Текст книги "Аль-Амин и аль-Мамун"

Автор книги: Джирджи Зейдан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

В воспроизведении чувств Маймуны Зейдан психологически точен, хотя современному читателю именно эта точность может показаться недостоверной. Мы привыкли к тому, что в русской литературе безответная любовь девушки опоэтизирована, начиная с пушкинской Татьяны, и нам непонятно, почему героиня Зейдана в смятении так упорно твердит себе, что чувства, которые она испытывает к Бехзаду, – не любовь, потому что «он своим поведением не давал ей никакого повода любить его». С нашей точки зрения, это отнюдь не обязательное условие зарождения любви, но для мусульманской женщины такое убеждение типично: не только в средние века, но и во времена Зейдана женщина не могла проявить в любви инициативу, ведь мужчина – ее господин, он выбирает себе жену, и жена, согласно предписанию Корана, должна его любить; любить же не мужа – безнравственно. И если бы Маймуна любила Бехзада «без оглядки», она не воспринималась бы современниками Зейдана как положительная героиня: в их глазах ей бы не хватало стыдливости и она являла бы дурной пример для читательниц.

Какого бы мнения ни придерживался сам писатель, здесь он должен был быть особенно щепетильным; с него, как с немусульманина, осмеливавшегося затрагивать мусульманские темы, был больший спрос.

Время показало, что Зейдан углублялся в эти темы с полным правом; его произведения заслужили всеобщее признание, и он давно уже считается классиком новой арабской литературы. Романы Зейдана до сих пор переиздаются во многих странах Арабского Востока массовыми тиражами. Читателей привлекают к ним богатство и достоверность исторического материала, благородный патриотический пафос в сочетании с увлекательностью сюжета и простотой изложения.

Арабские критики считают Джирджи Зейдана «основоположником жанра романа, объединяющего в себе и назидание, и развлечение». Если это даже не совсем верно – подобные попытки известны и до него, – то можно смело утверждать, что именно благодаря Зейдану этот жанр стал в арабской литературе общепризнанным и популярным.

Зейдан был первым арабским писателем, который сделал: серьезную литературу достоянием массового читателя.

А. Долинина.

Аль-Амин и аль-Мамун

Глава 1. Постоялый двор Симана

Халиф аль-Мансур [6]6
  Халиф аль-Мансур– Абу Джафар Абдаллах ибн Мухаммед аль-Мансур (707–715) – второй халиф из арабской династии Аббасидов. В 762 г. основал Багдад, ставший столицей халифата.


[Закрыть]основал Багдад в 145 году хиджры [7]7
  Хиджра– бегство пророка Мухаммеда и первых мусульман из Мекки в Медину в 622 г. В 637 г. по повелению халифа Омара год хиджры был принят за начало летосчисления у мусульман; первый день первого месяца мусульманского лунного года соответствует 16 июля 622 г.


[Закрыть]. Разместив в нем войско и государственных чиновников, он превратил новую столицу в оплот своей власти.

Первоначально город имел форму правильного круга. В центре его, по повелению аль-Мансура, воздвигли дворец для самого халифа, названный Золотым дворцом [8]8
  Золотой дворец– халифский дворец в Багдаде, первый из построенных халифом аль-Мансуром в 766 г.; находился в центре города.


[Закрыть], рядом с которым вскоре появилась величественная мечеть, носящая имя этого правителя – мечеть аль-Мансура [9]9
  Мечеть аль-Мансура– была построена в Багдаде сразу после основания города. Первоначально Багдад имел форму круга и назывался «Круглый город», в его центре находились большая площадь, дворец аль-Мансура, называемый «Золотым дворцом», и рядом с ним – мечеть аль-Мансура.


[Закрыть]. В прочих частях города халиф приказал выстроить дома для своих приближенных и разные правительственные ведомства. Город обнесли тройной стеной, в которой сделали четверо ворот. Они именовались по направлениям дорог, берущих отсюда свое начало: северо-восточные ворота назывались Хорасанскими, северо-западные – Сирийскими, юго-восточные – Басрийскими и юго-западные – Куфийскими воротами.

