Текст книги "Аль-Амин и аль-Мамун"

Автор книги: Джирджи Зейдан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Глава 19. Луч надежды

Аббада поблагодарила Дананир за доброту и ласку, и все трое остались сидеть, предаваясь приятной беседе. Вскоре послышался стук сандалий лекаря в галерее и, словно в ответ ему, сильнее застучало сердце Маймуны.

Дананир поднялась навстречу Бехзаду. Он был в своем прежнем наряде, только вокруг головы повязал куфию [40]40
  Куфия– большое шелковое покрывало, которое носят арабы, живущие в Сирийской пустыне, вплоть до районов Мекки, Куфия сверху обвязывается на равных расстояниях тесьмой из верблюжьей шерсти с шелковыми нитками.


[Закрыть], края которой ниспадали ему на плечи; было видно, что он собрался в дорогу.

– Что это, наш лекарь уезжает?! – воскликнула Дананир.

– Я немедленно должен отбыть по важному делу, – сказал Бехзад. – Мне и самому хотелось бы остаться, но, увы, так надо. Завтра же, если богу будет угодно, я ворочусь.

Аббада и вслед за ней Маймуна подошли к двери. Бехзад остановился на пороге.

– Ступай, сынок, да сохранит тебя всевышний, – промолвила старуха. – Желаю тебе поскорее вернуться, смотри, не забудь о нас!

Бехзад ласково и почтительно погладил руку старой женщины.

– Боже упаси, как я могу забыть вас! Дананир, – обратился он к наставнице, – я вверяю тетушку твоим заботам. Хотя знаю, что тебя не нужно об этом просить, я вижу, как ты любишь ее.

Маймуна стояла рядом с Аббадой в полной растерянности, чувствуя, как дрожат ее колени. Она уже приготовила слова прощания, но язык не повиновался ей.

А Бехзад, попрощавшись с Аббадой, протянул Маймуне руку. Рука девушки была холодна и дрожала. Дрожь эта передалась ему, он незаметно сжал пальцы Маймуны чуть сильнее и взглянул на Дананир.

– А можно доверить тебе и Лямию? Конечно, лучше бы поручить ее нашей госпоже – Умм Хабибе, но она и так о ней позаботится, ведь они уже подружились. Поэтому мне, пожалуй, стоит просить Лямию быть теперь моей заступницей перед нашей госпожой.

Он перевел глаза на Маймуну, продолжая нежно сжимать ее пальцы; в ответ рука девушки задрожала сильнее.

– Ты согласна? Как тебе удалось столь быстро покорить нашу госпожу? Она относится к тебе так, словно вы знакомы многие годы.

Бехзад вдруг улыбнулся, и его внезапно засиявший взгляд почти выдал долго скрываемую тайну. А Маймуна и не пыталась притворяться: ее охватили сразу и смущение, и радость, и благодарность за добрые слова и ласку, которые могли говорить только о том, что и он любит ее. Она не нашлась, что сказать в ответ, и только опустила глаза. Радостная улыбка освещала ее лицо. Не есть ли это лучший ответ девушки в подобном случае?

А Бехзад словно очнулся и, казалось, пожалел о том, что позволил себе лишнее. Он выпустил руку девушки и вновь стал сдержанным и серьезным. Отвернувшись от Маймуны, он коротко простился с Дананир и со словами: «Вверяю судьбу вашу господу, увидимся завтра», быстро вышел.

Дананир внимательно наблюдала за только что происшедшей сценой, она заметила перемену в поведении Бехзада и обрадовалась: ведь он был так холоден с Маймуной, когда здесь впервые встретил ее.

Проводив Бехзада, воспитательница вернулась к гостям.

– До чего же странный человек этот наш лекарь, – заметила она. – Только видишь, что он присел, как вдруг он вскакивает и бежит куда-то сломя голову. Не могу его понять!

– Да, – согласилась Аббада, – и с нами он всегда так. Не помню, чтобы он, при всей своей доброте, посидел у нас часок лишний. Вечно какой-то сумрачный, озабоченный. Первый раз сегодня улыбнулся, да и то ненадолго – опять насупился.

