Текст книги "Кальде Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Нет, Ужасный Тартар, потому как я не могу видеть тебя.

– Ты видишь, Гагарка, ту часть меня, которую можно увидеть. То есть ничего. Слепым я вышел из чрева матери, и поэтому неспособен сформировать свое визуальное изображение. И я не могу показать тебе Священные Оттенки, которые, на самом деле, являются мыслями моих братьев и сестер перед тем, как они сформируются в Окне. Я не могу продемонстрировать тебе любое лицо, восхитительное или ужасное. Ты видишь лицо, которое я воображаю себе, когда думаю о себе. То есть ничто. Когда я уйду, ты увидишь ту светящуюся серость, о которой упоминал.

– Я б предпочел, чтоб ты немного побыл со мной, Ужасный Тартар. Если Дрофа не собирается возвернуться, я б хотел, чтобы ты побыл со мной. – Гагарка облизал губы. – Могет быть, я не должен так говорить, но учти, что я не имею в виду ничего плохого.

– Говори, Гагарка, мой ночемолец.

– Ну, ежели я могу чего-то такое сделать, чтобы помочь тебе, я сделаю.

Опять наступила тишина, длившаяся очень долго, и Гагарка испугался, что бог вернулся в Главный компьютер, – замолчал даже далекий женский голос.

– Гагарка, мой ночемолец, ты спросил, благодаря какой силе ты слышишь мои слова и понимаешь их.

– Да, что-то вроде этого, – с облегчением выдохнул он.

– Это бывает довольно часто. Закон моей матери не работает на тебе, потому что у тебя что-то не так с мозгами.

– Ага, – кивнул Гагарка, – я знаю. Я грохнулся с нашего фаллоса, когда в него попала граната, и, похоже, приземлился на голову. И сейчас мне как-то все равно, что Дрофа здесь и разговаривает со мной, хотя он дохлый. В старину, я знаю, такое бывало. И Сиськи, я о ней тоже не волнуюсь, хотя вроде бы должен. Я люблю ее, а этот парень, Тур, возможно, пытается залезть на нее прямо сейчас, но она все одно шлюха. – Гагарка пожал плечами. – Надеюсь только, он не сделает ей ничего плохого.

– Ты не можешь жить в этих туннелях, Гагарка, мой ночемолец. Здесь нет еды, для тебя.

– Я и Дрофа, мы попытаемся сбежать отсюда, как только я найду его, – пообещал Гагарка.

– Если бы я вселился в тебя, я бы смог тебя вылечить.

– Давай, вперед.

– Но, Гагарка, мы будем слепыми. Слепыми, как я. У меня никогда не было своих глаз, и поэтому я не смогу глядеть твоими. Но я пойду с тобой, поведу тебя и, если смогу, использую твое тело, чтобы вылечить тебя. Погляди на меня, Гагарка.

– Не на что глядеть, – запротестовал Гагарка.

Но было: запинающийся свет наполнил его такой надеждой, такими удовольствием и ощущением чуда, что Гагарка согласился бы не видеть больше ничего, если бы мог видеть его вечно.

* * *

– Если ты действительно патера Шелк, – сказала ему юная женщина на баррикаде, – они убьют тебя в ту же минуту, как только ты шагнешь отсюда.

– Нет шаг, – пробормотал Орев и повторил: – Нет шаг.

– Вполне возможно, – уступил Шелк. – На самом деле почти наверняка убьют, если ты не захочешь мне помочь.

– Если ты Шелк, тебе ничего не надо просить у меня или моих людей. – Она тревожно оглядела худое аскетическое лицо, освещенное ярким небосветом. – Если ты Шелк, ты – наш командир, и даже генерал Мята должна выполнять твои приказы. Просто прикажи нам, и мы будем обязаны сделать все, что ты нам скажешь.

Шелк покачал головой:

– Я – Шелк, но я не могу это доказать. Если ты будешь искать кого-нибудь, кому ты доверяешь и кто знает меня, это займет времени больше, чем у меня есть; так что, вместо этого, я прошу тебя. Предположим – хотя я клянусь тебе, что все наоборот! – что я не Шелк. Тогда я – и это, конечно, чистая правда – бедный молодой авгур, который нуждается в твоей помощи. Если ты не хочешь помочь мне ради меня, или ради бога, которому я служу, умоляю тебя, сделай это для самой себя.