Щедрой рукой роздал аль-Мансур своим приближенным наделы в окрестностях города, где они и поселились, выстроив себе великолепные дворцы. И поныне багдадские предместья носят их имена.

Прошло совсем немного времени, и за городскими стенами возникли новые кварталы, самыми обширными из которых были аль-Харбия на севере и аль-Карх на юге. Позднее на восточном берегу Тигра выросли кварталы аш-Шемассия, ар-Русафа, аль-Мухаррем и прочие.

За Хорасанскими воротами аль-Мансур повелел выстроить большой укрепленный замок, известный под названием Каср аль-Хульд – Замок Вечности [10]10
  Замок Вечности– укрепленный замок, построенный халифом аль-Мансуром в 774 г. на берегу реки Тигр.


[Закрыть]. Между этим замком и Хорасанскими воротами вымостили широкую площадь. Отсюда начиналась дорога, ведущая в Хорасан, – Хорасанский тракт. Дорога эта пересекала Тигр по среднему мосту, устремляясь на север, затем круто поворачивала на восток и проходила между аль-Мухарремом и ар-Русафой. Благодатные земли этих предместий, щедро орошаемые каналами и речными протоками, что разбегались от Тигра во все стороны, утопали в садах, густая зелень которых скрывала множество роскошных дворцов.

Один из каналов – канал Джафара – был проложен далеко на восток через оба эти предместья. Уходя за пределы ар-Русафы, тянулись по обеим сторонам канала Джафара фруктовые сады и различные постройки. Вот уже около полувека в одном из садов, что примыкают другой своей стороной к Хорасанскому тракту, находился небогатый постоялый двор. Содержал его некий виноторговец – он был из набатеев [11]11
  Набатеи– группа арабских племен. Древнее государство набатеев существовало на территории Южной Палестины и Северной Аравии с конца III в. до н. э. по 106 г. н. э.


[Закрыть]. Обычно здесь охотно останавливались приезжающие в Багдад чужеземцы. Дом стоял в саду, у самой дороги; тут же располагалась винная лавка хозяина, где он продавал финиковое и виноградное вина, а также готовил разные блюда для своих гостей, будь то багдадцы или чужеземцы.

Место было удобное – постоялый двор находился подле большой дороги и в то же время был достаточно удален от населенных кварталов. Потому сюда охотно устремлялись все желающие выпить вина и поразвлечься: цены были низкие, да и идти приходилось не очень далеко. Чаще всего это были простолюдины, но случалось, что кое-кто из знатных искал уединения в этом саду, в особенности если хотел отведать вина без свидетелей – не дай бог, еще осудят!

Владельцу постоялого двора было лет шестьдесят. Превратности судьбы сделали из него человека угодливого и смирного, – подобострастие так и сочилось из него. Впрочем, что ж тут удивительного? Человеку этому довелось жить во время правления трех жестоких халифов из династии Аббасидов – аль-Махди, аль-Хади и ар-Рашида [12]12
  Династия Аббасидов– Имеется в виду династия арабских халифов (750—1258), происходившая от Аббаса, дяди пророка Мухаммеда, и сменившая династию Омейядов.
  Аль-Махди– халиф (775–785) из династии Аббасидов, сын халифа аль-Мансура, отец Харуна ар-Рашида.
  Аль-Хади– халиф (785–786) из династии Аббасидов.
  Ар-Рашид– Харун ар-Рашид. (766–809) – халиф из династии Аббасидов. Пришел к власти и правил с помощью визирей из семьи Бармекидов, представлявших иранскую феодальную аристократию, а после их отстранения – единолично. При нем в халифате достигли значительного развития сельское хозяйство, ремесла, торговля и культура, но вместе с тем наметились признаки распада (восстания в Дейлеме, Сирии и др. областях). Умер Харун ар-Рашид во время военного похода, предпринятого им с целью подавить восстание Рафи Ибн аль-Лейса


[Закрыть]. Много ужасов повидал Симан (так звали хозяина постоялого двора) на своем веку. Последним и самым страшным событием на его памяти было избиение семьи Бармекидов [13]13
  Бармекиды– древний род иранского происхождения. Достоверные известия об этой семье относятся ко времени правления Аббасидов. Яхья сын Халида (ок. 738–805), воспитатель Харуна ар-Рашида, после вступления халифа на престол был назначен визирем с неограниченными полномочиями и семнадцать лет правил халифатом с помощью своих сыновей Фадля и Джафара. Опасаясь за свою власть, халиф приказал уничтожить Бармекидов.


