355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джинн Калогридис » Алая графиня » Текст книги (страница 10)
Алая графиня
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 17:16

Текст книги "Алая графиня "


Автор книги: Джинн Калогридис



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Катерина приняла приглашение с большим волнением и пришла в восторг, когда Джироламо настоял на эскорте из ста с лишним человек, среди которых были епископ Чезены, губернатор Имолы, а также герольды, стражники и многочисленные почетные гости из числа новых подданных моей молодой госпожи. Ярким апрельским утром я заняла свое место рядом с Катериной в ее роскошно убранном экипаже и навсегда оставила знакомый миланский двор.

ЧАСТЬ II

РИМ

АПРЕЛЬ 1477 – ОКТЯБРЬ 1484 ГОДА

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мы двинулись на юго-запад по старинной виа Эмилия, утоптанной еще римскими легионами, той самой, по которой Маттео отправился в свое последнее путешествие. Я часто вспоминала о нем, пока наш растянутый караван брел от города к городу, от Пьяченцы к Реджонель-Эмилии и дальше. Дорога была тоскливо ровная и прямая. Время от времени нам попадались встречные путники. Они останавливались, чтобы поглазеть на великолепную кавалькаду с трепещущими стягами и знаменами, на которых красовались гербы. Малиново-белый с василиском, отрыгивающим голого младенца, был символом рода Сфорца. Золотой дуб на фоне голубого неба обозначал семью делла Ровере, к которой принадлежали понтифик и Риарио. Герб с золотой тиарой и ключами принадлежал самому Папе Сиксту. Когда на горизонте появлялся город, гонцы отправлялись вперед, чтобы объявить о скором приближении ее сиятельства Катерины Сфорца, и все местные благородные семейства выезжали приветствовать ее под блеяние горнов и радостные крики спешно согнанной толпы.

Катерина обедала и ночевала во дворцах местных правителей, которые во всеуслышание восхваляли ее изящество, красоту и манеры, а наутро отправляли вместе с нами свои эскорты, усиливая таким образом ощущение праздника. С каждым днем поступь Катерины делалась все горделивее, а обращение с нижестоящими становилось грубее. Когда мы достигли Болоньи, где нас приветливо встретило семейство Бентивольо, она превратилась в копию своего отца. Днем Катерина обходилась со мной с таким пренебрежением, что я проникалась к ней откровенным презрением. Зато по ночам, когда я ложилась рядом с ней в незнакомую постель, она вела себя как испуганный ребенок. Свежеиспеченная графиня принималась горько плакать, если я уходила.

После одиннадцати дней мучительно медленного путешествия мы добрались до богатой области с бесконечными фруктовыми садами, виноградниками и пшеничными полями, называемой Романьей.

По миланским меркам эта область считалась провинциальной и раздробленной. Она делилась на несколько мелких княжеств. Римини с окрестностями правила семья Малатеста, Орделаффи владели Форли, многочисленные роды претендовали на другие города, и сражения между феодалами были обычным делом. Сходились они только в одном: в общей ненависти к Папе, который горячо желал их объединить под своей властью.

За час до захода солнца наш экипаж въехал на небольшой холм. С вершины мы увидели лежавшую внизу Имолу, маленький городок, восточная оконечность которого упиралась в берег лениво извивающейся реки Сантерно.

При виде города Катерина звонко вскрикнула и засияла от восторга.

Я с недоумением проследила за взглядом графини и решила, что на ее месте была бы сильно разочарована. По сравнению с Миланом или хотя бы с пасторальной Павией Имола выглядела всего лишь еще одной провинциальной деревней, каких мы немало миновали по дороге. На западе возвышалась большая квадратная крепость. Ее башни были выбелены солнцем, а основание, рядом с которым тянулся ров с водой, поросло темно-зеленой плесенью. За крепостью поднимались городские стены из красного кирпича, а за ними виднелись разномастные здания, выстроившиеся вдоль нескольких пыльных улиц. Я насчитала пять церквей и столько же монастырей, увидела небольшой дом городского правления, рыночную площадь и с полдюжины домов, похожих на дворянские. Оставшиеся участки были заняты пастбищем, полями и лачугами бедняков, селившихся у самой реки.