– Я не могу атаковать без приказа бригадира Бизона.

– Ты и не должна даже с ним, – сказал ей Шелк. – За теми мешками с песком стоит бронированный поплавок. Я даже вижу над ними его турель. Если твои люди пойдут в атаку, они попадут прямо под его огонь; я видел, что может сделать жужжалка.

Юная женщина выпрямилась во весь рост, став только на пядь с половиной ниже его.

– Кальде, мы атакуем, если получим приказ.

Орев одобрительно качнул головой:

– Хорош дев!

Поглядев на спящих за баррикадой детей от двенадцати до пятнадцати лет, Шелк покачал головой.

– Они слишком молоды. – (Само́й юной женщине не могло быть больше двадцати.) – Но они будут сражаться, если их повести, и я поведу их. – Шелк ничего не ответил, и она добавила: – Но это не все мои люди. У меня еще есть несколько мужчин, и некоторые из них с карабинами. А большинство женщин – все остальные женщины, я должна сказать – борются с пожарами. Ты удивился, увидев, что я командую, но генерал Мята – тоже женщина.

– Да, и этому я тоже удивляюсь, – сказал ей Шелк.

– Люди хотят сразиться с офицерами-мужчинами. Кроме того, женщины Тривигаунта – знаменитые труперы, и мы, женщины Вайрона, ничем им не уступаем!

– Я бы хотел верить, – сказал Шелк, вспомнив доктора Журавля, – что наши мужчины не менее храбры, чем их.

Юная женщина была потрясена:

– Они же рабы!

– Ты там была?

Она покачала головой.

– И я. Поэтому бессмысленно обсуждать их обычаи. Мгновение назад ты назвала меня кальде. Значит ли это?..

– Лейтенант. Сейчас я лейтенант Лиана. Я использовала этот титул только из вежливости. Если хочешь мое мнение, я думаю, что ты не врешь. Авгур не станет врать, и еще эта птица. Говорят, что у тебя есть домашняя птица.

– Шелк здесь, – сообщила ей птица.

– Тогда сделай так, как я прошу. У тебя есть белый флаг?

– Чтобы сдаться? – оскорбилась Лиана. – Конечно нет!

– Знак перемирия. Ты можешь его сделать, привязав к палке белую тряпку. Я хочу, чтобы ты помахала им и позвала кого-нибудь с той стороны. Скажи им, что здесь находится авгур, который принес Прощение Паса твоим раненым. Это абсолютная правда, сама знаешь. Скажи, что он хочет пересечь баррикаду и сделать то же самое для их раненых.

– Они убьют тебя, когда узнают, кто ты такой.

– Возможно, они меня не узнают. И я обещаю тебе, что сам не расскажу им об этом.

Лиана пробежала пальцами по взъерошенным волосам; он сам делал то же самое, охваченный неуверенностью.

– Почему я? Нет, кальде, я не могу разрешить тебе рисковать собой.

– Ты можешь, – ответил он. – То, чего ты не можешь – стоять на своем вопреки всякой логике. Или я твой кальде, или нет. Если я кальде, твой долг – подчиниться любому отданному мной приказу. Если нет – жизни кальде ничего не угрожает.

Спустя несколько минут, когда она и молодой человек по имени Линзанг помогли ему забраться на баррикаду, Шелк спросил себя, разумно ли было призывать на помощь логику. Логика осуждала все, что он делал, начиная с того момента, когда Узик отдал ему письмо Гиацинт. Когда Гиацинт писала письмо, в городе было спокойно, по меньшей мере относительно. Она – никаких сомнений – собиралась походить по палатинским магазинам, остаться на ночь у Горностая и вернуться…

– Нет падать, – предупредил Орев.

Он пытался. Баррикада состояла из всего, что только возможно: кирпичи из разрушенных зданий, столы и прилавки из магазинов, кровати, бочки и тюки; насколько он видел, все они беспорядочно громоздились друг на друга.

На верхушке он немного задержался, ожидая выстрела. Труперам, засевшим за редутом из мешков с песком, сказали, что он авгур; к этому времени они уже должны знать о письме Пролокьютора. Увидев Орева, они могли понять, что он за авгур.

И выстрелить. Тогда будет лучше всего упасть обратно, к Лиане и Линзангу – или, если они промахнутся, лучше просто спрыгнуть.