[Закрыть]шесть лет назад, – долго еще ему мерещился труп халифского визиря Джафара [14]14
  Визирь Джафар. – Джафар (767–803) – сын Яхьи из рода Бармекидов, приближенный Харуна ар-Рашида. Пользовался большим влиянием при дворе. 29 января 803 г. был убит по приказу халифа.


[Закрыть], выставленный на багдадском мосту…

Виноторговцев не удивишь людскими слабостями и пороками, поскольку они частенько являются свидетелями пьяного разгула и буйства. Однако они вынуждены угождать своим клиентам и потворствовать дурным чертам человеческой природы. Очевидно, они легко сносят несправедливое обращение, терпят оскорбления и брань. Издавна они слывут терпеливыми, скромными людьми, осведомленными о многих человеческих недостатках и лучше всех умеющими держать язык за зубами. Обычно виноторговлей занимались неверные, познавшие бедность и унижения, – иудеи [15]15
  Иудеи– представители иудейской религии, одной из монотеистических религий, зародившихся задолго до ислама; в арабском халифате разрешалось исповедование иудаизма, который относился мусульманами к «покровительствуемой религии».


[Закрыть]или набатеи, коренные жители этой страны. К тому же такая торговля мусульманам была запрещена – иметь дело с вином им не разрешал Коран [16]16
  Коран– главная священная книга мусульман, собрание проповедей, обрядовых и юридических установлений, заклинаний и молитв, назидательных рассказов и притч, произнесенных Мухаммедом в форме «пророческих откровений» в Мекке и Медине между 610–632 гг. и положивших начало религиозному учению ислама. Коран является в то же время одним из крупнейших памятников мировой литературы, первым письменным памятником арабской прозы.


[Закрыть].

Винная лавка Симана находилась в одном из помещений его домика. Пол был устлан циновками, на которых лежали подушки из грубого холста, набитые соломой. В стенах были устроены ниши, где стояли сосуды и бочки с разными сортами вин – из винограда, фиников, яблок и прочих фруктов. Над нишами нависали полки, на которых хозяин расставил стаканы, кружки и чаши, стеклянные или деревянные – ими меряли вино, – одни вмещали ратль [17]17
  Ратль– мера объема, немногим менее 0,5 литра (406,25 г).


[Закрыть], другие – половину или четверть этой меры. На видном месте висели барабан, лютня и бубен, чтобы посетители лавки играли на них в свое удовольствие.

Обычно виноторговцы обладали приятным голосом и умели хорошо играть на одном или нескольких инструментах, а некоторые багдадские держатели лавок даже приглашали певиц с красивой наружностью и обольстительным голосом, пение которых пробуждало еще большую жажду у посетителей. И вино тогда лилось рекою…

Глава 2. Бродяга и солдат

В один из дней 193 года хиджры дело шло уже к вечеру, а нашего виноторговца так никто и не навестил. Лавка Симана находилась в городском предместье, а потому основной доход шел ему от путешественников. Из них он, понятно, предпочитал чужеземцев, обычно норовя продать им вино подороже: те не знали цен, а главное, торговались куда меньше, чем багдадцы. Особенно не раздумывая, они выкладывали по пять дирхемов [18]18
  Дирхем– старинная арабская серебряная монета; равнялась 2,97 г чистого серебра, чеканилась с 695 г.


[Закрыть]за ратль молодого вина, в то время как из багдадцев больше двух было не выколотить.