А Маймуна после кратковременной радости вновь погрузилась в печальные размышления. Почему он так внезапно бросил ее руку и отвернулся? Куда он ушел? Встретятся ли они завтра? Потом она немного отвлеклась разговором, а вскоре Дананир попрощалась с ними и предложила идти спать.

Глава 20. Притон бродяг

Теперь читатель знает, что под именем богослова Садуна скрывался не кто иной, как Сельман, который по приказу своего господина бродил среди простого люда, узнавал о его настроениях и даже завел дружбу с самим предводителем бродяг аль-Харишем. Как они условились в лавке виноторговца, случись Сельману задержаться, он должен был разыскать аль-Хариша в притоне для бродяг. И хотя напрасно, как теперь выяснилось, Сельман так торопился во дворец рассказать лекарю о смерти халифа, зато он узнал от Бехзада историю о нарушении присяги аль-Мамуну. Теперь, если аль-Хариш поведет Сельмана к начальнику тайной службы, можно будет ошеломить того этой новостью, и тогда Ибн Махан сразу уверится в том, что Садун подлинный ясновидец.

Проводив своего господина, Сельман запер дверь и переоделся: вскоре из домика вышел человек в черной чалме, с пейсами и седоватой бородою, облаченный в джуббу. Он подошел к мулу, сел в седло и тронул поводья.

Уже перевалило за полночь. Все дома были погружены в сон. Перекликались только ночные сторожа, совершавшие свой обычный обход; всех подозрительных они задерживали, но внушающий почтение облик Садуна служил ему надежной защитой.

Вскоре он подъехал к Багдадскому мосту, по обоим концам которого стояла вооруженная стража. Этот мост надо было миновать, чтобы попасть на западный берег, где в квартале аль-Харбия обосновались бродяги. Садун смело въехал на мост и, никем не задержанный, достиг западного берега, с которого начинался старый Багдад – подлинный город аль-Мансура. Всадник очутился среди тесных улочек старых кварталов, считавшихся прежде предместьем. В начале каждой улицы висели масляные фонари, стояли стражники, вооруженные мечами и палицами.

Садуну стало не по себе, но он подавил страх и окликнул одного стражника, а когда тот подбежал, то сказал ему строго:

– Ступай вперед и проведи меня к бродягам.

Услышав повелительный голос и увидав одеяние всадника, стражник смекнул, что этот иноверец, должно быть, один из приближенных ко двору: либо лекарь, либо звездочет.

Он послушно отправился вперед и вскоре вывел Садуна к огромному строению. Вход в него охраняли двое бродяг, на которых не было ничего, кроме изаров [41]41
  Изар– кусок ткани, покрывающий нижнюю часть туловища – от пояса до половины голеней.


[Закрыть]и шапок из пальмовых листьев. Они, видимо, узнали верхового, потому что подбежали к нему и помогли спешиться.

– Наш господин ждет тебя, – сказал один из них. – Сейчас он уехал ненадолго, но скоро вернется. Нам он поручил встретить тебя и провести в залу, где тебе следует его ожидать.

Садун, опираясь на посох, двинулся вслед за бродягой. Они прошли через галерею и оказались во внутреннем дворике, через который попали в просторную залу. Многочисленные светильники свешивались с потолка, пол был устлан коврами с богатой вышивкой; на коврах всюду были разбросаны подушки. Бродяга пригласил Садуна присесть на подушку у правой стены.

Тот сел. Впервые ему удалось проникнуть в логово аль-Хариша, но поразило Садуна не богатое убранство залы. Гораздо большее впечатление производило развешанное по стенам оружие и боевое снаряжение. Помимо обычных мечей, луков и копий, здесь были пращи различных видов: либо из кожи, либо сплетенные из конского волоса или шелка. Рядом висели торбы, наполненные камнями. В одном из углов Садун увидел длинные шесты из крепкого вяза – с их помощью бродяги легко перепрыгивали через неширокие каналы. Тут же лежали веревочные лестницы с железными крючьями на концах, которые можно было забросить на крышу дома, чтобы взобраться на него; такие лестницы назывались штурмовыми. Еще он увидел сосуды с нефтью, которой пропитывалась туго скрученная ветошь и, подожженная, закладывалась в метательную машину.

