Текст книги "Аль-Амин и аль-Мамун"

Автор книги: Джирджи Зейдан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Глава 47. «Она пришла не одна…»

В это время в дверях появился слуга и доложил:

– Посыльный великого визиря просит принять его.

– Пусть войдет, – приказал аль-Фадль, а затем, повернувшись к присутствующим, пояснил: – Этого человека я послал с отрядом солдат во дворец аль-Мамуна. Сейчас мы узнаем, какие вести он нам принес.

Вошел посыльный, учтиво поклонился. Это был гонец по особым поручениям.

– Ну, какими новостями ты нас порадуешь? – спросил аль-Фадль.

– Смею ли я говорить при всех?

– Говори. Вы привели девушку?

– Да… Но она пришла не одна…

– А с кем же?

– Вместе с ней пожаловала госпожа Умм Хабиба, дочь престолонаследника.

– Господи помилуй! – вырвалось у аль-Фадля. – Как же это случилось? Разве кто-нибудь давал вам подобный приказ?

– Нет, такого приказа не было. Да мы и сами были не рады, что она решила пойти с нами. Но что оставалось делать, когда она вцепилась в Маймуну и закричала, что раз мы уводим ее гостью, то непременно должны взять и ее.

– Неужели вы не могли от нее отделаться? – недоумевал аль-Фадль.

– Увы, мой господин, – развел руками посыльный, – она так подружилась с этой девушкой, что никак не желала с ней расстаться. А на наши просьбы и уговоры не обращала никакого внимания и даже требовала, чтобы мы убирались восвояси. Вот нам и пришлось привести сюда их обеих, да еще и наставницу Дананир.

– И Дананир тоже? – оторопело спросил аль-Фадль.

– Да, господин, – подтвердил гонец, – она бросилась на копья воинов с криком, что лучше умрет, чем выдаст свою гостью. Потому они и явились втроем.

– А где же они сейчас? – осведомился аль-Фадль.

– На женской половине, – ответил посыльный, – и Умм Хабиба требует, чтобы ей дали увидеться со своим дядей.

Лицо аль-Фадля вытянулось от изумления – дело принимало нежелательный для него оборот. Но он знал силу своей власти над аль-Амином и был уверен, что если все представить в ином свете, а именно, открыть эмиру, что эта девушка является дочерью опального визиря Джафара Ибн Яхьи и что он, аль-Фадль, решил схватить ее с единственной целью – выдать аль-Амину, то тот не усмотрит в его поступке ничего дурного.

Аль-Фадль поднялся и, уже собираясь уйти, обратился к Ибн Махану:

– Правду говорят: семь раз отмерь, один отрежь. Спроси мы раньше совета у Садуна, не пришлось бы нам сейчас так туго. Но ничего, даст бог, все обойдется благополучно.

Визирь повернулся к прорицателю и сделал прощальный жест. Садун с выражением благодарности на лице склонил голову. Теперь он мог не волноваться за Маймуну: ведь с ней пришла Умм Хабиба. Если аль-Амин узнает о приходе своей племянницы, то это оградит Маймуну от преследований Ибн аль-Фадля. Когда Садун выходил из залы, солнце уже скрылось за горизонтом и были зажжены большие свечи, называемые свечами Мухаммеда аль-Амина.

В это самое время в просторной приемной зале дворца аль-Амин, окруженный придворными и певицами, предавался безудержному разгулу. Посреди залы был устроен бассейн, пополняемый свежей водой из труб, концы которых походили на змеиные головы. Вокруг бассейна были высажены кустики базилика. Около них расположились сотрапезники эмира и певицы. Прислуживали им и разносили вино молодые евнухи. По прихоти аль-Амина они были одеты в женские наряды, поражавшие своей роскошью, и, чтобы довершить сходство с женщиной, волосы каждого юноши были распущены по плечам. А красавицы рабыни, из числа тех, что подарила эмиру его мать, Зубейда Умм Джафар, сидели, наряженные в костюмы мальчиков. Чрезмерная страсть аль-Амина к приобретению евнухов, которых поставляли в Багдад из самых отдаленных стран, требовала огромных расходов.

