Текст книги "Алая графиня "
Автор книги: Джинн Калогридис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)
– Ритуалы для призыва ангела? – Я все еще колебалась, а Лукреция согласно кивнула. – А если я обращусь к нему, что тогда?
Она тонко улыбнулась и ответила:
– Остальное касается только тебя и ангела. Он укажет цель жизни, ради которой ты создана Господом, и будет всячески помогать осуществить ее.
Я взяла карты. Они хранили тепло ладоней Лукреции и истрепались в руках моей матери.
У меня было множество вопросов к Лукреции, и на некоторые из них она ответила в тот же день. К примеру, что за коричневый порошок лежит в маленьком мешочке, который не должен попасть в руки профанов. Мать Лоренцо Великолепного сказала, что щепотку порошка следует принимать вместе с вином перед ритуалом, и все три действа должны происходить в определенной последовательности.
Открытия этого дня заметно сказались на моих нервах, я была почти без сил. Лукреция настояла, чтобы я осталась ночевать в палаццо Медичи, затем сообщила об этом вознице и велела ему привезти сюда мои вещи. Я осталась одна в скромной спальне, которая когда-то принадлежала Наннине, старшей дочери Лукреции, ныне замужней.
У меня не было желания спускаться к ужину или участвовать в карнавале, который уже начался на улицах. Вместо того я лежала на мягкой постели Наннины и глядела в оштукатуренный потолок, охваченная тоской, сожалением, любовью и признательностью с оттенком горечи.
Меня переполняли и куда менее благородные чувства: ненависть, жажда скорой и кровавой мести. Меня радовало, что герцог Галеаццо погиб жестокой смертью, как предрекли ему моя мать и я сама. Ее гибель была отомщена, но вот Маттео – пока нет.
Я решила, что уже знаю, в чем состоит цель моей жизни: отомстить убийцам моего брата, Волчице и Ромулу, пусть даже Лоренцо не желает открыть мне, кто они такие. Поэтому я твердо решила, что использую порошок, проведу ритуалы, вызову ангела ради того дела, которое представлялось мне правым.
Вечером горничная принесла мне подогретый ужин. Пение и громкие голоса, доносившиеся с широкой виа Ларга, не давали заснуть допоздна, как и радостные возгласы гостей палаццо.
На следующее утро я проснулась под слегка приглушенный звон колоколов монастыря Сан-Марко, который располагался чуть дальше по широкой, вымощенной булыжником улице, церкви Сан-Лоренцо, стоявшей немного восточнее, и величественного Дуомо, возвышающегося на юге. Я открыла глаза, зная, что скажу Боне. Мол, я нашла потерянную семью Маттео – это не совсем ложь – и больше всего на свете хочу вернуться во Флоренцию, к ним. Я знала, что она согласится, если горячо умолять ее. Ведь Лоренцо – единственная ниточка, ведущая к Волчице и Ромулу, он знает ответы на мои вопросы.
Утром я отказалась участвовать в шествии через город. Вместо того мы с Лукрецией отправились к мессе в домовую церковь Медичи, стены которой покрывали фрески с волхвами, написанные яркими алыми, зелеными, сапфировыми красками, позолоченные и сверкающие в пламени свечей. После службы мы подошли к окну на втором этаже и принялись ждать, когда процессия пройдет по улице под нами.
Возглавляли шествие герольды, одетые в черно-белые костюмы, звуками своих труб они сообщали о приближении волхвов. За ними шли знаменосцы, одетые в яркие полосатые туники желтых, красных и синих тонов. Они несли красно-белые флаги с лилиями Флоренции. За знаменами двигались ряженые горожане, некоторые бросали в веселящуюся толпу яркие шелковые ленточки.
Затем появился Лоренцо, первый из волхвов, он ехал на белом коне, покрытом роскошным красно-золотым чепраком. Всадник тоже был одет в золотистую парчу и алый бархатный плащ, на голове у него красовался мавританский тюрбан с кисточками. Я еще ни разу не видела у Лоренцо такой широкой и жизнерадостной улыбки. Он щедро осыпал народ золотыми монетами. Рядом с ним, в красной фетровой шапочке и простой тунике слуги, ехал Джулиано, его младший брат. Я смотрела на них сверху, видела трепещущие золотые и синие знамена и думала только о том, как, должно быть, прекрасно смотрелся в этой процессии Маттео.
