Текст книги "Алая графиня "
Автор книги: Джинн Калогридис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)
Наконец донна Флора вынула руки и сказала роженице:
– Мадонна, вот теперь головка младенца расположена правильно. Надо еще прогуляться.
Мы прогулялись. На этот раз Катерина ощущала настоящие схватки. Мы воодушевились и всю ночь водили ее от окна к кровати. Наконец графиня обессилела настолько, что уже не могла сделать ни шагу.
К рассвету Катерина так измучилась, что не могла даже сидеть. Она произвела на свет уже троих детей, и роды ни разу не длились больше шести часов. Теперь же прошло целых двенадцать, а головка до сих пор не показалась. Хуже того, ребенок замер.
– Меня мать тоже рожала тяжело, – выдохнула графиня. – Не бойся, Дея. Это лишь доказывает, что дитя унаследовало материнский характер.
Но теперь даже стоическая Флора выглядела обеспокоенной. Новый осмотр опять причинил Катерине боль, но не принес радостных известей. Головка не показывалась, потому что одна рука младенца торчала вверх, как будто закрывая ему лицо. Флора мрачно признала, что природа создала родовые пути достаточно широкими, чтобы в них проходила голова младенца, но не вместе с рукой. Я тронула Катерину за плечо, она накрыла мою ладонь своей.
– Что же делать? – спросила я, чтобы моя измученная госпожа не утруждала себя разговором.
Флора ответила не сразу.
– Надо нащупать ручку младенца, прижать ее к телу и опустить. Процедура будет очень болезненной для матери, я могу сломать ребенку руку, хуже того, может начаться кровотечение. Но сделать это надо сейчас, как можно быстрее, иначе ребенок просто задохнется.
– Я чувствую, что это дитя предназначено для великих дел, – прошептала Катерина и развернулась ко мне побелевшим, влажным от пота лицом. – Позаботься, чтобы ребенок остался в живых, даже если я погибну.
– Он будет жить, – ответила я осипшим вдруг голосом. – Ты тоже, мадонна.
– Но сначала я должна приготовить еще настоя, – сказала Флора и достала из черного мешка в углу комнаты какое-то другое снадобье – на этот раз светлый порошок.
Смешав его с горячей водой из котла, она протянула чашку Катерине.
Та сморщилась, но, не желая показаться трусихой, запрокинула голову и залпом осушила чашку. Минут через двадцать она начала клевать носом, а ее зрачки превратились в крохотные песчинки. На этот раз схватки были сильными. Ребенок отчаянно хотел выбраться наружу, но головка так и не показалась.
– Сейчас вас одолевает сонливость, – громко произнесла Флора, склоняясь над Катериной. – Главное – расслабиться. Я скажу, когда нам потребуется ваша помощь.
Я опустилась на колени перед постелью, приблизила к Катерине лицо и взяла ее за руку. Комната была залита утренним светом, и повитухе уже не требовалась лампа. Все мое внимание было сосредоточено на госпоже.
Флора стояла в изножье кровати, навалившись всем телом на матрас. Роженица вздрогнула, когда тонкие пальцы повитухи снова вошли в ее тело, и напряглась, когда та медленно завела ладонь в родовой канал. Я видела, с каким сосредоточенным лицом Флора старалась как можно нежнее проникнуть в утробу Катерины и как уголки ее губ поднялись, когда она нащупала ребенка.
– Вот уже головка, – ободряюще произнесла повитуха, и рука ее снова сдвинулась. – А вот и ручка. Мадонна, соберитесь!
Флора развернула руку. Ее глаза радостно блеснули, когда она достигла своей цели и завела ручку младенца глубже в утробу. Катерина кричала непрерывно, согнутые ноги брыкались и пинали повитуху. Потребовалась долгая мучительная минута, чтобы Флора завершила начатое дело. Наконец она медленно вытащила руку, и все тело Катерины расслабилось, бедняжка испустила вздох несказанного облегчения.
Графиня заскрипела зубами и снова закричала. Когда схватка прошла, она изумленно ахнула и рывком приподнялась на локтях.
– Выходит! – выкрикнула моя госпожа с широко раскрытыми глазами. – Наконец-то!
