Текст книги "Кальде Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Мне думалось, ты больше не веришь в эту чепуху.

– Я повстречал Сциллу, – торжественно сказал Наковальня Туру. – Я собственными глазами видел величие и мощь этой великой богини. Как я могу не верить ее словам? – Он посмотрел на пустой крест, свисавший с его четок, с таким видом, как будто никогда не видел его. – Я тоже страдал на той ужасной лодке и в этих мерзких туннелях. И боялся за свою жизнь. Голод и страх направляют нас к богам, сын мой. Я давно знаю это, и просто поражен, что ты, очевидно столько страдавший в своей жизни, не обратился к ним много лет назад.

– Откедова ты знаешь, что не обратился? Ты ни хрена обо мне не знаешь. Могет быть, я святее вас всех.

Синель, несмотря на крайнюю усталость, захихикала.

Наковальня покачал головой.

– Нет, сын мой, – пробормотал он. – Этого не может быть. Возможно, я глупец. И, несомненно, я нередко бываю глуп. Но не настолько. – Потом, более громко, он добавил: – На колени. Наклоните головы.

– Птица молит. Молит Шелк!

Наковальня, не обращая внимания на хриплое вмешательство Орева, взял правой рукой полый крест и изобразил им знак сложения.

– Узри нас, о Восхитительная Сцилла, чудо вод. Узри любовь нашу и потребность в тебе. Очисти нас, о Сцилла! – Он глубоко вздохнул; в шепчущей тишине вздох показался громким криком. – О Сцилла, твой пророк растерян и охвачен ужасом. Умоляю тебя, очисти глаза мои и разум мой. Покажи мне правильный путь через лабиринт темных проходов и неопределенных обязанностей. – Он посмотрел наверх и пробормотал: – Очисти нас, о Сцилла!

– Очисти нас, о Сцилла! – послушно повторили Синель, Кремень и даже Тур.

Соскучившийся Орев взлетел и ухватился красными когтями за выступ грубого камня. В желто-зеленом полумраке туннеля он мог видеть даже дальше, чем Кремень; сейчас, вися на потолке, он мог видеть еще дальше, но все равно не видел ни Гагарку, ни Шелка. Бросив поиски, он голодным взглядом посмотрел на тело Плотвы; его манили полуоткрытые глаза, хотя он был уверен, что его прогонят прочь.

Внизу черный человек бубнил и бубнил:

– Узри нас, верная Фэа, хозяйка кладовой. Узри любовь нашу и потребность в тебе. Накорми нас, о Фэа! Голодные, мы бредем сквозь мглу, нуждаясь в твоей пище.

– Накорми нас, о Фэа! – завопили все люди.

– Речь, речь, – пробормотал себе Орев; он мог говорить не хуже их, но в подобных ситуациях от слов толка нет.

– Узри нас, жестокая Сфингс, королева войны. Узри любовь нашу и потребность в тебе. Поведи нас, о Сфингс. Мы заблудились и растерялись, о Сфингс, со всех сторон мы окружены опасностями. Поведи нас теми путями, которыми мы должны пройти.

– Поведи нас, о Сфингс, – повторили люди.

– А сейчас опустим головы, – сказал черный, – и молча попытаемся соединиться с Девятью. – Он, зеленый и красная посмотрели вниз, а грязный встал, перешагнул через мертвого и бесшумно побежал.

– Муж идти, – пробормотал Орев, поздравив себя, что обнаружил правильные слова, и, поскольку любил заявлять о своих открытиях, повторил более громко: – Муж идти!

Результат доставил удовольствие. Зеленый прыгнул на ноги и бросился за грязным. Черный вскрикнул и порхнул за зеленым, а красная запрыгала за ними обоими, быстрее, чем черный, но не так быстро, как первые два. В течение времени, за которое его перо слетело бы на пол туннеля, Орев прихорашивался, взвешивая важность этих событий.

Он любил Гагарку и чувствовал, что, если бы он остался с Гагаркой, тот привел бы его к Шелку. Но Гагарка исчез, и остальные больше не искали его.

Орев соскользнул на удобный насест на лице Плотвы и пообедал, настороженно поглядывая по сторонам. Никто не узнает. Добро приходит из зла, и зло из добра. Люди – и то, и то, и еще исключительно переменчивые, спящие днем; тем не менее, они ловят рыбу и щедро делятся ее лучшей частью.

И так далее. Набив зоб, Орев стал обдумывать все это, одновременно чистя опять заблестевший клюв лапкой.

Мертвый был добро. Никаких сомнений. Сдержанно-дружелюбный, Орев предпочитал живых и восхитительных мертвых. Сзади был еще один, но он уже наелся. Пришло время искать Шелка всерьез. Не просто смотреть. Найти его, по-настоящему. Улететь из этой зеленой дыры с ее живыми и мертвыми людьми. Он смутно помнил ночное небо, перевернутую вверх ногами сверкающую равнину над головой и пристойную равнину внизу.

Ветер в деревьях. Если лететь с ним, можно увидеть много интересного. Именно там может быть Шелк, и там его можно найти. Там птица может взлететь высоко, увидеть все и найти Шелка.

