Текст книги "Аль-Амин и аль-Мамун"

Автор книги: Джирджи Зейдан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Глава 16. Маймуна

Сельман нырнул в один из боковых ходов галереи и через минуту вновь предстал перед ними уже в своем собственном обличье: чалма, джубба и пейсы куда-то исчезли! Да и в бороде его больше не видно было ни одного седого волоса.

Такое быстрое превращение ошеломило Дананир. Она двинулась было назад, чтобы известить лекаря о прибытии его слуги и об удивительных превращениях последнего, но Бехзад, услышав шум, возгласы и смех, причиной которых был Сельман, уже спешил ему навстречу. В дверях он столкнулся с хохочущей Зейнаб и Маймуной, которую дочь аль-Мамуна тащила за собой. Зейнаб не было известно, что к ним приехал лекарь, и теперь, при виде его, она смутилась. Стыдливо опустив глаза, она поспешила спрятаться за Маймуну. Бехзад с улыбкой склонился к ней и протянул руку:

– Как поживаешь, Умм Хабиба?

Но девушка, еще больше застыдившись, отпрянула от него и совсем скрылась за спиной Маймуны.

Румянец, окрасивший щеки Маймуны при виде молодого человека, похоже, был вызван не только этой неожиданной встречей; у Маймуны язык словно присох к горлу, колени дрожали, и девушка вся застыла в нерешительности: то ли ей опустить голову, чтобы скрыть смятение, то ли, набравшись смелости, приветствовать своего благодетеля. А тот лишь коротко с ней поздоровался, притворившись, что не замечает ее робости и замешательства, и вновь обратился к Зейнаб, подшучивая над ней и ласково уговаривая ответить на его приветствие.

Аббада заметила смущение, охватившее ее внучку, но не ведая тайны ее души, отнесла это смущение за счет неожиданности встречи, поскольку не замечала прежде со стороны Маймуны чего-то большего, чем естественная признательность их благородному другу за его доброту. Аббада поспешно встала и подошла к Маймуне со словами:

– Это же наш господин и благодетель! Что с тобой, почему ты его не приветствуешь, Лямия?

Дананир, услышав, как Аббада называет внучку Лямией, смекнула, что она скрывает их настоящие имена даже от лекаря. А Маймуна после слов бабки вся так и похолодела, но покорно протянула руку; по дрожи и холоду этой руки Бехзад понял, в каком состоянии находится девушка, но вновь не подал виду и лишь улыбнулся ей, как обычно, приветливо и любезно.

– И ты здесь, Лямия? – сказал он и опять стал шутить с Зейнаб.

Маймуна еще ниже наклонила голову; щеки ее пылали. Подними она сейчас глаза, лекарь устрашился бы молний, сверкавших в ее взоре! Но этого не случилось. А Бехзад, повернувшись к Дананир, заметил, что она тоже наблюдает за девушкой. От воспитательницы не укрылось смущение, отразившееся на лице Маймуны, и искушенный женский ум подсказал ей, что не одна лишь стеснительность тому причина. Ее удивила сдержанность Бехзада по отношению к девушке; неужели он не чувствует, что творится в юной душе? Дананир огорчилась и про себя пожелала девушке исполнения ее надежд.

В этот момент к ней обратился лекарь:

– Где же Сельман? Я слышал, вы говорили о нем.

– Он там, – Дананир указала в глубь галереи. – Позвать его?

– Нет, не нужно. Я сам пойду к нему. Эй, Сельман! – крикнул лекарь и вышел из залы, покинув девушек в полном смятении чувств. Они были охвачены и смущением, и восхищением, и стеснительностью, и почтительной робостью…

– Я здесь, господин! – откликнулся Сельман.

– Ты запоздал, и я уже начал тревожиться.

Бехзад надел сандалии, оставленные у входа в залу, и поспешил к Сельману.