Днем я участвовала в пиршестве. За столом сидел и лучившийся радостью Марсилио. Он привел с собой несколько молодых людей, имена которых звучали странно знакомо, среди них были Леонардо да Винчи и Алессандро Боттичелли. Лукреция устроилась рядом со мной и отвечала вместо меня на вопросы, ловко отметая в сторону слишком настойчивые или болезненные.
После того как мужчины перешли в зал на первом этаже, Лукреция взяла меня под руку и повела прочь, шепча на ходу:
– Сейчас состоится встреча волхвов, только для приглашенных. Не переживай, Лоренцо всего лишь повторит им то, что уже говорил тебе. Боюсь, женщинам не позволено присутствовать на подобных мероприятиях, потому что большинство мужчин слишком глупы. Они просто не понимают, что женщины способны к постижению духовных знаний не меньше их. – Она рассмеялась. – Пусть Господь дарует им мудрости!
Я твердо решила, что должна как можно скорее возвратиться в Милан, о чем и сообщила Лукреции. Она опечалилась, узнав о моем поспешном отъезде, но я сообщила ей о своем намерении сразу же вернуться во Флоренцию, чтобы остаться здесь уже навсегда.
Затем я спросила, не может ли она погадать мне на символических картах.
Лукреция заколебалась, затем покачала головой и сказала:
– Это не мой дар, а твой.
– А в чем состоит ваш? – спросила я.
– Он похож на твой. – Она смущенно улыбнулась. – Только я обхожусь без карт, просто вижу.
Тихо, чтобы не услышали слуги, проходящие по коридору, я спросила:
– Что же вы видите для меня, мадонна Лукреция?
Ее улыбка угасла, она сейчас же посерьезнела и ответила:
– Куда более долгое и необычное путешествие, чем ты ожидаешь, дорогая Дея.
Ей не было нужды развивать эту мысль. В тот вечер я просидела с ней еще час, расспрашивая о Маттео: какой он был в детстве, что рассказывал обо мне. Она показала самое последнее письмо, написанное моим братом с помощью его излюбленного шифра. Марсилио любезно продублировал текст между строк своим каллиграфическим почерком.
Маттео рассказывал, что я отличаюсь высоким умом, красотой, великодушием и рассудительностью. Он писал, что фиктивный брак разрывает ему сердце, хотя у него не было иного пути защитить меня от насилия, высказывал опасения, что уже никогда не обретет моего доверия после такого обмана. Я не могла слушать эти слова без слез.
Улучив момент, когда слуги отошли подальше, я прошептала Лукреции:
– Когда я смогу приступить к ним? К ритуалам, призывающим ангела?
Она в изумлении подняла тонкие темные брови.
– Но я не могу ответить на этот вопрос, дитя мое. Ты сама поймешь, когда придет время.
Опустошенная такими переживаниями, я снова рано отправилась в спальню Наннины и, когда горничная вышла, достала символические карты матери. Усевшись на кровать, я прошептала молитву ангелу – кто бы он ни был, – затем выложила три карты лицом вниз, так же как делала для Катерины.
Прошлое, настоящее, будущее.
Я перевернула первую карту. На белом фоне четыре золотых меча, устремленных остриями в землю, их пересекали еще столько же клинков, и в центре карты получалась решетка, напоминающая по форме бриллиант. Я ощутила звон стали о сталь. Здесь были вражда, вмешательство свыше, обман и смятение чувств. Когда я увидела девятый меч, торчащий из земли и направленный острием прямо в центр скрещенных клинков, мне показалось, что он пронзает мое сердце.
Девятка мечей символизировала прошлое, где была боль, доводящая до исступления. Глядя на мечи, я представляла, как капли крови, похожие на слезы, падают с каждого клинка. Меня охватила твердая уверенность в том, что прошлое станет для меня настоящим и будущим, если я не сумею избавиться от этой боли.