И вот, когда день подошел к концу, а к Симану так никто и не заглянул, он принялся разводить огонь в одном из уголков сада, чтобы поджарить рыбу, припасенную на ужин. Подобрав полы своего кафтана и заткнув их за пояс, он дул на тлеющий хворост, дым от которого, поднимаясь, окутывал его лицо, голову и пропитывал бороду, как вдруг услышал у ворот сада неясный шум и голос, звавший его:

– Эй, хозяин Симан!

Его сердце забилось от радости, он поспешил на зов и увидел какого-то бродягу, – их много развелось в те времена в Багдаде. В большинстве своем молодцы эти зарабатывали на жизнь разными непотребными занятиями. Рядом с бродягой стоял какой-то человек.

При виде бродяги Симан сначала отпрянул в испуге и воззвал про себя к господу, однако он привык сохранять спокойствие в таких случаях, зная, что только сговорчивость может уберечь его от беды. Он собрался с духом и двинулся навстречу посетителю, уповая на милость всевышнего.

На бродяге была шапка из пальмовых листьев; толстая кожаная куртка с разноцветными узорами оставляла голыми руки; короткие штаны из грубого холста доходили ему только до колен; ноги были босы. На левом боку, перекинутая через плечо, висела торба с мелкими камнями, а с пояса свисала праща – обычное оружие этих оборванцев. В одной руке бродяга держал короткую сучковатую палку, а в другой – наполовину съеденную лепешку. Не переставая жевать, он сказал торговцу:

– Напои-ка нас, хозяин!

Симан поклонился, бросился за большой чашей и, наполнив ее доверху, поднес бродяге. Потом взглянул на его спутника; тот был одет в военную одежду – куртку, на спине которой был вышит девиз халифата: «Да воздаст вам аллах, ибо есть он всеслышащий и всевидящий»; на голове его красовалась высокая остроконечная шапка, форму свою она сохраняла благодаря тому, что в нее были вставлены спицы; на поясе, поверх кафтана, висел меч.

В появлении в его лавке солдата Симан усмотрел добрый знак, – ведь солдаты обычно расплачивались с ним, если, конечно, на руках у них еще оставалось жалованье. Солдат жестом указал на кружку, – он тоже требовал вина. Симан поспешил наполнить вторую чашу, которую подал солдату с поклоном.

Не отвечая на приветствие Симана, солдат выпил вино, громко рыгнул и с важным видом отошел в сторону. Бродяга же поднес свою чашу ко рту со словами:

– Благословение божье с тобой, хозяин Симан! Ей-богу, когда выбьюсь в какие-нибудь начальники, сделаю тебя своим личным бродягой!

Солдат, засмеявшись, подошел к Симану и, положив ему руку на плечо, сказал на ломаном языке (он происходил из ферганских наемников [19]19
  Ферганские наемники– Аббасидские халифы, а также знатные лица той эпохи имели обычай окружать себя наемниками в качестве телохранителей; среди этих наемников особенно много было представителей тюркских племен, в том числе из Ферганы.


[Закрыть], множество из которых аль-Мансур взял на службу в годы своего правления):

– Я тебе тоже обещаю: скоро в поход пойдем, деньги заработаем, тогда и расплачусь с тобой, получишь свое сполна. Ну, а до тех пор считай, что я твой должник. Ничего не поделаешь, надо подождать!

– Вы тоже жалуетесь на бедность и нехватки? Ведь вам платят постоянное жалованье! – изумился бродяга.

– Верно, приятель, – вздохнул солдат, – жалованье нам платят, да только семьям нашим куда больше нужно! Ну как солдату выдержать эту тяжкую жизнь, пока он военной добычей не разживется? Разве что… – он замолчал, собираясь перейти на шепот, из страха, что его кто-нибудь услышит, но бродяга опередил его:

– Разве что после кой-каких перемен в халифском дворце вы получите жалованье намного больше прежнего! Успокойся, ждать недолго!

Солдат поспешно прикрыл рукой рот своему приятелю, опасаясь, что тот скажет лишнее. Но Симана, хотя он и слушал их разговор, за живое задело только одно: денежки его, кажись, пропали. Смекнув, что его вечерние посетители боятся говорить открыто, стоя у дверей лавки, торговец пригласил их войти внутрь и, указывая на циновки, добавил:

– Сделайте милость, располагайтесь!

Едва они вошли, бродяга сразу же протянул руку к висящей на стене лютне, снял ее и подал Симану со словами:

– Слыхал я, что ты недурно поешь и на лютне играешь, – ты ведь родственник Барсуме – музыканту. Сыграй-ка нам!

Симан взял лютню и принялся ее настраивать, бормоча:

– О, если б мне только иметь своим родственником Барсуму! Ведь он – из числа приближенных нашего повелителя, эмира верующих, рука которого щедра и милостива!

– Умей ты хорошо играть на флейте, – отозвался солдат, – то и тебе выпала бы удача, как Барсуме, или Ибрахиму аль-Мосули [20]20
  Ибрахим аль-Мосули(743–804) – знаменитый певец, поэт, составитель мелодий; происходил из знатного иранского рода. Он обучал пению рабынь, получая за это значительное вознаграждение, был сотрапезником халифов аль-Махди, Мусы аль-Хади, Харуна ар-Рашида.


[Закрыть], певцу, или же… – он умолк и задумался. – Но возблагодари лучше господа за свою судьбу, потому что близость ко двору не избавляет от опасностей в этом мире. Как бы ни был прекрасен твой земной удел, сможешь ли ты подняться выше, чем, к примеру, Бармекиды? А ведь тебе хорошо известно, что с ними в конце концов приключилось…

– Смотрю я, друг, ты будто какой философ или святой отшельник! – перебил его бродяга. – Что до меня, то, если можешь, посели меня в Замке Вечности, сделай придворным певцом халифа, флейтистом или поэтом, а когда придет беда – уж как-нибудь господь вызволит! Или лучше сделай меня солдатом на жалованье, как ты сейчас, а сам будь моим начальником! Вместе тогда пойдем на войну и вернемся с богатой добычей и пленными красавицами… – он закашлялся и, не договорив фразу, рассмеялся.

– Если вернешься живым, – заметил солдат, качая головой.

– Почему ты не пошел в поход на Самарканд против Рафи Ибн аль-Лейса [21]21
  Поход на Самарканд– был предпринят в 809 г. халифом Харуном ар-Рашидом и его сыном аль-Мамуном для подавления массового восстания в Средней Азии (806–810 гг.) против владычества Аббасидов. Одной из непосредственных причин восстания были высокий налог и притеснения халифского наместника Хорасана и Мавераннахра Али ибн Исы. Глава восстания Рафи Ибн аль-Лейс захватил и укрепил Самарканд, который халифские войска осаждали в 809–810 гг.
  Рафи Ибн аль-Лейс– крупный землевладелец, потомок омейядского наместника Хорасана, глава массового восстания в Средней Азии в 806–810 гг. против владычества Аббасидов. Рафи Ибн аль-Лейс выступил против Харуна ар-Рашида, видимо, по личным мотивам. В 810 г., после смерти халифа, примирился с его сыном аль-Мамуном и получил полную амнистию.


[Закрыть]? – продолжал бродяга. – Ведь эмир правоверных уже выступил туда два месяца тому назад. Может, ты не веришь в нашу победу?

– Будущее ведомо только господу, – пожал плечами солдат. – А идти нам или нет – решают наши начальники. Имей в виду, что ар-Рашид в этот поход пошел совсем больной, а за себя в Багдаде сына своего, Мухаммеда аль-Амина, оставил. А у этого юноши душа широкая, щедрая, и властью он не хуже отца сумеет распорядиться. Я думаю, это и вам на руку, потому что вижу: старший ваш, аль-Хариш, стал очень близок ко двору, будто каким вельможей заделался.

– Кажись, так, – согласился бродяга. – Да только не будет нам удачи, пока… – он оглянулся по сторонам и понизил голос до шепота, – пока аль-Амин халифом не станет. Вот тогда, быть может, позавидуешь мне, что я бродяга, как сейчас завидую я тому, что ты солдат.

Тут он повернул голову в сторону сада и воскликнул:

– Чую, рыбой жареной пахнет!

Все то время, пока они говорили, Симан настраивал лютню. Меж тем ночь окутала все своим черным покрывалом, и в темноте стал виден горящий неподалеку костер и поднимающийся над ним дым. Вдруг Симан выронил лютню и закричал:

– Ах, я же совсем забыл про рыбу!

Ему понадобился светильник, и он бросился к вделанной в стене подставке. Поправив фитиль пальцем, Симан принялся разжигать светильник. Для этого он схватил кресало, положил на кремень трут и ударил по нему стальным кресалом. Брызнула искра, и трут загорелся. Виноторговец поднес к нему спичку с серной головкой, которая тут же вспыхнула, и с ее помощью зажег светильник.

Пока Симан был занят высеканием огня, бродяга устремился к костру и, не обращая внимания на огонь, подхватил рыбину. Так же бегом он вернулся к солдату, положил рыбу на лепешку, сам уселся и закричал хозяину:

– Ну-ка, неси две чаши кутраббульского!

– Нет у меня такого вина, – мрачно отозвался Симан, – но я напою вас настойкой из изюма на меду.

Он принес настойки и подал им, стараясь держаться приветливо и услужливо, а в душе моля всевышнего поскорее избавить его от этих гостей.

А бродяга с солдатом лишь беззаботно попивали вино, посмеивались и никуда, по-видимому, не спешили, так что Симану ничего не оставалось как присоединиться к их веселой компании.

Глава 3. Богослов Садун и аль-Хариш

Они все так же смеялись и шумели, когда вдруг услышали голос какого-то человека, выкрикивающего:

– Свежая рыба! Отборная! Отдаю по дешевке!

Так кричали разносчики в те времена. Бродяга вскочил со слогами:

– Ну, вот и выпал счастливый случай рассчитаться с тобой, хозяин Симан!

Он достал из торбы камень, вложил его в пращу и вышел из лавки, на ходу крикнув Симану:

– Поспеши-ка за мной, будешь подбирать рыбу!

Симан решил, что бродяга сейчас убьет беднягу торговца. Движимый жалостью, он бросился следом и успел схватить своего гостя за руку, помешав ему метнуть камень. Затем Симан бросил взгляд на разносчика, шедшего по дороге. Ему с трудом удалось разглядеть того в сгустившейся темноте. Заметно было только, что разносчик – человек бедный: ноги – босые, руки – голые, тело едва прикрыто рваной одеждой, на голове чалма, а на ней соломенная плетенка с поблескивавшей в темноте рыбой.

Бродяга скинул с себя руку Симана.

– Не мешай мне, – сказал он, – я тебе за одну рыбу две верну.

– Пожалей ты этого несчастного, не убивай его, – взмолился Симан, – а мне ничего не нужно!

– Не бойся, – рассмеялся оборванец, – я только рыбу камнем собью, а человека и плетенку даже не задену, сам увидишь.

Раскрутив пращу, он метнул камень, который попал точно в товар, лежавший поверх чалмы торговца; несколько рыбин упало, но торговец продолжал свой путь, ничего не подозревая, – в самом деле, бродяги были весьма искусны в метании камней.

В руке у торговца рыбой была лепешка, и бродяга предложил Симану:

– Хочешь, я выбью у него и эту лепешку?

Слова его случайно достигли ушей разносчика, и он обернулся. Ужас отобразился на его лице при виде бродяги с пращой, и, бросив лепешку на землю, с криком: «Возьми ее, только меня не трогай», он пустился бежать со всех ног. Бродяга, громко хохоча, бросился за ним и вскоре воротился с двумя рыбами и лепешкой. Дивясь про себя такой ловкости, Симан взял рыбу и понес к огню – жарить, вновь моля господа поскорее избавить его от столь опасных посетителей.

И вдруг всевышний словно внял его мольбе: не прошло и минуты, как послышался стук подков и звон упряжи – звуки, внезапно оборвавшиеся у садовых ворот.