Мы с Флорой подняли Катерину с постели и усадили на стул для родов. Я придерживала ее за плечи, пока шли сильные схватки, а Флора стояла перед ней на коленях. Наконец графиня вцепилась в подлокотники стула, натужилась. Ее лицо приобрело опасный свекольный оттенок, она испустила гортанный крик, который был слышен во всем восточном крыле дворца.
Я услышала какое-то влажное чавканье, поглядела из-за плеча и колена Катерины и увидела, как что-то маленькое, желтоватое выпало на подставленные руки Флоры.
– Девочка! – торжественно объявила повитуха, осторожно очистила пальцем рот и сплющенный нос младенца, затем потребовала таз и теплую воду.
Я немедленно принесла то и другое и опустилась на колени рядом с ней, а Катерина обмякла на стуле, погружаясь в дремоту.
Я уже привыкла к виду новорожденных, поэтому меня не удивило, что лицо младенца покрыто желтоватой слизью и коркой засохшей крови. Я нисколько не испугалась, когда Флора стерла слизь и под ней оказалось багровое сморщенное личико с щелками вместо глаз, синеватым лбом и совершенно плоским носом. Смутил меня фиолетовый оттенок кожи на подбородке, губах и кончиках пальцев малышки.
Флора тоже была встревожена. Вместо того чтобы дальше обмывать младенца, которого следовало показать матери, она проворно перевернула его и сильно шлепнула по спине, заставляя сделать первый вдох. Крохотные конечности младенца слабо шевелились, однако он не пытался дышать.
– Отдайте ее мне! – потребовала внезапно встревоженная Катерина и потянулась к ребенку, лежавшему на руках Флоры.
Та не обратила внимания на ее жест и снова принялась шлепать младенца. На этот раз он кашлянул, вытолкнул из себя комок слизи и запекшейся крови и с шумом вдохнул.
Мы с Катериной заулыбались, услышав это. Флора озабоченно потребовала влажное полотенце и пеленку, которые я немедленно принесла. Скоро младенец был чист и туго спеленат, а в следующий миг его вручили счастливой матери.
Катерина едва ли не с любовью взглянула на крохотную девочку, оказавшуюся у нее на руках.
– Я назову тебя Галеацца Мария в честь моего отца, – зашептала она дочери. – Сама буду учить тебя, ты станешь правительницей и воином, как твой дед.
Она поцеловала девочку и принялась качать ее на руках. Флора, горделиво улыбаясь, осмотрела мать, осторожно омыла ее, а затем вытерла пол под стулом для родов. Я тоже улыбалась, снимая с кровати испорченные одеяла.
Когда постель для матери и младенца была готова, мы с Флорой подошли к Катерине, но не успели поднять ее, как она взглянула на нас широко раскрытыми глазами.
– У нее сильные судороги, хотя она спелената, – звонким от страха голосом произнесла графиня. – Кажется, это какой-то припадок.
Я посмотрела на малышку. Ее лицо исказилось, изо рта вырвался отчаянный писк, губы совсем посинели.
– Ей нужен воздух, – сказала Флора, подхватывая дитя.
Она снова очистила младенцу рот и нос, подошла к камину, перевернула девочку на живот, держа на одной руке, а другой снова похлопала по спине.
Новорожденная не дышала, поэтому Флора подошла к огню еще ближе и распеленала ее. Она схватила малышку за ножки, перевернула ее вниз головой у теплого очага и шлепнула еще раз. От удара одна нога вырвалась из ладони повитухи и согнулась в колене. Лодыжка легла на вытянутую ногу, образовав почти идеальную перевернутую четверку.
Воплощение Повешенного.
Флора взяла ребенка за обе лодыжки и снова шлепнула.
Девочка издала предсмертный хрип, отчего Катерина вскочила на ноги и выкрикнула:
– Не умирай! Не смей!
Флора шлепнула младенца в последний раз. В наступившей затем тишине плечи девочки обмякли, а головка запрокинулась.
– Нет! – крикнула Катерина. – Отдайте мне ребенка! – Взмахивая руками, она силилась подняться со стула.