– Все это мое, – прошептала себе Катерина, и ее глаза широко раскрылись от благоговения и восторга.

Она смотрела на гирлянды цветов, развешенные по обеим сторонам дороги, которая упиралась в широко распахнутые ворота под огромным красно-белым стягом Сфорца и двумя флагами поменьше по бокам от него: Риарио и Сикста. Приветствовать новую госпожу собралась настоящая толпа, церковные колокола звонили во всю мочь.

За время пути мы покрылись пылью, и графиня была чуть жива от жары. Она приказала каравану остановиться в ближайшем к городу замке и вымылась. Я велела горничным надеть на нее сначала тонкую нижнюю рубаху из переливающегося белоснежного шелка, затем светлое платье из атласа, отделанного золотой тесьмой. Рукава его были узкие, с прорезями, через которые проглядывал шелк рубахи, отливавший серебром. Поверх всего надели еще одно платье с разрезами по бокам и с глубоким вырезом на шее, пошитое из сверкающей золотой парчи с рельефным узором из стилизованных гранатов. Длинные волосы Катерины я убрала под ее любимую золотую сетку с россыпью алмазов, выпустив несколько локонов наружу. Кочерга, быстро нагретая в кухонной печи, превратила их в тугие кудряшки. На голову графини накинули вуаль, такую тонкую, что ее почти не было видно, на шею надели тяжелую золотую цепь с крупными бриллиантами, а на плечи – она сама настояла на этом, несмотря на жару! – плащ из роскошного темного бархата, подбитый золотым атласом. В окрестностях Имолы стояла необычайно теплая для первого мая погода. Когда мы снова пустились в путь, тонкие ручейки пота стекали по лбу Катерины, однако она лишь нахмурилась в ответ на мои слова. Я имела неосторожность сказать, что графиня и без плаща будет выглядеть великолепно.

Моя госпожа отправилась дальше верхом на коне, покрытом бело-малиновым чепраком. Я скакала рядом с ней вместе с двумя ее горничными. Вслед за герольдами и эскортом Джироламо, под звон церковных колоколов, Катерина въехала через ворота на улицы, украшенные гирляндами весенних цветов и запруженные народом, который восторженно приветствовал красавицу.

Наша процессия остановилась у павильона, завешенного знаменами, где среди здешних вельмож стояли сестра Джироламо и Виолантина, жена городского главы. Когда Катерина спешилась, несколько юношей устроили драку за право принять поводья ее коня, отчего она пришла в еще больший восторг.

К тому времени как официальная церемония приветствия с речами, передачей ключей от города, чтением стихов и пением детского хора подошла к концу, лицо Катерины пылало от счастья. Я никогда еще не видела, чтобы она была такой обаятельной, спокойной, полной самообладания и уверенности. Затем Виолантина повела нас в палаццо Риарио, грубое квадратное строение с неизбежной терракотовой крышей. Стены и потолок в комнате Катерины были обиты белым шелком и золотой парчой, однако из окон все равно открывался вид на тот же маленький, скучный город, самыми главными достопримечательностями которого был дом, где нас разместили, и мрачная, видавшая виды крепость на окраине.

Первые дни Катерина была слишком занята, чтобы обращать внимание на пейзажи. Ее возили на праздники, развлекали шуты, музыканты и актеры. Крестьяне приходили к дворцу Риарио, принося в дар местные деликатесы и вина.

Джироламо, муж Катерины, изначально обещал приехать к ней в Имолу, но прошло четыре дня, а его не было, и графиня начала выходить из себя. Ей было велено ждать, пока он не сообщит, что опасность бунта и чумы миновала. Спустя двенадцать дней от Джироламо пришло письмо, но она не стала его открывать. Вместо того Катерина на следующее же утро выехала в далекий Рим.

