Текст книги "Кальде Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Я уже спал, мой генерал, хотя и не долго. И я уже поел, а вы, как мне сказали, нет. Сейчас я обойду посты и проверю своих людей. После чего я, возможно, посплю еще час. Меня разбудит сержант.

– Я бы хотела пойти с тобой, – сказала ему майтера Мята. – Можешь подождать пять минут?

– Конечно, мой генерал. Честь для меня. Но…

Она резко поглядела на него:

– Что случилось, капитан? Пожалуйста, скажи мне.

– Вы сами должны поспать, мой генерал, – и поесть. Или завтра вы будете ни на что не годны.

– Обязательно, но позже. Пожалуйста, садись. Мы устали, все мы, а ты просто замучался. – Она повернулась к Бизону. – У нас, в Капитуле, есть правило для сивилл, таких как я, и авгуров, таких как патера Шелк. Оно называется дисциплина и восходит к древнему слову, которое значило «ученик» или «студент». Если ты учитель, как я, ты должен установить в классе дисциплину прежде, чем начинать учить. Иначе они все будут так заняты разговорами между собой, что не услышат ни слова из того, что ты им говоришь, и будут рисовать картинки вместо того, чтобы заниматься.

Бизон кивнул.

Вспомнив прошлогоднее происшествие, майтера Мята опять улыбнулась.

– Если ты сама не говоришь им рисовать картинки. Но если говоришь рисовать, они будут писать записки друг другу.

Капитан пригладил усики:

– Мой генерал. У нас тоже есть дисциплина, у офицеров и гвардейцев. То же самое слово. И, я осмелюсь сказать, практика не очень отличается.

– Я знаю, но не могу использовать вас, чтобы патрулировать улицы и остановить грабежи. Хотела бы я, чтобы могла, капитан. Это было бы очень удобно и, без сомнения, эффективно. Но слишком много гвардейцев являются нашими врагами. Вспыхнуло бы восстание против нашего восстания, поэтому мы и не можем себе позволить патрулировать улицы.

Она повернулась к Бизону:

– Ты понимаешь, почему это необходимо, верно? Скажи мне.

– Мы грабим себя, – ответил он.

Из-за бороды было трудно прочитать выражение его лица, но она попыталась и решила, что ему неловко.

– Вот именно. Люди, чьи дома и лавки разграбили, – наши люди, и, если они останутся дома, чтобы защищать свое добро, они не смогут сражаться за нас. Но это не все, верно? Что еще ты хотел сказать?

– Ничего, генерал.

– Ты должен сказать мне все. – Она хотела бы коснуться его, как она касалась в такие моменты детей, но решила, что это можно было бы неправильно истолковать. – Сказать мне все, когда я спрашиваю, – тоже дисциплина, если хочешь знать. Мы же не собираемся позволять гвардейцам быть лучше нас, а?

Бизон не ответил.

– Но это даже важнее, чем дисциплина. Сейчас ничего не может быть важнее для нас, чем знать то, что ты считаешь важным. Ты, и капитан, и Зорилла, и Калужница, и все остальные. – Он все равно ничего не сказал, и она добавила: – Ты хочешь, чтобы мы потерпели поражение, лишь бы тебе не было стыдно, Бизон? Но так и будет, если мы не будем делиться опасениями и информацией: мы подведем богов и умрем. Все мы, скорее всего. И, безусловно, я, потому что я буду сражаться до тех пор, пока меня не убьют. Ну, что это?

– Пожары, – выпалил он. – Пожар хуже грабежа, намного хуже. С этим ветром они сожгут весь город, если мы их не остановим. И… и…

– И что? – майтера Мята закусила нижнюю губу. – И не погасим пожары, которые, конечно, уже бушуют по всему городу. Ты прав, Бизон. Как всегда. – Она посмотрела на дверь. – Ворсянка? Ты все еще там? Войди, пожалуйста. Ты мне нужна.

– Да, майтера.

– Мы говорим друг другу, что должны отдохнуть, Ворсянка. Похоже, это вроде как традиция этой ночи. И ты не исключение. Ведь ты была больна всего несколько дней назад. Разве патера Шелк не принес тебе Мир Паса?