Разговор смолк, бродяга и солдат застыли в напряженном молчании. Симан повернулся к воротам и сквозь густую пелену разъедавшего глаза дыма увидел высокого, чуть сутуловатого человека, облик которого внушал глубокое почтение. Голова вновь прибывшего была повязана большой черной чалмой, наполовину скрывавшей его высокий лоб; джубба [22]22
  Джубба– короткий кафтан без рукавов или верхний широкий плащ с прорезями вместо рукавов.


[Закрыть]цвета меда была стянута широким поясом – подобные одеяния носили в те времена иноверцы, находившиеся под покровительством мусульман, – у пояса висели калам и серебряная чернильница [23]23
  Калам– тростниковое перо.
  Серебряная чернильница– В средневековье у арабов чернильницы изготовлялись из серебра, украшались драгоценными камнями и т. п., они часто являлись настоящими произведениями искусства. Писцы носили их на поясе.


[Закрыть]. Худощавое лицо незнакомца отличалось тонкостью черт, кожа плотно обтягивала выступавшие скулы, в черных блестящих глазах светился недюжинный ум; у него был крупный, слегка изогнутый нос и густая, начинавшаяся прямо от висков, борода, в которой уже поблескивала седина. Человек этот вошел в сад, правой рукой опираясь на посох, а локтем левой придерживая какой-то предмет, спрятанный под джуббой.

При виде незнакомца Симан сразу же решил, что тот принадлежит либо к сабейской [24]24
  Сабейская знать– знатные лица из сабейской общины багдадского халифата. Под сабейцами арабами понимались две различные религиозные общины: мандеи – еврейско-христианская секта – и сабейцы Харрана, которые поклонялись звездам; в романе Дж. Зейдана имеются в виду последние. Сабейская община переживала при халифе аль-Амине расцвет, к XI в. сабейцы почти совсем исчезли.


[Закрыть]знати, либо к сословию сабейских богословов, и удивился его приходу, зная, что подобные люди не заходят на постоялые дворы. Бродяга и солдат посторонились, а Симан устремился навстречу гостю и низко склонился перед ним, ожидая приказаний.

Незнакомец заговорил тихим низким голосом:

– Это ведь постоялый двор Симана, не так ли?

Торговцу приятно было слышать свое имя в устах знатного человека.

– Точно так, мой господин!

– Есть ли в твоем саду место, где можно расположиться на отдых? – спросил пришелец.

– К вашим услугам, мой повелитель, – ответил Симан, – пожалуйте за мною.

И Симан повел сабейца в один из укромных уголков сада. Тот последовал за ним, отдавая на ходу следующее распоряжение:

– Если сегодня вечером придет аль-Хариш и спросит богослова Садуна, скажи, что я жду его здесь.

Бродяга и солдат стояли в дверях лавки, разглядывая нового гостя. Бродяге казалось, что он уже видел его где-то раньше, а когда он услышал имя аль-Хариша, предводителя бродяг, то вздрогнул и мигом вспомнил, что встречал богослова именно у аль-Хариша и не единожды. Он тотчас смекнул, что ему разумнее будет убраться из этого места прежде, чем здесь появится аль-Хариш собственной персоной.

И бродяга скрылся, а солдат решил остаться, надеясь разузнать все, что возможно, о будущей встрече незнакомца с аль-Харишем, – ведь такое не часто случается на постоялых дворах за пределами города. Он уселся на подушку, лежавшую на циновке возле стены, примыкавшей к саду, положил меч на колени и стал напряженно вслушиваться.

Что касается Симана, то он был рад как самому сабейцу, так и будущему приходу аль-Хариша: ведь если они соберутся поужинать или захотят выпить, то тогда он возместит весь ущерб, понесенный в этот вечер. Размышляя таким образом, Симан мелкими шажками семенил впереди богослова, который из-за своего высокого роста боялся зацепиться чалмой за ветви и потому шел медленно, пригибая голову. Наконец они приблизились к каменной скамье, стоявшей на берегу канала Джафара под сенью развесистого дерева.

На скамье лежала циновка с двумя подушками, на которую торговец и усадил богослова, а сам кинулся назад, чтобы принести из лавки светильник. Вернувшись, он поставил светильник возле скамьи, на пень, оставшийся от давно срубленного дерева, и спросил Садуна – так себя назвал богослов, – не желает ли он чего-нибудь поесть или выпить.