Никто не выстрелил; он начал осторожный спуск, слегка осложненный рюкзаком. Узик не убил его, потому что Узик смотрел вдаль, был скорее политиком, чем военным, как и положено всякому высокопоставленному офицеру. Офицер, командующий редутом, скорее всего, моложе и без колебаний выполнит приказ Аюнтамьенто.

Тем не менее, он здесь.

Логика, однажды призванная, ведет себя как бог. Можно умолять бога появиться в Священном Окне; но если уж он пришел, его не прогнать, и любое послание, которое он дарует человечеству, нельзя игнорировать, скрывать или отрицать. Он, Шелк, призвал логику, и логика сказала ему, сейчас он должен быть в кровати того дома, который стал временной штаб-квартирой Узика, и делать то, в чем так отчаянно нуждается – отдыхать и лечиться.

– Он знал, что я пойду, Орев. – Что-то подступило к горлу; он откашлялся и выплюнул мягкий ком того, что могло быть слизью. – Он прочитал ее письмо перед тем, как прийти ко мне, и он видел ее. – Шелк обнаружил, что не в состоянии, даже сейчас, сказать себе, что Узик спал с Гиацинт. – Он знал, что я пойду, и переложил свое затруднение на меня.

– Муж видеть, – сообщил ему Орев.

Шелк опять остановился, внимательно оглядел стену из мешков с песком, но с такого расстояния не сумел отличить защитные шлемы труперов от округлых мешков.

– Пока они не стреляют, – пробормотал он.

– Нет стрелять.

В этом месте по Золотой улице выстроились в ряд ювелирные магазины, самые большие и богатые из всех домов, карабкавшихся на склоны Палатина, и поэтому их клиенты могли похвастаться, что покупают свои браслеты «на холме». Сейчас большую часть магазинов опустошили, тысячи рук сорвали решетки и запоры с их фасадов, а их внутренности сторожили только те, кто умер, защищая или грабя их. За редутом ждали другие богатые магазины, все еще нетронутые. Шелк попытался, но не сумел вообразить себе, как дети, через чьи распростертые тела он переступал, грабят их. Конечно, нет. Если Лиана им прикажет, они нападут, будут сражаться и очень быстро погибнут, и она вместе с ними. И, если они победят, за ними придут грабители. Это тело (Шелк присел, чтобы осмотреть его) принадлежало мальчику лет тринадцати; выстрел снес половину его лица.

Шелк не часто бывал на Золотой улице; но он был уверен, что она никогда не была такой длинной и даже наполовину такой широкой.

А вот здесь, бок о бок, лежали трупер-гвардеец и грубо выглядящий мужчина, который мог быть тем, кто говорил с ним после теофании Киприды; они воткнули ножи друг в друга.

– Патера! – Тот самый скрипучий голос, который отвечал Лиане.

– Что такое, сын мой?

– Быстрее, сюда!

Он пустился рысью, хотя и не без возражения со стороны щиколотки.

Этот, самый нижний, склон Палатина казался очень крутым, когда Шелк в любое мгновение ждал выстрела; сейчас он вообще не заметил уклона.

– Сюда. Хватайся за руку.

Редут гвардейцев достигал только половины высоты баррикады мятежников, хотя (как заметил Шелк, вскарабкавшись на верхушку) был существенно толще. Почти отвесный фасад и ступеньки сзади, чтобы труперы могли стрелять поверх редута.

– Сюда, – сказал тот, кто помог ему. – Я не знаю, как долго он протянет.

Шелк кивнул, тяжело дыша после подъема и боясь, что сорвал швы с легкого.

– Отведи меня к нему.

Трупер спрыгнул с мешка-ступеньки; Шелк, более осторожно, последовал за ним. И здесь тоже кое-кто спал – два десятка вооруженных гвардейцев лежали на улице, завернутые в одеяла, вероятно зеленые; однако в небосвете они выглядели черными.

– Эти, снаружи, собираются броситься на нас, верно? – спросил трупер.

– Нет. Я бы сказал, что не сегодня ночью – возможно завтра утром.

Трупер хмыкнул:

– Пули пробьют их баррикаду насквозь. Я оглядел ее, и там много мебели. Всякое старье, и доски не толще твоего большого пальца. Я – сержант Саламандра.

Они пожали руки.