– Настоящее, – произнесла я вслух, перевернула… Дурака и ощутила ничем не объяснимое смятение.
«Это неправильно, – невольно подумала я. – Тут чья-то чужая судьба, а не моя».
Затем я принялась отыскивать в карте желаемый смысл. Как часто бывает, разум обманул меня, услужливо подсунув утешительное значение: это просто возвращение в Павию и еще одна поездка во Флоренцию. Не такое уж и долгое путешествие. Тот факт, что я вытянула ту же самую карту, какая выпала Катерине, – всего лишь обычное совпадение.
В конце концов я убедила себя, но в следующий миг перевернула третью карту, обозначающую будущее, и увидела Башню.
В голове эхом отдались испуганные слова Катерины: «Это просто фокус! Ты специально так делаешь, чтобы меня напугать!»
Штукатурка и гобелены на стенах спальни Наннины вдруг превратились в прочную каменную кладку крепостной стены. Гром ревел в ушах с такой силой, что я невольно дотронулась до нее и ощутила, как она дрожит под рукой.
Охваченная ужасом, я отчаянно пыталась вспомнить, что напророчила Катерине.
«Башня не предвещает смерть. Но это означает перемены, конец старого. Разрушение… Тебя ждет долгое путешествие. – Я знала, что оно затянется на несколько лет. – Но Башня стоит далеко, тебя ждет долгий путь к ней. Вероятно, за это время ты найдешь способ отвратить от себя те несчастья, какие она обещает».
– Я не хочу! – выдохнула я.
Я не желала иметь ничего общего с избалованной, эгоистичной Катериной и ее, без сомнения, заслуженной судьбой, отодвинула от себя карты и постаралась больше не вспоминать о них. Будущее, которое они обещали, казалось мне бессмысленным, ангел превратился в туманную и чуждую философскую доктрину.
Однако я еще несколько часов изучала три ритуала. Затем, задув лампу, я лежала в постели, вскинув руки, и рисовала в темноте звезды, как это делал Маттео.
Рано утром возница уже ждал меня на виа Ларга. Я попрощалась с Лукрецией, по-родственному обняв ее и расцеловав. С Лоренцо и его братом я не смогла повидаться – они еще спали после вчерашних празднеств. В кармане моего плаща были спрятаны описания ритуалов, порошок и гадальные карты моей матери.
Первые два дня пути прошли без всяких приключений. Погода стояла по-прежнему необычайно теплая, жене возницы было заметно лучше. Она сидела рядом с мужем, а я ехала в повозке, задернув полог, и пыталась запомнить варварские слова, какими требовалось сопровождать рисование звезд и кругов.
К вечеру третьего дня подул холодный ветер, по небу поплыли темные тучи. В воздухе запахло дождем, и возница остановился на постоялом дворе в нескольких часах езды к югу от Модены, где мы уже ночевали раньше. Я пообедала кабаньим мясом с капустой и хлебом, купила полкувшина вина и отнесла в свою комнату. Там не было камина, поэтому жена хозяина принесла мне несколько горячих кирпичей, чтобы согреть постель.
Я заперла дверь на засов, закрыла ставни, разделась до шерстяной рубахи и выпила почти все вино. Мысль о том, что придется просить у Боны освобождения от службы, вселяла в меня тревогу. В итоге я провалилась в беспокойный сон.
Прошло несколько часов. Я проснулась от грохота и села, чувствуя, как колотится сердце, и прислушиваясь к раскатам грома над горами. Меня охватило странное предчувствие, как будто вот-вот произойдет событие необычайной важности.
Я была твердо уверена: настало время звать ангела.
От этой мысли я пришла в восторг и ужас одновременно. Руки дрожали, когда я раскладывала на постели листы с ритуалами и вынимала маленький мешочек с порошком. Как и велела Лукреция, я положила немного порошка в вино – сначала шепотку, затем вторую, третью и под конец довольно много, потому что вдруг забыла, сколько его нужно.