Мы снова поехали по виа Эмилия в сторону Чезены, затем повернули на юг. С каждым днем становилось все теплее. Когда мы миновали Перуджу, лежащую на полпути к нашей цели, женщины в экипаже разделись до рубашек в надежде хоть как-то охладиться.

После двух недель изнурительного путешествия наши гонцы отправились вперед, в Священный город, а мы остановились в Кастельнуово, владениях влиятельного семейства Колонна, расположенных в нескольких часах езды от Рима. Катерину снова поселили в роскошнейших покоях, чествовали и угощали.

На следующий день она нервничала, то и дело раздраженно напускалась на меня и горничных, снова облачавших ее в тот наряд, в котором графиня с триумфом въехала в Имолу. Наш хозяин Стефано Колонна устроил в честь Катерины пир. Когда незадолго до заката наш медлительный караван снова тронулся в путь, все были сонными и вялыми от обильной еды. Небо в окрестностях Рима оказалось безоблачным, солнце палило нещадно, жара стояла такая, что Катерина уже не настаивала на бархатном плаще.

Услышав возглас возницы, мы с Катериной высунулись из окна. Рим сверкал уже совсем близко. Говорят, что Священный город расположен на семи холмах, однако за века они осели, превратились в едва заметные возвышения, обнесенные выщербленной и поросшей травами стеной Аврелиана. Бона посещала Рим, когда я была еще ребенком. Она старательно следила за тем, чтобы я усвоила все, что касается его истории, географии и культуры. Герцогиня всегда говорила о Риме с таким почтением, что я ожидала увидеть рай, пусть густонаселенный, но сияющий небесным светом. Здесь и в самом деле высились сотни дворцов, больших соборов и церквей, ослепительно сияющих белым мрамором под лучами заходящего солнца. Однако, к моему разочарованию, еще больше тут было убогих полуразрушенных строений, маленьких крепостей, запущенных полей, заброшенных виноградников и садов. В древних развалинах нашли пристанище многочисленные стада овец и коз, и все это в кольце городских стен. Блистательный новый Иерусалим был слишком мал, чтобы занять всю площадь внутри их. В стародавние времена он вмещал едва ли не миллион душ, теперь же здесь обитало от силы сорок тысяч человек.

Вдоль западной оконечности Рима с севера на юг струилась река, на ее правом берегу, где виднелись в основном пустые поля, возвышалась группа старинных построек, угловатых и массивных. Это была базилика Святого Петра и Ватикан, название которого обозначало «пустой, незаселенный». Такое имя данный участок земли получил в первые десятилетия после смерти Христа, когда Агриппина, мать Калигулы, приказала осушить болотистый холм, затопляемый каждую весну, чтобы разбить там сады. Позже ее сын начал сооружать неподалеку цирк, который был достроен уже при тиране Нероне.

Он устраивал там нечестивые представления, во время которых мученически погибали сотни христиан. Многих распинали, некоторых обмазывали жиром и сжигали живьем, других, обмотанных окровавленными кишками животных, терзали дикие псы. Они умирали, а безумный император устраивал вокруг мучеников бешеные гонки на колесницах, в которых принимал личное участие.

Костей мучеников было слишком много, чтобы собрать и как следует похоронить все, поэтому церковь построили прямо на них, освященных таким вот образом. Здесь же нашли вечный покой и останки святого Петра, который был распят вниз головой посреди цирка.

«Вот настоящее благословение, – говорил священник, который меня обучал. – Ведь, умирая, он глядел в небеса».

Мы ехали еще полчаса, потом раздались крики тех, кто двигался впереди, и наша повозка остановилась. Когда возница помог графине выйти, я тоже выбралась на улицу и впервые увидела ее мужа.

Он сошел с черного боевого коня, небрежно бросил поводья, не беспокоясь о том, поймает ли их конюший. Его эскорт нисколько не походил на сопровождение жены. Он взял с собой не больше дюжины человек, в том числе епископа Пармы, двух кардиналов в алых шапочках и мужчину в ярко-голубых шелках, который оказался послом Милана в Риме.