– Я подумал о том же самом, когда карабкался на нее, сержант, – сказал Шелк. – Но там есть и более тяжелые вещи, хотя даже стулья и все такое могут закрыть вам обзор.

– У них нет ничего, что бы я хотел увидеть, – фыркнул Саламандра.

Зато этого нельзя было сказать о гвардейцах, как понял Шелк, поглядев за поплавок. На перекрестке, в ста шагах от вершины холма, стоял талос, его огромная клыкастая голова (настолько похожая на голову того талоса, которого он убил под святилищем Сциллы, что можно было считать их братьями) поворачивалась из стороны в сторону, по очереди наблюдая за каждой из улиц. Лиана очень бы заинтересовалась, если, конечно, она еще не знает о нем.

– Сюда. – Саламандра открыл дверь одного из темных магазинов; его голос и хлопнувшая дверь зажгли огоньки. Внутри труперы, снявшие с себя части брони и более-менее перевязанные, лежали на одеялах на мозаичном полу. Один простонал, проснувшись от шума или света. Двое других, казалось, не дышали. Шелк встал на колени перед ближайшим и пощупал его пульс.

– Не ему. Сюда.

– Им всем, – сказал Шелк. – Я собираюсь принести Прощение Паса им всем по одному, а не всем вместе. Для этого нет никакого оправдания.

– Большинство уже получило его. Как этот.

Шелк посмотрел на сержанта, но, глядя в тяжелое неприятное лицо, не смог сделать вывод насчет правдивости его слов. Шелк встал:

– Я полагаю, этот человек мертв.

– Да, и мы уберем его отсюда. Сюда. Этот еще нет. – Саламандра подошел к человеку, который стонал.

Шелк опять встал на колени. Кожа раненого оказалась холодной на ощупь.

– Сержант, ты заморозил его.

– А ты что, доктор?

– Нет, но я знаю кое-что о том, как ухаживать за больными. Авгур обязан.

– Нет рана. – Орев прыгнул с плеча Шелка на грудь раненого. – Нет кровь!

– Оставь его, ты, глупая птица.

– Нет рана, – опять свистнул Орев. – Нет кровь!

Лысый человек не выше Лианы вышел из-за одной из пустых витрин. Хотя он держал в руке карабин, на нем не было ни брони, ни формы.

– Он… он нет, патера. Не раненый. По меньшей мере, у него нет… я ничего не нашел. Мне кажется, что у него сердечный приступ.

– Неси одеяло, – сказал Шелк Саламандре. – Два одеяла. Немедленно!

– Я не подчиняюсь приказам каждого гребаного мясника.

– Тогда его смерть будет на твоей совести, сержант. – Шелк вынул из кармана четки. – Принеси два одеяла. И три будет не слишком много. Наверняка твои люди, наблюдающие за мятежниками, смогут поделиться ими. Три одеяла и чистую воду.

Он наклонился над раненым; четки положенным образом свисали с правой руки.

– Именем всех богов ты прощен, сын мой. Я говорю от имени Великого Паса, Божественной Ехидны, Жгучей Сциллы, Чудотворной Молпы… – Имена слетали с языка, каждое со звучным эпитетом, имена пустые или нагруженные страхом. Пас, план которого одобрил Внешний, мертв; Ехидна – чудовище. Шелк говорил и помахивал четками, и все время ему мерещился призрак – но не доктор Журавль, а тот симпатичный жестокий хэм, который считал себя советником Лемуром.

«Монарх хотел сына, который должен был стать его наследником, – сказал фальшивый Лемур. – Сцилла имела такую же сильную волю, как и сам монарх, но была женщиной. Однако отец позволил ей основать наш город и много других. Она основала и Капитул, пародию на государственную религию ее собственного витка. Королева родила монарху еще одну девочку, но та оказалась еще хуже – великолепная танцовщица и искусная музыкантша, она была подвержена приступам безумия. Мы называем ее Молпа. Третий ребенок, мальчик, оказался не лучше первых двух, потому что был слеп, с рождения. Он стал Тартаром, тем самым, которому вы поручили заботиться о себе, патера. Вы считаете, что он может видеть без света. Но правда в том, что он вообще не может видеть дневной свет. Ехидна опять забеременела и родила еще одного мальчика, здорового, который унаследовал мужское безразличие отца к физическим ощущениям остальных, но довел его почти до безумия. Сейчас мы называем его Гиераксом…»

И этот мальчик, над которым он наклонился и рисовал знаки сложения, был почти мертв. Возможно – только возможно, – он может почерпнуть из литургии утешение и даже силу. Боги, которым он молится, могут быть недостойны его – или любого другого – молитвы; но, безусловно, сама молитва может считаться чем-то, может что-то весить на некоторых весах. Так должно быть, или Виток сошел с ума.