– Ворочусь немного погодя, – бросил он на ходу Дананир, давая понять, что направляется в отведенное ему помещение – небольшой домик, который утопал в зелени сада, среди прочих строений, разбросанных по огромной территории дворца. Лекарь всегда, когда приезжал, останавливался в этом домике.

Сельман вышел навстречу своему господину и почтительно пропустил его вперед; они миновали галерею, спустились в сад и направились к своему жилищу. Бехзад быстро шел вперед, погруженный в раздумье, так что Сельман едва поспевал за ним, – будучи сам немалого роста, он, однако, отставал от лекаря: шаг у того был размашистый и стремительный. У домика Сельман все же опередил хозяина, чтобы распахнуть перед ним дверь. Они вошли, оставив сандалии у входа. Сельман тотчас принес светильник на подставке и зажег его; потом запер дверь и встал возле нее в ожидании распоряжений. Меж тем его хозяин расположился на подушке посреди комнаты, застланной коврами, и подал Сельману знак сесть напротив, после чего лекарь заговорил:

– Ну, с чем изволил явиться, богослов Садун?

– Ты тоже называешь меня богословом! – засмеялся Сельман, он же Садун, как теперь нам стало известно.

– Клянусь, ты им останешься, пока мы не достигнем желанной цели и пока не сбудутся все наши чаянья! Так с чем же ты пришел?

– Я принес тебе важное известие, о котором еще не проведала ни одна душа в этом городе. Если б только люди узнали о нем, весь город пришел бы в смятение, и недаром: ведь решаются судьбы людские! Одни бы засмеялись, другие заплакали…

Лекарь кашлянул и вперил в Сельмана острый, пронзительный взгляд, который словно высвечивал самые потаенные уголки сердца.

– Что ж, новость твоя важнее, чем известие о смерти ар-Рашида?

Сельман от неожиданности вздрогнул.

– Как, ты уже знаешь?! – вскричал он. – Клянусь богом, это невозможно, – ведь я сам проведал об этом какой-нибудь час назад! Больше никто, даже начальник почтового ведомства, ничего об этом не знает. И если бы я своими глазами не увидел чеканную медную бляху на груди у гонца – свидетельство важности донесения, то ни за что не поверил бы услышанному! Но как тебе-то удалось узнать?

– Для этого мне не нужно было видеть медную бляху у гонца, – усмехнулся Бехзад. – Да, Сельман, ар-Рашид умер… А не принес ли ты новости поважнее?

– Что может быть важнее известия о смерти халифа? Клянусь, ты уже показал ничтожность всех моих стараний, – я-то думал, что добьюсь твоей похвалы! То, что я сказал тебе, я узнал по чистой случайности, хоть это и стоило мне слитка золота. Да, мало тебе от меня пользы!

– Ну, что ты! – возразил лекарь. – Твой ум и усердие в похвалах не нуждаются. Достаточно того, что ты сообщаешь нам о настроениях в среде простого люда. Чего стоит одна эта возня с бродягами!

– Ах, я ничего значительного не делаю, ничего путного не добился! – продолжал сокрушаться Сельман. – Но ты-то, верно, знаешь что-нибудь необычайно важное? Впрочем, не понимаю, что может быть сейчас важнее смерти ар-Рашида?

– А важнее ее то, что содеяли его бывшие сподвижники, лишив законного престолонаследника аль-Мамуна прав и нарушив тем самым присягу. Какие из этого будут для них последствия, увидишь сам.

– Нарушили присягу аль-Мамуну?.. – переспросил пораженный Сельман. – О, предатели! Кто отважился на это?

– Аль-Фадль Ибн ар-Рабиа.

– Тот самый визирь, что находился при халифе во время похода?

– Он самый. Этот человек совершил сейчас проступок, который приведет наше государство к гибели. Такое преступление можно уподобить только одному: подстроенному тем же человеком убийству опального визиря Джафара, Каждое из этих двух преступлений таит в себе великую разрушительную силу. Подумай сам, что станется с халифатом теперь, когда свершились оба злодеяния! – Глаза Бехзада метали молнии.