Джироламо Риарио, непризнанный сын Папы Сикста IV, был, несмотря на жару, в тунике из темно-коричневого бархата, расшитой серебряной нитью и отделанной мехом горностая. Его свита обрядилась в ту же ткань, только без украшений, и следила за каждым движением Джироламо с тем же тревожным вниманием, какое я постоянно наблюдала у слуг герцога Галеаццо.

Джироламо хмуро глядел на свою юную жену. Этот огромный, крепкий мужчина с длинным торсом и длинными конечностями был почти на голову выше самого рослого из своих спутников. Его низкий лоб был скрыт светло-каштановой челкой, темные глаза широко посажены, нос короткий и прямой. Губы маленькие, яркие и округлые, словно вишни. Волосы, остриженные как у пажа, спадали на плечи, обрамляя вытянутую, лошадиную физиономию с массивной челюстью, которая сильно портила лицо, хотя в целом Джироламо не казался уродом. Когда он двинулся к нам, я заметила тонкие усики и бородку, которые больше пристали бы юнцу, а не солидному мужчине тридцати четырех лет.

Подойдя к Катерине, он улыбнулся, продемонстрировав крупные зубы, но в его глазах не было радости, одна лишь настороженность. Во взгляде, которым муж одарил свою жену, великолепную в золотом наряде, почти на двадцать лет моложе супруга, лишь на короткий миг загорелся огонек плотского вожделения. Он чувствовал себя неловко и тревожно озирался. Его тут же окружили шесть вооруженных стражников, и их командир коротко кивнул, давая понять, что все в порядке и можно продолжать.

– Мадонна Катерина!.. – произнес Джироламо натянутым сиплым басом и небрежно поклонился. – Возлюбленная супруга, графиня Имолы, рад нашей встрече. Как ты прекрасна.

Произнося эту невпечатляющую короткую речь, он то и дело запинался, хотя она явно была отрепетирована заранее. Сын понтифика говорил с таким сильным лигурийским акцентом, произносил в нос половину слов и почти постоянно глотал «р», что всем нам пришлось старательно прислушиваться, чтобы уловить смысл. Даже все горностаи и серебряное шитье на свете не смогли бы скрыть тот факт, что он до сих пор остался неотесанным провинциалом из маленькой рыбацкой деревушки.

Когда Катерина, раскрасневшаяся от жары и волнений, протянула ему руку, он принял ее крайне неловко и подвел жену к миланскому послу и епископу, чьи цветистые комплименты, посвященные ее красоте, окончательно затмили жалкую речь Джироламо. Поскольку эти благородные мужи не собирались умолкать, он потерял терпение и отвел Катерину в сторону, к высокому древнему дубу. Телохранители пошли за ним.

Я наблюдала за разговором со стороны, стараясь как можно незаметнее отгонять комаров. Джироламо подарил жене ожерелье из огромных жемчужин, и Катерина рассыпалась в благодарностях. Муж неуклюже попытался застегнуть свое подношение у нее на шее, но у него ничего не получилось, и он поручил это одному из стражников. Все это время Джироламо поглядывал по сторонам, явно недовольный и озабоченный. Катерина отважилась спросить его о чем-то, но он отмахнулся от нее огромной лапой, а затем заговорил громче, чтобы свита супруги, я и его стражники тоже слышали.

– Я вовсе не обрадовался, когда узнал о твоем приезде, – начал он с крестьянским выговором. – Я не шутил, говоря о том, что здесь свирепствует чума, а меня пытались убить. Теперь я вынужден у всех на виду ездить по улицам! Я отправил в Имолу письмо, в котором изложено все это. Разве ты его не получила?

Джироламо в первый раз устремил злобный взгляд прямо на жену, после чего застыл неподвижно. Он выпрямился во весь свой рост, как будто подчеркивая, что Катерина едва доходит ему до плеча. Руки Джироламо были прижаты к бокам, но кисти сами собой сжались в кулаки.