Ворсянка – худая и бледная тринадцатилетняя девочка, с тонкими чертами лица и блестящими черными волосами – мрачно кивнула:

– В сфингсдень, майтера, и я сразу почувствовала себя лучше.

– Это было в сфингсдень, сейчас у нас гиераксдень. – Майтера Мята посмотрела на голубые фарфоровые часы, стоявшие на буфете. – Через несколько часов фелксдень. Тем не менее, меньше недели назад ты была на грани смерти и сегодня ночью выполняла мои поручения, хотя должна была быть в кровати. Сможешь выполнить еще одно?

– Я чувствую себя хорошо, майтера.

– Тогда найди Липу. Скажи ей, где я, и что я хочу видеть ее, как только она сможет отлучиться. Потом иди домой и ложись спать. Я сказала домой. Ворсянка, ты сделаешь это?

Ворсянка сделала реверанс, повернулась и убежала.

– Хорошая, разумная девочка, – сказала майтера Мята Бизону и капитану. – Не моя ученица. Мои – старше, и сражаются или ухаживают за ранеными. Или сражались. Ворсянка – майтеры Мрамор, и, очень вероятно, лучшая из ее учениц.

Мужчины кивнули.

– Капитан, я не хочу заставлять вас ждать дольше. Бизон, я начала говорить о дисциплине. Меня прервали, и правильно, потому что я была слишком многоречивой. Я собиралась сказать, что при помощи дисциплины из двадцати мальчиков и девочек можно сделать восемнадцать хороших учеников. Я могу, и ты тоже можешь. На самом деле ты, скорее всего, после небольшой практики сможешь сделать это лучше меня. – Она вздохнула и заставила себя выпрямить спину и отвести плечи назад. – Из оставшихся двоих один никогда не будет хорошим учеником. В нем нет этой жилки, и ты можешь только не давать ему мешать другим. А другому вообще не нужна никакая дисциплина, по меньшей мере так кажется. Правда Паса состоит в том, что он дисциплинировал себя раньше, чем ты призвала класс к порядку. Ты понимаешь меня?

Бизон кивнул.

– Ты – один из таких. Иначе ты бы не стал моим заместителем. Которым ты являешься. Если меня убьют, ты должен будешь возглавить армию.

Бизон усмехнулся, большие белые зубы сверкнули в зарослях его черной бороды.

– Боги любят вас, генерал. Я много о чем беспокоюсь, но не о том, что вас могут убить.

Она подождала ответа получше.

– Гиеракс не даст, – наконец объяснил он. – Но, если это все-таки произойдет, я сделаю все, что в моих силах.

– Я знаю это, потому что ты всегда так делаешь. Но ты должен найти таких же, как ты. У нас нет времени, чтобы установить настоящую дисциплину, хотя я очень этого хочу. Выбери людей с иглометами, карабинов не нужно, – людей постарше, которые сами не будут грабить, когда их пошлют остановить грабителей. Организуй их в группы по четыре, каждой группе назначь начальника и скажи примерно так: «Не забывайте, что это исключительно важно. Говорите всем, кого встретите, что необходимо остановить грабежи и пожары. И пускай они убивают всех, кто грабит и поджигает».

Она встала:

– Капитан, сейчас мы с тобой пойдем. Я хочу посмотреть, как ты все устроил. Мне нужно очень много выучить, и у меня очень мало времени на учебу.

За дверью, выходившей на улицу, стояли Рог, с захваченным карабином, и Крапива с иглометом.

– Рог, иди в дом и найди себе кровать, – сказала ему майтера Мята. – Это приказ. Когда проснешься, вернешься сюда и сменишь Крапиву, если она еще будет здесь. Крапива, я иду к Аламбрере с капитаном, скоро вернусь.

Холодивший лицо ветер казался почти сверхъестественным после стольких месяцев жары; она пробормотала благодарности Молпе, но потом вспомнила, что ветер раздувает пожары, которых так боялся Бизон, и что ветер может – и, скорее всего, где-то уже сделал – распространить огонь на лавки, конюшни и мастерские. Да, есть большая вероятность, что весь город сгорит, пока она сражается с Аюнтамьенто за него.

– Аюнтамьенто. Советники – не боги, капитан.

– Уверяю вас, я никогда так не думал, мой генерал. – Он повел ее по изогнутой улице, чье название она забыла, даже если когда-то знала; витрины лавок были закрыты ставнями, ветер шептал о снеге.