Самих метательных машин здесь не было, кроме одной, маленькой, предназначенной для метания стрел или зажигательных снарядов; приспособлений для бросания больших камней тоже не было видно. Зато в центре залы высилась пирамида из палиц – здоровых дубин, утыканных железными гвоздями. Были там гвозди из серебра и даже золота, – видимо, палицы эти принадлежали главарям. Садун заметил также палицы, целиком сделанные из стали.

На полках вдоль стен он разглядел кучи свинцовых лепешек, которые бродяги запускали в своих врагов. Такая лепешка, кинутая с большой силой, могла поразить сразу нескольких противников. И много еще других предметов, с помощью которых можно было кого-либо убить или что-то сломать, а также груды скрученных веревок, – словом, все, что необходимо было бродягам в их гнусном ремесле, увидел Садун в этой зале.

Глава 21. Начальник тайной службы

Вскоре Садуна охватило беспокойство – прошло всего полчаса, а ему казалось, что он ждет аль-Хариша целую вечность. Он стал перебирать в памяти странные события минувшего дня. Вдруг послышался шум у дверей залы, и Садун понял, что аль-Хариш вернулся. Он оправил одежды и приготовился встретить предводителя бродяг.

Аль-Хариш вошел стремительно, в сопровождении красивого стройного юноши, одетого в кафтан и короткие штаны; голову юноши венчала остроконечная шапка. На румяных щеках его пробивался пушок, а по белизне кожи можно было заключить, что он из белых невольников.

Аль-Хариш быстро подошел к Садуну, поднявшемуся ему навстречу, и, поздоровавшись, сказал:

– Я задержал тебя, сам того не желая. У Хамида, – он указал на юношу, оставшегося стоять у двери, – есть дело к начальнику тайной службы, он хочет во что бы то ни стало пойти с нами. Придется взять его. Ну, а сам ты не передумал?

– Я пришел сюда среди ночи только чтобы исполнить твое желание, – ответил Садун. – Не ты ли просил меня об этом? Но если ты считаешь, что этого не следует делать, прощай!

– Да нет же! – испуганно вскричал аль-Хариш. – Я очень хочу, чтобы ты пошел со мною. Время позднее, да что с того? Лошади готовы! Поедем! – Он повернулся к юноше: – Сейчас мы едем с богословом Садуном к господину Ибн Махану, и я попрошу, чтобы он определил тебя в наемники: все лучше, чем быть тебе бродягой.

Сельману захотелось поближе рассмотреть невольника, которого аль-Хариш обещал устроить в наемное войско. Помимо красоты, юноша, как показалось Садуну, обладал еще умом, а также умением держать себя. Это не удивило Садуна: среди рабов – будь то ввозимых в Багдад или рожденных в нем – были замечательные образцы человеческой породы. Часто такие люди несли службу в войске или дворцовой охране наравне с наемниками, которым доверялась, в числе прочего, доставка депеш во дворец халифа.

Аль-Хариш вышел из залы, держа Садуна за руку, что являлось знаком почтения. Предводителю бродяг очень хотелось спросить своего спутника, не проведал ли он чего нового, как обещал, но чванливость и высокомерие не позволяли ему торопиться задавать вопросы.

Выйдя из дома, они сели в седла и тронулись в путь, сопровождаемые двумя бродягами.

Хамид, молодой невольник, следовал за ними сзади на осле; он удивлялся почтительности, с какой аль-Хариш обращался с этим богословом; но гораздо больше занимало его сейчас то, что сумеет ли он попасть в наемники, как решил его господин. Вообще-то, Хамид готовил себя для службы в бродяжьем воинстве, но теперешнему желанию аль-Хариша перечить не смел, ибо тот воспитал его, как родного сына; более близкого человека у юноши не было, и потому он слепо повиновался своему господину, питая к нему искреннюю любовь – чувство, вовсе не похожее на то, которое раб испытывает к своему хозяину. И аль-Хариш обращался с Хамидом, как отец; чувствуя, что он словно в ответе за этого юношу, он дал ему образование, чем не мог похвастать ни один бродяга.