Напиток получился явно ядовитый. Я выпила примерно половину, после чего решила, что все-таки добавила слишком много порошка, и приступила к ритуалу. Все дело заняло примерно полчаса. Закончив, я остановилась в центре воображаемого круга и стала дожидаться появления ангела.
Сперва ничего не происходило. Потом я ощутила внезапную горячую волну, которая сменилась тошнотой, и побрела к постели, сознавая, что конечности меня не слушаются. Я тяжело рухнула на кровать и закрыла глаза, но стены все равно продолжали медленно кружить вокруг меня.
После короткого затишья тошнота сделалась нестерпимой. Я свесилась с кровати, и меня вырвало прямо на старый каменный пол. Облегчение наступило незамедлительно, головокружение прошло, меня охватило блаженное спокойствие.
Низкий, покрытый заплатами потолок больше не кружился. Вместо того он начал светиться, как будто каждый золотой атом, составлявший его, мерцал и мигал подобно звезде. Я завороженно смотрела, как атомы начали складываться в картинки, в концентрические венки из объемных цветов и лоз. Кремовая штукатурка словно сменилась барельефами, выполненными умелой рукой художника, как будто бы я лежала, глядя под купол величественного собора, а не в потолок старой гостиницы. Венки распухали, как облака или подходящее тесто, затем снова опадали, чтобы в следующий миг опять раздуться.
Вдруг стены рухнули. Я лежала на постели в эпицентре чернильно-черного урагана. На простыни лил дождь, который волшебным образом не попадал на меня. Время от времени небо вспарывали далекие молнии, а тучи, стремительно несущиеся по небу, на считаные мгновения расходились, обнажая яркую луну. Картины, порожденные бурей, соединялись в общее полотно, чтобы в следующий миг растаять под порывами ветра. Башня, целая, еще не разрушенная. Дурак, занесший одну ногу над пропастью. Девятка мечей, с концов которых сочится кровь. Каждый раз, когда молния соединялась в поцелуе с Апеннинами, на небе вспыхивали монеты, чаши, мечи и скипетры.
Меня поразила абсурдность происходящего. Я лежу на постели среди урагана, Маттео погиб от яда, карты матери спрятаны в кармане плаща, который висит на стуле, герцог Галеаццо кричит: «Я умираю!» Все это было так чудовищно, что я рыдала, и настолько нелепо, что меня одолевал смех. Столько усилий, боли – и все это впустую.
Охваченная горем, я приказывала себе не плакать. Маттео покоится в мире, он с Господом, его страдания завершились. Но так ли это? Если Всевышний не слышал моих молитв и позволил Маттео умереть, то откуда мне знать, что Он взял моего брата на Небеса?
Но еще хуже, если гибель Маттео допустил ангел. Разве я смогу ему доверять?
– Маттео, – простонала я вслух, хватаясь за голову, затем засмеялась, вспомнив, что у меня все это время был брат. Надо же, я оказалась настолько глупа, что не понимала этого.
Ночной пейзаж надо мной содрогнулся. Я села и увидела, что стена сменилась завесой дыма. Пальцы из белого тумана тянулись от порога, где еще недавно кладка примыкала к полу. Они полезли вверх, извиваясь на фоне темного неба, и соткались в колонну, немного шире и выше меня. Туман кружился все быстрее и быстрее, стал совсем непроницаемым и растворился так же быстро, как загустел.
Вместо него передо мной предстала темная картина: силуэт высокого человека, чернеющий на фоне непроглядной ночи и переливающийся, как кусок каменного угля. Его лицо, волосы, одежда были скрыты непроницаемой тенью, но я понимала, что он смотрит на меня. Несколько долгих мгновений мы стояли неподвижно, глядя друг на друга.
– Кто ты? – наконец выдохнула я и, вспомнив наставления Маттео, спросила: – Каким именем мне тебя называть?
Чернильная чернота шагнула в мою сторону, отчего небо позади незнакомца превратилось в пожелтевшую оштукатуренную стену, обшитую поцарапанными панелями. Вполне по-человечески пришелец присел на корточки и привалился к стене, переливаясь черным блеском не хуже оникса.
Я смотрела, ошеломленная, испуганная, взволнованная.