– Внешний тоже прощает тебя, сын мой, и поэтому я говорю и от его имени. – Последний знак сложения, и все. Шелк вздохнул, содрогнулся и убрал четки.

– Другой их не говорил, – сказал ему гражданский с карабином. – Последние слова.

Шелк так долго ждал и боялся этого замечания, что сейчас испытал что-то вроде освобождения.

– Многие авгуры считают Внешнего младшим богом, – объяснил он, – но не я. Сердце? Ты это сказал? Он слишком молод, у него не может быть болезни сердца.

– Его зовут корнет Маттак[10]10
  Маттак (инуитск.) – традиционное блюдо эскимосской, ненецкой и чукотской кухонь: свежая кожа кита со слоем подкожного жира.


[Закрыть]. Его отец – мой клиент. – Маленький ювелир наклонился ближе к Шелку. – Сержант убил того, другого авгура.

– Другого?..

– Патеру Мурена. Он сказал мне свое имя. Когда он закончил молитвы Пасу, мы немного поговорили, и я… я. И я… – Слезы потекли из глаз ювелира, внезапные и неожиданные, как струя из разбитого кувшина. Он вынул синий носовой платок и высморкался.

Шелк опять наклонился над корнетом, ища рану.

– Я сказал, что подарю ему чашу. Чтобы собирать кровь, ты понял?

– Да, – рассеянно сказал Шелк. – Я знаю, для чего.

– Он сказал, что использует желтые горшки, и я ответил… ответил…

Шелк встал и подобрал маленький рюкзак.

– Где его тело? Ты уверен, что он мертв? – Орев опять вспорхнул ему на плечо.

Ювелир вытер глаза и нос.

– Мертв ли он? Святой Гиеракс! Если бы ты увидел его, то не спрашивал. Он снаружи, в переулке. Этот сержант пришел, когда мы говорили, и застрелил его. В моем магазине! Потом оттащил его наружу.

– Пожалуйста, покажи мне его. Он принес Прощение Паса всем остальным, верно?

Ведя Шелка мимо пустых демонстрационных витрин в заднюю часть магазина, ювелир кивнул.

– Корнета Маттака никто не ранил, верно?

– Да. – Ювелир откинул в сторону занавеску из черного бархата, за которой открылся узкий коридор. Они прошли мимо запертой на замок железной двери и остановились перед такой же дверью, запертой на тяжелый засов. – Я сказал патере, что, когда все кончится, я дам ему золотую чашу. Пока он приносил Прощение Паса, я убирал вещи из витрин. Он сказал, что никогда не видел столько золота и что они копят на настоящий золотой потир. В мантейоне был один, перед тем, как он там появился, но они были вынуждены продать его.

– Я понимаю, почему.

Ювелир снял второй засов и прислонил его к стене.

– И я опять сказал, что, когда все кончится, я дам тебе один, чтобы ты помнил эту ночь. У меня, уже почти год, есть один, очень симпатичный, простое золото, хотя выглядит отнюдь не простым, понимаешь, что я имею в виду? Он улыбнулся, когда я ему это сказал.

Железная дверь открылась под скрип ржавых петель, мучительно напомнивший Шелку садовые ворота его дома.

– И я сказал: «Патера, иди со мной в кладовую, где я храню драгоценности, и я покажу его тебе». А он положил руку мне на плечо и сказал: «Сын мой, не считай себя связанным своим обещанием. Ты не клялся никаким богом». И… и…

– Дай мне посмотреть на него. – Шелк вышел в переулок.

– И тогда сержант вошел и застрелил его, – закончил ювелир. – Так что не возвращайся обратно, патера.

В холодной, пахнувшей злом темноте кто-то шептал те самые молитвы, которые только что закончил Шелк. Он услышал имена Фэа и Сфингс, за которыми последовала обычная завершающая фраза. Голос был старческий; на одно жуткое мгновение Шелку показалось, что это голос патеры Щука.

К тому времени, когда коленопреклоненный человек встал, глаза Шелка уже привыкли к темноте.

– Вы подвергаете себя страшной опасности, – сказал Шелк, вовремя проглотив титул сгорбленной фигуры.

– Вы тоже, патера, – сказал ему Квезаль.

Шелк повернулся к ювелиру:

– Пожалуйста, иди внутрь и закрой дверь на засов. Мне нужно поговорить… со своим товарищем, авгуром. Предостеречь его.

Ювелир кивнул, и железная дверь с грохотом закрылась; тьма переулка стала еще темнее.

Несколько секунд Шелку казалось, что он просто потерял Квезаля в темноте; однако тот действительно исчез. Патера Мурена – чей возраст, рост и вес невозможно было определить без света – лежал на спине в грязи переулка с четками в ладонях и руками, аккуратно сложенными на развороченной груди; лежал один, в последнем одиночестве смерти.

Глава седьмая
Где Фелкс держит зеркало

Шелк остановился перед впечатляющим фасадом гостиницы Горностая. Она была построена как частный дом, или так казалось – построена для кого-то с бездонным кошельком и глубоким уважением к колоннам, аркам, фризам, карнизам и тому подобному, всему тому, что Шелк раньше видел только в виде выцветших изображений, нарисованных на в остальном плоских фасадах домов из коркамня; здесь они были настоящими каменными джунглями, поднимавшимися в небо на добрые пять этажей. Нарочито небольшая полированная вывеска на широкой зеленой двери объявляла: «Отель Горностай».

«Кем был этот Горностай? – рассеянно подумал Шелк. – Жив ли он? И может ли быть Линзанг его бедным родственником – или даже богатым, который восстал против Аюнтамьенто? А как насчет патеры Росомаха? Всякое бывало».

Ладони были потными и липкими, хотя его била холодная дрожь; он обыскал одежду, прежде чем вспомнил, что его сутана находится в рюкзаке вместе с позаимствованной синей туникой, и вытер руки о надетую на себя желтую.

– Внутрь? – спросил Орев.

– Через минуту. – Он медлил и знал это. Это дом Горностая, конец мечтаний, пробуждение на тенеподъеме. Если ему повезет, его узнают и застрелят. Если нет, он найдет статую Фелксиопы и будет ждать, пока гостиницу не закроют, ведь даже она когда-нибудь закрывается. Безмерно важный слуга ледяным тоном сообщит ему, что он должен уйти. Он встанет, в последний раз оглянется по сторонам и попытается о чем-либо поговорить со слугой, чтобы выиграть еще несколько мгновений.

И после этого уйдет. На улице будет серое, очень холодное утро. Он услышит, как дверь дома захлопнется за ним, услышит щелчок засова и треск задвижки. Он посмотрит вверх и вниз по улице и не увидит ни Гиацинт, ни того, кто принесет от нее письмо.

И тогда все закончится. Он умрет, с ним будет покончено, и он больше никогда не будет живым. Он будет вспоминать о своей страсти как о чувстве, когда-то наполнявшем душу авгура, чье имя, Шелк, случайно совпало с его; не самое распространенное имя, но отнюдь не диковинное. (Старый кальде, чей бюст мать держала на задней полке шкафа, был… как же его звали? Тоже Шелк? Нет, Чесуча; но чесуча тоже дорогой материал.) Он пытался принести мир и спасти мантейон, потерпел поражение в обоих случаях, и умер.

– Внутрь?

Он хотел сказать, что они действительно войдут, но обнаружил, что настолько охвачен ужасом, что не в силах сказать ни слова. Пробормотав «Простите», мимо него прошел мужчина в шляпе с фазаньим пером и меховой накидке. Ливрейный лакей (наверно, тот самый важный слуга, которого он представил себе несколько мгновений назад) изнутри открыл перед ним дверь.

Сейчас. Или никогда. Уйти или послать сообщение. Сохранить иллюзию.

– Вы входите, сэр?

– Да, – ответил Шелк. – Да, я вхожу. Но я не уверен в моей домашней птице. Если есть какие-нибудь возражения, я оставлю ее снаружи.