– Значит, – продолжала она, – они не смогут долго сопротивляться воле богов. И восстание – воля Ехидны, безусловно. Мне кажется, что это воля и Сциллы.

– И Киприды, – напомнил он ей. – Киприда сказала мне, мой генерал, что патера Шелк должен стать кальде. Я служу вам, потому что вы служите ему, а он – ей.

Она почти его не слышала.

– Пять стариков. Четыре, если Его Святейшество прав, а он прав, несомненно. Что придает им мужество?

– Не могу догадаться, мой генерал. Вот наш первый пост. Вы видите его?

Она покачала головой.

– Капрал! – крикнул капитан. Руки хлопнули, на улице зажглись огоньки; сверкающее дуло ружья высунулось из окна второго этажа.

– Мой генерал, как вы видите, на этом посту у нас есть пулемет, жужжалка, – показал он. – Именно жужжалка, потому что здесь идет самая прямая дорога ко входу в Аламбреру. Такой угол дает нам возможность вести продольный огонь. Вон там, на пару шагов дальше по улице, – опять указал он, – нас могут обстреливать из верхнего окна Аламбреры.

– Но они могут спуститься по этой улице, пересекающей Тюремную, и войти в Аламбреру?

– Совершенно верно, мой генерал. Поэтому мы не пойдем дальше. Сюда, пожалуйста. Вы не возражаете против этого переулка?

– Конечно, нет.

Как странно служить богам! Когда она была еще девочкой, майтера Жасмин сказала ей, что служба богам означает отсутствие сна и еды, и с тех пор она отвечала так всякий раз, когда ее спрашивали. И вот сейчас она служит богине и ничего не ела с завтрака; слава Фелксиопе, что она настолько устала, что даже не хочет есть.

– Мальчик, которого вы послали в кровать. – Капитан хихикнул. – Он проспит всю ночь. Вы предвидели это, мой генерал? Бедная девочка останется на посту до утра.

– Рог? Не больше трех часов, капитан, и даже меньше.

Переулок вывел их на более широкую улицу. «Мельничная улица», – сказала себе майтера Мята, увидев одинокую вывеску кафе «Мельница». Мельничная была тем местом, где можно было дешево купить отрезы саржи и твида.

– Здесь мы вне поля зрения, хотя часовые на стене могут нас увидеть. Смотрите. – Он опять указал. – Вы узнаете это, мой генерал?

– Конечно. Это стена Аламбреры. И я вижу поплавок. Это твой? Нет, этого не может быть, иначе они бы стреляли по нему. И турели нет.

– Это один из тех, которые вы уничтожили, мой генерал. Но сейчас он мой. В нем два человека. – Он остановился. – Здесь я оставлю вас, минуты на три. Слишком опасно идти дальше вместе, но я должен убедиться, что с ними все хорошо.

Она дала ему уйти, подождала, пока он почти добрался до неспособного летать поплавка, и только потом побежала сама, так, как часто воображала себе: она бежит, играя с детьми в палестре, юбка задрана выше колен, ноги летят; страх сделать что-то непристойное исчез, и кто может сказать, куда.

Капитан подпрыгнул, ухватился за край дыры, образовавшейся на месте турели, подтянулся, перевернулся и исчез в поплавке. Увидев это, она уже не слишком верила в то, что сможет сделать так сама. К счастью, ей и не пришлось – когда она была в полудюжине шагов от поплавка, в его боку открылась дверь.

– Я так и думал, что вы не останетесь снаружи, мой генерал, – сказал ей капитан, – хотя я осмелился надеяться. Вы не должны так рисковать собой.

Она кивнула, задыхаясь и не в силах говорить, и нырнула в поплавок.

Внутри было тесно, хотя без крыши она почувствовала себя как-то странно; поклонившимся гвардейцам было явно неудобно, по меньшей мере, потому что их тренировали в таких случаях стоять по стойке «смирно», но приходилось подчиниться обстоятельствам.

– Садитесь, – приказала она им, – вы все. Мы не можем настаивать здесь на соблюдении формальностей.

«Слово „настаивать“ здесь не вполне уместно», – подумала она. Тем не менее они сели, пробормотав благодарности.