– Как это случилось, господин? – тихо спросил Сельман. Он был не на шутку испуган.

Глава 17. Новость из первых рук

– Ты, должно быть, знаешь, – начал свой рассказ Бехзад, – что ар-Рашид взял в поход аль-Мамуна и велел всем своим военачальникам и приближенным присягнуть своему старшему сыну. Затем он вверил заботам сына походное имущество и казну. Конечно, все это произошло благодаря стараниям аль-Фадля Ибн Сахля, визиря аль-Мамуна, величайшую заботу о том проявившего.

– Да, я слышал… – вымолвил Сельман.

– Так вот, аль-Мамун отправился с отцом, намереваясь остаться в Хорасане. Для тебя не секрет, что ар-Рашид завещал престол обоим сыновьям: первому – аль-Амину, который находится сейчас в Багдаде, второму – аль-Мамуну, уехавшему с ним. Таким образом, аль-Мамун должен был оставаться в Хорасане до тех пор, пока аль-Амин правит в Багдаде.

Но, как тебе известно, ар-Рашид был нездоров, хоть и скрывал от всех свой недуг, еще в самом начале похода. Мне поведал об этом Саббах ат-Табари – близость его к халифу тебе известна. Саббах провожал эмира верующих в день его отбытия из столицы; тогда и сказал ему ар-Рашид: «Вряд ли свидимся с тобою когда-нибудь, Саббах». Тот насторожился, но постарался ничем не выдать своей тревоги; он стал желать владыке здоровья и успокаивать его. Халиф же после этого свернул с дороги в тень деревьев и приказал приближенным отойти в сторону. Оставшись с Саббахом наедине, он обнажил свой живот. Саббах увидел плотную шелковую повязку на животе ар-Рашида. «Болезнь эту скрываю от всех людей, – сказал халиф с горькой усмешкой – Но у сыновей моих есть при дворе соглядатаи: Масрур, я знаю, доносит аль-Мамуну, а Джибраил Ибн Бахтину служит аль-Амину. Он – единственный, кому ведомо, сколько дней мне осталось жить, когда испущу я последний вздох. Сейчас я прикажу подать лошадь, мне подадут хромую тощую клячу, чтобы тряска ускорила мою кончину. Смотри же, не рассказывай никому того, в чем я тебе признался».

Саббах еще раз пожелал ему долгих лет жизни; ар-Рашид потребовал коня, и ему подвели животное в точности такое, как он описал. Халиф бросил прощальный, исполненный печали взгляд на Саббаха, сел в седло и тронул поводья. А Саббах, вернувшись с проводов, рассказал мне обо всем без утайки.

Сельман про себя удивился такой удаче Бехзада, странно было только, что его господин ни словом не обмолвился об этом раньше. Однако больше всего взволновала Сельмана весть о предательстве визиря аль-Фадля Ибн ар-Рабиа.

– Расскажи, господин, что же сделал аль-Фадль?