До дома начальника тайной службы ехать было недалеко. Они спешились у входа, который охраняли два клевавшие носом стражника. Услышав звон упряжи, те вскочили и без лишних вопросов широко распахнули перед аль-Харишем двери дома. Аль-Хариш и богослов вошли внутрь; Садун для пущей важности опирался на свой посох. Стражник со светильником в руке ввел их в длинную приемную, в конце которой висел занавес, закрывавший вход в залу. Аль-Хариш кашлянул, и тотчас появился особо доверенный слуга Ибн Махана; они обменялись рукопожатием.

– Господин дома? – осведомился предводитель бродяг.

– Так это с вами у него назначена встреча? – полюбопытствовал старый слуга. – Много лет я служу своему господину, а не помню, чтобы он бодрствовал до такого позднего часа. Это в его-то возрасте!

Аль-Хариш оставил без ответа это замечание. Он просто прошел вперед и сам поднял занавес, пригласив Садуна войти следом; Хамиду он знаком указал ждать в приемной, пока того не позовут.

Слуге осталось только объявить:

– Прибыл аль-Хариш, мой господин!

Садун оставил обувь и посох у двери и вошел в залу, всем видом стараясь сохранить свое достоинство богослова.

Ибн Махан сидел посредине залы, на расшитой подушке, в обществе двух человек. Один подвинулся к нему совсем близко и о чем-то быстро говорил. Садун сразу узнал говорившего: это был Салям, начальник почтового ведомства. Должно быть, прибежал тайком сообщить полученное этой ночью известие о смерти халифа! Вон, Ибн Махан даже шею вытянул, чтобы лучше слышать! В глазах начальника тайной службы была заметна растерянность.

Второй гость был молод, на вид – лет двадцати пяти. Он отличался благородной осанкой, красивыми чертами лица; щеки его были нарумянены, но тем ярче блестели его глаза. Одет он был богато: шапку обвивала расшитая золотом чалма; ноги, которые он подобрал под себя, были скрыты длинными шароварами из дорогого шелка. На всю залу распространялся запах духов, которыми он был надушен. Красавец с не меньшим волнением, чем Ибн Махан, внимал рассказу начальника почтового ведомства.

Сельман узнал и этого человека – это был Ибн аль-Фадль, сын визиря аль-Фадля Ибн ар-Рабиа. Зато никто из присутствующих богослова Садуна знать не мог – разве что по рассказам аль-Хариша.

Сам Ибн Махан, человек старый, имел окладистую бороду, крашенную хной; лоб его был прорезан глубокими морщинами, однако во взгляде и манере говорить по-прежнему сквозило высокомерие и самодовольство, – он ведь был на короткой ноге со многими влиятельными лицами при дворе, с которыми сошелся за годы своей долгой службы – со времени правления самого халифа аль-Мансура.

В 177 году хиджры, когда этот халиф скончался, случилось так, что Иса Ибн Муса [42]42
  Имеется в виду Иса Ибн Муса, племянник аббасидских халифов ас-Саффаха (749–754) и аль-Мансура (754–775). Ас-Саффах признал своего брата аль-Мансура халифом и назначил его наследником Ису Ибн Мусу. Аль-Мансур, став халифом, начинает преследовать Ису Ибн Мусу, стремясь избавиться от него, чтобы передать престол своему сыну аль-Махди, правившему в 775–785 гг. Иса Ибн Муса долго упорствовал в своих притязаниях на престол, и только после того, как по приказу аль-Мансура палач стал душить сына Исы Ибн Мусы, он согласился отречься от своих прав, однако с условием, что после смерти аль-Махди он станет халифом. Но аль-Махди объявил наследником своего сына Мусу аль-Хади. Иса вновь ответил отказом признать наследника и вновь подвергся преследованиям.


[Закрыть], узнав об этом, отказался присягнуть сыну халифа, аль-Махди. Ибн Махай при сем присутствовал. Схватился он тогда за рукоятку своего меча и закричал:

– Клянусь всевышним, ты присягнешь, или я отсеку тебе голову!