– Мой генерал! Вот эта жужжалка, – капитан похлопал по ней, – принадлежала командиру поплавка. Он промазал по вам, так что она ваша.

Она ничего не знала о жужжалках и заинтересовалась, несмотря на усталость.

– Она все еще работает? И у вас есть, – она в затруднении неопределенно махнула рукой, – то, чем она стреляет?

– Патроны, мой генерал. Да, их вполне достаточно. Видите ли, в поплавке взорвалось горючее. Эти поплавки, они не как солдаты. Скорее, они похожи на талосов и должны получать рыбий жир или пальмоядровое масло для своих моторов. Рыбий жир хуже, но мы используем его, потому что он дешевле. Этот поплавок нес запас патронов для двух жужжалок, и осталось вполне достаточно.

– Я хочу сесть там. – Она посмотрела на офицерское сидение. – Я могу?

– Конечно, мой генерал. – Капитан сдвинулся в сторону, освобождая ей дорогу.

Сиденье оказалось на удивление удобным, мягче и глубже, чем ее кровать в киновии, хотя его обожженная обивка пахла дымом. «На самом деле ничего удивительного», – сказала себе майтера Мята. Этого надо было ожидать, потому что это офицерское сидение, а Аюнтамьенто хорошо относится к офицерам, зная, что его власть опирается на них; и она должна держать это в голове – еще одно, о чем она не должна забывать.

– Мой генерал, не касайтесь этого спускового крючка. Предохранитель опущен. – Капитан протянул руку над ее плечом и нажал на маленький рычаг. – Сейчас он поднят. Пулемет не будет стрелять.

– Эта паучья сеть. – Она коснулась ее. – Это то, что ты называешь прицел?

– Да, мой генерал, задний прицел. Маленький столбик, который вы видите у конца дула – передний прицел. Стрелок выравнивает оба так, чтобы видеть верхушку столбика в одном из маленьких прямоугольников.

– Я поняла.

– Когда цель далеко, мой генерал, используют верхние прямоугольники. А левые или правые в том случае, если сильный ветер, или потому, что пулемет предпочитает одну сторону или другую.

Она откинулась на спинку сидения и разрешила себе, на пару секунд, закрыть глаза. Капитан что-то говорил о ночном зрении, о коротких очередях, которые лучше длинных, и о секторах огня.

Пока он говорил, огонь поглотил чей-то дом, и Липа (если Ворсянка быстро нашла ее и та недалеко) прямо сейчас ищет ее, переходя от одной заставы к другой, от поста к посту, к посту, к посту… Ищет ее и на каждом посту спрашивает, видели ли они ее, знают ли они, где следующий, и не взяли ли ее туда из-за пожаров, потому что Бизон знает, совершенно точно знает, что пожары надо потушить, но боится об этом сказать, потому что знает, что его люди – мужчины и женщины, которые долго и упорно сражались весь день – этого не могут сделать, ну не могут, они не могут сражаться с пожарами ночью и завтра опять сражаться.

Бизон, который заставил ее почувствовать себя такой сильной и знающей, чья густая и курчавая черная борода была длиннее ее волос. Майтера Жасмин предупреждала ее, что нельзя ходить без чепца, и не потому, что это против правил, но потому, что очень многие мужчины возбуждаются при виде женских волос, особенно если они длинные. Она где-то потеряла свой чепец и ходила без него, хотя ее волосы были короткими, потому что их подстригли накоротко в первый день, их все.

От гнева майтеры Жасмин она убежала в холодные темные коридоры, полные внезапных поворотов, и бежала, пока не нашла Гагарку, который напомнил ей, что к нему нужно привести богов.

* * *

– Кальде, я – полковник Узик, – представился посетитель. Большой человек, настолько высокий и широкий, что Раковину было не видно за одетым в зеленый мундир телом.

– Офицер, который руководит бригадой. – Шелк протянул руку. – Командир. Это то, что вы сказали? Я – патера Шелк.

– Похоже, вы знакомы с нашим подразделением. – Узик сел на стул, который раньше принес Раковина.

– На самом деле нет. Вы принесли мою одежду?

– Да. – Узик поднял вверх небрежно завязанный черный узел. – Некоторое время спустя мы поговорим о ней, кальде. Если вы не видели схему нашего подразделения, откуда вы знаете мою должность?