Катерина тоже замерла. Она перевела ожесточившийся взгляд в землю и выдвинула подбородок, что обычно предшествовало у нее вспышке гнева. Простояв так несколько секунд, графиня взглянула на супруга и улыбнулась чуть менее фальшиво, чем до того он сам.

– Нет, – ответила она с обезоруживающим обаянием и продолжила грудным женственным голосом, какого я ни разу не слышала у нее: – Иначе я никогда бы не ослушалась тебя. Прошу прощения, но я так хотела увидеть воочию своего супруга, что не могла больше ждать. Теперь, когда мое желание исполнилось, я совершенно счастлива.

Последние слова она произнесла с наигранным подобострастием, откровенно потешаясь над мужем. Однако Джироламо совсем не знал Катерину, поэтому ничего не понял.

Он выслушал ее, кивнул, принимая оправдание, и спокойно сказал:

– Что ж, едем, и побыстрее. У меня полно неотложных дел. – Он повернулся спиной к своей благородной супруге, даже не подумав поклониться, и жестом велел стражникам возвращаться к лошадям.

Катерина не двинулась с места. Она стояла, глядя туда, где недавно находился Джироламо. Ее фальшивая подобострастная улыбка быстро исчезла, а глаза сузились от сдержанной ярости.

Пока все садились на коней и возвращались к экипажам, я тронула ее за локоть и позвала:

– Ваше сиятельство!.. Нам тоже надо ехать.

Она стояла спиной к присутствующим, только я видела ее лицо и слышала голос.

– Паршивый рыбак! – пробормотала Катерина вполголоса, затем снова растянула губы в притворной улыбке и развернулась к дожидавшемуся эскорту.

Остаток пути графиня ехала верхом, а мы с горничными сидели в экипаже. По мере приближения к городу нам пришлось останавливаться через каждую четверть мили, и Катерина спешивалась, чтобы ее могли приветствовать кардиналы в алом облачении и благородные римляне. С наступлением ночи мы прибыли во дворец кардинала Урбино, расположенный в северной части города. Дворец был великолепен, только что отремонтирован, с мраморным фасадом, колоннами, фризами и фронтонами, но улицы, ведущие к нему, пребывали в ужасном состоянии. Между камнями пробивалась трава, нашему вознице приходилось прогонять с дороги пасущихся коз, зайцы проносились под копытами коней и проворно скрывались в поле, раскинувшемся напротив дворца.

Катерина, измученная поездкой, крепко заснула, несмотря на несносную жару. Она не шелохнулась, даже когда под окном спальни завыли волки.

Я проснулась на рассвете, потому что рядом кого-то рвало. Выскочив из постели, я обнаружила свою госпожу. Она склонилась над тазом, совершенно обнаженная. Я отыскала тряпку, смочила водой из кувшина, приподняла ее влажные от пота волосы и прижала прохладную ткань к затылку.

Когда приступ прошел, Катерина распрямилась и взглянула на меня. Ее лицо побелело, веки и ноздри трепетали.

– Это из-за еды? – спросила я.

Мы обе накануне отдали должное роскошным яствам и выпили немало вина.

Она помотала головой. Катерина дрожала всем телом, лоб блестел от пота, выступившего из-за удушливой жары.

– Он просто ужасен, – прошептала она. – Грубый, неотесанный. Я хочу домой.

Я снова смочила тряпку и обтерла ей лицо. Мне хотелось сказать, что ее супруг просто переволновался, у него сложный период, в жизни он, конечно, гораздо лучше, чем кажется, но это была бы ложь.

Поэтому я произнесла другое:

– Я рядом с тобой, мадонна. Ему сначала придется убить меня, если он захочет тебя обидеть.

Возможно, я сказала что-то не то, потому что ее глаза вдруг наполнились слезами. Но она подавила их усилием воли и решительно сказала:

– Я не больна. Это все из-за проклятой жары.

Я подумала, что если первое утверждение – правда, то второе – точно ложь, но не стала с ней спорить. Вместо этого я прополоскала тряпку, выжала и приложила к ее горячему лбу.