Я быстро забрала девочку из рук Флоры, завернула в пеленку и отдала Катерине. Она осела на стуле для родов, баюкая девочку. Маленькое личико было спокойно, посиневший ротик открыт. Когда Катерина закрыла его, мне показалось, что ребенок спит.
– Уведи эту женщину, – потребовала Катерина звенящим голосом. – Прогони, чтобы я больше никогда не видела ее! Она убила моего ребенка! Мою Галеаццу!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В тот день Катерина отказалась пить и есть.
– Какая жестокость! Неужели добрый Господь стал бы отнимать у матери детей? – горько заметила она.
– Но ведь Бог и позволяет им рождаться на свет, – ответила я мягко.
Подобный вопрос был вполне естествен. Я сама задавала похожие, потеряв Маттео.
– Будь проклят Господь! – выругалась Катерина. – Зачем тогда позволять им рождаться?
Я пододвинула стул к ее постели, села рядом и осторожно спросила:
– Помнишь, что сказали перед твоим отъездом в Венецию символические карты? – Катерина не смотрела на меня, а я спокойно продолжила: – Это и был Повешенный. Жертва. Помнишь, я сказала тебе, что случится что-то ужасное…
Катерина перебила меня:
– Но ты не сказала, что это будет настолько жутко.
– Я же не знала, что именно случится, мадонна. Но помнишь, я еще говорила, что за жертву будет дана удивительная награда.
– За смерть моего ребенка? – Наконец она взглянула на меня и закипела от гнева, несмотря на усталость. – Что хорошего может получиться из подобной трагедии?
Я сделала вдох, чтобы продолжить, но Катерина опередила меня:
– Я старалась быть храброй, как ты и велела, Дея, пыталась заботиться о людях. Этот ребенок… моя маленькая Галеацца толкалась сильнее других. – Графиня подавила рыдание. – Она была такой сильной! Я не сомневалась в том, что это мальчик, и знала, что он станет великим воином. Я начала разговаривать с ребенком, рассказывать о предках по линии Риарио и о деде, герцоге Миланском, о том, как сама буду учить его военному делу. Он никогда не изведает страха, он станет лучше всех предыдущих Сфорца и Риарио. – Слезы текли по ее щекам. – Я родила дочь, но была счастлива и начала ее любить. Но к чему все это? Она сделала первый вдох и умерла. Малышка так храбро боролась, чтобы прийти в этот мир… и потерпела поражение.
Катерина попыталась овладеть своими чувствами, и в конце концов ее гордость одержала верх. Черты лица графини сперва исказились, а потом окаменели, обратились в горестную маску.
Пока я наблюдала за этой переменой, понимая, что смерть маленькой Галеаццы может еще больше ожесточить сердце ее матери, у меня в голове вдруг прояснилось. Не было никакого внутреннего голоса или неестественных ощущений, однако я твердо знала, что нахожусь в этот ужасный момент рядом с Катериной по воле судьбы, и поняла, что надо делать.
– С твоего разрешения, мадонна, я принесу карты, – сказала я и поднялась.
– Зачем? – пожала плечами Катерина. – Предсказать мне новые несчастья? Я уже знаю свой конец!.. Башня, как у отца. Любое царство, какое удастся обрести на земле, зашатается и рухнет прямо подо мной.
Однако она не стала возражать, когда я вышла в гардеробную, примыкавшую к спальне, и вернулась со свертком из черного шелка, который вынула из своего сундука. Я снова села рядом с Катериной, развернула ткань и расстелила на матрасе рядом с госпожой.
Я перемешала блестящие карты, положила на черный шелк, пододвинула к ней и сказала:
– Возьми, мадонна, перетасуй или просто сними, как тебе будет угодно.
Она приподнялась и села, затем неохотно разложила карты на четыре кучки.
Я велела Катерине переворачивать верхние карты по одной. На первой оказался Рыцарь чаш, и я жестом приказала графине подождать и не открывать пока остальные карты.
– Это то самое будущее, какое рождается из жертвы Повешенного, – сказала я, прислушиваясь к словам, которые произносил как будто кто-то другой. – Взгляни на Рыцаря чаш. – Я указала на карту, где был изображен симпатичный молодой человек на золотом коне, держащий в руках золотую же узорчатую чашу.