– Нет, сэр. – Слабая белоснежная улыбка коснулась узких губ лакея, похожая на изморозь на оконном стекле. – Дамы постоянно приводят с собой животных, сэр. Доги, сэр. Обезьянки. Ваша птица не может быть хуже. Но, сэр, дверь…

Открыта, конечно. Стояла холодная ночь, но, бунт не бунт, в гостинице Горностая должно быть тепло и уютно. Шелк вскарабкался по лестнице к зеленой двери, по дороге обнаружив, что баррикада Лианы не выше и не круче.

– Это ваш первый визит к Горностаю, сэр?

Шелк кивнул:

– Я должен повстречаться здесь с дамой.

– Я все прекрасно понимаю, сэр. Это наш вестибюль, сэр. – Диваны и жесткие стулья. – Здесь главным образом снимают верхнюю одежду, сэр. Ее оставляют в гардеробе. Вы можете оставить ваш рюкзак, если пожелаете. В вестибюле нет прислуги, сэр, за исключением привратника, наблюдающего за входящими и выходящими гостями.

– Хорош муж? – Блестящий черный глаз Орева изучающе уставился на лакея. – Любить птица?

– Сегодня ночью, – сказал лакей доверительным голосом, наклонившись поближе к Шелку, – я сам могу принести вам закуску и напитки. У нас мало клиентов. Беспорядки.

– Спасибо, – сказал Шелк. – Большое спасибо. Но нет.

– За вестибюлем находится наш селлариум. Там достаточно комфортные стулья и прислуга. Некоторые джентльмены там читают.

– Допустим, я войду в селлариум и поверну направо; куда я попаду? – поинтересовался Шелк.

– В Клуб, сэр. Или, если повернуть менее резко, в оранжерею. Там есть укромные уголки, сэр. Скамейки и канапе. И прислуга, сэр, но нечасто.

– Спасибо, – сказал Шелк и поторопился прочь.

Странно было думать, что этот огромный зал, в котором стояло не меньше пятидесяти стульев, наполовину меньше маленьких столиков и десятки растений в кадках, статуй и толстобрюхих горшков, называется так же, как и старомодная маленькая гостиная в его доме. Свернув направо, он запетлял среди них, стараясь не поворачивать слишком резко и чувствуя себя так, как будто он идет во сне через дом гигантов, – и вежливо отклонил поднос, предложенный почтительным официантом. Все стулья, которые он видел, были пустыми; только на столе со стеклянной столешницей, едва ли большей, чем сиденье трехногой табуретки, лежали смятые клочки бумаги и наполовину исписанный лист – единственные признаки жизни.

Перед ним поднялась стена, похожая на склон горы, или, более точно, на туманную гряду, через прорези в которой можно было видеть самые разнообразные сцены, зримые картины безудержной роскоши. Шелк повернул налево и еще через двадцать шагов увидел мраморную арку, обрамленную занавесом из листьев.

В селлариуме было ожидаемо тепло; он прошел под аркой и его окутал еще более теплый, хотя и влажный воздух, наполненный экзотическими запахами. Светлячок с розовато-лиловыми и серыми крыльями, бо́льшими чем его ладони, порхал перед лицом, освещая фиолетовый цветок размером с суповую миску. Дорожка, более узкая, чем в саду его мантейона, казалась покрытой драгоценными камнями; через шаг-два она исчезала среди лоз и карликовых деревьев. Повсюду звучала музыка падающей воды.

– Хорош мест, – одобрил Орев.

«Так оно и есть», – подумал Шелк. Да, место более странное и больше похожее на сон, чем селлариум, но и более дружеское и как-то более человеческое. Селлариум утопал в изобилии, граничившем с ночным кошмаром; оранжерея же была местом тепла и воды, солнца и пышной растительности, и, хотя сад под стеклянной крышей мог быть использован в самых порочных целях, ничего плохого не было в свете солнца, зелени, воде и тепле – близость зла только подчеркивала их желательность.

– Мне здесь нравится, – прошептал он Ореву. – И Гиацинт тоже, иначе она не назначила бы встречу здесь, где все это затмило бы красоту менее привлекательной женщины.

Искрящаяся дорожка разделилась. Он заколебался, потом повернул направо. Еще несколько шагов, и остался только свет небоземель, плававших над витком.

– Мне кажется, что Его Святейшеству это место тоже бы понравилось, не меньше, чем нам, Орев. Я был в его саду во Дворце, и оно напомнило мне его, хотя тот сад без крыши, а этот не может быть таким большим.

Здесь стояла скамья для двоих, искусно вырезанная из цельного ствола мирта. Шелк остановился и посмотрел на нее, страстно желая сесть, но боясь, что потом не встанет.

– Нам нужно найти статую Фелксиопы, – пробормотал он, – и там должны быть скамейки. Гиацинт не придет. Она в имении Крови, ей оттуда не вырваться. Но около статуи мы сможем немного отдохнуть.

– Прошу прощения, сэр, – прошептал новый голос, подобострастный и взволнованный.

– В чем дело? – повернулся к нему Шелк.

Перед ним стоял официант.

– Я в замешательстве, сэр. Я действительно не знаю, как это сформулировать.

– Мне не полагается быть здесь? – Спросив, Шелк понял, что не уйдет без борьбы; конечно, толпа официантов и швейцаров справится с ним, но им придется постараться – простого приказа или довода не хватит.

– О нет, нет, сэр! – с ужасом ответил официант. – Об этом не беспокойтесь.

Ожесточенная борьба, которую представлял себе Шелк, растаяла в дымке неосуществленных возможностей.

– Это все один господин, сэр. Очень высокий господин, с длинным лицом? Скорее с печальным лицом, если я могу так сказать, сэр. Он в Клубе.

– Нет идти, – твердо объявил Орев.

– Он не захотел назвать мне свое имя, сэр. Сказал только, что это не имеет значения. – Официант прочистил горло. – Он не назвал и ваше имя, сэр, но описал вас. И еще он сказал, чтобы я не говорил вам ничего, если вы будете с кем-нибудь, сэр. В таком случае я должен был бы предложить что-нибудь выпить, вам и вашему спутнику, и он пообещал заплатить за напитки. Но если вы будете один, мне поручили пригласить вас присоединиться к нему.

Шелк покачал головой:

– Понятия не имею, кто такой этот господин. А ты?

– Нет, сэр. Он не постоянный посетитель. Не думаю, что видел его раньше, сэр.

– Официант, ты знаешь, где находится статуя Фелксиопы? Здесь, в оранжерее?

– Конечно, сэр. Высокий господин поручил мне искать вас там в первую очередь.

Шелк подумал, что высоким ростом отличается полковник Узик, который, однако, настолько массивен, что его рост не очень заметен; но Узика трудно назвать длиннолицым. Поскольку только он и капитан Геккон читали письмо Гиацинт, этот длиннолицый, скорее всего, Геккон.

– Скажи ему, что я не могу присоединиться к нему в Клубе, – сказал Шелк, осторожно выбирая слова. – Выскажи мои сожаления. Скажи ему, что я должен оставаться около статуи Фелксиопы и что я один. Он может поговорить со мной там, если захочет.

– Да, сэр. Спасибо, сэр. Не нужно ли вам что-нибудь, сэр? Я могу принести туда.

Шелк нетерпеливо покачал головой.

– Очень хорошо, сэр. Я передам ему ваши слова.

– Погоди. Сколько сейчас времени?

Официант извиняюще улыбнулся.

– У меня нет часов, сэр.

– Конечно, нет. И у меня. Приблизительно.

– Сэр, я посмотрел на часы бармена всего за минуту-две до того, как пришел сюда. Было без пяти двенадцать, сэр.

– Спасибо, – сказал Шелк и уселся на вырезанную скамью, не думая о том, как будет трудно встать.

Гиераксдень, говорило письмо Гиацинт. Он попытался восстановить в памяти ее точные слова и не сумел, хотя и помнил их суть. Она не упоминала точное время, но, возможно, имела в виду вечер, после окончания своего похода по магазинам. Часы бармена, несомненно, висят в Клубе; и этот Клуб должен быть таким местом, где люди, главным образом мужчины, сидят и пьют – что-то вроде «Петуха», только для богачей. Маловероятно, что официант поглядел на часы бармена после разговора с длиннолицым, кем бы тот ни был; так что он отметил время минут десять назад. Значит, гиераксдень кончился и начался фелксдень. Если Гиацинт и ждала его (в высшей степени невероятно) – он не пришел.

* * *

– Привет, Сиськи, – сказал Гагарка, выныривая из мрака бокового туннеля. – Он хочет, чтобы мы выполнили план Паса.