«Дея!.. – Слова сами собой возникали у меня в голове, но это были не мои мысли. – Ты узнаешь все только после того, как поклянешься повиноваться мне до самой смерти. Лишь тогда я смогу делиться с тобой своими тайнами».
Я возразила, решив, что проявляю редкостную сообразительность:
– Как же я могу поклясться, если даже не вижу, кто ты такой?
«Ты знаешь меня. Ты всегда меня знала. И если не видишь, то только потому, что я отражаю тьму твоей души».
– Какую тьму? – не сдавалась я.
«Ключ к загадке уже выпадал в твоих картах. Прошлое должно быть забыто, если ты хочешь двигаться в настоящее, в будущее… навстречу своей судьбе, как один из волхвов».
– Но я не сделала ничего дурного! Я лишь невинная жертва, которая старается понять, кто убил моего брата. – Тут голос мой сел. – Прошу тебя, помоги!
Ангел вдруг вскочил на ноги. Клубящаяся тьма, из которой было соткано его тело, потускнела, когда он замер.
«Карты уже открывали тебе, откуда взялась тьма. Ты поймешь это, принесешь мне клятву и увидишь меня. Я всего лишь зеркало твоей души».
– Разве ты не можешь помочь мне прямо сейчас?
«Помощь, необходимая тебе, не та, которой ты ищешь. Поклянись повиноваться мне, и я все тебе открою».
Я сомневалась. Хотя мой дорогой Маттео полностью доверял ангелу и оставил указания, чтобы я могла призвать его, это не спасло брата от жестокой смерти. Я не собиралась отказываться от поисков его убийц.
– Я буду повиноваться, – пообещала я осторожно, а мысленно прибавила: «Если смогу» – и склонила голову. – Прошу тебя, приди и открой свое имя. Скажи, как и почему погиб мой брат, и я больше не побеспокою тебя.
Моя жалкая попытка солгать провалилась.
«Я уже пришел. Но тьма в твоей душе мешает мне говорить и скрывает мой истинный вид. Если ты хочешь стать настоящим магом и узнать обо всем, ищи меня с чистым сердцем».
Холодный ветер завыл в комнате, растрепал мне волосы и заморозил до костей. Я вскинула руку, чтобы прикрыть глаза, и увидела, как темный силуэт снова начал кружиться и сверкать, как угольная пыль. Невидимые капли ледяного дождя падали мне на лицо, на плечи.
– Скажи, что я должна сделать! – выкрикнула я, но мои слова потонули в вое ветра.
Силуэт ангела делался все тоньше и прозрачнее. Я уже видела сквозь него стену комнаты.
Слова, которые так отчетливо звучали у меня в голове, теперь превратились в едва слышный шепот: «Карты уже подсказывали тебе ответ. Ключ к твоему прошлому откроет и будущее».
Ветер ревел у меня в ушах, гром раскатывался над горами. Я зажмурилась от колючего дождя, закрыла уши руками и зарыдала.
Утром от бури не осталось и следа, а я более-менее пришла в чувство, если не считать того, что как-то странно воспринимала цвета и формы. Я живо помнила встречу с ангелом и следующие два дня пути просидела в повозке, размышляя над картами матери, в особенности над Дураком, Башней и девяткой мечей.
«Ключ к твоему прошлому…»
Я выложила эти три карты на подушку рядом с собой, затем развернула веером всю колоду, внимательно всматриваясь в изображения: старшие арканы, скипетры, мечи, чаши и монеты.
На ум пришли слова, как будто явившиеся извне: «Скипетры символизируют волю, мечи – мысли, чаши – чувства, монеты – материальные блага. Старшие арканы обозначают испытания, через которые нам надлежит пройти, в этой или в следующей жизни. – Я пристально смотрела на девятку мечей и слышала: – Жестокость, в том числе и к себе самому. Боль, доводящая до безумия».
Я закрыла глаза и увидела, как кровь капает с восьми опущенных клинков и одного, устремленного в небеса.
Я твердила себе, что если в моем прошлом и была жестокость, то только не с моей стороны. Герцог убил мою мать, какое-то другое чудовище – брата. Раны, от которых я страдаю, их вина, а не моя.