Сам аль-Амин был одет в платье, специально предназначенное для подобных оргий: сверкавший драгоценной отделкой костюм желтого цвета ослеплял своим блеском, на голове красовалась переливавшаяся всеми цветами радуги чалма. Ложе из эбенового дерева, на котором восседал эмир, было инкрустировано слоновой костью, а стол, стоявший перед ним, ломился от разного рода яств, напитков и благовоний. Запах мускуса и ароматных смол исходил от стола и заполнял собой все пространство залы. Веселье было в полном разгаре, как вдруг к аль-Амину подошел слуга и шепнул:

– Дочь престолонаследника просит принять ее.

От столь неожиданного известия аль-Амин пришел в замешательство и переспросил, надеясь, что ослышался:

– Ты говоришь о дочери моего брата?..

– Именно так, мой повелитель, – последовал ответ.

Аль-Амин совсем растерялся, он не мог сообразить, каким образом ему выпутаться из этой щекотливой ситуации. Ему не хотелось, чтобы Зейнаб застала его в столь непристойном виде. Несмотря на высокое положение и власть, он чувствовал робость перед этой девочкой-подростком, расположение которой, казалось, можно было снискать, подарив ей румяное яблоко или же нарядную куклу.

Нравственная чистота и воспитанность обладают огромной силой, потому что человеческая душа более подвластна обаянию скромности и учтивости, нежели напору грубой силы или же принуждению. Именно поэтому человек высоконравственный почитается равно как умными людьми, так и глупцами. Человек порочный, сколь бы ни велика была его власть, все же сохраняет в глубинах своей души, давно уже погрязшей в грехе, чувство благоговения перед людской добродетелью. Многие грешники все же стыдятся своих поступков, хотя они и сбились со стези добродетели: они несчастны всякий раз, когда их причисляют к нечестивцам. Являясь сильными мира сего, в глубине души они испытывают робость и неуверенность в себе. Когда нужно проявить человечность, они малодушны, хотя и показывают чудеса храбрости на поле боя, и их одолевает трусость, хотя они и вершат судьбами мира. Человек согрешивший и не страшащийся ни суда земного, ни суда небесного, осужден на вечные муки самоунижения и стыда за свои поступки, дабы он мог убедиться, что преступил каноны нравственности, не говоря уже о благочестии и набожности. Даже самая зачерствелая душа, у которой нет страха перед божьей карой и которая потеряла всякую надежду на райское блаженство, боится одной, не сравнимой ни с чем в этом мире, вещи… Она боится того, «что о ней говорили и что могут сказать», хотя никому от людских слов нет ни вреда, ни пользы. Но такова уж человеческая природа, боящаяся злой славы, и не будь среди людей понятия «доброе имя», превратились бы все они, за исключением немногих наиболее набожных, в подобие животных, которые только и могут, что есть да спать.

Вот почему аль-Амин, этот человек, погрязший в распутстве и беспробудном пьянстве, понимавший, что он, несмотря на бесчисленные увещевания со всех сторон, продолжает грешить, попирая законы шариата [55]55
  Законы шариата– законы мусульманского религиозного права.


[Закрыть]и общественное мнение, – этот самый человек устыдился юной девушки, зная чистоту ее сердца и непорочность души, и в нем проснулось желание сохранить свое достоинство.

После того как аль-Амину сообщили, что дочь его брата просит принять ее, он долго колебался, прежде чем что-нибудь ответить. Он стеснялся встретить племянницу в обществе своих сотрапезников, но принимать ее в другом месте он, повелитель тысяч рабов, обладатель высшей власти, халиф, считал унизительным. Отказать он ей не мог, сейчас ему было не под силу придумать подходящий предлог.

– Пусть войдет дочь моего брата, – наконец решился ответить аль-Амин на просьбу Зейнаб.

Глава 48. Беседа с Зейнаб

Аль-Амин поставил на стол недопитый кубок и постарался принять самый благопристойный вид, какой только может быть у человека, сидящего в столь веселом обществе. Он сделал жест рукой в сторону евнухов и рабынь, и они тотчас исчезли. Заметив это, сотрапезники отпрянули от стола, шумная беседа внезапно оборвалась. Все притихли, боясь шелохнуться. На лицах появилось выражение учтивой скромности.