Катерина посмотрела на карту с затаенной обидой. Если бы у моей госпожи еще оставались силы, она швырнула бы ее на пол.
Я заговорила ровно, успокаивающе:
– Это настоящий, живущий ныне человек, мадонна, тот, кто придет, чтобы вручить тебе дары и многое другое. Чаша обозначает чувство, печаль или радость, любовь или ненависть. Я не знаю наверняка, что принесет гость, но уверена в том, что он явится как друг.
Катерина пожала плечами, однако я успела заметить, как в ее глазах промелькнуло любопытство.
– Когда он приедет?
Я поглядела на карту – пройдут годы, пока всадник явится во плоти.
– Через некоторое время, – произнесла я в итоге. – Я скажу точнее, когда откроются другие карты.
Катерина перевернула вторую.
На белом фоне, окруженные гирляндами лоз и цветов, стояли две большие чаши – воплощение тех даров, какие привезет с собой рыцарь. Одна, заполненная до краев изумрудной жидкостью, располагалась над второй, между ними развевалось белое знамя с девизом: «Amor mio». Моя любовь.
Несмотря на все ужасы прошедших суток, я сумела слабо улыбнуться.
– Ты и сама видишь, что написано на знамени, мадонна. Погляди на изумрудную жидкость. Она обозначает любовь именно между мужчиной и женщиной и плодовитость. – Я немного помолчала, а затем добавила с искренним воодушевлением: – Я нисколько не преувеличиваю, мадонна. Карты не оставляют иного толкования. Твоя истинная любовь, Рыцарь чаш, приедет к тебе.
Я взглянула на Катерину, которая широко раскрытыми глазами смотрела на двойку чаш. Она хмурилась и тяжело дышала, как будто стараясь сдержать слезы, в то же время в ее взгляде вспыхнула надежда. Дрожащими пальцами она потянулась к третьей карте.
На золотистом фоне юный всадник, облаченный в полные доспехи, со щитом и мечом скакал на белом жеребце, покрытом чепраком. Щит рыцаря был опущен, он ехал не на войну, а предавался умиротворенным и радостным воспоминаниям о прошедшей битве.
Это был Рыцарь мечей. Он ехал навстречу Рыцарю чаш, отделенный от него двойкой той же масти.
– Отец и сын, – пояснила я, указывая на рыцарей, и мой голос сорвался от волнения. – Твой сын, мадонна. Величайший воин, храбрый и умелый. Если только ты захочешь раскрыть свое сердце.
– Ты же не станешь мне лгать, – с дрожью в голосе произнесла Катерина.
– Не стану. – Я взяла ее за влажную от пота руку и посмотрела в глаза. – Я тут ни при чем. Ты своей рукой разделила карты, я их не трогала.
– Сейчас трудно поверить, что судьба может быть благосклонна ко мне. Мой отец и ребенок погибли… Бона свержена, значит, Милан для меня тоже потерян. – Катерина с недоверием смотрела на последнюю стопку карт. – А вдруг там снова Башня, Повешенный или что-нибудь еще более страшное?
Длинные пальцы графини дрожали, зависнув над картой, но в следующий миг она перевернула ее. Три золотых скипетра перекрещивались по диагонали с точно такими же. Катерина тревожно поглядела на меня, дожидаясь объяснения.
– Победа, мадонна! – сказала я, радостно улыбаясь. – Ты же видишь, это шестерка скипетров. Твой ребенок станет очень могущественным, а его дела увенчаются великим успехом. Он прославится на весь мир.
Катерина несколько мгновений пристально вглядывалась в меня, в итоге убедилась в искренности моих слов. Складка между ее бровями разгладилась, скорбь в глазах немного утихла.
– Мне ужасно хочется пить, – сказала она. – До сих пор все болит. Но прежде чем пользоваться присыпкой повитухи, надо сперва искупаться.