Погруженная в такие мысли, я проехала через Эмилию и Ломбардию и вернулась в Павию.
Мы добрались до дома чудесным солнечным днем. Из конюшни я пошла в комнату Маттео. Отныне, с позволения Боны, я собиралась жить здесь. Мне требовалось уединение, чтобы расшифровывать записи брата, раскладывать карты и научиться общаться с ангелом.
Я вымылась, переоделась и отправилась на поиски герцогини. Я прошла через толпу придворных и просителей, которые дожидались в галерее под дверью раззолоченного кабинета герцога Галеаццо, украшенного зеркалами. Здесь, за огромным резным столом, из-за которого сама она казалась нелепо маленькой, Бона принимала посетителей. Моя госпожа была невысока ростом и совершенно потерялась бы за этим столом, если бы не приказала заменить кресло герцога, похожее на трон, своим, небольшим и изящным. Она оделась старательнее обычного, корсаж черного траурного платья был вышит золотой нитью и украшен скатным жемчугом. Рубины сверкали у нее в ушах и на шее, а вуаль была перехвачена на лбу золотой лентой с крохотными алмазами.
Чикко Симонетта, в свои шестьдесят высокий и могучий как дуб, стоял рядом с ней, пока она щурилась, читая письмо, лежащее на столе. Напротив Боны нервно мялся молодой человек в богатом платье.
Я вышла вперед, низко поклонилась и сказала:
– Прошу прощения, ваша светлость.
При этом я не обращала внимания на стражников, торчавших по бокам от двери. Зато они хмуро посмотрели на меня, поскольку я вошла к герцогине без очереди.
Бона подняла глаза. Она выглядела уставшей, лоб прорезали морщины, под светлыми глазами залегли тени. Но при виде меня герцогиня широко улыбнулась и замахала, чтобы я подошла ближе.
– Дея, моя дорогая! Господь услышал мои молитвы и благополучно вернул тебя домой! Как ты добралась?
Она не поднялась с кресла, хотя раньше в подобной ситуации бросилась бы меня обнимать. Вместо того герцогиня протянула мне руку, украшенную кольцами, и подставила щеку.
– Подойди же!
Подчиняясь приказу, я поцеловала ее в щеку и пожала руку. Она была холодной, хотя в комнате из-за пылающего камина стояла удушливая жара. Бона не только выглядела официально – огромная ответственность, свалившаяся на нее, изменила герцогиню, – но и держалась как-то отстраненно.
– Ты прекрасно выглядишь, – сказала она, улыбаясь.
– А вы, ваша светлость, – просто великолепно!
– Как прошло путешествие?
– Без приключений, – ответила я.
– Слава богу! – Бона выпустила мою руку, перекрестилась и чуть помолчала. – Боюсь, сейчас нет времени на разговоры, но после ужина мы обязательно поболтаем. Как видишь, просителей у меня больше, чем минут в сутках. Однако… если у тебя имеется какая-нибудь просьба, сегодня, в день возвращения, говори, я не откажу тебе.
Я вовсе не собиралась оглашать свои планы так скоро и при свидетелях, но видела, как ужасно занята Бона. Возможно, в ближайшее время мне не удастся привлечь ее внимание.
– Ваша светлость, у меня действительно есть просьба.
Бона ждала, все еще улыбаясь, и я продолжила:
– Оказалось, что у Маттео во Флоренции имеется семья. Я надеюсь, что в ближайшее время смогу вернуться туда, чтобы жить с ними. Хотя, разумеется, я останусь здесь столько, сколько будет угодно вашей светлости…
Бона слушала меня вполне благосклонно. Если герцогиню и оскорбило то, что я отказываюсь от ее щедрот, то она не подала виду и ответила:
– Тебе лучше поговорить об этом с мадонной Катериной.
– С кем? – Я удивленно подняла голову.
