у Саут-стрит, [18]18
  Морской порт у Саут-стрит – район на Манхэттене в Нью-Йорке, примыкающий с юга к Бруклинскому мосту. Место расположения Нью-Йоркского морского порта в XIX в., которое в течение долгого времени было заброшенным, полутрущобным районом.


[Закрыть]где оформлял заказы, которые удавалось получить в течение дня, и рассылал их клиентам. Он получал небольшое основное жалованье и зарабатывал 15 % комиссионных за каждую покупку. Этого хватало на съем крошечной однокомнатной квартирки в районе Восточных 50-х улиц: там было сыро и тоскливо – к тому же наверху постоянно орали дети. В действительности Хоули мог позволить себе жилье получше, но решил не тратить деньги, а приберечь их на будущее, когда сможет навсегда покончить с такой жизнью. За короткое время он сумел скопить почти шестьсот долларов, которые прятал в своей комнате под половицей.

Утром 18 июня 1893 года он стоял перед дверью доктора Ричарда Мортона, терапевта, проживавшего на углу Бликер-стрит и авеню Америк. Доктор Мортон был постоянным клиентом: предшественник Хоули в «ДеВитт Лэнсинге», некто Джеймс Оллвой, назначил в своем дневнике три ежегодные встречи с ним, но затем ушел из фирмы и сделал карьеру в цирке, став укротителем львов. Хоули впервые посещал этот кабинет, но знал, что если пойти с правильной карты, можно заработать хорошие комиссионные.

Дверь открыла женщина средних лет, и он с величайшим подобострастием ей улыбнулся.

– Хоули Криппен, – представился молодой человек, сняв шляпу. – Из медицинской фирмы «ДеВитт Лэнсинг». Хотел бы встретиться с доктором Мортоном.

– Вам назначено? – спросила она, всем корпусом загородив проход. Он кивнул и объяснил, что является новым торговым агентом фирмы. Вздохнув, словно это причиняло ей громадные неудобства, женщина впустила его и провела в небольшую приемную, где уже сидели три пациента.

– Я скажу доктору, что вы пришли, – сказала она, – но он должен вначале всех принять, так что, возможно, придется подождать.

– Великолепно, – произнес Хоули, дождался, пока она уйдет, а затем поморщился и с тревогой посмотрел на часы. Уже час дня, а у него еще одна встреча в полтретьего, после чего необходимо вернуться на склад. Он не мог опоздать ни в том, ни в другом случае: мельком взглянув на всех трех пациентов, попробовал догадаться по внешнему виду об их симптомах. Старик с горестным лицом потупился в пол, его хриплое дыхание слышалось на всю комнату. «Астматик, – заключил Хоули. – Пришел обновить рецепт. Максимум – минут пять». В тени у портьеры съежилась девушка, стараясь не привлекать к себе внимания. Одинокая, беременная. Минут десять. Подросток с перевязанной рукой поглядывал со скучающим видом на девушку, когда ему казалось, что та не смотрит в его сторону. Вероятно, просто снять гипс. Минут пятнадцать. Если все пройдет нормально, прием растянется до половины второго. Минут сорок пять уйдет на представление нового осеннего ассортимента, и если поторопиться, еще останется время для последней на сегодняшний день встречи. Хоули облегченно вздохнул и с тревогой посмотрел на дверь.

Тем не менее доктор Мортон пригласил его к себе в кабинет почти в два, когда Хоули уже весь взмок от духоты и волнения. К его разочарованию, кабинет был поразительно хорошо укомплектован: полки и шкафчики заставлены препаратами, часть из которых он даже не сразу узнал. Доктор Мортон взглянул на Хоули недоверчиво и даже не извинился за задержку. Приняв трех пациентов, доктор сделал небольшой обеденный перерыв, и, сев рядом с ним, – возможно, чересчур близко, – Хоули почувствовал у него изо рта запах ростбифа и солений. «Не забыть показать ему наше новейшее средство от халитоза», – подумал он.