Иса Ибн Муса присягнул, и с того времени Ибн Махан вошел в милость к аббасидским халифам. Четверо из них сменились при нем на престоле, последним был ар-Рашид.

Остро завидуя Бармекидам, Ибн Махан занял сторону аль-Фадля Ибн ар-Рабиа, – они сошлись на ненависти к персам и всем, кто им сочувствовал. Посему в дальнейшем Ибн Махан был приближен к аль-Амину, который и сделал его начальником тайной службы; и стало главной заботой Ибн Махана упрочение власти своего покровителя.

Его сильно тревожило, что станется с халифской властью после отъезда ар-Рашида. Аль-Хариш узнал об этом и рассказал ему о богослове Садуне, могущем провидеть сокрытое от всех. Весь сегодняшний вечер Ибн Махан был словно на угольях, ожидая прихода богослова. Но вдруг, час назад к нему явился начальник почтового ведомства и сообщил о том, что ар-Рашид скончался. Они вместе стали обсуждать, какие за сим последуют перемены.

Что касается присутствия здесь в этот час Ибн аль-Фадля, то следует заметить, что он частенько без всяких церемоний заходил проведать начальника тайной службы, пользуясь уважением Ибн Махана к высокому сану его отца. И теперь вместе с Ибн Маханом слушал он рассказ Саляма.

Услышав о приходе аль-Хариша, Ибн Махан повернулся к двери и увидел Садуна, вошедшего вместе с предводителем бродяг. Он поздоровался, изобразив на лице своем приветливую улыбку, – так улыбаются надменные люди, когда хотят казаться простыми в обращении с собеседником; следует сказать, что такую приветливость еще труднее переносить, чем изображать.

Садун, впрочем, сделал вид, что не заметил этой улыбки. Аль-Хариш выступил вперед и произнес:

– Вот богослов Садун, который прибыл со мною.

Ибн Махан снова улыбнулся, расчесывая кончиками пальцев крашеную бороду, но с места не двинулся и только процедил:

– Добро пожаловать, всеведущий прорицатель!

Он подал им знак сесть и вновь повернулся к начальнику почтового ведомства.

– Я крайне жаждал узнать новость, которую ты мне поведал. Я даже пожелал прибегнуть к помощи этого ясновидца. Но сейчас необходимость в том отпала, – он сглотнул слюну и устроился поудобнее на подушке. – Однако я рад познакомиться с тобой, богослов. Возможно, ты понадобишься мне в другой раз.

Аль-Хариш смекнул: Ибн Махан был уверен, что новость больше никому не известна. Он бросил на Садуна взгляд, значение которого тот сразу же понял. В одном мнимый богослов был уверен полностью: тайны, которой владел он, никто в Багдаде знать не мог. Он бросил на аль-Хариша ответный взгляд, улыбнулся и слегка пожал плечами.

– Я вижу, начальник тайной службы сейчас занят беседой с начальником почтового ведомства и господином нашим Ибн аль-Фадлем, – обратился аль-Хариш к Ибн Махану. – Боюсь, мы явились некстати.

– Что ж, прорицателями тоже не стоит пренебрегать в таких случаях! – рассмеялся Ибн Махан, и что-то похожее на интерес блеснуло в его глазах. – Особенно, если их предсказания соответствуют истине. Ну, богослов, известно ли тебе событие, которое взволновало нас?

– Возможно, что и известно, – ответил Садун как можно более непринужденно.

– Новость, о которой вы здесь шепчетесь, – вмешался аль-Хариш, – он знал много часов тому назад!

– Что же это за новость? – притворился непонимающим Ибн Махан.

Аль-Хариш взглянул на Сельмана, и тот понял, что час его пробил.

– Смерть ар-Рашида для меня не новость, – сказал он спокойно. – Мне показалось, что я могу узнать еще кое-что, и я сегодня вечером занялся магией… Но возможно ли случиться такому, что мне открылось?

Глава 22. Замешательство Ибн Махана

Ибн Махан вздрогнул от неожиданности и уставился на начальника почтового ведомства, словно ожидая, что тот разделит его недоумение. Но тут вступил в разговор Ибн аль-Фадль:

– Ты знаешь о чем-то еще, кроме смерти ар-Рашида?

– Халиф, да будет милостив к нему всевышний, – степенно ответил Садун, – был нездоров еще до отъезда в Хорасан, и все мы могли предвидеть его кончину. Но магия открыла мне другое… Я бы поведал это вам, но лишь при том условии, что вы обещаете не рассказывать господину нашему аль-Амину, – пусть узнает сам, но не от меня.

Понятно, мнимый богослов вовсе не имел в виду того, что говорил: поставленное условие должно было расшевелить любопытство присутствующих, это была обычная уловка хитреца. Ведь если говорить о своем желании сохранить тайну (боже упаси, кто узнает!), то можно быть уверенным, что всякий узнавший сообщит об этом (конечно же, по секрету!) всем, кому может, расписав заодно и скромность такого человека.

Так оно и вышло: Ибн аль-Фадль, услышав просьбу Садуна, тут же загорелся желанием немедленно проникнуть в тайну.

– Если ты знаешь что-то стоящее, – заговорил этот красавец, – то в твоих же интересах довести сию новость до господина нашего аль-Амина и тем снискать его милость. Но известие это в самом деле важное?

– Тайна, которая мне открылась, имеет к господину Ибн аль-Фадлю касательство большее, чем ко всем присутствующим, – многозначительно заметил Садун.

Сын визиря, сам того не замечая, подвинулся ближе к говорящему.

– Что такое?.. И почему это должно касаться Ибн аль-Фадля в особенности? – забеспокоился он, не предполагая, что богослов может знать его в лицо.

– Тайна сия затрагивает Ибн аль-Фадля, поскольку связана с его отцом… то бишь, с твоим отцом…

То, что прорицатель знает его, не слишком удивило молодого повесу, – сейчас им целиком владело желание выведать секрет. Он посмотрел на Ибн Махана, прося у того помощи.

– Твои слова очень многозначительны, – сказал Ибн Махан. – Откройся нам, а там посмотрим. Я обещаю тебе милость нашего повелителя, если ты ее заслужишь.

– Ты, верно, хотел сказать «эмира верующих»? О, милость его – огромное счастье! Ведь все мы – его рабы!

– Почему ты называешь его эмиром верующих? – удивился Ибн Махан. – Ведь пока аль-Амин не более, чем первый престолонаследник! Пусть ар-Рашид и скончался, но станет ли аль-Амин халифом – еще вопрос.

– Он – уже халиф. Он и только он один. Все решено!..

Ибн Махан понял: вот она, новость!

– Он – халиф! Как это произошло?

– Это произошло, – тут ясновидец направил указующий перст на Ибн аль-Фадля, – стараниями господина нашего визиря, его отца!

Все повытягивали шеи, чтобы лучше слышать. Аль-Хариш, не менее других пораженный услышанным, вскричал:

– Так вот какую новость ты узнал после нашей встречи! Выкладывай все начистоту!

Садун горделиво выпрямился на своей подушке и, потупив глаза, словно читая невидимую книгу, лежавшую перед ним, начал пересказывать то, что услышал от Бехзада. За напряженным молчанием угадывалось, как колотятся сердца пораженных его рассказом собеседников. Особенно был взволнован Ибн аль-Фадль, переполненный гордостью за своего отца, оказавшего важную услугу аль-Амину. Кое-что из рассказанного он уже знал раньше и теперь, услышав, чем все закончилось, поверил в правдивость слов Садуна. И не успел тот окончить, как сын визиря оказался рядом с ним и в восторге стал похлопывать его по плечу.

– Благословение божие с тобою! Подлинно, ты – величайший прорицатель!

Ибн Махан умел сдерживать свой восторг.

– А достоверно ли то, что ты рассказываешь здесь, приятель? – спросил он.

Гордо выпрямившись, Садун высоко вскинул брови.

– Я говорю то, что мне открыла магия, – губы его скривила усмешка. – Не припомню, чтобы она когда-либо подводила меня.

Салям, начальник почтового ведомства, был погружен в глубокое молчание; он казался сам себе ничтожным вместе со своей незначительной новостью.

