Текст книги "Аль-Амин и аль-Мамун"

Автор книги: Джирджи Зейдан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Глава 26. Город аль-Мансура

На утро следующего дня Ибн аль-Фадль в сопровождении свиты выехал из своего дворца, одетый в черную джуббу, в какой надобно было являться ко двору аббасидских халифов. Рядом на муле в прежнем своем наряде ехал Садун. Выбравшись из переулков ар-Русафы, кавалькада устремилась на запад к мосту через Тигр, за которым начиналась дорога, ведущая к Замку Вечности. На этот раз всадники проехали мимо него, ибо аль-Амин сразу же после торжественной церемонии принятия присяги переселился в прежний дворец аль-Мансура, прозванный Золотым.

Город аль-Мансура – так называли эту часть старого Багдада – имел форму правильного круга. Он был обнесен огромной стеной, длина которой достигала двадцати тысяч локтей; необычайно широкая и массивная – в девяносто локтей у основания – она суживалась кверху до двадцати пяти локтей, а высота ее составляла шестьдесят локтей на всем протяжении. Это была самая мощная городская стена. Между ней и другой стеною, называемой наружной, был оставлен пустой промежуток, равный примерно толщине главной стены. Внешняя стена, усеянная многочисленными грозными башнями с закругленными зубцами, была окаймлена ровной насыпью, искусно выложенной скрепленными алебастром плитками, которая обрывалась в глубокий ров, наполненный водой. За рвом тянулись кварталы, где жили в основном купцы и торговцы; далее шли предместья.

Всего город защищали три стены, самой внушительной из которых, как уже говорилось, являлась средняя. Между ней и внутренней стеной, значительно ей уступавшей по размеру, тянулись торговые ряды и рынки.

Четверо городских ворот – Хорасанские, Сирийские, Куфийские и Басрийские – состояли в свою очередь из нескольких ворот, последовательно пробитых в трех стенах, и также представляли собой укрепления с зубцами и бойницами. К воротам примыкали четыре огороженных двора длиною в восемьдесят локтей, вымощенных кирпичом. Въезжающий в город попадал сначала во двор, расположенный за внешней стеной, потом на мощенную камнем площадь перед главными воротами. Открыть их огромные чугунные створы было не под силу одному человеку, этот труд выполняли несколько стражей. Ворота были такие высокие, что через них спокойно могли ехать всадники с поднятыми копьями, не опуская развивавшихся на длинных древках штандартов.

В следующем дворе всадник должен был миновать куполообразные строения из кирпича с алебастром, обращавшие внимание всякого, кто на них смотрел, своими окнами в византийском стиле, расположенными с таким искусством, что они, свободно пропуская лучи солнца, надежно защищали от косых струй дождя находившихся внутри строения стражников.

Над каждыми воротами нависал огромный позолоченный купол, под которым, защищенные зубцами, располагались скамьи для воинов. Обычно здесь находился один стражник, следящий за всем, что делалось вокруг. Под купол можно было попасть, взобравшись по лестнице, опиравшейся на несколько стройных арок тоже из кирпича и алебастра.

Когда Ибн аль-Фадль с Садуном и прочими спутниками подъехал к Хорасанским воротам, стражники, едва завидев приближающихся верховых, широко распахнули перед сыном визиря тяжелые створы. Не сдерживая коней, прибывшие влетели в ворота, за ними потянулась свита. Они миновали двор, прилегающий к внешним воротам, и копыта лошадей зацокали по мощенному камнем пространству, давая знать о своем прибытии стражам у главных ворот. При виде Ибн аль-Фадля стражники засуетились, дружно налегли на огромной высоты тяжелую створу, и та, подавшись со страшным скрежетом, открыла всадникам путь.

Садун с интересом разглядывал все, что ему удалось увидеть. Когда они проезжали под воротами, он обратил внимание на то, какой они высоты. Потом его взгляд привлекли куполообразные строения на площади с их причудливой формы византийскими окнами, откуда сейчас высовывались стражники, глазеющие на процессию. Выехав из ворот, богослов обернулся, чтоб рассмотреть нависавший над ними огромный купол, украшенный золотым орнаментом, под которым, за каменными зубцами, прятались скамьи для воинов. Еще он смотрел на ведущую вверх лестницу из кирпича и алебастра, стараясь запечатлеть в памяти ее размеры и общий вид.

Глава 27. Золотой дворец

Проскакав мимо сводчатых казарм, кавалькада достигла наконец последних ворот, значительно уступавших по своему великолепию вторым воротам, и, миновав их, оказалась перед центральной, самой большой, площадью города.

В середине высился Золотой дворец аль-Мансура, называемый также Дворцом Золотых Ворот за позолоченную решетку его входа. Рядом вознеслась соборная мечеть, носящая имя того же халифа.

Всадникам пришлось миновать большую, совершенно пустую площадь, прежде чем они достигли дворца и мечети, в горделивом одиночестве высившихся в центре площади. Со стороны Сирийской дороги к дворцу прилегали караульные помещения для халифской гвардии и две продолговатые постройки с кирпичными колоннами: в одной располагался начальник тайной службы, в другой – начальник гвардии.

Зато по краям площади растянулись многочисленные здания – дома младших отпрысков аль-Мансура, жилища его личных рабов и челяди, казначейство, ведомство земельных податей, государственная канцелярия, где скреплялись халифской печатью все договора, военное ведомство и прочие. Улочки и переулки между этими зданиями были названы именами военачальников аль-Мансура и его приближенных.

Охрана дворцовых ворот, как это и было положено, приветствовала Ибн аль-Фадля. Едва они въехали на площадь перед дворцом, как до слуха их донеслось конское ржание, храп мулов и крики ослов: площадь сейчас была полна верховых животных, которым не хватило места в конюшнях. При них находились рабы и слуги, ожидавшие своих господ – эмиров и военачальников, прибывших поздравить аль-Амина с восшествием на престол или по другим надобностям.

Садун взирал на эту картину, стараясь держаться поближе к Ибн аль-Фадлю. И правильно делал, потому что когда они уже подъехали ко дворцу почти вплотную, сын визиря неожиданно повернул коня к ведомству начальника тайной службы – ему нужно было встретиться с Ибн Маханом прежде, чем он предстанет перед халифом. Но слуга, посланный вперед узнать, на месте ли начальник тайной службы, быстро воротился с известием, что Ибн Махан вызван по срочному делу к эмиру верующих.

Это не слишком огорчило Ибн аль-Фадля, хотя он и рассчитывал, прежде чем попасть к аль-Амину, посоветоваться с Ибн Маханом, как лучше представить халифу богослова Садуна.

Пора было спешиваться. Ибн аль-Фадль соскочил со своей лошади, Садун последовал его примеру. Вдвоем они прошли через дворцовые ворота мимо стражников, застывших в почтительном молчании. Те таращили глаза на богослова, дивясь его странному одеянию и серебряному чернильному прибору у пояса. Ишь что за птица! И как важно вышагивает со своим посохом рядом с сыном визиря, хоть бы поотстал от него из приличия на шаг!

В нижней приемной дворца, где они вскоре очутились, было полно ожидающих у халифа аудиенции. Здесь были и эмиры, и военачальники, и поэты, – многие жаждали быть принятыми новым правителем сразу же после его восшествия на престол. Ведь известно было, что аль-Амин сейчас необычайно щедр, особенно по отношению к войску, чье доверие молодой престолонаследник спешил завоевать. Зная, как трудно держать войско в повиновении, он распорядился немедленно выдать солдатам жалованье на два года вперед.

Вместе с войском радовались все горожане: раз у солдат появятся денежки, значит, они будут тратить их здесь же, в Багдаде. Во-первых, расплатятся с долгами, а уж потом станут покупать все, в чем нуждаются: утварь, еду, одежду…

Стоит ли удивляться радости жителей столицы, которой сопровождалась каждая смена правителя, если было известно, что новый халиф будет щедро расточать дары после присяги на верность.

Большинство из находившихся в приемной хорошо знали Ибн аль-Фадля. Одни почтительно здоровались, другие откровенно лебезили, заговаривая с ним и льстя в лицо, – все же сын визиря! А визирь в те дни был очень важной фигурой при дворе.

Ибн аль-Фадль спросил, почему все они здесь, и услышал в ответ, что халиф занят беседой с начальником тайной службы, которого срочно вызвал после того, как сюда прибыл гонец, – ему указали на человека, стоявшего чуть поодаль. Взглянув на него, сын визиря узнал одного из приближенных отца. Гонец наблюдал за Ибн аль-Фадлем с момента его появления в зале, но не осмеливался первым заговорить с ним. Сейчас, увидев, что сын господина с улыбкой смотрит на него, он бросился к нему и склонился в почтительном поклоне, целуя руку.

– Ну, с чем явился, какую весть привез? – ласково осведомился Ибн аль-Фадль.

– Мой господин, я привез от твоего отца послание эмиру верующих.

– А где сейчас мой отец?

– Уже неподалеку от Багдада. Он и послал меня сообщить о том, что скоро прибудет.

– А что за послание ты привез? – поинтересовался Ибн аль-Фадль.

– Послание, мной привезенное, я вручил эмиру верующих, – уклончиво ответил тот. – Возможно, оно и является причиной задержки этих людей здесь, как ты сам видишь. Сейчас халиф принимает господина Ибн Махана.

Эти слова подхлестнули желание Ибн аль-Фадля поскорей попасть к аль-Амину. Пусть никому, а ему-то будет дозволено! Заодно пусть лишний раз позавидуют придворные его близости к властителю халифата. Сопровождаемый Садуном, он решительными шагами направился к двери, ведущей во внутренние покои дворца. Вооруженные наемники, охранявшие вход, завидев его, почтительно расступились. Навстречу выступил церемониймейстер и любезно приветствовал фаворита. В чуть виноватом тоне его голоса и в выражении глаз можно было прочесть сожаление, что придется на этот раз не пропустить именитого гостя. Угадавший его намерение Ибн аль-Фадль поспешил предвосхитить отказ.

– Эмир верующих уже дозволил мне войти к нему с моим спутником, – указывая на Садуна, солгал он.

Церемониймейстер заколебался: он не верил. Ведь эмир верующих строго наказал ему не впускать никого. Однако перечить сыну визиря было негоже, и церемониймейстер пошел доложить о нем аль-Амину.

Ибн аль-Фадль остался ждать, ощущая на себе пристальные взгляды придворных, гадающих, дозволит халиф ему войти или откажет и тем самым посрамит его намерение опередить остальных.

Что до сына визиря, то он, зная, каким влиянием при дворе пользуется его отец, не ожидал иного ответа, кроме положительного.

Церемониймейстер быстро вернулся и, низко кланяясь, сказал:

– Извольте следовать за мной.

Ибн аль-Фадль прошел к месту, где следовало оставить обувь, и скинул сандалии. Садун последовал его примеру. В тот же миг появился слуга, который взял их обувь, чтобы убрать ее в специально отведенное для этого место.

По пышному ковру они двинулись в глубь галереи, из одного зала в другой. Церемониймейстер шел впереди, указывая дорогу. Вскоре они достигли покоя, в котором пребывал аль-Амин. Вход в него закрывал занавес из вышитой парчи. Церемониймейстер выступил вперед и, приподняв занавес, торжественно провозгласил:

– Господин Ибн аль-Фадль со спутником у двери!

– Пусть войдут! – раздался голос аль-Амина.

Глава 28. Прием у аль-Амина

Аль-Амин восседал в центре зала на троне из эбенового дерева, инкрустированном одной слоновой костью – ни позолоты, ни драгоценных камней на нем не было. На этом троне сидел когда-то сам аль-Мансур, а после него – его потомки, которые, не в пример ему, стали предаваться соблазнам роскоши, и золото с драгоценными камнями сделалось неизменным украшением дворцового убранства. Дорогой, но простого рисунка ковер покрывал пол; на нем были расставлены низкие скамеечки, лежали расшитые подушки.

На аль-Амине был тот же наряд, что и в день присяги, – ведь он по-прежнему принимал придворных, желающих поздравить его и выразить свои верноподданнические чувства.

Войдя в зал, Ибн аль-Фадль и Садун сразу заметили начальника тайной службы, сидящего перед халифом в самой непринужденной позе, без всяких признаков подобострастия, – аль-Амин, в отличие от своего отца, не требовал строгого соблюдения этикета. Необычайно просто держался он с приближенными на веселых вечеринках с вином и певицами, всегда выделяя из прочих Ибн Махана и еще некоторых людей, к чьим советам и помощи прибегал. Особым доверием пользовались у нового халифа начальник тайной службы, а также визирь аль-Фадль Ибн ар Рабиа.

Утром аль-Амин получил известие от визиря, в котором сообщалось о том, что тот скоро возвратится в Багдад с оставшимися людьми ар-Рашида и походным имуществом. Все подробности о случившемся – писал визирь – он не замедлит рассказать эмиру верующих лично, сразу по прибытии в столицу.

Аль-Амина взволновало это письмо, и он послал за Ибн Маханом, чтобы тот растолковал его скрытый смысл. Церемониймейстеру было приказано никого к халифу не пускать.

Начальник тайной службы явился, и аль-Амин протянул ему послание аль-Фадля. Ибн Махан как раз читал его, когда внезапно вошедший церемониймейстер доложил, что аудиенции просит Ибн аль-Фадль со своим спутником.

– Кто таков? – поинтересовался аль-Амин.

– Выглядит как истинный ученый. Похож на раввина или на персидского богослова.

– Каково его занятие?

– Это богослов Садун, – улыбаясь, ответил за церемониймейстера Ибн Махан, смекнувший, что речь идет о его новом знакомце. – Способности этого человека огромны: он обладает таинственной силой проникать в неведомое.

– Ты его знаешь? – повернулся аль-Амин к начальнику тайной службы.

– Да, если он тот самый богослов, с которым мы беседовали вчера, то так оно и есть. Чудные вещи он мне рассказывал!

– Мало верю я этим шарлатанам, – покачал головой аль-Амин.

– Он не шарлатан, мой повелитель, а астролог.

– В астрологах у нас нет недостатка, да только редко они говорят правду.

– Уверен, что равного ему мой повелитель еще не видел. Дозволь ему войти, и он поведает тебе престранное известие. Человека испытать – цену ему узнать.

Аль-Амин подал церемониймейстеру знак ввести гостей, и тот вышел, чтобы исполнить приказание.

Войдя в зал, Ибн аль-Фадль приветствовал халифа согласно придворному этикету и застыл перед троном, ожидая приглашения сесть. Аль-Амин милостиво кивнул и перевел взгляд на богослова. Садун поспешил поздороваться.

– Садись и ты, ясновидец, – проронил халиф.

Богослов уселся на ковер, подобрав под себя ноги и учтиво склонив голову, и погрузился в почтительное молчание.

– Начальник нашей тайной службы, – услышал он голос аль-Амина, – известил нас, что ты астролог.

– Прежде всего я раб эмира верующих, – смиренно ответил Садун.

– А есть ли хоть крупица истины в твоих предсказаниях?

– Единственным долгом моим почитаю я без утайки поведать эмиру верующих обо всем, что удалось мне узреть или прочесть в согласии с законами моей науки, а уж его воля судить, правду я говорю или лгу.

Аль-Амин посмотрел на Ибн Махана, ожидая, что тот скажет.

– Мой повелитель, – заговорил царедворец, понизив голос, – твой визирь пишет, что лично расскажет эмиру верующих обо всем, что произошло в Тусе. Проверь, знает ли ясновидец, о чем идет речь.

Аль-Амину эта мысль понравилась.

– Только что мы получили от нашего визиря письмо, – обратился он к Садуну. – В нем он извещает о скором своем возвращении. Можешь ли сказать, что нового мы узнаем от него?

Богослов еще ниже склонил голову. Просунув руку под джуббу, он достал свои таинственные свитки и принялся их перелистывать, что-то бормоча и нашептывая, словно вникая в скрытый смысл старинных письмен. Наконец он поднял глаза на аль-Амина.

– Твой визирь – храни его господь – везет тебе важную весть, касающуюся халифской власти.

Аль-Амин презрительно рассмеялся.

– Всем известно, что присяга на верность мне уже состоялась! Никакой тайны тут нет!

– Справедливы твои слова, о эмир верующих. Но визирь поведает тебе новость касательно брата твоего аль-Мамуна. Будет ли для тебя огорчительным узнать, что визирь твой объявил присягу аль-Мамуну недействительной? – Садун вздрогнул. – Да, ясно говорят свитки, именно это он сделал! Сомнений нет… Но пусть не винит меня эмир верующих, если весть эта ему неприятна.

– Аль-Фадль мог сделать такое?! – искусно разыграл негодование аль-Амин. – Не верю. Берегись, ясновидец, говорить подобные вещи! Иначе не сносить тебе головы!

– Не от себя говорю я сии слова, о повелитель! – твердо и убежденно проговорил Садун. – Но все это читаю в книге, лежащей предо мной. А закрою ее – вмиг забуду, что говорил.

– За такие слухи должно наказывать! – продолжал возмущаться аль-Амин.

– Прости мои слова, о повелитель! – голос прорицателя был по-прежнему спокоен. – Но нет вины моей в том, что говорю, я рассказываю только то, что является взору. Наука моя не обманывала меня прежде.

– Довольно! – грозно крикнул аль-Амин и повернулся к Ибн аль-Фадлю. – Отец сообщал тебе что-нибудь подобное?

– Нет, мой повелитель. Он вообще не писал мне, – сын визиря не осмелился повторить вчерашний рассказ богослова.

– Не говорил ли я тебе, – обратился халиф к Ибн Махану, – что эти астрологи способны на любую ложь, чтобы войти к нам в доверие?

Начальник тайной службы заискивающе улыбнулся.

– Опыт подсказывает мне, что богослов не лжет, – понизив голос, будто он говорит для одного аль-Амина, прошептал он. – Но если господину угодно, можно все это проверить. Визирь непременно будет в Багдаде либо этим вечером, либо завтра утром. И когда явится сюда, пусть расскажет о том, что им сделано в Тусе. А уж после этого эмир верующих решит, где истина.

Богослов тем временем продолжал листать книгу, что-то тихо бормоча и притворяясь, что не слышит речи Ибн Махана, обращенной к халифу. Он поднял голову, только когда аль-Амин сказал церемониймейстеру, низко склонившемуся перед своим повелителем:

– Передай дворецкому, пусть поселит богослова Садуна в покоях для гостей. Будет жить там, пока я не потребую его к себе. Повелеваю оказывать ему почет и уважение! – Он повернулся к Садуну. – Следуй в свои покои. Располагайся там удобно и жди, когда мы тебя позовем.

Мнимый ясновидец поднялся, с ужасом думая о том, какая тревога царит сейчас во дворце аль-Мамуна, где с нетерпением ждут возвращения его и Бехзада.

Однако ему не оставалось ничего другого как подчиниться. Его с почтением провели в комнату для челяди, находившуюся рядом с кухней, и принесли еду и питье – все, что ему было нужно.

Глава 29. Испытание

Сельман – он же Садун – провел в этой комнате остаток дня, не находя себе места от беспокойства. Он почти раскаивался в том, что явился к аль-Амину.

Только на утро следующего дня, когда солнце стояло уже высоко, к нему вошел посланный от халифа с приглашением пожаловать на аудиенцию. Сельман оправил на себе одежду и, собравшись с духом, приготовился и дальше играть свою роль, роль ученого богослова и простодушного, искреннего человека притом.

Его провели в тот же зал, что и накануне. Рядом с халифом там находились Ибн Махан и Ибн аль-Фадль. Аль-Амин пригласил богослова садиться.

– Сейчас прибудет визирь наш аль-Фадль, – сказал халиф, – и мы в твоем присутствии расспросим его обо всем, что произошло в Тусе. А там будет видно, что делать дальше.

Садун встал и поклонился в знак полного повиновения и после вторичного приглашения с достоинством опустился на свое место.

Вошел церемониймейстер и провозгласил:

– Визирь аль-Фадль у дверей, о повелитель!

На лице аль-Амина засветилась радость.

– Пусть войдет визирь наш аль-Фадль! – громко сказал он.

В мгновение ока занавес был широко распахнут, и аль-Фадль Ибн ар-Рабиа вступил в зал. Его лицо и платье еще хранили следы долгого путешествия. Визирь склонился перед халифом до земли – так требовал этикет.

– Да простит меня эмир верующих, что я вхожу к нему, не приведя себя в должный порядок, – произнес он.

Аль-Фадль находился в самом расцвете сил, хотя и был немолод; в его бороду уже вплелись седые нити, а лоб испещрили глубокие морщины, сейчас особенно бросавшиеся в глаза, несмотря на низко надвинутую шапку. Согласно придворным установлениям, визирь явился к халифу в черном кафтане.

Аль-Амин с улыбкой поднялся ему навстречу и усадил в низкое кресло рядом с троном. Аль-Фадль прежде всего выразил свое глубокое сожаление по поводу смерти ар-Рашида и пожелал наследнику долгих лет жизни. Потом поздравил его с восшествием на престол и внезапно умолк, выразительно поглядывая на посторонних, мешающих ему перейти к более важной части своего доклада.

– Если ты привез нам какие-нибудь новости, рассказывай без утайки, – рассеял его сомнения аль-Амин.

– Как, сейчас? – удивленно спросил визирь.

– Да, говори как на духу. Этот астролог утверждает, что ему известны все твои действия. Мне хочется установить истину. Если он прав, мы облагодетельствуем провидца, если нет – жестоко накажем.

– Дозволит мне высказаться эмир верующих? – вмешался Ибн Махан.

– Говори, – кивнул аль-Амин.

– Если прорицатель лжет, то он заслуживает смерти. Но если он говорит правду, не сделать ли его главным придворным астрологом? Его искусство может оказаться чрезвычайно полезным для нас.

– Хорошо, – согласился халиф. – Мы так и поступим. Расскажи нам, – обратился он к аль-Фадлю, – что ты содеял с братом нашим Абдаллахом аль-Мамуном, вторым наследником престола?

Вопрос, поставленый в такой форме, визирю не понравился.

– Я сделал лишь то, что почел нужным для блага халифата, – начал он. – Как это известно эмиру верующих, наш повелитель ар-Рашид накануне отбытия в Хорасан привел нас к присяге аль-Мамуну. Это было сделано по наущению некоторых его приближенных, преследующих свои корыстные цели. Затем халиф доверил младшему сыну почти все наше войско, забыв, казалось, о правах первого престолонаследника. Поэтому, когда ар-Рашид скончался, я подумал, что если не вмешаться и оставить аль-Мамуну его привилегии, то это будет означать разделение халифской власти между двумя престолонаследниками, а это всегда – отличный повод для смуты. Поразмыслив, мы утвердились во мнении, что должно восстановить прежний разумный порядок, а потому мы признали присягу аль-Мамуну недействительной. Власть должна полностью принадлежать господину нашему аль-Амину, эмиру верующих.

– А аль-Мамун?.. Что вы с ним сделали?