– Поедем со мной, – сказала она. – Я хочу, чтобы сегодня ты была рядом.

Не слушая возражений, Катерина заставила меня снять черное вдовье платье и дала вместо него наряд из темно-синего шелка, вышитый серебряными листьями. Платье оказалось лишь немного коротко и широковато в талии.

Несмотря на жару и солнце, которое нещадно палило даже в этот ранний час, Катерина оделась в подвенечный наряд со всеми полагающимися атрибутами. Нижнее платье было из черного шелка, вышитого розами и с продернутой золотой нитью, которая создавала ромбический рисунок. Черный корсаж и рукава покрывали такие же ромбы, украшенные золотыми бусинами. Сверху графиня надела платье из малинового атласа и тяжелый плащ из черного бархата с вышитым гербом Сфорца. В ушах у нее сверкали крупные рубины, шею украшали такие же камни на золотой цепи толщиной в палец и длинная нитка жемчуга, подаренная Джироламо.

Был день Святой Троицы, и весь Рим ликовал. Джироламо, натужно улыбающийся и сердитый, явился в переливающейся шелковой тунике небесно-голубого цвета с вышитым золотым дубом. Он со своей свитой возглавил процессию, Катерина ехала следом на белой кобыле. Я двигалась сразу за госпожой, перед представителями самых знатных семей Рима – Гонзага, Орсини, Колонна – и миланскими придворными. Мы проехали через центр города по широкой виа Ректа, проложенной вдоль Тибра, который недавно расширили и одели в кирпич по приказу Сикста. В Риме были сотни церквей, больше, чем мне когда-либо доводилось видеть, и сейчас все их колокола звонили. Этот звон заодно с приветственными криками народа, запрудившего улицы, оглушал меня.

Катерина позабыла обо всех своих волнениях. Оказавшись на публике, она снова превратилась в уверенную, сдержанную графиню, жену второго по важности человека в Риме. Моя госпожа поворачивала голову из стороны в сторону, махала народу, и я видела ее радостное, сияющее лицо.

Мы проезжали мимо бесчисленных церквей, многие из них нуждались в серьезном ремонте. Шпили у них были сломаны, кирпичи выпадали из кладки, окна разбиты, а каменные ступени за долгие века настолько износились, что вряд ли было можно подняться по ним. Попадались на пути лавки, новые и старые – в основном там продавали религиозные сувениры для паломников, которым приходилось пересекать виа Ректа, направляясь к святым местам, – парки, часто пустынные и заросшие, скопления грязных лачуг. Нам встречались и основательные дворцы, принадлежавшие богатым семействам и не менее состоятельным кардиналам. Я решила, что, когда древние римские храмы были новыми, они походили на эти квадратные белые строения из туфа. Их входы тоже были обрамлены мраморными колоннами с резными капителями и украшены изображениями всевозможных богов и херувимов.

Наша кавалькада повернула на запад и пересекла мост, ведущий к невероятно огромной папской крепости, где некогда покоились кости императора Адриана. Это был замок Сант-Анджело, массивный каменный цилиндр с множеством этажей, его кирпичная кладка так выцвела от солнца и ветра, что определить ее изначальную окраску было невозможно. Предание гласило, что примерно девятьсот лет назад, когда в городе свирепствовала ужасная чума, на крыше крепости появился архангел Михаил и убрал в ножны свой меч, после чего эпидемия прекратилась и Рим был спасен. Когда мы переезжали реку Тибр – мутно-коричневый поток, несущий горы мусора и воняющий отбросами, к моему горлу подступила тошнота, и я закрыла нос рукой.

Отсюда наш путь лежал прямо к площади Святого Петра, где папские стражники сдерживали ликующую толпу. Перед лестницей, ведущей к воротам базилики, мы спешились. Я стояла за спиной Катерины, когда навстречу ей, Джироламо и миланскому оратору вышел кардинал средних лет – судя по росту и длинным конечностям, один из многочисленных кузенов жениха. Это оказался Джулиано делла Ровере, который в остальном нисколько не походил на Джироламо. У него были правильные черты лица, гладкие щеки, прямой нос и аккуратный подбородок с миловидной ямочкой. Одним словом, он выглядел симпатично, а его жесты и движения отличались изящностью и точностью. Прочие участники брачной церемонии последовали за нами в арку ворот и дальше, через атриум,[5] известный под названием Райский Сад, в церковь.