– Находясь с ар-Рашидом в походе, аль-Фадль Ибн ар-Рабиа повел оживленную переписку с аль-Амином. Он постоянно извещал престолонаследника обо всем, что происходит в Хорасане, давал какие-то советы. Конечно, аль-Фадль передавал свои послания через особого, доверенного гонца. Недавно он дал знать аль-Амину, что халиф стал намного хуже себя чувствовать. Наследник в ответ на это спешно написал несколько писем. Их спрятали в ящики с провизией. В стенках этих ящиков сделали углубления, туда были положены письма, сверху стенки обтянули воловьей кожей. Доставить эти ящики аль-Амин доверил одному своему приближенному, по-имени Бекр Ибн Муаммир. «Ни эмир верующих, ни кто другой не должен знать о письмах, даже если тебе будет грозить смерть. Но когда халиф умрет, передай их тем, кому они предназначены», – таков был наказ первого престолонаследника. Бекр прибыл в город Тус, где находилась резиденция занемогшего халифа, и тот, узнав о приезде посланца, потребовал его к себе. На вопрос, зачем он приехал, Бекр объяснил, что послан аль-Амином справиться о здоровье повелителя. Халиф спросил, нет ли при нем какого послания. Гонец ответил, что нет, но ар-Рашид не поверил. Зная о тайных кознях, ведшихся вокруг его особы, и о том, как жаждут в Багдаде его кончины, он приказал обыскать прибывшего. Понятно, у того ничего не нашли, но халиф не успокоился и повелел бить посланца, пока тот не признается; и били Бекра жестоким боем, до полусмерти, а он не признавался. Однако ему все же удалось дать знать аль-Фадлю Ибн ар-Рабиа, что привез он нечто важное, а потому умоляет как-нибудь приостановить избиение. Но халиф уже отдал приказ о казни Бекра. Однако, на счастье посланца, ар-Рашид внезапно впал в беспамятство, поднялась суматоха, и о несчастном гонце на время забыли.

Немедленно после кончины ар-Рашида аль-Фадль послал за Бекром и, известив его о случившемся, потребовал посланные аль-Амином письма, которые тут же и получил.

В письме первом – оно было адресовано аль-Мамуну – излагался приказ не предаваться скорби, а привести людей к присяге аль-Амину. Аль-Мамун, однако, находился в то время в Мерве. Второе письмо предназначалось третьему сыну халифа, Салеху, и предписывало ему взять на себя командование войском, во всем полагаясь при этом на советы визиря аль-Фадля Ибн ар-Рабиа. Третье письмо было обращено к самому аль-Фадлю с наказом беречь и хранить казну, а также походное имущество; здесь же подробно перечислялись обязанности всех прочих военачальников.

Когда письма были прочитаны, стали советоваться, что делать: сохранить ли верность аль-Мамуну и примкнуть к нему в Хорасане, или же взять сторону аль-Амина. Аль-Фадль считал, что нужно держаться аль-Амина. «Я бы пока не доверил власти другому братцу, ибо не знаю, чего от него можно ожидать», – признался он и отдал приказ идти в Багдад.

Так что, Сельман, не пройдет и нескольких дней, как они прибудут сюда. Таким образом, они лишили аль-Мамуна прав на престол, ссылаясь на то, что он рожден персиянкой, – послушать эту шайку, так она неусыпно печется о благе арабов, а на самом деле они этими лицемерными речами лишь прикрывают свои корыстные устремления. Но они забыли про родичей матери аль-Мамуна, и те с ними еще рассчитаются!..

Бехзада душил гнев, ему было трудно говорить. Сельман страшился даже взглянуть на него: несмотря на неизменную доброту и дружелюбие своего господина, слуга не переставал его побаиваться, особенно, когда того охватывала ярость. Через несколько минут Бехзад поднялся с подушек, на которых сидел. Сельман вскочил вслед за ним.

– Главное, это то, – произнес Бехзад, – что никакой беды не случится с сыном нашей сестры, пока он в Хорасане и окружен своими родичами. И визирь его, аль-Фадль Ибн Сахль, там же. Так что можно не опасаться за судьбу аль-Мамуна.

– Что же мы будем делать, господин?

Бехзад задумался, потирая лоб.

– Сейчас мне придется поехать по важному делу, которое, пожалуй, уже нельзя откладывать.

– Мне ехать с тобой? – спросил Сельман.

– Нет, не стоит. Пожалуй, мне лучше ехать одному, а почему, объясню после.

– Вот уж поразительно, как ты умеешь хранить свои тайны и выведывать чужие! – Сельман восхищенно затряс головой. – Джинны тебе, что ли, помогают!

– Ничего особенного я не делаю, – проронил лекарь, поправляя шапку и сдвигая в сторону меч, чтобы он не мешал при ходьбе.