– По-моему, я вас раньше не видел, – сказал доктор Мортон. – Что случилось с тем парнем, который обычно приходил? Низенький такой. Весь в угрях. Он еще постоянно чесался.

– Мистер Оллвой? – переспросил Хоули. – Нашел новую работу. Отныне принимать заказы для «ДеВитт Лэнсинга» буду я. Меня зовут Хоули Криппен. – Он решил не уточнять, какую экзотическую профессию выбрал для себя мистер Оллвой.

– Новая работа, ну конечно, – фыркнул доктор Мортон. – В пору моей юности ребята поступали на службу и оставались там на всю жизнь, постепенно создавая себе имя. А нынешние молодые люди способны усидеть на одном месте лишь пару лет. Так живут не труженики, а сезонные рабочие.

– В самом деле, – подтвердил Хоули, раскрывая папку и сумку с товарами. Ему не хотелось вступать в разговор об упадке и вырождении современной молодежи. Он знал, что первое правило коммивояжера – никогда не спорить с клиентом.

– Итак, мистер Мортон, – начал он с притворной радостью, – сегодня я готов показать вам весьма интересный ассортимент изделий, начиная с революционно нового…

– Прежде всего, молодой человек, – остановил его доктор, подняв толстую, морщинистую ладонь, – вероятно, я должен сказать, что здесь уже побывал агент из «Дженсона». Недавно я заключил с ними кучу сделок, так что заказов больше не будет. Спорить бессмысленно. Я открыто говорю вам это с самого начала.

– «Дженсон»? – переспросил Хоули, услышав название медицинской фирмы, которая была самым серьезным конкурентом «ДеВитт Лэнсинга» в Нью-Йорке. – Но вы же много лет были нашимклиентом.

– И по-прежнему остаюсь им, дружище, – настаивал он. – Просто «Дженсону» удалось сбить цену на некоторые изделия, и я их купил. Мне известно, что другие дешевле у вас, и я с радостью на них взгляну, но, скорее всего, впредь буду иметь дело с обеими фирмами.

Хоули нервно сглотнул, пытаясь сохранять спокойствие. Юноша заметил на приставном столике скальпель, который ему захотелось схватить и воткнуть Мортону между глаз. Если доктор предпочитает пользоваться услугами двух разных фирм, с этим ничего не поделаешь, но Хоули знал, что его комиссионные сократятся. Он пролистал книгу заказов, демонстрируя ряд новых изделий, которые принес с собой, и описывая другие. Доктор взял часть из них и сообщил, что «Дженсон» поставляет ему остальные дешевле на треть. Под конец Хоули уже едва сдерживал гнев. Заказов он получил в два раза меньше, чем рассчитывал, и на часах уже было полтретьего – в это время следовало зайти к доктору Альберту Каттлу, жившему на углу 16-й улицы и Пятой авеню.

– Вы покраснели как рак, – заметил доктор Мортон, пока Хоули молча собирал вещи. – Вам дурно? Хотите, я вас быстро осмотрю?

– Не стоит, – ответил он. – Правда, я немного разочарован, что вы не дали нам возможности улучшить условия сотрудничества, прежде чем обратиться к другому поставщику, – вот и все. В конце концов, у нас ведь давнишние отношения.

– Я с вами только что познакомился, – с улыбкой сказал доктор Мортон, не желая, чтобы его отчитывали в собственном кабинете.

– У вас давнишние отношения с моей фирмой, – настаивал Хоули. – В детройтской поликлинике, где я перед этим работал, подобные договоренности соблюдались.

– В поликлинике? – удивленно спросил доктор. – Но вы же торговый агент, а не врач.

– В том-то и дело, что врач, – злобно ответил Хоули. – Просто я еще не нашел в Нью-Йорке работу, соответствующую моим способностям. А покамест добрые люди из «ДеВитт Лэнсинга» дали мне шанс.

– Ну и какой же у вас профиль? – спросил Мортон, не веря ни единому слову и злясь, что этот молодой выскочка позволяет себе так с ним разговаривать: в конце концов, он сам праве решать, как тратить собственные деньги. – Какое медицинское заведение вы закончили?