Весной 1482 года объединенная армия Венеции и Ватикана начала войну против Неаполя и Феррары. Сикст потребовал, чтобы все, кто раньше выступал против Лоренцо на стороне неаполитанского короля, немедленно вернулись в Рим и присягнули на верность Папе. Клан Орсини исполнил приказ, но почти все представители могущественного семейства Колонна сохранили верность Неаполю. То же самое сделали Флоренция, Урбино, Мантуя, Болонья, Фаэнца и, к негодованию Катерины, Милан, которым правил ее дядя Лодовико Моро. Связь Катерины с этим городом истончилась настолько, что могла порваться в любой момент, отчего сама графиня теряла всякую ценность в глазах клана Риарио. Катерина выросла, не зная Лодовико, они были совершенно чужими друг другу, между ними не возникло взаимной привязанности, которая гарантировала бы верность.
Неаполь в ответ отправил многочисленную армию на север, к Риму, да так быстро, что Джироламо не успел выдвинуть войска в сторону Флоренции и ему пришлось оборонять папские земли в опасной близости от древних стен Рима.
Сначала Джироламо теснил неаполитанцев, но Лоренцо де Медичи сделал хитрый ход, двинувшись со своей армией прямо на Форли, который не смог бы выстоять против него. Лоренцо рассчитал верно. Джироламо тут же отправил значительную часть войска, которое никак нельзя было разделять, к этому городку, поскольку ему была невыносима мысль о потере своих крохотных владений.
Удержать Форли Джироламо удалось, однако часть армии, оставшаяся под Римом, уже не могла противостоять мощному напору неаполитанцев, захватывавших одну за другой крепости в окрестностях Вечного города.
В декабре 1482 года зимние холода вынудили противников временно прервать боевые действия, и угрюмый, не находящий себе места Джироламо вернулся домой, к жене. Воспользовавшись достигнутым преимуществом, правители Неаполя, Флоренции и Милана заявили, что собираются обвинить Папу в различных преступлениях, в том числе и в убийстве младшего брата Лоренцо.
Некоторые факты невозможно было опровергнуть, слишком многие прекрасно знали, что Сикст участвовал в заговоре против Медичи. Его святейшество вынужденно согласился на перемирие, хотя оно уничтожало все надежды на усиление позиций Джироламо, сына понтифика.
Катерина воздерживалась от участия в происходящем, вместо того проводя все свободное время с детьми. Сначала она чувствовала себя рядом с ними неловко, а они стеснялись ее, поскольку совершенно не знали. Однако Катерина не оставляла попыток к сближению, и уже скоро дети ее обожали, так как она обладала живым воображением и всегда придумывала увлекательные игры. Еще Катерина часто навещала Сикста, поскольку тот был уже совсем плох, и не упускала случая повидаться с кардиналом делла Ровере, которого Папа назначил своим преемником.
Год 1484-й начался с грозных предсказаний астрологов: звезды и планеты выстраивались в положение, которое предвещало глобальные несчастья, войны и смерти влиятельных особ. Вскоре Сикста хватил удар, из-за которого у него парализовало правую часть лица. Речь Папы сделалась невнятной, он не мог глотать твердую пищу, мало того, его подагра усилилась настолько, что он не мог сделать и шагу без посторонней помощи. По Ватикану Сикста теперь в основном носили на носилках.
Катерина стала навещать его еще чаще. Старик неизменно радовался ее обществу, и не только из-за того, что ему было приятно смотреть на красавицу. Она постоянно забавляла больного разными историями, от которых он смеялся и оживал. Едва завидев Катерину, Папа начинал улыбаться, несмотря на физические страдания. Кардинал делла Ровере, любимец Сикста, часто сиживал вместе с ними. Я вдруг поняла, отчего Катерина так упорно поддерживает дружбу с кардиналом, в особенности теперь, когда не может больше рассчитывать на политическую поддержку Милана.
Как-то весной Катерина в очередной раз неофициально навестила его святейшество. День выдался необычайно холодный. Графиня была бледна, после завтрака ее стошнило, от обеда она отказалась. Мы подозревали, что Катерина снова беременна, хотя было еще слишком рано, чтобы утверждать наверняка. Однако когда она входила в гостиную, расположенную в папских апартаментах, ее веселость и бодрость казались вполне естественными.
Бывший Франческо делла Ровере сидел в кресле с высокой спинкой, напоминавшем трон, дополнительные подушки подпирали его больное тело. Огромные босые ноги сиреневого оттенка, вселяющего тревогу, раздулись до гротеска, лодыжек вовсе не было видно. Ступни покоились на скамеечке с двумя пуховыми подушками, придвинутой к горящему камину, из-за которого в комнате было удушливо-жарко. Его святейшество все равно дрожал, хотя закутался в тяжелую меховую накидку. Он так растолстел, что с кресла были сняты подлокотники, иначе массивное тело, с боков которого свисали жировые складки, не поместилось бы на сиденье. В глазах Папы больше не светился яркий, настойчивый огонек, его сменило тусклое, тревожное ощущение собственного бессилия. Напротив Папы сидел кардинал делла Ровере, который встал, когда мы вошли.
– Катерина, дорогая моя, – слабо проговорил Папа.
Я постоянно сопровождала графиню во время ее визитов в Ватикан, но Сикст считал меня прислугой, а не членом семьи, поэтому никогда не замечал.
Катерина опустилась на колени сбоку от кресла и сказала:
– Ваше святейшество, я даже не надеюсь поцеловать вашу туфлю.
Откуда-то из недр меховой накидки показалась рука Папы с похожими на когти ногтями. Он учтиво протянул Катерине для поцелуя золотое кольцо рыбака.
– Зачем так официально, – вздохнул понтифик. – Почему ты никогда не называешь меня дядей Франческо?
Катерина грациозно поднялась, расцеловала его в пухлые щеки и заявила:
– Я же зову вас отцом, потому что люблю словно родителя, и еще говорю «святой», чтобы показать, как сильно уважаю вас и ценю ваши деяния.
Довольный Сикст заулыбался, красавец кардинал делла Ровере тоже. Он по-родственному обнял Катерину и торжественно поцеловал в обе щеки.
– Могу я остаться? – вежливо поинтересовался он у Папы.
Очевидно, кардинал пришел с дружественным, а не с официальным визитом.
– Конечно, – ответил Сикст. – Я всегда счастлив видеть родных, все равно проклятая подагра не позволяет мне ничем заняться. – Он хмуро поглядел на свои красные ноги с натянутой, блестящей кожей. – Я с удовольствием отрезал бы эти колоды. Они причиняют мне такую боль, что я не могу накрыть их даже тонкой тканью. – Папа поглядел на Катерину и кардинала и нетерпеливо замахал рукой. – Сядьте же! Не надо церемоний, ведь я сижу перед вами с голыми ногами! Присядь и поговори со мной, Катерина.
Делла Ровере придвинул к креслу понтифика еще один стул, графиня села рядом с Папой, а кардинал вернулся на свое место у камина. Я незаметно прислонилась спиной к двери, зная, что предложение не распространяется на меня, и принялась со стороны наблюдать за встречей родственников.
Катерина заговорила, принялась с живостью рассказывать о детях, внуках Сикста. Бьянке уже шесть, очень способная, прекрасно учится. Об Оттавиано она смогла сказать только, что ему пять и он просто копия отца. Четырехлетний Чезаре обожает охотничьих собак матери и любит играть с ними.
Его святейшество с жадностью внимал ее словам, но когда Катерина заговорила о войне с семейством Колонна, о своих надеждах на победу и благополучное возвращение Джироламо, лицо Сикста помрачнело.
– Проклятые Колонна! – прервал он ее, сощурив пожелтевшие глаза. – Они просто гнусные предатели, которые заслуживают полного уничтожения!
Как раз когда понтифик произносил свою гневную ремарку, я заметила, что в дверях стоит очаровательная маленькая девочка. На вид ей было никак не больше пяти, она походила на хорошенькую куклу. Длинные, аккуратно завитые золотистые локоны спускались ей на плечи, она была в чудесном платье из светло-синей парчи. В руках девочка сжимала плетеную корзину, наполненную изумительными бордовыми ирисами, такую большую, что малышка с трудом удерживала ее.
Когда все взгляды устремились на нее, девочка опустилась в грациознейшем реверансе, распрямилась и произнесла тонким трогательным голоском:
– Святой отец, могу я войти? Говорят, вы больны, поэтому я принесла вам цветы.
– Входи, дитя мое! – Сикст восторженно захлопал в ладоши. – Какая прелестная крошка!
Девочка вошла, немного робея, и остановилась у распухших ног Папы. Смеясь от радости, он протянул ей для поцелуя кольцо, до которого она смогла дотянуться, только встав на цыпочки, после чего немедленно отошла назад и опустилась на колени.
– Встань, дитя! Я точно знаю тебя, только запамятовал твое имя.
– Лукреция, – произнес из дверного проема звучный мужской голос, и передо мной возник Родриго Борджа, который с легкой угрозой поглядел сначала на делла Ровере, затем на Катерину. – Прошу прощения, если каким-то образом помешал вам, ваше святейшество, но она так разволновалась, узнав о вашей болезни, что захотела непременно вас навестить.
Руки Борджа покоились на плечах двух мальчиков примерно одного возраста, которые стояли перед ним. Старший был заметно выше и обещал превратиться в очень красивого мужчину. Он держался прямо и смотрел на взрослых с почтением, но без всякого смущения. Второй мальчик был ничем не примечателен, боялся поднять глаза и прятал лицо в складках алого облачения отца. Оба сына унаследовали темные волосы и глаза Родриго.
– Она восхитительна, – сказал Сикст, жестом веля маленькой Лукреции встать.
Я подошла к ней, забрала корзину и поставила цветы на стол рядом с понтификом, где их было видно со всех сторон.
– А это сыновья?
– Джованни, – сказал Борджа и похлопал по плечу застенчивого мальчика. – А это, конечно, старший, Чезаре, ему уже девять. Они тоже переживают из-за вашей болезни.
Джованни так и стоял, пряча лицо, зато Чезаре отвесил безукоризненный поклон и спросил:
– Могу ли я обратиться к вам, ваше святейшество?
Он был развит не по годам, обладал дикцией и интонациями взрослого человека.
Сикст кивнул и улыбнулся.
– Каждое утро и каждый вечер мы молимся о здоровье вашего святейшества. Мне грустно видеть вас в таком состоянии, надеюсь, вы скоро снова будете в добром здравии. Что касается моего брата… простите его. Он робок от рождения, однако вместе с нами желает вам всего самого лучшего.
При этих словах Джованни взмахнул кулаком и ударил брата под ребра. Чезаре охнул, но мгновенно взял себя в руки и не стал отвечать тем же.
– Джованни! – одернул младшего Борджа. – Где твои манеры? – Опасаясь, как бы сын не опозорил его на людях, испанский кардинал крепче взял своего младшего за плечо и поклонился Папе Сиксту. – Прошу прощения, ваше святейшество, но нам с детьми теперь лучше удалиться. Один из них слишком неугомонный. – Он бросил на Джованни угрюмый взгляд, а девочка захныкала от огорчения.
– Идем, Лукреция, – приказал Борджа.
Малышка опустилась перед Сикстом в реверансе, побежала к отцу, и длинные золотистые локоны запрыгали по ее плечам.
Не успела она взять отца за протянутую руку, как Джованни подставил Лукреции ножку и она со всего размаху врезалась в старшего Борджа. Тот покачнулся, Лукреция упала бы на пол, если бы Чезаре не подхватил ее.
Он решительно отодвинул сестру в сторону, дал младшему брату пощечину и выкрикнул с болью в голосе:
– Не смей ее обижать! Не трогай Лукрецию!
Отцу пришлось оттаскивать его.
– С разрешения вашего святейшества, – проговорил он мрачно, и его черные брови сошлись к переносице в подавленном приступе родительского гнева.
– Дети так непредсказуемы. – Сикст вздохнул, беззаботно взмахнул рукой и отпустил всех четверых.
Семейство Борджа шумно вывалилось в коридор.
– Дея!.. – многозначительно произнесла Катерина. – Ты не могла бы найти вазу и налить воды, пока цветы не завяли?
Я кивнула, хотя Сикст запросто мог бы вызвать прислугу. Выйдя из гостиной, я услышала голоса, которые доносились из ниши, находящейся в конце коридора, примерно в дюжине шагов от меня. Из вежливости я замедлила шаг, потом вовсе остановилась и прислонилась к стене, чтобы не привлекать к себе внимания. Я мысленно умоляла Борджа поскорее удалиться, чтобы мне можно было идти дальше.
Родриго Борджа нависал над детьми, которые выстроились перед ним в ряд. Как ни странно, он отчитывал не Джованни, а Чезаре.
Кардинал схватил старшего сына за руку с такой силой, что мальчик сморщился от боли, и спросил с затаенной угрозой в голосе:
– Почему ты все время дерешься с братом?
Гневный блеск в его глазах напугал даже меня, стороннего наблюдателя. Он наклонился, уставился в лицо сына и еще сильнее стиснул его руку. Мальчик побледнел и крепче сжал губы, чтобы не закричать. Маленькая Лукреция стояла рядом с ним и тихонько плакала, а Джованни ухмылялся.
– Потому что он обижает ее! – сердито выкрикнул Чезаре, который вовсе не испугался гнева отца, а, напротив, сверкнул на него горящими ненавистью глазами. – Она еще ребенок, моя сестра, и я больше не потерплю, чтобы кто-нибудь ее обижал! Ты меня понимаешь, отец?
Смертоубийственная ярость полыхала в глазах Борджа. Он выкручивал Чезаре руку, пока тот не закричал. Резким, порывистым движением Родриго оттолкнул сына, тот упал и ударился о мраморный пол. Лукреция пронзительно завизжала и кинулась к брату.
– Не бей его, – рыдала она. – Папа, пожалуйста… Чезаре, тебе больно?
– Я возлагаю на тебя все свои надежды, – зашипел Борджа, обращаясь к старшему сыну. – Я подарю тебе целый мир, но только не разочаровывай меня. Чтобы ты больше не смел так себя вести перед важными персонами, особенно перед Папой!
Мальчишка встал на ноги и взял за руку сестру. Лукреция смотрела ему в лицо с раболепным обожанием.
Чезаре произнес с такой же угрозой в голосе, как у отца:
– Клянусь, я убью любого, кто посмеет обидеть ее!
Держа Лукрецию за руку, он повернулся спиной к отцу и быстро зашагал прочь. Джованни захихикал, и Родриго вскинул руку, как будто собираясь ударить его, отчего тот сейчас же напустил на себя почтительный и серьезный вид.
Кардинал взял младшего сына за локоть и поспешил за другими детьми. Я не сдвинулась с места, пока они не скрылись из виду.
Честно говоря, в тот день я явно была на стороне Чезаре. Я знала, каково это – беззаветно любить родного человека и желать смерти всякому, кто обидит его. Я лишь надеялась, что в отличие от меня Чезаре найдет способ защитить свою обожаемую сестру.
Не в пример Катерине, Джироламо был настолько подавлен мыслью о скорой смерти Папы, что редко показывался в Ватикане. Отчаяние капитана папской армии было вызвано вовсе не боязнью потерять отца и покровителя, а грядущей гибелью всех его амбиций. Джироламо была невыносима мысль о том, что он лишится власти и вернется в смехотворно маленькие владения, состоящие из Имолы и Форли.
Несмотря на слабые возражения Сикста, Джироламо вынудил клан Орсини присоединиться к папской армии и выступить против Колонна Он надеялся присвоить часть многочисленных дворцов и крепостей этой семьи, расположенных вокруг Рима, раньше, чем случится неизбежное.
Я втайне сочувствовала клану Колонна, который вовсе не заслуживал гибели только из-за того, что их взгляды расходились с мнением Сикста. Катерина, которая, как и Джироламо, прекрасно понимала, что Риарио необходимо сейчас захватить как можно больше земель и власти, поддерживала мужа на протяжении всей войны. Уже было ясно, что она беременна, но Катерина не теряла надежды присоединиться к Джироламо на поле сражения.
Однако граф велел ей оставаться дома с детьми. Когда дожди прекратились и установилась хорошая погода, он повел папскую армию, объединенную с войсками Орсини, на восток, в глубь холмов. К середине лета Джироламо захватил город Каве, принадлежавший Колонна, и объявил его собственностью Риарио.