– Теперь она твоя госпожа. – Бона вздохнула. – Девочка была так расстроена после твоего отъезда, что прибежала ко мне, обливаясь слезами, и умоляла, чтобы я позволила тебе служить ей. Она тяжело переживала смерть отца и уверяла, что рядом с тобой чувствует себя лучше. Что еще мне оставалось? – Бона потерла глаза, затем снова сосредоточилась на письме и рассеянно добавила: – Я сделаю так, как она скажет.
Этими словами ее светлость лишила меня своего покровительства и общества.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Катерина воспользовалась теплой погодой и отправилась на охоту. Я пошла на конюшню, поэтому видела, как возвращаются всадники, темные силуэты которых вырисовывались на фоне горизонта, горящего алым пламенем. Катерина скакала впереди отряда на ореховой кобыле, сверкая голыми лодыжками. Она сжимала поводья в одной руке, а другой держала за шиворот убитого зайца, чтобы подразнить двух возбужденных борзых, сидевших в корзине, притороченной к ее седлу. Волосы Катерины были изначально заплетены в косу, чтобы не падать на глаза, но прическа растрепалась от быстрой скачки, и теперь вокруг ее головы сиял золотой нимб. Лицо пылало от усталости и солнца. Рядом ехал молодой егермейстер, смеющийся вместе с ней над страданиями борзых.
Во внешности и манерах Катерины появилось что-то женственное. Пока меня не было, ей исполнилось четырнадцать, и в ее жизни, наверное, появилось много нового. За прошедший год щеки моей теперешней госпожи лишились детской пухлости, грудь налилась, талия сделалась тонкой. Сейчас я впервые видела, как она флиртует с мужчиной. Катерина отпустила какую-то соленую шутку и засмеялась, запрокидывая голову и искоса поглядывая на егеря.
Я наблюдала за ними незамеченной, пока Катерина не взглянула случайно в мою сторону. Она пустила усталую кобылу в галоп, обогнала других охотников и остановилась прямо передо мной. Не обращая внимания на протянутую руку конюшего, девушка подхватила юбки, бросила ему поводья и ловко спрыгнула на землю.
Катерина стремительно подошла ко мне и, к моему бескрайнему удивлению, принялась душить в объятиях. Я чувствовала грудью, как колотится ее сердце.
Так же внезапно Катерина оттолкнула меня и с такой силой ударила по лицу, что я едва не упала.
Я прикусила язык, сплюнула кровь на сырую землю и посмотрела на девушку. Она стояла, щуря синие глаза, в которых блестели слезы.
– Ты больше никогда меня не бросишь! – Катерина говорила с явной горечью, осипшим голосом. – Никогда, слышишь?!
Затем она гневно развернулась и величественно удалилась, оставив меня стоять с прижатой к щеке рукой.
Несколько недель я не решалась заговорить с Катериной о возвращении во Флоренцию. За это время я узнала, что Бона, обеспокоенная ростом мятежей, надеялась получить помощь для их подавления от Папы. Они с Сикстом IV решили, что Катерину следует как можно скорее выдать за ее нареченного Джироламо Риарио, племянника Папы – так все из вежливости именовали сына понтифика – и главнокомандующего его армии.
В феврале Папа собирался прислать в Милан кардинала Меллини, который заключит брак в качестве доверенного лица жениха. С приходом весны Катерина должна будет отправиться в Рим, чтобы познакомиться с мужем и поселиться там вместе с ним.
Мне придется ехать с ней в качестве старшей камеристки.
Это была большая честь, как с упреком сказала мне Бона, когда я все-таки явилась к ней и, рыдая, умоляла позволить мне вернуться во Флоренцию или же хотя бы остаться с ее светлостью – все, что угодно, лишь бы не ехать в Рим с отвратительной герцогской дочкой.
Все мои попытки были тщетны. Бона оскорбилась из-за того, что я не чувствовала себя польщенной и довольной новым положением. Она напомнила мне, что муж Катерины – второй по могуществу человек в Риме после Папы; став ее старшей камеристкой, я приобретаю весьма высокий статус. Бона назвала меня неблагодарной, это было самое грубое слово, когда-либо произнесенное ею в мой адрес.