Хоули облизнул губы, жалея, что вообще завел этот разговор.

– У меня диплом Медицинского колледжа Филадельфии, – ответил он. – И еще диплом специалиста по глазным и ушным болезням Офтальмологической клиники Нью-Йорка.

Доктор Мортон задумался.

– Заочные курсы? – спросил он. Хоули слабо кивнул. – Тогда, сэр, никакой вы не врач, – сказал доктор Мортон с довольной улыбкой. – Чтобы заслужить звание врача, нужно много лет учиться на очном отделении общепризнанного медицинского учебного заведения. Нельзя просто заполнить пару бланков и получить почтой свидетельство. В наши дни так становятся священниками, но только не профессиональными медиками.

– Я – доктор Хоули Харви Криппен, – последовал гневный ответ.

– Не говорите глупостей, молодой человек: ничего подобного. – Он ткнул в Хоули костлявым пальцем и погрозил перед самым его носом. – Уверяю вас, если я услышу, что кто-то вроде вас, не обладая ученой степенью, занимается в нашем городе врачебной деятельностью, мне придется сообщить об этом властям. Существуют, знаете ли, определенные законы.

Через двадцать минут, положив в папку крошечный заказ, Хоули очутился на улице, злобно сжимая в руках сумки с товарами. Он знал, что доктор Мортон, в сущности, говорил правду, и ненавидел его за это. Хотя Хоули, знакомясь с людьми, всегда называл себя врачом, он сознавал, что допускает некоторую юридическую натяжку. В самом деле, оба диплома позволяли ему работать ассистентом врача – как у старшего доктора Лейка в Детройте. Все же прочие претензии были равносильны обману.

Он вытащил из кармана часы и посмотрел на них. Почти три. Он опоздал к доктору Каттлу, который, как Хоули знал из опыта, сейчас откажется его принять. Но юноша решил все равно туда пойти и попросить перенести встречу, хоть и готовился к отказу – доктор Каттл соблюдал строгую пунктуальность. Он тоже способен вывести Хоули из себя: несмотря на свои двадцать четыре года, он уже был квалифицированным врачом с собственным кабинетом, чему Хоули ужасно завидовал. Он слышал, что этот парень был дальним родственником Рузвельта, и семья оказала ему финансовую поддержку.

«Довольно! – наконец мысленно произнес он, застыв посреди решетки улиц Манхэттена. – На сегодня хватит!»

Вторую половину дня он провел у себя в комнате, лежа на кровати и таращась в потолок. Ему было очень одиноко. В городе у него нет ни друзей, ни семьи. Время от времени в памяти всплывала Шарлотта, однако он знал, что особо по ней не скучает, и его беспокоил сам этот факт. Неужели он действительно настолько холоден? Что же касается Отто, Хоули ни разу не видел сына с тех пор, как отправил его к бабушке и дедушке после гибели Шарлотты. Он некоторое время переписывался с родней жены, но затем перестал: нечего было им сказать, и он не мог притворяться любящим отцом. В глубине души Хоули знал, что не увидит сына больше никогда.

Вопреки обыкновению, Хоули решил выйти вечером из дому, чтобы залить горе в местном мюзик-холле. Он не раз видел на тумбах афиши представления, поскольку каждый день, отправляясь на работу, проходил мимо театра, но никогда не заглядывал внутрь. Девушка в билетной кассе жевала жвачку и даже не взглянула на Хоули, заплатившего десять центов за вход. Тем не менее, сидя один за столиком и потягивая пиво, он чувствовал себя как-то неловко: на сцену выходили комедианты и танцовщицы, исполнявшие свои номера с тем вялым энтузиазмом, который могло вызвать у них нищенское жалованье. Публика уделяла артистам примерно столько же внимания, сколько и своим разговорам; зрительный зал был заполнен лишь наполовину, и большинство завсегдатаев стояли или сидели за столиками возле бара. Прошло около часа, Хоули осушил несколько кружек и, утомившись, подумывал вернуться домой. Однако перед самым уходом его внимание привлек какой-то хлыщ – немолодой мужчина в пестром жилете, с замысловатыми усами, который большими шагами вышел на сцену и захлопал в ладоши, желая привлечь внимание публики.