С тех пор прошло тридцать лет, и сейчас, когда я пишу эти строки, старой базилики уже нет. Вместо нее появилось новое строение, сияющее и величественное, и я благодарна судьбе за то, что мне выпал шанс побывать в старой церкви. Тот собор Святого Петра, обшарпанный и запятнанный, залатанный и крошащийся, слепил не глаза, а душу. Самым главным в нем была не архитектура. Святилище имело форму простого латинского креста, широкий центральный неф поддерживали по обеим сторонам ряды колонн. Его венчала протекающая остроконечная крыша. Внутреннее убранство тоже не производило особенного впечатления. Громадные двери из темного дерева были простыми и потертыми, мраморные полы – истоптанными и лишенными узоров. Маленькие окна располагались высоко, и в них с трудом проникали лучи света. На возвышении из темно-серого мрамора, под простым деревянным распятием и фризом, который поддерживали четыре колонны, закрученные по спирали, находился алтарь, покрытый золотой парчой. Над фризом, в небольшой нише в стене, помещалось самое главное художественное украшение базилики: фреска, изображающая Христа, святого Петра и Константина, строителя храма.

Истинное благоговение вселяло не убранство собора, а его возраст и ошеломляющее пространство. Лишь в одном центральном нефе могло уместиться несколько сотен человек, а его высота достигала трех полных этажей. Окна располагались так высоко, что внутри царил полумрак, и все внимание сразу переключалось с земного на духовное. Стоило мне войти внутрь, как я ощутила трепет от осознания, что под моими ногами покоятся кости первых мучеников и всех понтификов, включая самого Петра. Сюда приходили Нерон, Константин и все знатные жители Рима, как стародавнего, так и настоящего. Воздух был теплым и душным, насыщенным ароматами кадильниц и испарениями человеческого тела. Я с жадностью вдыхала его, ощущая себя приобщившейся к святости.

Мы прошли по правому проходу, мимо мраморных колонн и притихшей паствы, состоявшей из богачей и бедняков. На возвышении для алтаря сидел на гигантском троне Папа Сикст IV, окруженный алой стаей, состоявшей из двух дюжин кардиналов.

Бона привила мне трепетное отношение к его святейшеству, поэтому, несмотря на гнев на Господа за смерть Маттео, я все равно была потрясена до глубины души мыслью о том, что сейчас стою на месте, освященном останками апостола Петра, и смотрю на его преемника.

Бывший Франческо делла Ровере был невероятно тучен, настоящая гора трясущейся плоти, обтянутой белым и облаченной в золотую парчу с малиновой бархатной отделкой. Поверх всего этого он набросил белый атласный плащ, вышитый алой и золотой нитями. На голове была митра из белого шелка, украшенная золотой тесьмой, рубинами, аметистами, топазами и изумрудами. На вздымающейся с сипением груди покоился большой золотой крест, инкрустированный бриллиантами.

У Папы была квадратная массивная голова, а тело и того больше. Даже сидя он казался таким же высоким и длинноруким, как и великан Джироламо, его так называемый племянник, хотя огромный костяк и тонул в складках сала. Папа был чисто выбрит и почти лыс, с пухлыми щеками и многочисленными подбородками. По его лицу струился пот, несмотря на усилия двух приближенных, которые стояли по бокам от трона и обмахивали понтифика двумя церемониальными веерами. Нос у Папы был прямой и длинный, с загнутым кончиком и широкими раздутыми ноздрями; казалось, что он прочно зажат круглыми пухлыми щеками. Длинный подбородок и нижняя челюсть скрывались в складках жира, а рот как будто и вовсе отсутствовал. Белки глаз были желтыми, веки тяжелыми, брови, выгнутые крутой дугой, – тонкими. Изнуренный разум, светящийся в этих глазах, вселял тревогу.