– Коль скоро я тебе не нужен, – заторопился Сельман, – я отправлюсь завершить то, что сегодня начал. Все было бы уже в порядке еще до нашей встречи, если бы я так не торопился передать тебе весть о кончине халифа. Откуда мне было знать, что ты неким сверхъестественным образом уже проведал сокрытое от всех?

– О чем ты болтаешь? – прервал его Бехзад. – Позднее поймешь, как мне все удалось узнать. Но я не привык к пустым разговорам, когда дело не доведено до конца. Одни глупцы любят много болтать – раззвонят, растрезвонят на весь свет, а толку никакого. Для истинного же мужа разгласить свои намерения – значит тут же их исполнить. Погоди, настанет время, и ты услышишь от меня решительные слова! И вот что запомни: «Тайна способствует исполнению желаний!»

Сельман слушал эту речь, почтительно склонив голову, и, когда господин его закончил, сказал:

– Прекрасная проповедь! А посему срочно отправляюсь исполнять дело, начатое мной перед заходом солнца. Я доложу тебе о нем только, когда все будет закончено. Тогда надеюсь прочесть одобрение в твоих глазах. При условии, конечно, что ты опять меня не опередишь…

Бехзад, слушая Сельмана, надевал сандалии.

– Ступай, да хранит тебя господь, – сказал он. – Встретимся здесь же завтра. Если я не приду, ты долго не жди.

С этими словами он вышел, покинув Сельмана, который должен был запереть дом, и направился в залу, где оставил женщин одних.

Глава 18. Терзания Маймуны

После ухода Бехзада Дананир отправила в постель Зейнаб и спросила Маймуну, не хочет ли та отдохнуть. Девушка ответила, что она лучше останется и послушает, о чем они будут говорить.

Дананир распорядилась подать ужин, и пока они с Аббадой ели, разговор шел только о Бехзаде. Каждая рассказывала то, что ей было известно о причудах характера и необычайном образе жизни лекаря. Особенно старалась Аббада, расписывая щедрость и благородство их друга, которого жители аль-Мадаина глубоко почитали, хотя подчас не могли скрыть своего недоумения, видя, какой таинственностью окружены все его поступки.

Впрочем, с другой стороны, это-то еще больше возвышало Бехзада в их глазах, вызывало к нему большее почтение. Людей всегда влечет к себе тайна, пока они не откроют ее. Именно поэтому немногословный собеседник вызывает к себе уважение, а речистый отталкивает. Пока человек молчит, вам кажется, что он таит в себе нечто важное, но вот он заговорил и вы убеждаетесь в скудости, приниженности его мыслей. Иное дело, когда после долгого молчания вам удастся услышать умную речь. Мудрые не бросают слов на ветер. Таким образом, умение приберечь слова для нужного случая – вот что украшает речь, а не только мысли, в ней заключенные.

Маймуна слушала этот разговор о Бехзаде, и сердце ее билось от неизъяснимого волнения. Впервые она увидала этого человека несколько лет назад. Его доброта по отношению к ней и Аббаде граничила с заботливостью родного человека. Девушка прониклась к Бехзаду глубоким почтением и сердечной благодарностью. Вскоре она так привыкла к его посещениям, что когда он долго не показывался в их доме, она места себе не находила. Она успокаивалась лишь тогда, когда видела Бехзада, идущего мимо по дороге. И, конечно, ее восхищение этим человеком росло из-за похвал, которые расточала ему бабка.