– Ничего худого, мой повелитель. Он останется наместником Хорасана, как и значилось в прежнем завещании ар-Рашида, до того, как аль-Мамун стал наследником престола.

Визирь еще не кончил говорить, а на лице аль-Амина уже отразилось глубочайшее изумление. Он посмотрел на богослова – тот продолжал сидеть, сохраняя полнейшее спокойствие, склонив голову, и, казалось, не ведал ни страха, ни сомнения.

– Разрази тебя гром! – воскликнул пораженный аль-Амин. – Откуда узнаёшь ты то, что неведомо другим?

– В том нет моей заслуги, о повелитель, – ответил Садун, подняв на государя ясный взор. – Этой наукой владеют многие астрологи, но мало кто разумно ею пользуется.

– Мне нравится, что ты правдив и скромен. Отныне мы назначаем тебя главным нашим астрологом!

Садун поспешно вскочил, согнулся перед халифом в низком поклоне и пожелал ему благоденствовать долгие годы.

– Поистине, я не достоин такой милости, – пробормотал он.

– Нет, ты снискал ее. И мы воздадим тебе по заслугам! – Аль-Амин хлопнул в ладоши, и тотчас же в дверях появился церемониймейстер. – Скажи дворецкому, чтобы приготовил богослову покои, он будет жить у нас постоянно. И пусть положат ему жалованье, как главному астрологу нашего двора.

Жестом он пригласил прорицателя сесть. Отвесив второй поклон и вновь пожелав здравия повелителю, Садун уселся.

– У эмира верующих покои многочисленны и просторны, – заговорил он, – и где бы он ни поселил меня, всюду буду я окружен заботой, купаясь в лучах его щедрости. Но я хочу просить повелителя дозволить его слуге жить, где тому заблагорассудится, поскольку время от времени мне необходимо уединяться в моем прежнем доме для занятий магией и изучения астрологических манускриптов. Но я буду являться к эмиру верующих по первому его зову. И если только дозволено будет отклонить столь щедрый дар, я молил бы моего повелителя сделать меня его покорным рабом без назначения жалованья или наград. Ведь каждый, кто занимается моей наукой, должен отдаться ей всецело, отвратиться от радостей мирской жизни и отринуть все ее соблазны. Да простит меня мой повелитель за дерзкие слова, – я знаю, что не должно отвергать дары эмира верующих, но…

Такое бескорыстие поразило аль-Амина: ни с чем подобным ему не приходилось до сих пор сталкиваться. Обычно многие «мудрецы» такого рода осаждали двор правителя, влекомые единственно жаждой наживы. Не скрывая своего удивления, халиф обратил взгляд к Ибн Махану, прося у того совета.

– Видно, уж таков наш богослов Садун, – развел руками начальник тайной службы. – Однако будет так, как прикажет эмир верующих.

– Гм… вдруг он нам понадобится, а его нет?.. – в голосе аль-Амина зазвучало сомнение.

– Я согласен поселиться во дворце эмира верующих, – Садун сделал вид, что уступает, – если мне будет дозволено беспрепятственно отлучаться в мой прежний дом, разумеется, по мере надобности. Да не случится так, что потребуется мое присутствие, а меня не окажется на месте!

– Хорошо, ты волен поступать так, как тебе заблагорассудится, – согласился аль-Амин.

Визирь, не участвовавший в разговоре, тем временем внимательно изучал прорицателя. Он, как и все, был удивлен услышанным, но теперь в нем зрели смутные подозрения.

Что касается аль-Амина, то он горел желанием услышать от аль-Фадля подробности о событиях в Тусе. Молодой халиф бросил жезл на трон, рядом с собою, и весь подался вперед от нетерпения. Присутствующие поняли его жест и поднялись с мест. Аль-Амин подал знак визирю остаться, прочие же удалились.

Выйдя из дворцовых покоев, мнимый богослов поспешил отыскать своего мула и, вскочив на него, помчался к дворцу аль-Мамуна.