Делла Ровере был выдающимся человеком. Он родился в бедной крестьянской семье, в лигурийской деревне Савоне. Но юный Франческо рано понял, что церковь дает ему единственный шанс спастись от нищенской жизни рыбака, и стал францисканцем. Он быстро достиг высокого положения и в итоге сделался главой ордена. Этот служитель Божий выказал удивление, узнав, что Папа Павел II пожаловал ему кардинальскую шапочку, и пришел в гнев, когда после смерти этого понтифика и быстрого избрания на папский престол его самого поползли слухи о подкупе, якобы имевшем место.

Мы замерли перед алтарем, рядом с которым стояли две жаровни и висела кадильница. Я осталась рядом с оратором из Милана, послами и прочими приглашенными, а кардинал делла Ровере, Джироламо и Катерина поднялись по серым мраморным ступеням к алтарю, опустились на колени и перекрестились, глядя вправо, туда, где сидели Папа и кардиналы. Затем делла Ровере поддержал Катерину под локоть, помогая подняться, и подвел ее к папскому трону. Она опустилась на колени с лебединой грацией, расправив плечи, высоко подняв голову, отчего изящный изгиб шеи стал особенно заметен, и поцеловала сначала туфлю Папы, а затем его кольцо.

Лицо Сикста уже не было скучающим и надутым, он лучезарно улыбнулся, наконец-то продемонстрировав губы, такие же маленькие и округлые, как у сына, и серые беззубые десны. Понтифик с жаром пожал Катерине руку и похлопал по стульям, стоявшим по бокам от трона. Джироламо сел справа от Папы, Катерина – слева, и следующие три часа всем нам пришлось страдать, внимая бесконечной службе, во время которой Сикст регулярно одаривал Катерину улыбкой. Испанский посол, вынужденный стоять всю церемонию, лишился чувств, и его пришлось вынести из церкви.

Когда месса закончилась, никто не двинулся с места, желая увидеть, что произойдет дальше. Кардинал делла Ровере поднялся и велел Катерине снова опуститься на колени перед его святейшеством. Она во второй раз поцеловала красную бархатную туфлю и осталась стоять на коленях, а оратор из Милана вышел вперед, нервно откашлялся, вынул из кармана лист бумаги и принялся перечислять на латыни все удивительные достоинства невесты. Этот панегирик, казалось, длившийся бесконечно, уже вызывал тошноту, но тут Сикст благодушно улыбнулся, взмахнул рукой, прервал оратора и похвалил его за блистательно исполненную работу. Затем он жестом велел Джироламо встать и занять место рядом с невестой.

Тот взял Катерину за руку, и Сикст приступил к венчанию. У него был мощный, глубокий и звучный голос, вот только дикция канула в Лету вместе с зубами. Согласные звучали невнятно, шипящие растягивались как у пьяного. Но все равно его речь завораживала, потому что в юности Франческо старательно овладевал не только теологией и философией, но и ораторским мастерством и риторикой. В результате его крестьянское происхождение выдавала лишь легкая гнусавость.

По указанию Папы Джироламо, побелевший от переживаний и неулыбчивый, надел на палец Катерины простое золотое кольцо, затем наклонился и быстро поцеловал ее.

Сикст с мальчишеским восторгом захлопал в ладоши, его рот растянулся в черной беззубой улыбке, углы губ исчезли в складках жирных щек.

– Ну же, ну же, моя дорогая! – Он протянул Катерине огромную пухлую ладонь.

Она пожала ему руку и уже хотела снова опуститься на колени, но Папа удержал ее и махнул Джироламо, который приблизился к жене, чтобы расстегнуть у нее на шее жемчужное ожерелье. Сикст щелкнул пальцами, подзывая кардинала делла Ровере, сидевшего рядом. Тот живо подскочил и передал его святейшеству небольшую бархатную коробку.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю