Текст книги "Алая графиня "
Автор книги: Джинн Калогридис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
Катерина несколько недель пребывала в подавленном настроении, особенно после того, как ей пришлось написать Лодовико письмо с поздравлениями и пообещать ему свою поддержку. В ответ она получила короткую отписку, что Милан всегда к ее услугам.
Разумеется, это никак не утишило ее беспокойства. Лодовико и Катерина почти не были знакомы, не питали друг к другу никаких родственных чувств. В итоге Моро дал понять, кому он действительно верен… и это точно оказалась не Катерина.
Ее дядя стал первой трещиной в фундаменте Башни.
Джироламо, отец маленького императора, неистово ненавидел Медичи и был одержим идеей отнять Флоренцию у Лоренцо Великолепного. С наступлением лета 1481 года супруг объявил Катерине, бывшей уже на пятом месяце, что им пора путешествовать вместе, отправиться сначала в великолепную Венецию, затем навестить в Романье Имолу и Форли, где ее будут приветствовать новые подданные. Графиню особенно прельщала перспектива покинуть Рим на жаркие месяцы.
Катерина воодушевилась и сейчас же заказала новые наряды. Лука сообщил, что во время путешествия будет особенно нужен графу. Получалось, что мой любимый поедет с нами. Я никогда не видела Венеции и тоже разволновалась от открывающейся перспективы. Поскольку провести в пути предстояло не один месяц, вещи ее светлости укладывали заранее, к тому же следовало захватить все необходимое для будущего ребенка. Предполагалось, что если все сложится удачно, то Катерина будет рожать в Форли, поскольку самый быстрый способ завоевать сердца подданных – отпраздновать вместе с ними рождение очередного ребенка.
За два дня до отъезда графиня довольно поздно вернулась из покоев мужа после ужина с ним наедине. Горничные уже ушли, но я еще не раздевалась и не гасила лампы, а сидела в одиночестве перед камином, заставленным цветами, и тасовала гадальные карты. Я подумывала оставить их дома, однако какое-то шестое чувство вынудило меня достать колоду. Я решила положить ее в почти заполненный сундук.
Когда дверь открылась, я подняла голову. Катерина вошла, глядя в пол и отводя глаза.
Увидев ее лицо, я невольно спросила:
– Мадонна, ты хорошо себя чувствуешь?
Она покачала головой, я отложила карты и встала. Губы Катерины были так плотно сжаты, что превратились в едва заметную линию, брови сошлись на переносице. Она подошла ко мне и молча вытянула руку, требуя, чтобы я сняла тяжелые рукава.
Я сейчас же принялась распускать шнуровку на одном из них, выдернула из парчи золотой шнурок и негромко спросила:
– Что-то случилось, мадонна? Могу я помочь?
Она тяжко, прерывисто вздохнула. Я сняла первый рукав, сложила, оставила на стуле, подошла с другой стороны и продолжила свою работу.
Тут Катерина заговорила срывающимся голосом:
– Какая же он скотина!
Я расшнуровала второй рукав, положила к первому и отозвалась с легким недоумением:
– Сочувствую. – Затем меня вдруг озарило, в чем причина ее странного поведения. – Мадонна, неужели он отменил поездку?
– Еще хуже, – сказала она, и ее лицо исказилось. – Я все равно должна ехать. Но, Дея, тебе он запретил! – С этими словами госпожа закрыла лицо ладонями.
Я осторожно взяла ее за запястья, отвела руки и сказала:
– Должно быть, это какая-то ошибка. С чего бы ему запрещать мне ехать?
– Он сказал, что меня будут сопровождать люди, которых он выберет лично. Мне оставят одну только придворную даму, делла Ровере. Нельзя брать слуг из Милана! С мужем едет только один доверенный секретарь. Граф сказал, что нам предстоит тонкая дипломатическая миссия. Что бы я ни говорила, он не желает уступать. Я даже заявила, что вообще никуда не поеду, если не смогу взять тебя, но он ответил, что тогда повезет меня силком. – Ее глаза наполнились слезами. – Дея, я боюсь! Если я поеду без тебя, случится что-то ужасное! Я умру при родах, меня убьют, на нас нападут разбойники…
– Тише!.. – произнесла я с таким спокойствием и уверенностью, что она действительно замолчала. – Для начала, мадонна, мы тебя разденем. В этом платье наверняка жарко. Смотри, у тебя вся шея мокрая.
Катерина подняла руки, чтобы я стянула с нее платье. Я сняла с головы графини сетку для волос, расплела косы и принялась расчесывать локоны.
Пока я занималась всем этим, она снова заговорила:
– Джироламо собирается встречаться с дожем. Затевается какая-то политическая игра, я не знаю, в чем ее суть, но муж очень волнуется. – Ее лицо скривилось. – Я не смогу без тебя, особенно когда впереди роды.
Расчесав золотистые волосы, я стянула с Катерины влажную от пота нижнюю рубаху и сменила ее на ночную.
– Ты прекрасно обойдешься без меня, – произнесла я твердо, скрывая свое огорчение – ведь мне предстояло надолго разлучиться с Лукой. – Ты уже взрослая женщина, негоже верить во всякие глупости.
Ее взгляд уперся в карты, сложенные аккуратной стопкой поверх куска черного шелка.
– Неужели? – переспросила она. – Давай посмотрим, что скажут о путешествии карты.
Я снова села перед камином, а Катерина опустилась в кресло рядом со мной. Я перемешала карты, затем протянула ей.
Как следует перетасовав колоду и сняв своей рукой, госпожа отдала ее мне.
Вместо того чтобы положить карты на стол, я развернула их веером, держа рубашкой к Катерине, и велела:
– Выбери одну. Больше нам не нужно.
Катерина спешно протянула руку, но в последний момент заколебалась. Наконец она пожала плечами, вздохнула, выдернула карту и показала мне. Повешенный!..
Я постаралась сохранить внешнее спокойствие, хотя меня захлестнула волна страха. Но ведь мне надо было предсказывать будущее перепуганной беременной женщине.
– Повешенный, – произнесла я с прохладцей. – Эту карту мы уже видели раньше. Она связана с жертвой. – Я отвернулась, не в силах вынести ее полный ужаса взгляд.
– Но что она означает? Кто-то умрет? Я?..
– Не знаю, – честно ответила я, хотя и сама испугалась за нее. – Но помни, эта жертва всегда обещает удивительную награду, ведет к великому достижению. – Я с трудом улыбнулась. – Кто знает, мадонна, может быть, жертва в том, чтобы оставить меня дома и научиться самостоятельно принимать решения.
– Ты и правда так думаешь? – шепотом спросила она.
Я кивнула. Катерина успокоилась и, явно измученная, забралась в постель. Я тоже разделась, потушила лампу и улеглась рядом с ней.
Катерина еще не спала и зашептала в темноте тоненьким голоском маленького, неуверенного в себе ребенка:
– Дея, обнимай меня, пока я не засну, ладно?
В последний раз она просила об этом в день смерти отца. Звук ее голоса напомнил мне ту до смерти испуганную девочку из собора Санто-Стефано, отца которой убили у нее на глазах.
– Ладно, – ответила я мягко.
Катерина перевернулась на бок, спиной ко мне. Преисполненная жалости, я пододвинулась к ней, лежа на том же боку, и обняла за плечи. К моей радости, минуты через три она уже спала.
За день до отъезда Джироламо и Катерины все в палаццо Риарио работали не покладая рук, собирая хозяев в многомесячное путешествие. К вечеру у меня выдалось несколько свободных минут, и я смогла увидеться с Лукой. Мы встретились в саду, и я поцеловала его на прощание.
Он хотел встретиться со мной на рассвете, чтобы как следует попрощаться, или прийти в сад ночью, но я не желала ни того ни другого. Мне нужно было попрощаться быстро, чтобы не проливать лишние слезы.
Я пожелала Луке счастливого пути и не позволила ему задержаться. Он был разочарован, но все понял.
Ночью я тоже не дала воли слезам, хотя спала урывками, вздрагивала от каких-то кошмаров, несущих в себе угрозу. Я знала, что в ходе этого путешествия кто-нибудь обязательно умрет. Может быть, Катерина или даже мой обожаемый Лука. Но в любом случае эта смерть приведет к перерождению и к совершенно неожиданному будущему.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
С отъездом Катерины я целыми днями просиживала в детской, играла с маленькими Оттавиано, Бьянкой и Чезаре, а также отправляла всем, кто присылал Катерине письма, короткие ответы с сообщением, что ее сиятельство в отъезде и не сможет написать лично, пока не вернется домой. Из-за отсутствия настоящей работы у меня оставалось полно свободного времени, чтобы тревожиться за Луку и мою госпожу.
Первое письмо я получила через две недели после их отъезда.
Шестое августа 1481 года.
Здравствуй, любимая!
Телохранители графа прочитывают перед отправкой все письма, поэтому буду краток, чтобы не утомлять их бесконечными излияниями чувств к тебе. Его светлость велел напомнить, что это письмо нельзя показывать никому, даже обитателям дворца Риарио, а если кто-нибудь будет расспрашивать, куда поехал граф, следует отвечать, что он в Романье, осматривает новый город Форли.
В данный момент это чистая правда. Мы прибыли в Форли вчера. Путешествие затянулось несколько дольше обычного, поскольку граф выбрал не широкую торную дорогу, ведущую во Флоренцию, а узкую, почти пустынную, которая проходит через всю Романью.
На подъездах к Форли местность равнинная, неудивительно, что здесь выращивают так много зерна. Мы проезжали мимо бескрайних полей пшеницы, золотистой, почти созревшей. Сам город маленький и совершенно не похожий на Рим.
Несмотря на это, графиня по-настоящему очаровала здешних обитателей. В этом смысле она весьма полезна своему мужу, поскольку он не умеет завоевывать сердца подданных. В вечер нашего прибытия в Форли в одной из дворцовых кухонь начался пожар. Местные говорят, это плохое предзнаменование. Кто знает, возможно, они и правы.
Я хотел бы еще многое тебе рассказать, но придется отложить это до того счастливого дня, когда я вернусь и наконец-то смогу заключить тебя в объятия.
А пока что, любимая моя, остаюсь твоим вечным слугой,
Лука.
Восьмое августа 1481 года.
Дорогая Дея!
Мы приехали в Форли несколько дней назад. Местность вокруг исключительно равнинная, однако, глядя из западного окна бывшего герцогского дворца, я вижу вдалеке прекрасные Апеннины.
Городок очень мал, но его жители весьма доброжелательны и делают все, чтобы достойно принять нас. Когда мы въезжали в городские ворота, местные юноши, одетые в белое, махали в знак приветствия пальмовыми ветвями, как будто встречали Иисуса, въезжающего в Иерусалим. Уже вечерело, и многие жители, выстроившиеся вдоль улиц, держали зажженные свечи – получилось очень красиво. Я была в новом платье из золотой парчи с серебристой отделкой, и огоньки изумительно играли на нем.
Нас проводили в церковь Санта-Кроче. Несколько здешних дворян помогли Джироламо сойти с коня и довели его до алтаря, чтобы он получил благословение. Затем мы отправились в наш новый дворец, где нам пришлось сидеть смирно, выслушивая проповедь местного священника. Потом Джироламо поднялся с места и объявил всем собравшимся, что будет править ими как добрый отец. Он никогда не станет брать с них налоги, поскольку мы прекрасно живем и без этих денег.
В ответ на это обещание народ, собравшийся в дворцовой часовне, разразился приветственными криками, новость за секунды разнеслась по улицам, запруженным жителями. Они оглушительно ревели от восторга, лишь пирожки и сладости, которые полетели в толпу из дворцовых окон, заставили их немного успокоиться.
После был бал. Я танцевала несколько часов, а Джироламо сидел и смотрел. Наверное, я все-таки переусердствовала, потому что на следующее утро так ослабела, что пролежала в постели до полудня. Не знаю почему, но эта беременность просто высасывает из меня силы.
Форли – милое местечко, хотя мне не хотелось бы остаться здесь надолго. Я слишком привыкла к суете больших городов и жду не дождусь, когда увижу Венецию. Буду молиться, чтобы мой супруг Джироламо не отказался от своей последней затеи. Я хотела бы править обширными землями с большим столичным городом.
Прошу тебя, не задерживайся с ответом. Мне кажется, письмо, написанное твоей рукой, успокоит меня лучше всего остального, я буду носить его с собой и утешаться на протяжении всего путешествия.
Горячо привязанная к тебе
Катерина, графиня Имолы и Форли.
Я сразу же написала ей ответ, рассказывая о шалостях детей и жалуясь на чудовищную римскую жару. Я убеждала Катерину верить, что это письмо оградит ее от всякого зла и все сложится хорошо. Это была маленькая ложь, призванная утешить графиню.
Поскольку Джироламо и Катерина были в отъезде, гости в палаццо Риарио не приходили. Вечерами во дворце стояла тишина. Я проводила это время в спальне госпожи, страдая по Луке и тщетно стараясь расшифровать небольшой дневник Маттео.
Меня сильно беспокоили предстоящие тайные переговоры Джироламо с венецианцами. Я нисколько не сомневалась в том, что он не меньше Катерины недоволен столь жалким приобретением, как Форли, и хочет привлечь на свою сторону армию Венеции, чтобы продолжить войну.
Первое сентября 1481 года.
Здравствуй, любимая!
Завтра мы отправляемся в недельный путь до Венеции. Как и раньше, его светлость запрещает тебе рассказывать кому-либо о наших целях.
Из всей свиты, прибывшей из Рима, только мне одному позволено сопровождать графа. С нами едут также архидиакон Форли Маттео Менджи и Людовико Орси, член городского суда. Больше о нашем отъезде не знает никто.
Его светлость обязал меня присутствовать на пиру в честь главы городского правления Луффо Нумаи, однако мне совсем этого не хочется. Физически я совершенно здоров, но не в силах думать ни о чем, кроме тебя, которую люблю больше всего на свете. Ничего не бойся, я обязательно к тебе вернусь, хотя, возможно, и не раньше следующей весны. Графиня перенесла переезд не очень хорошо. Сейчас она уверена в том, что не выдержит тяжкого путешествия до Рима, поэтому точно будет рожать в Форли.
Как же я тебя люблю! Я сгораю от страсти и думаю только о тебе, о том миге, когда мы снова заключим друг друга в объятия.
Десятое сентября 1481 года.
Дорогая Дея!
Наконец-то! Вчера мы приехали в Венецию. Я совершенно измотана, но в таком восторге, что не могу заснуть, поэтому сама пишу тебе это письмо, сидя на пуховой перине, которая даже мягче моей.
Я еще не видела городов, похожих на этот, который стоит прямо в море. Чтобы попасть в город, нам пришлось оставить лошадей и повозки и погрузиться на лодку, украшенную гирляндами цветов и обтянутую золотой материей. Таким изящным способом мы попали в Гранд-канал, а затем – ко дворцу со множеством колонн, в котором живет герцог, точнее, дож, как называют его здесь. Один фасад здания выходит на улицу, а другой – на море, и волны омывают фундамент. Я понятия не имею, как выживают венецианцы, – кажется, хватит одной большой волны, чтобы смыть весь город.
Во дворце дожа нас с Джироламо принимали с большим размахом и церемониями, примерно так меня встречали, когда я приехала в Рим. Дож ждал у входа, чтобы приветствовать нас. Он очень приятен внешне, обладает изящными манерами, бодр и весел не по годам, но лицо – увы! – выдает истинный возраст. Я знаю только одного человека, отличающегося таким же дружелюбием. Это наш гость из Флоренции, имя которого нельзя называть. В знак своего высокого положения дож носит золотую шапочку с тупым рогом на затылке, которая плотно обхватывает голову.
Переезд до Венеции был очень трудным; возможно, причина в дорожной тряске, но ребенок в утробе кажется мне невероятно тяжелым и я ужасно устаю. Завтра Джироламо предстоит важная встреча, а меня весь день будут развлекать городские дамы. Хочу посмотреть площадь и церковь Сан-Марко – туда нет дорог, а вокруг одно только море.
Дома в городе очень красивые, хотя им и далеко до кардинальского дворца в Риме. Но особенную прелесть постройкам придает игра солнечных лучей на воде, отчего улицы как будто светятся как-то мягко, романтично. По вечерам стены дворцов приобретают все оттенки закатного солнца, отчего вся Венеция становится розово-золотистой.
Прошу тебя, сразу же напиши мне ответ. Меня терзают скверные предчувствия, но будет легче, если я получу твое письмо. Мне сильно тебя не хватает.
А сейчас пора спать.
Горячо привязанная к тебе
Катерина, графиня Имолы и Форли.
Р. S. Джироламо требует, чтобы я напомнила тебе: под страхом смерти ты не должна показывать эти письмо посторонним, даже из числа наших придворных. Разумеется, если о нас будут спрашивать, мы в Романье. Ни слова о Венеции.
Тянулись одинокие недели, скрашенные только любовными письмами Луки. Я перечитывала их снова и снова.
«Любимая, как я скучаю по тебе…»
Эти письма согревали мне душу, но были краткими, в них почти не встречалось описаний Венеции, что и понятно. Граф Джироламо перегружал Луку работой. Его светлость вел переговоры, стремясь заключить союз с городом, стоявшим на море. Война была делом почти решенным.
Двадцать восьмое сентября 1481 года.
Дорогая Дея!
Мы снова в Форли. Уважение и доброжелательность, выказанные здешними жителями в наш первый приезд, сменились недоверием и каким-то напряжением. Джироламо уверен, что кое-кто из горожан состоит в заговоре, мечтая вернуть Орделаффи, прежних синьоров Форли.
Что касается Венеции, у меня больше нет сил описывать увиденное. Лучше подожду, пока мы встретимся снова… Если такое вообще случится. Достаточно сказать, что Джироламо в Венеции даровали множество привилегий и наград, а также ключи от города. Было жаль уезжать из прекрасной столицы в маленький скучный Форли, однако переговоры Джироламо с венецианцами, к всеобщему удовлетворению, подошли к концу. Я еще никогда не видела мужа таким радостным.
А в Форли между тем возникли осложнения. Честно говоря, у меня нет сил ехать дальше. Этот ребенок просто высасывает из меня жизнь, поэтому я хотела бы остановиться и рожать здесь.
Однако мы с Джироламо чувствуем, что оставаться в Форли небезопасно. За пару дней до возвращения нас встретил на дороге гонец от городского главы Луффо Нумаи и посоветовал проявлять крайнюю осторожность. Вроде бы какие-то граждане, достойные всяческого порицания, собирались убить нас, как только мы минуем ворота Форли.
Джироламо пришел в ярость. Он хотел схватить и пытать заговорщиков, а затем устроить публичную казнь. Я с трудом успокоила его и убедила, что сейчас не время для подобных уроков, ведь мы еще не завоевали сердца жителей Форли. Джироламо последовал моему совету и вместо того объявил, что еда и вино больше не будут облагаться налогом.
Но мой муж до сих пор раздражен, он подозревает, что за заговором стоит Лоренцо де Медичи, поэтому хочет сразу же покинуть Форли. Мои желания совершенно расходятся с его. До родов осталось не больше шести недель, по правде говоря, я всю беременность чувствовала себя плохо, а теперь мне стало еще хуже.
Попробую убедить его остаться в Форли, чтобы ты смогла приехать и помочь мне, когда придет срок. Иначе, боюсь, случится непоправимое.
Помолись за меня.
Катерина, графиня Имолы и Форли
Упоминание о возможном убийстве испугало меня. Символические карты обещали, что прольется невинная кровь. Еще я сильно тревожилась о здоровье Катерины. Если не считать утренних приступов тошноты на первых месяцах, раньше она никогда не чувствовала себя плохо во время беременности.
Прошло две недели, за которые я не получила ни одного письма. Затем холодным и дождливым ноябрьским вечером прибыл гонец и забарабанил в кухонную дверь. Он велел судомойке привести меня, поскольку привез крайне важные сведения, касающиеся госпожи.
Я сбежала по ступенькам. Гонец стоял посреди гостиной, с его плаща на ковер стекала вода, в руках он сжимал такую же мокрую насквозь шапку из красной шерсти.
Это оказался Лука, волосы, намокшие от дождя, свисали сосульками, лицо почернело от загара и осунулось от усталости. Я вскрикнула от радости и кинулась к нему.
– Я уже позвал врача ее светлости и повитуху. Графиня будет здесь примерно через час, – сказал он. – Тебе надо подготовить спальню, принести воду, полотенца и все остальное, что требуется в таких случаях.
– Она рожает? – Я схватилась за сердце.
– Мы спрашивали, она уверила нас, что еще нет, – угрюмо ответил Лука. – Но у нее такие боли, что она кричит в голос.
На секунду позабыв радость от возвращения Луки, я сейчас же вызвала Теодору, и мы подготовили постель, накрыв матрас старыми одеялами. Лука принес из чулана стул для родов, притащил из кухни большой железный котел, пока мы с Теодорой разводили в камине огонь и наполняли водой кувшин и стаканы.
Когда все было сделано, я вышла, чтобы поговорить с Лукой.
Мы стояли, взявшись за руки, и я расспрашивала шепотом:
– Катерина плохо себя чувствовала и хотела рожать в Форли. Почему вы приехали?
– Это все граф Джироламо. – Лицо Луки потемнело. – Он был уверен, что его обязательно убьют в Форли. Всем было очевидно, что госпожа слишком слаба, однако муж приказал ей собираться. Она полпути проехала верхом на муле, в итоге боль сделалась невыносимой. Мы положили ее на носилки, но лучше ей уже не стало. – Лука покачал головой, вспоминая путешествие. – Молю Господа помочь ей выжить и сохранить ребенка.
– Граф просто скотина! – прошептала я, чувствуя, как глаза наполняются едкими слезами.
Я зажмурилась, а Лука произнес:
– Он беспокоился и о ее безопасности тоже. Джироламо не сомневался, что, если Катерина останется, ее с ребенком тоже убьют. Все время он был очень внимателен к ней, но ты же знаешь графиню. Она воспринимала все его приказания как вызов себе лично, поэтому не жаловалась. Мы с графом ехали рядом с нею. Когда пересекали Апеннины, она совсем побледнела, ее била дрожь. К концу дня госпожа застонала, обмякла в седле и упала бы прямо на землю, если бы Джироламо не успел ее подхватить.
Я не нашлась что ответить. Мы держались за руки, и Лука шепотом рассказывал мне о путешествии, о том, как дож провозгласил Джироламо почетным гражданином Венеции. Он предоставит войска, чтобы помочь графу отнять Флоренцию у Медичи, а тот, в свою очередь, обязуется помочь Венеции захватить земли рядом с Феррарой.
Тем временем появился жирный седой доктор и слишком моложавая с виду повитуха, их проводили в спальню Катерины. Прошел час. Из-за шума дождя и закрытых ставней мы не услышали топота копыт, когда отряд подошел к палаццо Риарио, но вскоре вдалеке хлопнула дверь, и я кинулась на лестничную площадку.
По лестнице поднимался Джироламо. Как и Лука, он насквозь промок под дождем, с одежды, шляпы и волос ручьями стекала вода, на лице была написана мрачная, не характерная для него решимость. Он перешагивал по две ступеньки зараз, вымокшие спутники и слуги почти бежали, чтобы не отставать от него.
Он нес Катерину, безвольно свисающую с громадных ручищ. Ее глаза были зажмурены, а рот с посеревшими губами приоткрыт.
Я подавила желание сразу броситься к ней и посторонилась, чтобы дать дорогу стремительно поднимавшемуся графу.
Потом я побежала за ним и вошла в комнату в тот миг, когда он укладывал Катерину на постель. Она вся дрожала, живот чудовищно раздулся, ступни и лодыжки отекли, лицо распухло.
– Мадонна, – позвала я. – Это Дея. Ты уже дома.
Ее веки затрепетали, затем чуть приоткрылись. Она с трудом взяла меня за руку и притянула поближе.
– Дея, – выдохнула Катерина. – Это и правда ты?
– Правда, – подтвердила я. – Все у нас будет хорошо.
Она вздохнула от радости и снова закрыла глаза, в следующий миг сморщилась и схватилась за живот, после чего жалко рассмеялась, потерла больное место и прошептала:
– Как это дитя любит пинаться, не дает своей бедной матери ни минуты покоя. Все в меня.
Эти несколько слов окончательно утомили Катерину, и она замолкла. Я стащила с нее мокрую одежду, туфли и обнаружила за корсетом связку моих писем. При виде них я едва не разрыдалась. Как же я могла оставить ее одну? Но я не стала плакать и терзаться угрызениями совести, а взяла себя в руки и приказала принести свежую рубаху.
Когда я переодела Катерину, доктор взял меня под локоть, отвел в сторонку и важно заявил:
– Я должен провести осмотр.
Он прогнал нас от постели. Кроме Катерины в спальне к этому моменту оставались только граф, сам доктор, повитуха и я. Мы наблюдали, как врач прикладывал ухо к сердцу моей госпожи, клал ладонь ей на лоб, ощупывал живот, прикрывал ее простыней, чтобы осмотреть интимные части тела.
Когда он закончил, Джироламо тревожно спросил:
– Так что же? Это уже роды?
– Никаких иных недугов я не наблюдаю. – Выражение лица доктора не предвещало ничего хорошего. – Вынужден заключить, что это часть родового процесса.
Мы все разом поглядели на Катерину, а она, собравшись с силами, прошептала:
– Не надо доктора. Только повитуху.
– У ее светлости нет лихорадки, – вежливо, но как-то презрительно продолжал доктор. – Однако она может бредить.
Повитуха, худощавая женщина с жесткими волосами, поглядела на врача с явным недоверием, опустилась перед Джироламо в реверансе и проговорила:
– Ваше сиятельство, с вашего позволения, я осмотрю роженицу.
Не обращая внимания на гримасу врача, граф обернулся к ней и с робкой надеждой кивнул.
– Не угодно ли мужчинам оставить нас, – вежливо произнесла повитуха.
Судя по весьма приличному платью, она была женой или дочерью купца. Прожитые годы оставили свой след на ее лице, но она все еще была свежа и привлекательна: миниатюрная, с маленькими деликатными ручками с коротко подстриженными ногтями.
Джироламо взял под руку явно раздосадованного доктора, вывел его в коридор и закрыл дверь.
Повитуха поглядела на меня и спросила:
– Ты не подержишь лампу, мадонна? Мне потребуется помощь, чтобы как следует осмотреть больную.
Я сейчас же взялась за лампу, мечтая хоть чем-нибудь помочь.
Повитуха наклонилась над Катериной и заговорила:
– Ваша светлость, меня зовут Флора. Я сделаю все возможное, чтобы ваше дитя пришло в мир и осталось с нами, но для начала должна осмотреть вас. Иногда будет больно, но я стану предупреждать об этом.
Катерина открыла глаза, выслушала повитуху и кивнула, соглашаясь. Она снова зажмурилась, пока опытные пальцы донны Флоры осторожно ощупывали ее. Вдруг шерстяная рубаха на животе Катерины взметнулась.
– Какой у вас сильный ребенок, мадонна, – рассмеялась Флора. – Он стучится в дверь и просит впустить его. Сколько месяцев длится беременность, мадонна?
– Мне кажется, уже все десять, – прошептала Катерина.
– Не тревожьтесь, мадонна, у нас есть способ поторопить ленивца. – Флора подняла подол шерстяной рубахи моей госпожи, продолжая отвлекать ее внимание разговором: – Я сдвину рубашку, мадонна…
Ни на минуту не умолкая, повитуха жестом велела мне поднять лампу повыше, затем широко раздвинула белые ноги Катерины, подсунула ей под бедра подушку и сказала:
– Вот сейчас вам придется проявить отвагу. Я начну как можно осторожнее, но мне придется погрузить внутрь всю руку, чтобы понять, как лежит ребенок. Будет лучше, если вы согнете колени.
Катерина сделала так, как велела повитуха. Донна Флора открыла банку с какой-то душистой мазью, старательно натерла ею руки, махнула мне, чтобы я поднесла лампу еще ближе, и наклонилась над разведенными ногами роженицы.
Донна Флора действовала умело и осторожно. Она провела беглый осмотр, затем взглянула на Катерину, которая лежала с закрытыми глазами.
– Вот сейчас будет немного больно, – сказала Флора, и моя госпожа еще сильнее зажмурилась и стиснула зубы.
Неспешный, осторожный осмотр длился несколько минут, показавшихся мне бесконечными. Катерина сначала стонала, затем заскрежетала зубами.
Не вынимая руки из утробы, Флора заговорила:
– Воды еще не отходят, однако ребенок опустился. К несчастью, он идет не головой вперед, а ногами. Когда начнут отходить воды, я постараюсь развернуть его в нужное положение. Даже если не получится, я благополучно приняла не один десяток детей, рождавшихся вперед ногами. Просто всем нам придется потрудиться несколько больше. Если вы готовы к родам, ваша светлость, я помогу их ускорить.
Катерину скрутила очередная судорога, ее лицо исказилось, и она выдохнула:
– Побыстрее!
Флора принялась за дело. Котел уже стоял на огне. Как только вода закипела, повитуха вынула из большого черного мешка, лежавшего в углу, какие-то травы, положила их в чашку и залила кипятком.
Катерина медленно выпила отвар. Минут через десять, когда она сделала последний глоток, Флора забрала у нее чашку.
– Теперь, мадонна, ложитесь так же, – велела она, и мы помогли Катерине опуститься на матрас и развести ноги. – Будет больно, – предупредила Флора.
Так оно и вышло. Повитуха запустила пальцы в утробу графини и начала резко крутить ими, отчего Катерина громко вскрикивала. Не вполне довольная результатом, Флора погружала ладонь в утробу еще дважды.
– Ну вот, – произнесла она наконец. – Простите, что причинила вам боль, но теперь процесс пойдет быстрее.
Она протянула Катерине еще одну чашку отвара. Моя госпожа выпила его, заметно опьянела и уже не так сильно ощущала боль.
– А теперь прогуляемся, – бодро сказала Флора.
Мы вдвоем подняли Катерину с постели и поставили на ноги. Закинув одну руку на плечи мне, другую – Флоре, она сумела доковылять от кровати до балконной двери, затем обратно, несколько раз останавливаясь, когда схватки делались особенно сильными.
Мы в очередной раз добрели до постели, и Катерина взмолилась:
– Положите меня. Я больше не могу ходить. Дайте мне отдохнуть…
– Еще разок, – твердо возразила Флора.
Она упорствовала не зря. Мы развернулись к балконной двери и сделали пару шагов.
Тут Катерина замерла, взглянула на меня широко раскрытыми глазами и сказала:
– У меня по ноге течет.
Флора опустилась на колени, заглянула под рубаху моей госпожи, поднялась, улыбнулась и пояснила:
– Воды отходят, мадонна. Вот теперь я смогу развернуть младенца. Надо вернуться в постель. Сейчас нам предстоит самое трудное.
Катерина снова легла, раздвинула ноги и согнула колени, а я принялась светить Флоре, на лице которой была написана твердая решимость. Графиня закусила губу, когда повитуха погрузила внутрь ее всю ладонь, и окаменела, когда рука Флоры ушла еще глубже. Повитуха хмурилась, кусала губы, снова и снова пыталась сдвинуть неродившееся дитя.
Наконец она поглядела на меня и приказала:
– Дай мадонне еще настоя, да покрепче. Ваша светлость, мне очень жаль, но я не смогу развернуть младенца одной рукой. Давайте устроим вас поудобнее.
Пока она занимала роженицу разговором, расспрашивая о старших детях, я наблюдала, как зрачки Катерины становились все шире и шире. Ее глаза из синих превратились в почти черные.
Прошло несколько минут, и Флора сказала:
– Приступим, мадонна. Когда станет совсем больно, выдыхайте как можно сильнее.
Невероятно, но повитуха запустила в утробу Катерины обе руки. Когда она развернула ладони на девяносто градусов, моя госпожа пронзительно закричала.
Флора тяжело дышала – очевидно, ее работа требовала не только деликатности, но и немалой силы. Она снова и снова бралась за что-то руками и разворачивала, а Катерина жалобно вопила.