– Если богослов не обманывает, – обратился к аль-Харишу Ибн Махан, – то все, что он сказал, весьма важно. За это я могу обещать ему место главного прорицателя при халифском дворе. О том, что слышали, пока никому ни слова! Посмотрим, что будет дальше.

Он достал из-под подушки маленький кошелек с монетами и протянул его Садуну со словами:

– Вот тебе за долгий путь сюда, хватит на первый случай.

Садун отстранился и спрятал руку за спину, всем видом выражая презрение к подаянию. Рука Ибн Махана с кошельком повисла в воздухе: он с удивлением посмотрел на аль-Хариша. Тот рассмеялся, забрал кошелек и сунул его обратно под подушку:

– Прорицатель оказывает нам услуги не за вознаграждение, но только во имя дружеского расположения.

Это произвело впечатление, и начальник тайной службы поспешил исправить ошибку.

– Не беда, получит сторицей, если удастся приблизить его к халифу, – сказал он.

Богослов поднялся.

– Прошу простить за беспокойство, вы давно бы уже могли почивать, – сказал он.

Ибн Махан невольно тоже встал, обычное высокомерие его куда-то исчезло, впрочем, ему был крайне необходим этот человек с его удивительным даром.

К людям, обладающим широкими познаниями, обычно так и относятся: их встречают, как и прочих людей, по одежке. Часто случается нам сидеть с человеком неказистой внешности, ничего, кроме презрения к нему и чувства собственного превосходства над ним, не испытывая, пока тот не заговорит; тогда, при виде его ума и образованности, пренебрежение в нас сменяется уважением и признанием его достоинств. И если, допустим, когда он входил, мы не встали, то после, узнав глубину его ума, не преминем подняться при прощании, выказав ему почет и уважение.

Это и случилось с Ибн Маханом. Теперь он понимал, что принял прорицателя излишне холодно, но ведь он счел его сперва за очередного плута, ищущего его милости. Однако талант этого человека, а также его презрение к деньгам внушали уважение. Поэтому начальник тайной службы не только встал, но и проводил гостя до двери, попросив прийти завтра.

Вернувшись, Ибн Махан рассыпался в похвалах аль-Харишу, ведь это он познакомил их с таким замечательным человеком.

Предводитель бродяг вспомнил о Хамиде, оставшемся за дверью.

– Не за что меня особенно хвалить, господин, – сказал он. – Знаю, милость твоя к нам беспредельна, – тут он позвал Хамида; юноша подошел и остановился перед Ибн Маханом. – Этот мальчик очень мне дорог, и я бы хотел, чтобы он попал в число наемников, несущих службу в халифском дворце. Окажи милость, определи его туда.

Склонившись, юноша поцеловал Ибн Махану руку и застыл в молчании, всем своим видом выражая почтение.

– Ступай сейчас в помещение для слуг, – распорядился Ибн Махан. – А завтра начнешь службу. Будь покоен, – добавил он, обращаясь к аль-Харишу, – я исполню твою просьбу.

Аль-Хариш поблагодарил и, простившись, вышел.

Что касается Ибн аль-Фадля, то он был восхищен и обрадован больше всех. Такой прорицатель мог быть полезен и ему лично. Он поспешил выйти вслед за Садуном и аль-Харишем. Посторонних рядом не было, и сын визиря тихонько шепнул богослову, что намерен доверить ему дело, к халифату на этот раз отношения не имеющее. Так что пусть тот зайдет к нему в ближайшее время.

Садун почтительно поклонился и ушел вместе с аль-Харишем. На пороге они распрощались, и богослов поехал своей дорогой. До рассвета оставались считанные часы.

А начальник почтового ведомства в эту ночь уже не ложился: ему нужно было подготовиться к аудиенции у аль-Амина, чтобы передать известие о кончине его отца. Вообще-то он был обязан сообщить эту новость сразу по получении ее, но он не мог удержаться, чтобы не сообщить ее сперва начальнику тайной службы. Едва рассвело, Салям отправился в Замок Вечности – место пребывания аль-Амина, чтобы поведать престолонаследнику о кончине халифа ар-Рашида.