Катерина едва ли не каждый день напоминала мне, что я должна быть рядом с ней и держать наготове символические карты, чтобы она могла в любой момент получить от них совет. Мне так и не удалось перебраться в комнату Маттео, потому что теперь все время я ночевала с Катериной. Она не спешила забыть обиду, причиненную моим отъездом. В результате я оказалась в весьма странном положении. Меня засыпали нарядами, украшениями, духами, изысканными яствами и вечно унижали из-за всевозможных проступков, которых я не совершала.
В ходе одной такой ссоры Катерина дала мне пощечину прямо за обеденным столом и заявила, что это я каким-то образом виновата в том, что она опрокинула свой кубок. Чаша моего терпения переполнилась, и я вышла из-за стола, не спрашивая разрешения своей госпожи. Я знала, что за этим последует наказание, но мне было все равно. Почти бегом я кинулась в комнату Маттео и заперла дверь на засов.
– Ответь, нужно ли мне ехать в Рим, – страстно умоляла я ангела. – Разве я могу не вернуться во Флоренцию? – Я склонила голову, дожидаясь ответа, но в моем сердце и в душе царило молчание.
Наконец я подняла голову, первый раз рассуждая здраво. Маттео погиб, возвращаясь из Рима. Он путешествовал с папскими легатами, разве не так? Да и у того таинственного всадника, который привез его домой, тоже был римский выговор.
Убийца Маттео живет в Риме. Судьба или, может быть, ангел наконец-то направляют меня на верный путь.
– Отлично, – прошептала я. – Я поеду в Рим, послушаюсь тебя. Ну а теперь покажись.
Ответом мне была тишина. Одурачить ангела не удалось. Но я смирилась с судьбой и медленно отправилась обратно через двор и вверх по лестнице навстречу своему наказанию.
Через две недели мы с Катериной и небольшой свитой явились в замок Порта-Джиова в Милане, все еще задрапированный черными тканями в знак траура по герцогу. Мы приехали на встречу с кардиналом Меллини, который уже прибыл из Рима. В ходе сдержанной, даже суровой церемонии Катерина через доверенное лицо была обвенчана с Джироламо Риарио, который оказался слишком занят, чтобы присутствовать на собственной свадьбе. По причине официального траура никаких пиршеств не предполагалось.
Теперь, став графиней, Катерина охотно позабыла бы об убийстве отца, лишь бы поскорее отправиться в Рим, но Джироламо был непреклонен. Ненормально теплая погода привела к вспышке смертоносной лихорадки в Священном городе. Хуже того, многие благородные семейства, находившиеся в вассальной зависимости от понтифика, взбунтовались, и под стенами города кипели сражения. Положение усугубилось настолько, что сам Джироламо едва не пал от руки убийц.
«Находясь в здравом рассудке, я не хочу подвергать молодую жену таким опасностям», – писал он.
Однако Катерина и терпение были несовместимыми понятиями. По меньшей мере раз в день она требовала от вечно занятой Боны, чтобы та сейчас же приказала готовить ее в дорогу. Та не выдержала подобных атак и наконец-то написала Джироламо, прося разрешения отправить к нему нетерпеливую молодую жену. Герцогиня-регентша могла только заставить Катерину дождаться ответа.
Джироламо был человек решительный.
«Ни при каких обстоятельствах я не могу ей позволить приехать в Рим в столь опасные времена. Но если ей так не терпится, пусть пока отправляется на юг, в Имолу. Я сообщу горожанам, что графиня едет, ее встретят как подобает и позаботятся о ней. Но она должна оставаться в Имоле, пока я сам за ней не пришлю».
Имола – маленький городок в Романье, к югу от Милана и к северу от Рима – давно уже принадлежал Сфорца. Еще при помолвке Катерины он был обещан Джироламо в качестве ее приданого, и тот охотно принял такое подношение. Рожденный крестьянкой, он занимался сбором таможенной пошлины в одной рыбацкой деревушке, пока так называемый дядя не соизволил подыскать для него более завидную должность, а Имола давала Джироламо возможность наконец-то обрести титул графа. Теперь тамошние жители устроят достойный прием Катерине, своей графине, и будут всячески ей угождать, пока муж не вызовет ее в Рим.