Потом пришло новое: стоило ей увидеть его или просто услышать его голос, как сердце ее замирало в груди, кровь приливала к голове, а на лице вспыхивал румянец. Потом сердце начало колотиться при одном звуке его имени; девушка жадно внимала разговорам о Бехзаде и, если слышала, что кто-то дурно о нем отзывается, ощущала острую душевную боль. Тогда она принималась пылко за него заступаться, не подозревая, что причиной этому – любовь. Если бы ее прямо спросили, любит ли она этого человека, Маймуна несказанно удивилась бы и, конечно, ответила отрицательно. Но не из-за лицемерия или ложной скромности, нет, она и в самом деле не догадывалась, что полюбила всем сердцем. Правда, Бехзад ничем не обнаружил, что он неравнодушен к Маймуне. Когда молодой лекарь приходил к ним в дом, он разговаривал только с Аббадой и, главным образом, об их нуждах. Если он сталкивался в дверях с Маймуной, то здоровался с ней, глядя при этом куда-то в сторону. Бывало, что он осведомлялся о ее здоровье, но в тоне его голоса не было особой заинтересованности.

Маймуна так бы и оставалась в неведении, если бы не внезапная встреча с Бехзадом этим вечером. Когда она услышала, как молодой человек шутит и заигрывает с Зейнаб, ревность больно ужалила ее, хотя было совершенно очевидно, что с его стороны это не что иное, как простая любезность. Словно невидимая стрела кольнула Маймуну в сердце. Она поспешила взять себя в руки: ну что она, в самом деле, тревожится, ревновать нет никаких причин; рассудок поверил этому, но не сердце: оно продолжало болеть. С этой минуты девушка не переставая думала, что же заставляет ее так волноваться, – благо теперь бабушка и Дананир были заняты ужином и беседой, и можно было спокойно обо всем поразмыслить. Но стоило Маймуне спросить себя, уж не любит ли она Бехзада, как ее охватил жгучий стыд и она поспешила отогнать от себя эту мысль: в конце концов, он вел себя с ней так сдержанно, его поведение не выходило за рамки обыкновенных приличий. Мысль об этом немного успокоила Маймуну, и она решила, что относится к нему, как к доброму, благородному другу.

Но потом она пришла к выводу, что это не совсем так: ее чувство было не похоже на то, что она испытывала, к примеру, к своей бабушке, а уж добрее той никого на свете не было! Да, пожалуй, она любит Бехзада не только за его доброту. Как только она об этом подумала, сразу поняла, что попалась. Но ведь с его стороны не было заметно ничего похожего на ответное чувство! Маймуна принялась вспоминать прошлое, вернулась к моменту их знакомства, перебрала в памяти все их встречи. Да, Бехзад был всегда ровен, невозмутим, замкнут. Но, может быть, за всем этим скрывается любовь?

Маймуну терзали эти думы, а Дананир и Аббада спокойно ужинали. Шла неторопливая беседа.

– Не желаете ли отдохнуть, ведь время уже позднее? – предложила Дананир, когда трапеза была окончена.

– Мне что-то не хочется спать, – отозвалась Аббада, – а Маймуна пусть ляжет.

При этих словах Маймуна сразу же вспомнила, что Бехзад, уходя, обещал вскоре возвратиться. В душе ее блеснула надежда, и ей страстно захотелось увидеть его прежде, чем она заснет: вдруг он подаст какой-нибудь знак или обронит слово, которые выдадут ответное чувство? Приказание бабки повергло ее в отчаяние. Нужно было повиноваться: Маймуну воспитали в строгом послушании. Впервые в жизни ей пришло в голову не подчиниться, но возразить бабке у нее не хватило смелости, и она лишь замешкалась в нерешительности.

Дананир увидела терзания девушки и сразу поняла, в чем дело. Аббада же, напротив, ничего не заметила: она ни минуты не сомневалась, что внучка немедленно встанет и уйдет.

– Ну, какой сейчас сон! – услышала она слова Дананир. – Позволь Маймуне побыть с нами. Клянусь, эта ночь – одна из самых памятных для меня, мне так приятно вновь увидеть вас! – Она протянула Маймуне руки и заключила девушку в объятия. – Особенно мою милую Маймуну! Дай же мне на нее еще полюбоваться!

Маймуна просияла и, будучи не в силах сдержать буйного восторга, рассмеялась и осыпала Дананир градом горячих поцелуев.