И вот в залу вошла Зейнаб. На ней было шелковое покрывало, плотно облегавшее стан, и платок с золотой каймой, который прикрывал большую часть лица. Ее живой взгляд выражал неподдельную искренность и чистоту ее души.

Детская невинность сразу привораживает людей своей чистотой, но присмотритесь к ней внимательнее, и вы поймете, что она может стать не только предметом почитания, но и живым назиданием. Моралисты же делают из этого вывод о том, что люди по своей природе привержены к добру, но пагубные влияния и мирские соблазны ожесточают их и толкают на всяческие злодеяния. Человек творит зло, чтобы защитить себя и свою собственность, и если внешне он недоброжелателен, то, заглянув поглубже в его душу, видишь, что это не что иное, как боязнь потерять свою независимость.

Дети – образец человеческой наивности и простодушия, им незнаком обман, неизвестна лесть и неведома ложь. Они говорят то, что думают, не скрывая своих мнений. Такой была и Зейнаб, воспитанница Дананир. Для своих лет она была хорошо начитанной, образованной девочкой. Она привыкла, что к ее мнению прислушиваются, несмотря на ее юный возраст. Когда солдаты уводили Маймуну, Зейнаб разрыдалась, потому что никто не обращал внимания на ее просьбы оставить ее гостью во дворце. Тогда она побежала за солдатами и вот теперь стояла перед своим дядей, плача от оскорбления и обиды.

Когда аль-Амин увидел Зейнаб, то, не в силах удержать радостной улыбки, поднялся со своего ложа, чтобы приветствовать племянницу. Сотрапезники халифа, все как один, встали из-за стола и почтительно склонили головы. Видя, что их присутствие здесь долее нежелательно, они, бросив на столе кувшины и недопитые чаши с вином, цветы и ветки базилика, поспешили оставить халифа наедине с племянницей. Свечи, горевшие по обеим сторонам залы, как бы подчеркивали царивший вокруг беспорядок – опрокинутые чаши, валявшиеся где попало недоеденные фрукты, измятые лепестки цветов. И чего не дал бы аль-Амин, только чтобы свечи эти потухли разом и скрыли свидетельства его позора.

Зейнаб подбежала к дяде и с плачем бросилась к нему на грудь. Он крепко обнял ее и поцеловал.

– Что с тобой стряслось, моя девочка?

Зейнаб сразу же уловила запах вина, исходивший от халифа, и с удивлением стала озираться по сторонам.

– Да что же с тобой, дорогая Хабиба? Что привело тебя ко мне? – спросил аль-Амин, стараясь предупредить ее расспросы. – Почему ты не на женской половине?

– Я уже была там, но мне захотелось повидаться с тобой. Я не знала, что ты обедаешь в такой час.

Аль-Амин обрадовался тому, что она приняла эту пирушку за обычную трапезу.

– У тебя ко мне какое-нибудь дело?

– Да, я пришла по делу, и очень важному. А где Дананир? – и Зейнаб повернулась к дверям. – Она тебе все расскажет.

Аль-Амин смотрел на нее и терялся в догадках. Что же все-таки заставило Зейнаб прийти к нему? Маловероятно, чтобы до нее дошли какие-либо подробности о его кознях по отношению к ее отцу.

– Воспитательница сопровождала тебя?

– Да… Но она не хотела, чтобы я без спросу шла к тебе, и осталась на женской половине.

Она еще раз окинула взором всю залу и искренне изумилась:

– Дядюшка, я вижу, что все эти блюда и напитки на твоем столе совсем не такие, что подаются в нашем доме.

Хотя эти слова были сказаны без всякой задней мысли, самолюбие аль-Амина было задето, потому что в них содержался явный укор.

– Просто сегодня вечером ко мне пришли гости, – попытался он оправдаться. – Давай-ка лучше перейдем на женскую половину.

Эмиру верующих не терпелось оставить приемную залу, чтобы более не выслушивать подобных замечаний. Он поднялся, взял девочку за руку и провел ее в покой, сплошь устланный коврами и подушками, на женской половине дворца. Здесь не было ни души. Аль-Амин усадил Зейнаб напротив себя, затем хлопнул в ладоши и приказал вбежавшему слуге:

– Позови сюда воспитательницу Дананир, – ему хотелось как можно скорее узнать подробности столь неожиданного прихода Зейнаб.

Вскоре появилась Дананир. На ней было покрывало, скрывавшее ее с головы до ног. Потупив взор, она приблизилась к аль-Амину, чтобы поцеловать ему руку, а затем почтительно отступила.

– Дананир, расскажи мне, что привело вас во дворец?

– Я очень сожалею, что мы потревожили эмира верующих и испортили ему сегодняшний вечер, но моя госпожа Умм Хабиба хотела прийти непременно сегодня, и я никак не могла ей помешать.

– Так… далее!

– Разве эмир верующих не посылал во дворец гонца за нашей гостьей?

– Какую гостью ты имеешь в виду?

– Нашу гостью Маймуну.

– Я ничего не понимаю. Выражайся яснее!

Теперь Дананир убедилась, что приезд гонца и арест Маймуны дело рук лишь одного визиря аль-Фадля.

– Несколько дней тому назад у нас остановилась незнакомая девушка по имени Маймуна. Моя госпожа, Зейнаб, подружилась с нею и полюбила ее. Но вот сегодня ко мне приходит письмо от визиря аль-Фадля, в котором от имени эмира верующих мне приказывают отправить девушку в халифский дворец. Я не отпустила Маймуну, считая, что она наша гостья и может пользоваться правом покровительства. Тогда пришли солдаты и схватили ее. Когда моя госпожа увидела, что Маймуну уводят силой, то пошла вместе с ней из-за того, что эта девушка очень ей полюбилась. Я не могла оставить мою госпожу одну и тоже пришла во дворец.

Дананир умолкла, а аль-Амина охватила ярость из-за того, что аль-Фадль воспользовался его именем, не спросив на то разрешения. Но он сдержал себя.

– А кто такая Маймуна? Моя вольноотпущенница?

– Она – несчастная сирота, не имеющая ни крова над головой, ни покровителя. А таких девушек во дворце эмира верующих десятки и сотни.

– Где же она сейчас?

– Она здесь, во дворце, мой повелитель.

– Приведи эту девушку ко мне. Я хочу взглянуть на нее.

Когда Дананир скрылась в дверях, аль-Амин, стремясь выказать свою любовь, обнял Зейнаб и проговорил с укоризной:

– И стоило тебе так утруждать себя из-за какой-то чужой девушки?

– Дядюшка, я люблю ее. Она такая славная, ласковая. Ты сейчас сам увидишь, что я права. Я просила солдат, чтобы они оставили ее у нас, но они не захотели. Позволь ей вернуться ко мне.

Непосредственность Зейнаб и ее пылкая, искренняя речь возымели свое действие.

– Я исполню твою просьбу, – успокоил девочку аль-Амин, – и пусть сердце твое возрадуется.

Спустя некоторое время Дананир возвратилась. За ней, склонив голову на грудь, покорно следовала Маймуна. От долгого плача ее лицо осунулось, глаза покраснели.

Она подошла к аль-Амину и с возгласом: «Я твоя рабыня, о эмир верующих!» бросилась к его ногам.

Аль-Амин вмиг оценил красоту девушки, а ее несчастный вид разжалобил его сердце.

– Встань, девушка! – сказал он. – В моем дворце ты в безопасности, тем более что ты гостья моей племянницы.

Затем он обратился к Дананир:

– Вы проведете ночь во дворце, пока я не улажу это дело. Отведи ее к себе, а ты, Зейнаб, будешь у меня сегодня гостьей, так что не беспокойся о судьбе этой девушки. Я сдержу свое слово.

После такой приветливой встречи и ласковых слов Зейнаб почувствовала доверие и расположение к своему дяде. Она ничего не знала об отношениях, которые возникли между братьями после смерти Харуна ар-Рашида, и уж вовсе не разбиралась в политике, поэтому, вспомнив об отце, решила спросить аль-Амина:

– Дядюшка, а когда приедет мой папа?

От такого вопроса аль-Амина всего передернуло.

– Я думаю, скоро, – единственное, что нашелся он ответить.

Зейнаб словно шестым чувством ощутила нежелание дяди продолжать разговор. Она отстранилась от него, глаза ее были неподвижно устремлены в пол. В эту минуту она не могла сказать, что с ней происходит. Эта особенность свойственна женской природе, ведь женщины в своих решениях руководствуются чувствами, а не законами логики. Если спросить женщину: «Чем может увенчаться начатое предприятие, грозит ему провал или его ждет успех?», она всегда ответит на этот вопрос. Но если доискиваться причин, побудивших ее сказать так, а не иначе, она не сможет привести какие-либо логичные доводы в защиту своего мнения, объяснит свой ответ тем, что так ей подсказало ее внутреннее чувство. И чаще всего женщины не обманываются в своих чувствах, как не обманываются мужчины в своих расчетах, несмотря на разницу, которая существует между женской чувствительностью и мужским умом. Мужской ум отличается способностью выводить из посылок суждение и не путать истинное понятие с ложным, а женщина наделена от природы обостренным чутьем и безошибочной интуицией. Конечно, эта природная интуиция неотделима от разума, но все же в женщине она преобладает, как преобладает разум у мужчины. И в свою очередь, если мужчину лишить способности чувствовать, то род людской постигнет огромное несчастье, ибо человек в деловой сфере живет разумом, а в кругу друзей или семьи – чувствами. Но чувствуют люди по-разному… Людям неприятно общение с человеком, эмоционально бедным, его присутствие тягостно для них, даже если он отличается недюжинным умом и силой воли. Поэтому можно наблюдать, как люди чуждаются таких ученых мужей и избегают знакомства с ними. И подобные эрудиты никогда не найдут дороги к сердцам слушателей, пока не поймут, что необходимо взывать к живым чувствам, чтобы снискать доверие людей и заслужить их дружбу.

Несмотря на свой юный возраст, Зейнаб здраво судила об окружающем и верно оценивала людей. Ее дядя явно чего-то не договаривал, и Зейнаб досадовала в душе за свой неуместный вопрос. Но если бы ее спросили, она бы вряд ли смогла объяснить причину этой досады.

Аль-Амин, желая поскорее закончить беседу, хлопнул в ладоши. Появился слуга, и халиф приказал:

– Позови сюда управительницу дворцовых покоев.

Когда та явилась на зов, аль-Амин распорядился:

– Проводи дочь моего брата во дворец, устрой ее как подобает. И присмотри за Маймуной.

Затем он обратился к Зейнаб:

– Мне кажется, что тебе следует сейчас поесть и отдохнуть. Не тревожься за Маймуну. Все будет исполнено в согласии с твоим желанием.

Аль-Амин ласково погладил девочку по плечу и встал. Зейнаб тоже поднялась и последовала за управительницей.

Оставшись один, аль-Амин погрузился в раздумье. Припомнив слова Дананир, он захотел было вызвать к себе аль-Фадля, чтобы подробно расспросить его о письме и посылке солдат с целью увести Маймуну, но тут в его голове промелькнула другая мысль. С приходом племянницы он совсем позабыл о прерванном веселье. Аль-Амин вернулся в приемную залу. Не успел он усесться за стол, как со всех сторон его окружили придворные. Снова послышалась музыка, наполнились чаши, началась попойка. Появились и мальчики, и переодетые рабыни, и все пошло своим чередом.

В тот же вечер аль-Фадль Ибн ар-Рабиа, возвращаясь от начальника тайной службы, всю дорогу клял себя за поспешность, проявленную им при розыске Маймуны. Он принялся подыскивать оправдания, чтобы выгородить себя в глазах эмира верующих. Впрочем, причин для особых опасений не было. Кто, как не он, проторил аль-Амину дорогу к власти и содействовал его восшествию на престол? Аль-Фадль знал силу своего влияния на молодого халифа и теперь спокойно ожидал, когда тот призовет его для объяснений.

А Садун, или Сельман, тревожился о том, что Маймуна оказалась теперь в халифском дворце. Он знал, как дорога была эта девушка Бехзаду, который, оставляя ее в Багдаде, всецело полагался на своего слугу. Сельман все время старался облегчить участь Маймуны, уберечь ее от всяческих напастей, и вот судьба уготовила ему новое испытание. Но удавшаяся проделка с гаданием визирю радовала его. Теперь аль-Фадль и Ибн Махан еще ретивее примутся разжигать вражду между братьями. Люди, живущие придворными интригами, глухи к зову сердец. Их интересует только достижение собственной цели, и они идут к ней напролом, не считаясь с мнением или чувствами другого человека.

Глава 49. Халиф аль-Амин и его визирь

На следующий день утром аль-Амин послал за визирем, и тот немедленно явился к халифу. Эмир верующих усадил аль-Фадля подле себя и стал исподволь расспрашивать его о Маймуне.

– Эмир верующих вправе гневаться на мою дерзость, ведь я именем халифа потребовал от Дананир выдать мне эту девушку, – начал объяснять аль-Фадль, – но лишь забота о благе халифата вынудила меня поступить таким образом. Знает ли эмир верующих, кто эта девушка?

– Нет, – признался аль-Амин.

– А если бы эмир верующих присмотрелся к ней повнимательнее, то мог бы узнать в ней черты ее отца. Ведь она – дочь Джафара, бывшего визиря, который был казнен по приказу халифа Харуна ар-Рашида за государственную измену.

Аль-Амин вздрогнул от неожиданности и уставился на аль-Фадля широко открытыми, полными удивления глазами:

– Дочь Джафара Ибн Яхьи?.. Не может быть! Ты ошибся!

– Увы, мой повелитель… Если бы эмир верующих сам спросил ее об этом, она бы подтвердила мои слова. Еще вчера утром мне доложили, что эта девушка остановилась во дворце нашего повелителя аль-Мамуна. Я отправил письмо Дананир, наставнице дочери аль-Мамуна, в котором сообщил, что эмир верующих желает видеть Маймуну и повелевает прислать ее к себе во дворец. Но наставница дерзко отказала халифскому гонцу. Тогда я, чтобы чести халифа не был нанесен урон, послал туда отряд воинов, и они привели Маймуну силой. Разве мог я предположить, что между людьми, неугодными эмиру верующих, и домом его брата существуют столь тесные связи? По моему разумению, членам халифской семьи должно помогать нам в поимке родственников государственных преступников. Конечно, я понимаю, что эта девушка не представляет особой угрозы благополучию халифата, однако она могла бы принести нам и пользу. Потому что… – здесь аль-Фадль нарочно запнулся, стремясь показать этим, что ему известно кое о чем, но что он боится в этом признаться.

– Ну, договаривай! – нетерпеливо приказал аль-Амин.

– Упаси меня господь вмешиваться в отношения между сыновьями покойного халифа, – осторожно начал визирь. – Эмир верующих лучше моего осведомлен о деле Джафара Ибн Яхьи, но я не могу молчать, когда речь идет о благе государства и об интересах мусульман. Разумеется, дочерью Джафара можно пренебречь. Но ведь ее отец замешан в историю о престолонаследии, за что и был казнен Харуном ар-Рашидом. Не кто иной, как Джафар поддерживал притязания аль-Мамуна на престол, хотя Харуном ар-Рашидом уже был назначен престолонаследник. Теперь аль-Мамун не удовольствуется властью в Хорасане, и, вполне возможно, что он захочет владеть всем халифатом…

Когда аль-Амин услышал эти слова, его охватил ужас, он вытаращил на аль-Фадля свои остекленевшие, расширенные от страха глаза. Если бы визирь не был приучен к подобным сценам, он бы наверняка лишился дара речи, потому что аль-Амин своим видом мог внушить ужас не только человеку, но даже царю зверей – могучему льву. Чтобы немного смягчить впечатление от своей речи, аль-Фадль добавил:

– Но, мой господин, это не значит, что аль-Мамун домогается халифской власти для одного себя. За его спиной стоят заговорщики из персидской знати. Они-то и подстрекают брата эмира верующих к незаконному захвату власти, чтобы впоследствии использовать престол в собственных целях. Если замыслы смутьянов вовремя не пресечь, можно ожидать любых неприятностей.

Теперь мысли аль-Амина были полностью поглощены братом и судьбой государства, а о несчастной Маймуне он совсем позабыл. Аль-Фадль умышленно перевел разговор на другую тему, чтобы отвлечь от себя халифский гнев и избежать наказания за то, что он воспользовался именем эмира верующих без особого на то разрешения. Визирь хотел натравить аль-Амина на его брата, потому что боялся за собственную жизнь больше, чем за судьбу своей родины. Если аль-Мамун вступит на престол, то ни аль-Фадлю, ни его семье не сдобровать: его ждет неминуемая кара за все козни против аль-Мамуна. На сей счет аль-Фадль Ибн ар-Рабиа не заблуждался, и единственным спасением для визиря было низложение аль-Мамуна с хорасанского престола, дабы его власть в Мерве ослабла, в результате чего единомышленники отпали бы от него.

– Эти персы, – подхватил аль-Амин, – источник наших несчастий! Ты же знаешь, что они не перестают враждовать с нами со времен Абу Муслима, – они, видите ли, считают себя обиженными! Они убеждены, что помогли нам, Аббасидам, в борьбе за власть и что мы с ними за это до сих пор не расплатились. Сейчас они подстрекают моего брата захватить халифский престол, чтобы самим извлечь из этого выгоду, хотя законный халиф полон сил и здравствует.

– Раз эмир верующих полагается на мои сведения, то я расскажу все по порядку, – начал визирь. – В день моего приезда я просил разрешения эмира верующих арестовать одного человека, прибывшего в Багдад из Хорасана. Этот хорасанец принадлежит к сторонникам аль-Мамуна, которые послали его сюда сеять среди нас смуту. Когда я был еще в Тусе, мне доложил об этом агент тайной службы и сообщил о месте прибежища этого смутьяна. Вернувшись в Багдад, я велел схватить этого человека, но в указанном месте его не оказалось. Вчера вечером я вызвал главного придворного астролога Садуна и в присутствии начальника тайной службы обо всем его расспросил. Садун сказал, что знает этого человека и что он бежал из Багдада обратно в Хорасан. Зачинщики, к которым он принадлежит, жаждут власти и возврата прежнего влияния персов при дворе. С этой целью они хотят использовать имя нашего повелителя аль-Мамуна, потому что сейчас они бессильны и среди них нет ни одного, в чьих жилах текла бы курейшитская [56]56
  Курейшиты– арабское племя, осевшее в городе Мекка; из этого племени происходил пророк Мухаммед.


[Закрыть]кровь. А если они добьются власти, то им уже не будет нужен никто, даже сам аль-Мамун. Да не падет на меня немилость эмира верующих за эти слова! Воистину, я пекусь лишь о благе халифата! Правдивость моих слов может подтвердить прорицатель Садун и Ибн Махан, начальник тайной службы. А последнее слово всегда остается за эмиром верующих!

Все это аль-Фадль Ибн ар-Рабиа проговорил с пылом, стараясь выказать свое рвение и преданность государственным делам. Аль-Амин внимательно выслушал сообщение визиря, но не захотел ничего предпринимать, не посоветовавшись с Ибн Маханом.

– Об этом стоит подумать, – только и произнес он и вернулся к прежней теме своего разговора: – А что до Маймуны, которая по твоим словам дочь Джафара, то она сейчас находится в нашем дворце на женской половине. Полагаю, что нам можно не опасаться этой бедной девушки. Я хочу проявить сострадание к Маймуне, потому что за нее просила дочь моего брата.

– Эмир верующих волен поступать как ему угодно, – смиренно сказал аль-Фадль. Вся эта история с девушкой занимала его гораздо меньше, чем возможность сместить аль-Мамуна с хорасанского престола, хотя его сын, Ибн аль-Фадль, изо всех сил домогался Маймуны. Да, сын его был воспитан в роскоши, влекли его к себе одни удовольствия, к дворцовым интригам он был равнодушен, а все житейские тяготы он взвалил на отца; если бы вдруг халифат распался, он бы, наверно, проявил к этому полное безразличие. В самом деле, Ибн аль-Фадль влюбился в Маймуну, ни на какую другую девушку он больше и смотреть не хотел, но ненависть Маймуны к его отцу и ее внезапно вспыхнувшая любовь к Бехзаду обрекали Ибн аль-Фадля на полную неудачу.

Поняв, что аудиенция окончена, аль-Фадль встал и, поклонившись эмиру верующих, вышел. Оставшись один, аль-Амин стал думать об обещании, которое он дал Зейнаб. Отпускать Маймуну сейчас, после того как аль-Фадль открыл ему глаза на многое, казалось ему неразумным и даже опасным. Халиф впал в глубокую задумчивость. Наконец, приняв решение, он двинулся на женскую половину дворца. Узнав у слуг, где находится его племянница, он направился к Зейнаб.

Как только Маймуна переступила порог халифского дворца, ее ни на миг не оставляла глубокая подавленность и тоска. Она потеряла всякую надежду на избавление. Ее возлюбленный решился отомстить аль-Амину, и это сделало ее участь еще более тяжелой. Сколько ни старалась Дананир утешить бедную девушку, ее глаза не просыхали от слез. Жалость и сострадание переполняли и сердце Зейнаб. Всей душой она желала, чтобы подругу ее отпустили, она успокаивала Маймуну, повторяя, что ее дядюшка обещал все уладить. Прошла ночь, и Маймуна уже не чаяла, что когда-нибудь ее освободят, ведь аль-Фадль Ибн ар-Рабиа молчать не станет. Он не упустит случая выгородить себя и непременно раскроет ее тайну эмиру верующих.

На следующее утро, едва она поднялась с постели, к ней вошли Зейнаб и Дананир. Они всячески старались отвлечь Маймуну от мрачных мыслей. Подавленная горем, она рассеянно слушала их. Ее печаль усиливалась, когда она вспоминала, что осталась совсем одна, без бабушки, и не знает, где находится сейчас Сельман. Она сидела неподвижно, в молчании, и лишь слезы медленно катились по ее щекам. Лицо ее выражало смирение и покорность. Глядя, как убивается Маймуна, Зейнаб сама с трудом сдерживала слезы. Но она все еще верила в обещание, данное дядей. Вдруг за дверями послышался какой-то шум. По коридору забегали слуги. Затем в комнату вошла рабыня и сказала, что эмир верующих направляется к своей племяннице.

Зейнаб подбежала к дверям встретить дядю, а Дананир и Маймуна поднялись и застыли в почтительном поклоне. Дверь отворилась, и появился халиф. Он с важным видом уселся на подушку, а Зейнаб усадил напротив себя.

– Дитя мое, ты, наверно, соскучилась по дому и хочешь туда вернуться? – спросил он.

– Да, если так будет угодно эмиру верующих, – покорно согласилась Зейнаб.

Аль-Амин одобрил про себя воспитанность юной девушки и продолжал:

– Ты со своей наставницей можешь спокойно возвращаться домой. Я сейчас прикажу управительнице дворца приготовить паланкин, который доставит вас к Тигру. Там вы сядете в лодку и благополучно доедете до дому.

– А Маймуна?.. – с недоумением в голосе воскликнула Зейнаб.

– Она еще погостит у нас денек-другой, – улыбнулся аль-Амин, – а затем мы возвратим ее вам целой и невредимой.

– Но ты ведь обещал отпустить ее с нами?

– Да, обещал. Но теперь обстоятельства изменились, и она будет нашей гостьей, после того как погостила у вас. Дорогая моя, неужели она откажется пожить здесь, во дворце халифа?

Несмотря на ласковый тон, в его голосе звучала настойчивость. Зейнаб, как бы прося совета, посмотрела на Дананир. Перехватив ее взгляд, аль-Амин обратился к воспитательнице:

– Объясни своей госпоже, что Маймуна останется погостить у нас, а затем вернется во дворец моего брата.

Дананир прекрасно понимала, что халиф не изменит своего решения, она догадывалась, чем это вызвано. От дворцовой челяди ей удалось узнать, что утром аль-Амин встречался со своим визирем. После слов халифа, обращенных к ней, она сперва растерялась, однако быстро нашлась:

– Эмир верующих не должен повторять свой приказ дважды, а возможность пожить в халифском дворце, которую благосклонно предоставляет эмир верующих, – большая честь для бедной девушки.

Когда Маймуна убедилась, что уже ничто не убережет ее от участи халифской пленницы, она беззвучно заплакала, и слезы рекой хлынули по ее щекам. Вид несчастной девушки разжалобил аль-Амина. Он уже был готов отпустить ее, но вспомнил слова аль-Фадля и удержался.