– Леди и джеееент-льмены, – громко возвестил он, растягивая слова, как резинку, и игнорируя свист и улюлюканье, доносившиеся из разных концов зала. – А теперь я с огромным удовольствием, да-да, с преогроооомнейшимудовольствием представляю вам одну из звезд нью-йоркской музыкальной сцены. Она уже полгода как фаворитка нашей Театральной Программы. Леди и джентльмены, полгода изящества! Артистизма! Элегантности! Пожалуйста, сядьте и приготовьтесь насладиться музыкальными изысками несравненной, непревзойденной, неистово неземной Беллы Элмор!

Хоули на мгновенье оторвал взгляд от кружки: полногрудая девушка лет семнадцати вышла на сцену под приглушенные аплодисменты, которые нарочито контрастировали с ее восторженным представлением. Затем он сделал еще два глотка и повнимательнее присмотрелся к ней. Лицо было довольно привлекательно, однако плечи широковаты и фигура слишком крупная для такой юной особы. Темные волосы собраны пучком на голове, несколько прядей спускалось на шею, а щеки густо нарумянены. Она быстро спела подряд три популярные песенки – одна показалась Хоули слегка похабной, – исполняя их механически и почти не обращая внимания на то, что большинство зрителей разговаривали во время ее номера. Однако Хоули был потрясен. Она следил за девушкой, надеясь, что та его заметит, и когда кончилась последняя песня, поймал ее взгляд и нежно улыбнулся. Она пристально посмотрела на него, словно сомневаясь в его намерениях, но затем тоже улыбнулась и любезно ему кивнула. В конце концов, она ушла со сцены, уступив место жонглеру с нафабренными усами, и Хоули стал озираться – не появится ли девушка среди публики, но та бесследно исчезла. Через десять минут, разочарованно вздохнув, он встал и собрался опять вернуться домой один.

– А я-то думала, вы угостите меня выпивкой, – послышалось за спиной, и, обернувшись, он увидел молодую певичку, которая стояла подбоченясь и выразительно ему улыбалась.

– Сочту за честь, – немного взволнованно ответил Хоули и щелкнул пальцами, подзывая официантку.

– Бутылку шампанского, Сисси, – заказала девушка, усевшись за столик. – И два бокала.

Хоули улыбнулся и мысленно пересчитал содержимое бумажника, надеясь, что у него хватит денег на подобные излишества. Он еще не знал, что, поймав взгляд завсегдатая, певица непременно заказывала в баре самые дорогие напитки. Чем больше бутылок шампанского покупали ее клиенты, тем больше долларов находила она в конверте с жалованьем в конце недели.

– Хоули Криппен, – представился он, протянув руку. – А вы – мисс Белла Элмор, не так ли?

– Кора Тёрнер, – поправила она, покачав головой. – Белла – просто мой сценический псевдоним. Изысканно звучит, вы согласны? Знаете, я сама его придумала. – Она подражала аристократическому произношению, будто воспитывалась в Букингемском дворце, а не в семье русско-польских иммигрантов, живших в многоквартирном доме в Куинсе. Имя Кора Тернер тоже было псевдонимом: она была урожденная Кунигунда Макамотски, но вскоре отказалась от этого труднопроизносимого имени.

– Очень, очень изысканно, – ответил он, страстно желая угодить. – Мне очень понравилось, как вы поете, мисс Тернер. У вас прекрасный голос.

– Я знаю, – сказала она. – Я – лучшая певица в этом театре.

– Я в этом убежден.

Она молча выслушала комплимент и закурила; Хоули смотрел на нее, не отрываясь. Обычно мужчины брали инициативу в свои руки, но этот показался ей тихоней, нуждавшимся в помощи.

– И чем же вы занимаетесь, Хоули Криппен? – спросила она, помолчав пару минут.

– Я врач.

– Врач? Шикарно.

– Ну, не совсем, – сказал он, усмехнувшись. – Моя специальность – офтальмология. Ничего шикарного в ней нет.