– Я видел плакат. – Шелк замолчал, вспоминая. – Я ехал на озеро вместе с женщиной по имени Синель. Плакат объявлял об организации резервной бригады. Он был подписан вами и говорил, что любой, кто захочет присоединиться к ней, должен обратиться в штаб Третьей бригады. Патера Раковина, который так любезно заходил ко мне несколько минут назад, упомянул, что здесь располагается Третья бригада. После того, как он ушел, я вспомнил ваш плакат.

– Патера, полковник находился в комнате капитана, – торопливо сказал Раковина, – когда я хотел туда войти. Я сказал им, что подожду, но он заставил меня войти и спросил, чего я хочу. И я рассказал ему.

– Благодарю тебя, – сказал Шелк. – Пожалуйста, патера, немедленно возвращайся в твой мантейон. Здесь ты уже сделал все, что должен был сделать сегодня ночью. – Пытаясь подобрать слова с намеком, он добавил: – Уже поздно. Очень поздно.

– Мне кажется, патера…

– Иди. – Узик дернул свои моржовые усы. – Твой кальде и я должны обсудить деликатные предметы. Он это понимает. И ты должен понять.

– Мне кажется…

– Иди! – Узик совсем немного повысил голос; тем не менее, слово ударило, как кнут. Раковина торопливо вышел.

– Часовой! Закрой дверь.

Шелк обратил внимание, что кончики усов полковника были белыми; разговаривая, Узик накручивал их на указательный палец:

– Так как вы не видели нашу схему, вы не знаете, что бригадой командует генерал, которого называют бригадиром.

– Да, – признался Шелк. – У меня даже мысли такой не было.

– В таком случае я должен вам кое-что объяснить. Так как каждый из нас должен знать положение другого, вы должны знать, что я – обычный полковник, старший офицер. – Узик отпустил усы и коснулся серебряной скопы на воротнике. – Тем не менее, я командую моей бригадой в точности как бригадир. Уже четыре года. Хотите вашу одежду?

– Да. Я бы с удовольствием ее надел, если вы разрешите.

Узик кивнул, хотя было не ясно, означает ли его кивок разрешение или понимание.

– Вы были почти мертвы. Игла прошла через легкое.

– Тем не менее, я почувствую себя лучше, если встану и оденусь. – Это была ложь, хотя он страстно желал, чтобы она стала правдой. – Я бы с удовольствием сидел на кровати, а не лежал, но на мне ничего нет.

Узик хихикнул:

– Вы хотите и вашу обувь?

– Обувь и носки. Нижнее белье, штаны, тунику и сутану. Пожалуйста, полковник.

Кончики усов поднялись вверх.

– Кальде, если вы оденетесь, вы легко сможете убежать. Верно?

– Вы сами сказали, полковник, что я едва не умер. Мне кажется, что человек, стоящий на краю смерти, может убежать – но не легко.

– Кальде, мы достаточно грубо обращались с вами. Били. Мучили.

Шелк покачал головой:

– Вы стреляли в меня. По меньшей мере я полагаю, что в меня стрелял один из ваших офицеров. Но мою рану лечил ваш врач, и меня поместили в эту комфортабельную комнату. Никто меня не бил.

– С вашего позволения. – Узик внимательно осмотрел его. – Ваше лицо в синяках. Мне кажется, что мы вас избили.

Шелк покачал головой, оттолкнув от себя воспоминание о тех долгих часах, когда его допрашивали советник Потто и сержант Песок.

– Вы не хотите объяснить происхождение ваших синяков. Вы сражались, кальде, – позор для авгура. Или дрались на кулаках. Скорее дрались, как мне кажется.

– Из-за своей беспечности и глупости я упал с лестницы, – сказал Шелк.

К его удивлению, Узик шлепнул себя по колену и громко захохотал.

– Именно так и говорят наши труперы, кальде, – он вытер глаза, все еще посмеиваясь, – когда одного из них избивают остальные. Он утверждает, почти всегда, что упал с лестницы казармы. Они не хотят признаваться, что они обманывали своих товарищей или что-то украли у них.

– Однако в моем случае это соответствует истине, – счел Шелк. – Два дня назад я пытался украсть, хотя и не обмануть. Но я действительно упал с лестницы и получил эти синяки.

– Я просто счастлив слышать, что вас не избивали. Наши люди иногда действуют без приказа. Я должен знать, когда они действуют вопреки своим приказам, и, будьте уверены, сурово наказываю их за это. Что касается вас, кальде… – Узик пожал плечами. – Я послал одного офицера, потому что мне требовалась более точная информация о ходе битвы за Аламбреру, чем та, которую мне давало стекло. У меня есть запас провизии для раненых и пленных. Мне нужно было оценить, хватит ли его мне.

– Понимаю.

– И он вернулся с вами. – Узик вздохнул. – Теперь он ожидает медали и повышения в звании за то, что поставил меня в очень трудное положение. Вы понимаете меня, кальде?

– Не уверен.

– Мы сражаемся, я и вы. Ваши последователи, сотня тысяч или даже больше, против гражданской гвардии – нескольких тысяч солдат и офицеров, и меня, в том числе. Каждая сторона может победить. Согласны?

– Да, так мне кажется.

– Давайте предположим, на мгновение, что моя. Я не собираюсь быть несправедливым по отношению к вам, кальде. Потом мы обсудим вторую возможность. Допустим, что мы победили, и я докладываю Аюнтамьенто, что вы – мой пленник. Меня тут же спрашивают, почему я не доложил об этом раньше, и за это меня могут отдать под суд военного трибунала. Если мне повезет, я отделаюсь разрушенной карьерой. Если нет – меня расстреляют.

– Тогда доложите, конечно, – сказал Шелк.

Узик опять покачал головой, его большое лицо стало еще угрюмее обычного.

– Кальде, это неправильный путь, для меня. Совершенно неправильный. Тот путь, который приведет к катастрофе, и вы его советуете. Аюнтамьенто приказало убить вас, при первой возможности. Вы это знаете?

– Предвидел. – Шелк обнаружил, что находившиеся под одеялом руки крепко сжаты. Он заставил себя расслабиться.

– Несомненно. Поэтому лейтенант Тигр и должен был убить вас. Но он этого не сделал. Могу я говорить откровенно? Мне кажется, что ему не хватило мужества. Он отрицает это, но я не думаю, что оно у него есть. Он выстрелил в вас. Вы лежали, авгур в одежде авгура, дышали, как рыба, вытащенная из воды, и из вашего рта текла кровь. Еще один выстрел – и конец. – Узик пожал плечами. – Он, нет сомнения, думал, что вы умрете, пока он везет вас сюда. Большинство людей бы умерли.

– Понимаю, – сказал Шелк. – У него будут неприятности, если вы скажете Аюнтамьенто, что я у вас, живой.

– Неприятности будут у меня. – Узик постучал по груди толстым указательным пальцем. – Мне приказали убить вас, кальде, и я обязан это сделать. Если, в конце концов, мы проиграем, ваша женщина, Мята, застрелит меня, если не придумает чего-нибудь похуже. И даже если победим, я буду отмечен на всю жизнь. Я буду человеком, убившим Шелка, авгура, которого, как уверен весь город, Пас выбрал на должность кальде. Аюнтамьенто, если ему это будет выгодно, отречется от моих действий; меня отдадут под суд военного трибунала и расстреляют. Нет, кальде, я не собираюсь докладывать, что вы у меня в плену. Это самое последнее, что я сделаю.

– Вы сказали, что армия – семь тысяч солдат, насколько я знаю – и гвардия сражаются с народом. Полковник, какова численность гвардии? – Шелк попытался вспомнить разговор с Кремнем. – Тридцать тысяч, примерно?

– Меньше.

– Некоторые гвардейцы ушли к народу. Я это знаю совершенно точно.

Узик мрачно кивнул.

– Могу я спросить, сколько?

– Возможно, несколько сотен, кальде.

– Быть может, тысяча?

Какое-то время Узик молчал.

– Мне доложили о пяти сотнях, – наконец сказал он. – Если это правда, они почти все из моей бригады.

– Я кое-что покажу вам, – сказал Шелк, – но сначала вы должны кое-что пообещать мне. Мне его принес патера Раковина, и я хочу, чтобы вы дали мне слово, что ничего не сделаете ему, авгуру из его мантейона и всем их сивиллам. Вы обещаете?

Узик покачал головой:

– Если мне прикажут арестовать их, патера, я выполню приказ.

– Если вам не прикажут. – «Тогда у них будет куча времени, чтобы уйти», – подумал Шелк. – Пообещайте, что не будете их арестовывать по собственной инициативе.

Узик какое-то время внимательно глядел на него:

– Вы слишком дешево цените вашу информацию, кальде. Нам нет дела до людей вашего Капитула, разве что в порядке самозащиты.

– То есть у меня есть ваше слово офицера?

Узик кивнул. Шелк достал из-под одеяла письмо Пролокьютора и протянул его полковнику. Тот расстегнул карман рубашки, достал очки в серебряной оправе и устроился так, чтобы свет падал на письмо.

Пока Узик молча читал, Шелк прокрутил в памяти все, что тот сказал. Правильно ли он решил? Полковник был честолюбив; он – скорее всего, добровольно – возглавил резервную бригаду, надеясь получить звание генерала и деньги, на которые имел право по своему положению. Он, почти наверняка, недооценивал боевые возможности солдат, вроде Песка или Кремня, но, наверняка, он очень много знал о боевых возможностях гражданской гвардии, в которой провел всю взрослую жизнь; и он учитывал возможность того, что Аюнтамьенто может проиграть. Письмо Пролокьютора, с его подразумеваемыми выводами об усилении поддержки майтеры Мята, могло поколебать равновесие.

Во всяком случае, Шелк на это надеялся.

Узик посмотрел на Шелка:

– Здесь написано, что Лемур мертв.

Шелк кивнул.

– Ходили разные слухи, весь день. Быть может, Пролокьютор просто повторяет их?

– Он мертв, – сказал Шелк так убедительно, как только мог, подкрепляя себя мыслью, что в кои-то веки нет нужды скрывать правду. – У вас есть стекло, полковник. Должно быть. Попросите его найти Лемура.

– Вы видели, как он умер?

Шелк покачал головой:

– Я видел его тело.

Узик вернулся к письму.

Излишняя смелость может разрушить все; будет хуже, чем бесполезно, пытаться заставить полковника сказать или сделать то, что позже может быть использовано против него.

Узик положил письмо.

– Капитул за вас, кальде. Я подозревал это, но письмо утверждает это абсолютно недвусмысленно.

– Сейчас? Несомненно. – Вот возможность дать Узику объявить о своих предпочтениях. – Если вы подозревали это до того, как прочитали письмо, полковник, тогда вы поступили вдвойне благородно, разрешив патере Раковина посетить меня.

– Не я, кальде. Капитан Геккон.

– Понимаю. Но вы сдержите обещание?

– Кальде, я человек чести. – Узик сложил письмо и положил его в карман вместе с очками. – Я сохраню его. Никто из нас не хочет, чтобы его прочитал кто-нибудь другой. Особенно один из моих офицеров.

Шелк кивнул:

– Пожалуйста.

– Вы хотите получить свою одежду. Вместе с содержимым ваших карманов, несомненно. Там ваши четки, как мне кажется. Вы, наверно, хотите рассказать им, как здесь лежать.

– Да, конечно. С большим удовольствием.

– Там есть и иглометы. Один похож на тот, из которого вас подстрелили. Второй поменьше, и, похоже, принадлежал женщине по имени Гиацинт.

– Да, – повторил Шелк.

– Мне кажется, что я знаю ее, если это именно та Гиацинт, о которой я думаю. Очень привлекательная девушка, настоящая красавица. Я спал с ней в фэадень.

Шелк закрыл глаза.

– Я не намеревался сделать вам больно, кальде. Посмотрите на меня. Я гожусь в отцы вам или ей. Вы можете представить, чтобы она послала мне любовное письмо?

– Оно?..

– Что одно из писем в вашем кармане от нее? – Узик мрачно кивнул. – Капитан Геккон сказал мне, что печати были целы, когда он их нашел. Откровенно говоря, я засомневался в его словах. Вижу, что не должен был. Вы их не читали.

– Да, – сказал Шелк.

– Капитан Геккон читал, как и я. Больше никто. Геккон не проболтается, если я ему прикажу, и человек чести вообще не должен болтать о таких вещах. Иначе он хуже, чем бесполезен. Вы не узнали ее печать?

Шелк покачал головой:

– Я прежде никогда не получал от нее писем.

– Кальде, я вообще никогда не получал от нее писем. – Узик дернул себя за ус. – Советую вам сохранить его. За всю жизнь я получил множество писем от других женщин, но никогда от нее. Завидую вам.

– Спасибо, – сказал Шелк.

– Вы ее любите. – Узик откинулся на спинку стула. – И это не вопрос. Быть может, вы этого не знаете, но вы ее любите. – Его голос стал мягче. – Когда-то и я был в вашем возрасте. Вы понимаете, что через месяц все может кончиться?

– Все может кончиться через день, – согласился Шелк. – Иногда я надеюсь, что так и будет.

– И еще вы боитесь. Вам не нужно об этом говорить. Я понимаю. Я сказал, что знаю ее, и сделал вам больно, однако я не хочу, чтобы вы подумали, позже, что я не был до конца честен. Я совершенно честен. Жестоко честен. Моя гордость задета. Для нее я никто.

– Спасибо вам еще раз, – сказал Шелк.

– Пожалуйста. Но я не говорю, что она для меня никто. Я сделан не из камня. Но есть и другие, много других. Я не хочу оскорблять вас, объяснениями.

– Безусловно, вы не должны вдаваться в детали, если не хотите исповедоваться мне. Могу ли я посмотреть ее письмо?

– Мгновение, кальде. Вскоре я отдам его вам. По меньшей мере, я так думаю. Есть еще кое-что, что я хочу с вами обсудить. Вы, случайно, упомянули женщину по имени Синель. Я тоже знаю женщину с таким именем. Она живет в желтом доме.

Шелк улыбнулся и покачал головой.

– Ага, это имя не причиняет вам боли. Это не та ли Синель, с которой вы ездили на озеро?

– Я смеюсь над собой – над собственной глупостью. Она сказала мне, что развлекает полковников; но пока вы не сказали, что знаете ее, мне даже в голову не приходило, что вы – один из них. И их не может быть много.

– Семь, не считая меня. – Узик пошарил в узле с одеждой и нашел большой игломет Мускуса и маленький позолоченный Гиацинт. Показав их Шелку, он положил иглометы на подоконник.

– Маленький – ее, – сказал Шелк. – Гиацинт. Вы можете проследить за тем, чтобы его вернули ей?

Узик кивнул:

– Я перешлю его через общего знакомого. А что с большим?

– Владелец мертв. Сейчас он мой, я полагаю.

– Я слишком хорошо воспитан, чтобы спросить, не вы ли убили его, но надеюсь, что убитый не был одним из моих офицеров.

– Нет и нет, – ответил Шелк. – Конечно не я. Признаюсь, меня несколько раз подмывало убить его – и он, несомненно, пытался убить меня, – но я его не убивал. Хотя однажды я действительно убил кое-кого, защищаясь. Теперь я могу прочитать письмо Гиацинт?

– Если я его найду. – Узик опять стал рыться в узле с одеждой и достал два письма, которые утром Шелк взял с каминной полки дома авгура. – Тут есть письмо от другого авгура. Хотите прочитать и его?

– Боюсь, не слишком. А от кого оно?

– Я забыл. – Узик извлек письмо из конверта и развернул его. «Патера Прилипала, Коадъютор». Он хочет видеть вас, или хотел. Вы должны были прийти во дворец Пролокьютора вчера в три. Кальде, вы опоздали уже на день. Все еще хотите письмо?

– Да, мне кажется, – сказал Шелк, и Узик швырнул письмо коадъютора на кровать. Затем встал, протягивая письмо Гиацинт. – Зато вот это вы вряд ли захотите читать в моем присутствии, да и меня ждут срочные дела. Я зайду к вам сегодня, но позже. Намного позже. Если я буду слишком занят, то увижу вас завтра утром. – Он дернул ус. – Кальде, не посчитаете ли вы меня дураком, если я скажу, что желаю вам выздороветь? И что если бы мы не были по разные стороны баррикад, я считал бы вашу дружбу за честь?

– Я считаю вас честным человеком, достойным всяческого уважения, – сказал ему Шелк, – каким вы и являетесь.

– Спасибо вам, кальде! – Узик поклонился и щелкнул каблуками.