– Нет, благодарствую, – отвечал богослов, сидевший облокотясь на одну из подушек и положив рядом свой посох. Он извлек из рукава маленький мешочек и положил его перед собой.

Симан пошел обратно, а богослов остался сидеть, перебирая длинными пальцами бороду и прислушиваясь к скрипу колодезного колеса, которое вращалось где-то неподалеку.

Вернувшись в лавку, Симан достал другой светильник, зажег его и тогда только увидел солдата. Симан спросил, где же его товарищ.

– Сбежал, – ответил солдат, – видимо, главаря своего, аль-Хариша, испугался. Ну, а что сабеец? Он тебе, пожалуй, возместит весь сегодняшний убыток?

– Дай-то бог!..

– Ах, уж верно по важному делу встречается сегодня этот человек с аль-Харишем, – продолжал солдат.

– Твоя правда, – согласился Симан. – Эти сабейцы все как один – колдуны и звездочеты, для них нет ничего сокрытого. Может, аль-Хариш потому и славится умением узнавать чужие тайны, что прибегает к искусству этого провидца.

Солдат кивнул в знак согласия и умолк, опасаясь в душе, что Садун догадается, о чем он, солдат, здесь говорит, и тогда накажет его. А Симан отвернулся и стал убирать с пола остатки еды и питья, готовясь к приходу аль-Хариша. Внезапно громко заржал мул сабейца, оставленный у ворот под присмотром слуги; вдали раздалось ответное ржание, и Симан обрадовался. Звуки приближались, стал слышен звон подков, и вот у садовых ворот всадник осадил свою лошадь. Впереди бежал слуга в одежде бродяги.

– Эй, хозяин Симан! – крикнул он.

Симан поспешил навстречу.

– Здесь я!

Он бросил быстрый взгляд на всадника – тот был одет богато: на нем был расшитый золотом плащ, доходящие до колен штаны из дорогой ткани, на голове красовался невысокий шлем, поверх которого была повязана чалма; на поясе висел меч; сандалии с ремешками из цветной кожи плотно сидели на его ногах.

– Приехал к тебе богослов Садун? – осведомился слуга.

– Да, – ответил Симан, – он в саду.

Поняв по всему, что всадник и есть аль-Хариш – предводитель бродяг, Симан приблизился, взял лошадь под уздцы и, придерживая стремя, помог новому гостю спешиться.

Аль-Хариш оказался человеком невысокого роста, довольно полным, однако, несмотря на свой зрелый возраст, не утративший стремительности движений и физической силы. Выступал он важно, с достоинством. У него были толстые губы, жидкая бородка и седые усы; лоб пересекал глубокий шрам – след тяжелого ранения, которое он получил в молодости в бою и которое едва не стоило ему жизни. Теперь он гордился этим шрамом. Его маленькие глазки были всегда красны, словно их обладатель только что пробудился от глубокого сна. Ну, а памятуя о том, что человек этот являлся предводителем бродяг, не трудно было составить суждение о его внутренних качествах, – ведь известно, что бродяги зарабатывают на жизнь воровством, грабежом и прочими «почтенными занятиями». Власти смотрели на это сквозь пальцы, – они частенько прибегали к помощи бродяг: те оказывались чрезвычайно полезны, когда правительству надо было обнаружить местонахождение тайных разбойничьих шаек или грязных притонов. У бродяг был на это особый нюх. Правительство в те времена охотно пользовалось услугами их и им подобных, вплоть до самых отчаянных головорезов, – целая группа таких «помощников» находилась на государственном содержании – они получали жалованье и назывались «раскаявшимися».

Но люди эти редко служили властям честно, гораздо чаще они действовали заодно с разбойниками.

Примеры такого падения в обществе, основанном на деспотическом правлении, встречаются чаще всего тогда, когда власть правителя-деспота слабеет, а жажда наживы у его приближенных растет все больше и больше. Тогда наблюдаем мы глубокое падение людских нравов. Очень часто подданные начинают следить друг за другом и слать властям доносы.