– Офтальмология? – спросила она, сморщив нос: слово далось ей с некоторым трудом. – Ну и что же это означает?

– Наука о глазных болезнях, – ответил он.

– И вы зарабатываете этим на жизнь? – спросила она, сделав большой глоток шампанского, тогда как Хоули всего лишь осторожно его пригубил.

– Ну да.

– Мне всегда говорили, что у меня красивые глаза, – сказала она, напрашиваясь на комплимент.

– И впрямь, – просто ответил он, разочаровав ее. – Можно спросить, сколько вы уже поете в мюзик-холле?

– Три года, – ответила она. – С четырнадцати лет. Собираюсь стать одной из самых прекрасных оперных певиц в мире. Просто мне нужен репетитор – чтобы поставить голос, вот и все. Правда, репетиторы стоят денег. Но у меня врожденный талант – нужно только получиться.

– Без сомнения, – сказал Хоули. – А вы родились в Нью-Йорке?

Она сощурилась и подалась вперед – теперь они стали похожи на двух заговорщиков.

– Знаете, почему я сюда подошла? – спросила она, и Хоули отрицательно покачал головой. – Я подошла сюда потому, что, выступая на сцене, почувствовала, как вы прожигаете меня взглядом. – Она протянула под столом руку и мягко опустила на его колено. Он весь оцепенел от желания и страха. – И когда я взглянула на вас, то подумала про себя: «Вот почтенный джентльмен, с которым я не прочь выпить. Кажется, он намного любезнее большинства наших посетителей». – Девушка откинулась на спинку стула – она уже неоднократно пользовалась этой заготовкой, – подкурила вторую сигарету и стала ждать его реакции.

– Извините, что таращился, – сказал он.

– Не извиняйтесь. Я стою на сцене, а вы должны на меня смотреть. Так даже лучше. Ведь половина этих дураков продолжают разговаривать друг с другом, пока я пытаюсь выступать. А что вы здесь один делаете?

– У меня был тяжелый день, и я решил немного отдохнуть. Обычно я не пью один, но сегодня…

– Сегодня вам стало одиноко, я права?

Хоули улыбнулся.

– Да, – признался он. – Немного.

– А где же ваша жена? Она не возражает, что вы ходите один в мюзик-холл?

Хоули слегка наклонил голову.

– Моя жена погибла три года назад, – ответил он. – Попала под трамвай.

Кора кивнула, но не выразила никакого сочувствия: она просто собирала сведения, раскладывая их по полочкам в голове для использования в будущем. Они сидели, уставившись друг на друга и не зная, куда им отсюда пойти. Тем временем девушка разработала план.

– Вы голодны, доктор Криппен? – наконец спросила она.

– Голоден?

– Да. Я еще не ужинала и как раз собиралась пойти куда-нибудь перекусить. Хотите со мной?

Хоули вновь поневоле задумался о содержимом бумажника, но в этой девушке было что-то необычайно притягательное, и он так давно не беседовал по душам с женщиной, – вообще ни с кем, – что просто не мог не согласиться.

– Конечно, – ответил он. – С большим удовольствием.

– Чудесно, – сказала Кора, вставая. Он тоже поднялся, но она положила руку ему на плечо и усадила обратно на стул. – Мне нужно переодеться, – произнесла она. – Я просто сбегаю в гримерку. Это не займет и пяти минут. Вы еще будете здесь, когда я вернусь?

– Я буду здесь, – пообещал он.

Быстро сняв сценический костюм в гримерке, которую делила с тремя другими девушками. Кора внимательно посмотрела на себя в зеркало и подумала, не подкрасить ли губы.

– Что ты мечешься как угорелая? – спросила танцовщица Лиззи Маклин, никогда не видевшая, чтобы Кора так суетилась.

– У меня свидание.

– Эка невидаль! Ты ведь каждый вечер уходишь домой с новым мужиком.

Кора злобно глянула на нее, продолжая переодеваться.

– Не знаю, – сказала она, помолчав. – Мне кажется, этот – другой. По-моему, у него водятся деньги.

– То же самое ты думала о том субчике в прошлую субботу. А он просто добился от тебя своего – и все, разве не так?

– Он был в шелковом жилете и с золотыми часами. Откуда мне знать, что он их украл?

– Тебе нужно вначале немного узнать мужчин. Или скопить денег на уроки вокала, если тебе больше ничего не нужно. Почему ты думаешь, что этот чем-то отличается?

– Не знаю, – ответила Кора. – Может, интуиция. Но мне кажется, с ним все получится. Знаю, это звучит глупо, но мне правда так кажется. Если у него нет жены, но есть в кармане пара долларов, вдруг он поможет мне стать знаменитой певицей.

– Знаменитой певицей! – воскликнула Лиззи. – Тебе всегда хочется больше, чем имеешь. Да и вообще, зачем становиться знаменитой? – спросила она. – Неужели тебе здесь плохо? Считаешь себя лучше нас, Кора Тернер?

– Помяни мое слово, – сказала под конец Кора и, развернувшись, с улыбкой на устах устремилась к двери. – Скоро ты прочитаешь обо мне в газетах, повернешься к мужу и скажешь: «Ба, да это же Кора Криппен! В девичестве Кора Тернер. Мы вместе выступали в мюзик-холле. Вот как распорядилась судьба. Кто бы мог подумать!»

Вскоре после этого доктор Хоули Харви Криппен и миссис Кора Криппен упаковали вещи и переехали из Нью-Йорка в Лондон – Кора верила, что там-то наконец и взойдет ее звезда. Она всегда мечтала, что встретит мужчину, богатого и честолюбивого, который перенесет ее с нижних строчек афиш нью-йоркских мюзик-холлов на верхние строчки афиш европейских оперных театров. Она считала, что место великих актрис и певиц – в Лондоне и Париже, а не на Манхэттене. Ну и конечно же они не должны развлекать каждый вечер пьяную публику и водить домой ради минутного наслаждения каждого потенциального супруга, входящего в двери заведения. Она ждала настоящего мужчину. Но дождалась лишь Хоули Криппена.

Однако, в отличие от своей новой молодой жены, Хоули с огромной радостью остался бы в Америке. Хотя работа ему не нравилась, его сбережения росли, и он уже собирался пройти длительный вечерний курс обучения в одной нью-йоркской больнице, чтобы наконец получить право называть себя настоящим врачом. Ему не хотелось уезжать, но когда оба раскрыли карты, Кора принялась настаивать на своем.

– Ты хочешь, чтобы я зарыла в землю свой талант? – кричала она в их небольшой комнатке на Восточных 50-х улицах Манхэттена. – Хочешь держать меня здесь, как птицу в клетке? Ты мне завидуешь.

– Дорогая, это неправда, – тихо сказал Хоули, надеясь, что его спокойная интонация заставит и ее говорить потише. Всего лишь два дня назад довольно крупный мужчина из квартиры этажом ниже громко постучал в их дверь и заявил: если Хоули не заткнет свою сумасшедшую визгливую жену, тогда он заткнет ее сам, и Криппен все чаще задумывался над этим предложением.

– Нет, правда, – верещала она. – Посмотри на себя – ведь ты же выскочка и ничтожество, пыжишься, строя из себя врача, хотя на самом деле ты – обычный торговый агент. Я могу стать великой певицей, Хоули. Я могла бы произвести сенсацию на лондонской сцене. В Нью-Йорке слишком много певиц. А там я буду выглядеть экзотично. Люди станут платить деньги за то, чтобы на меня посмотреть.

– Но Лондон… – заныл он. – Это же так далеко.

– Да боже ж ты мой – скоро уже двадцатое столетие! Мы доберемся туда за две-три недели. А через полгода будем ужинать с королевой Викторией в Букингемском дворце.

Аргументы сыпались один за другим. Иногда она выбирала иную тактику, указывая, что в Лондоне они смогут начать новую жизнь и у Хоули появится возможность поступить там в медицинское училище.

– В любом случае я буду зарабатывать кучу денег, – говорила она. – Я могу стать одной из величайших оперных певиц и заплачу за твое образование. Потом ты сможешь открыть практику на Харли-стрит, [19]19
  Лондонская улица в Вестминстерском Сити, известная своими частными дантистами, хирургами и врачами. Синоним британской частной медицины.


[Закрыть]и мы будем развлекаться каждый божий день. Подумай о званых вечерах, Хоули! Подумай, какую жизнь мы могли бы вести.

Когда она говорила так нежно и обнадеживающе, он сильнее склонялся к этой идее, однако настроение у нее менялось ежесекундно. Порой он даже спрашивал себя, как ей вообще удалось устроиться на работу. Вскоре после знакомства с Корой Хоули в нее влюбился. Она составляла ему компанию. Была доброй, заботливой, сдержанной. Он выдавал себя за другого, преувеличивая свое состояние и положение, а она поступала точно так же, притворяясь скромницей. Вскоре они стали любовниками, и он уже не мог без нее жить. В отличие от первой жены, которая оставалась застенчивой и невинной до самой гибели, Кора знала, чего ей нужно от мужчины, и добивалась этого. Хотя ей было всего семнадцать – на четырнадцать лет меньше, чем ему, – она обладала таким опытом и талантом в постели, что шокировала и одновременно привораживала его. С Хоули она могла бы выбраться из нищеты и поэтому прислушивалась к нему, повторяя, что в него верит. Они поженились и оба разочаровались в результатах.

Хотя Хоули смотрел водевили чуть ли не каждый вечер и ему нравились ее выступления, в глубине души он понимал: чтобы его новая жена стала звездой, приличного учителя пения будет маловато. Она, конечно, попадала в ноты – но Хоули и сам бы мог в них попасть, если бы постарался, однако не становился от этого вторым Карузо. [20]20
  Энрико Карузо (1873–1921) – итальянский певец (тенор), крупнейший мастер бельканто.


[Закрыть]Ее голос долетал лишь до середины зрительного зала и больше напоминал щебет птицы на подоконнике, нежели утренний хор, встречающий восход солнца. Она упражнялась в сольфеджио у них в комнате, пока противный мужик снизу не начинал грозить, что свернет обоим шеи, но самые высокие ноты ей так и давались. Однако она по-прежнему утверждала, что обладает огромным талантом, который вскоре признает весь мир.

В Лондоне они нашли дом на Саут-креснт, рядом с Тоттнэм-Корт-роуд, и за умеренную плату сняли верхний этаж. Хоули нравилось, что, минуя Бедфорд-сквер, он мог ходить по Монтегю-стрит в Британский музей, где в любое время дня царили тишина и покой, никто не стоял у окна, упражняясь в ломаных арпеджио, и где он мог спокойно сидеть и читать медицинские книги. Его все больше и больше интересовал новый мир патологии и судебной медицины, и он старался прочесть как можно больше статей о вскрытиях и анатомировании человеческого тела. Иллюстрации – грубые рисунки, разбросанные по все этим страницам, – приводили его в восторг, и ему хотелось увидеть своими глазами настоящее вскрытие. В книгах описывались различные инструменты: орудия для удаления органов; скальпели с тонкими лезвиями, которые врезались в кожу, словно раскаленные ножи в масло; пилы для раскрытия грудной клетки; щипцы для разделения ребер. Читая и думая о них, Хоули ощущал во всем теле волнующую дрожь. Глаза расширялись, во рту пересыхало: он возбуждался. В музее хранились большие подшивки медицинских журналов, и, сидя со стопкой «Американского ученого» или экземплярами «Британского медицинского журнала», он мысленно переносился в пору своего детства и юности в Энн-Арборе, вспоминая, как Джезебел Криппен твердо решила отвратить его от греховного мира медицины и вернуть на путь Христа. Он давным-давно оборвал все связи с родителями и не имел ни малейшего понятия, живы ли они. Хоули почти никогда о них не думал, а если и думал, то не испытывал при этом никаких эмоций или простых человеческих чувств.