Летать не так легко, как ехать на гранатомете красной, но лететь по ветру через туннель просто отдых: держи крылья пошире, и тебя несет. Временами он испытывал приступы боли, напоминавшие ему о синей штуке на крыле. Он никогда не понимал, что это такое или почему ему ее поставили.

По ветру через всю эту дыру и через маленькую дыру (он приземлился и внимательно поглядел в нее, прежде чем сам рискнул войти) в большую, где грязные мужчины лежали на полу или крались, как коты, дыру, накрытую, как горшок, тем самым ночным небом, которое он помнил.

* * *

С рапирой в руке мастер Меченос стоял у окна, глядя на темную и пустую улицу. Иди домой. Так ему сказали. Иди домой, хотя и не так резко выразились. Этот болван Бизон, дурак, который даже не может правильно держать шпагу! И этот болван Бизон, который, похоже, заправляет всем, появился, пока он спорил с этим безмозглым Чешуей. Он улыбнулся как друг, восхитился его рапирой и притворился – притворился! – будто поверил, когда он, Меченос, сказал (не похвастался, а откровенно ответил на прямые непрошеные вопросы), что на Тюремной улице убил пятерых вооруженных труперов.

Потом Бизон – старый учитель фехтования радостно усмехнулся – разинул рот, как карп на песке, когда он, Меченос, одним ударом разрезал толстую веревку, свисавшую из руки Бизона. Восхитился его рапирой и помахал ей как невежественный мальчик, каким он и был, и имел наглость сказать, многими вежливыми словами, то же самое, что и Чешуя: старик, иди домой. Этой ночью ты нам не нужен. Старик, иди домой и поешь. Иди домой и поспи. Отдохни, старик, у тебя был тяжелый день.

Вежливые слова Бизона – более легкие и ломкие, чем листья, кружившиеся по пустой улице, – растаяли и унеслись прочь. Остался их смысл, горький, как желчь. Он сражался – и был знаменитым фехтовальщиком, – когда Бизон был в пеленках. Он сражался перед тем, как мать Чешуи заползла в свою конуру, чтобы сплестись хвостами с каким-то грязным щенком-мусороедом.

Меченос повернулся спиной к окну, положил рапиру на пол, сел на подоконник и охватил голову руками. Он больше не такой, каким был тридцать лет назад, возможно. Не такой, каким был перед тем, как потерял ногу. Но во всем городе нет человека – ни одного! – который осмелился бы скрестить с ним рапиру.

Стук во входную дверь прилетел снизу и поднялся по узкой лестнице.

Сегодня вечером учеников не ожидалось – они сражаются на одной стороне или на другой; тем не менее, кто-то хочет увидеть его. Возможно, Бизон осознал тяжесть своей ошибки и пришел умолять его выполнить какое-нибудь почти самоубийственное задание. Он возьмется, конечно, но, во имя Высочайшего Гиеракса, они должны попросить первыми!

Он подобрал рапиру, вернул ее на законное место на стене, потом передумал. В такие времена…

Еще один стук.

Кто-то там был. Прошлым вечером пришел новый ученик, пришел с Гагаркой, высокий, левша. Раньше он обучался у кого-то другого, хотя и не признался в этом. Очень хороший. Талантливый! Способный, по меньшей мере. Быть может, он явился для урока? Может ли такое быть? В восставшем городе?

Третий стук, почти безнадежный. Меченос повернулся к окну и выглянул наружу.

Шелк вздохнул. В доме было темно; в прошлый раз второй этаж пылал светом. Он сглупил, решив, что старик, несмотря ни на что, может быть дома.

Он постучал в последний раз, отвернулся… и тут услышал, как окно над ним распахнулось.

– Это ты! Хорошо! Хорошо! – Окно со стуком закрылось. И, невероятно быстро, открылась дверь. – Внутрь! Внутрь! Заложи ее на засов, можешь? Это птица? Домашняя? Вверх!

Меченос широко махнул рапирой, его тень прыгала за ним; ночной ветер играл его растрепанными белыми волосами, которые, казалось, жили собственной жизнью.

– Мастер Меченос, мне нужна ваша помощь.

– Хорош муж? – каркнул Орев.

– Очень хороший человек, – уверил его Шелк, надеясь, что не ошибается; он схватил хорошего человека за руку, когда тот отвернулся: – Я знаю, что должен был прийти сегодня вечером на урок, мастер Меченос. Но мне не до уроков. Мне нужен ваш совет.

– Тебя вызвали на поединок? Должен сражаться? Что я могу посоветовать тебе? Каким оружием?

– Я очень устал. Есть место, где мы сможем присесть?

– Наверху! – И старик запрыгал по ступенькам вверх, как и вечером сфингсдня. Шелк, устало, последовал за ним.

– Сначала урок! – Огоньки, вспыхнувшие при звуке голоса старика, ярко загорелись, когда он ударил рапирой по стене.

Шелку показалось, что рюкзак, в котором сейчас была одна желтая туника, потяжелел, как будто его набили камнями; он бросил его в угол.

– Мастер Меченос…

Меченос схватил вторую рапиру и тоже ударил ей по стене.

– Сражался?

– На самом деле нет. Но, в некотором роде – да, я полагаю.

– Я тоже! – Меченос бросил Шелку вторую рапиру. – Убил пятерых. Уничтожу тебя, сражайся! Уничтожу твою технику!

– Шухер! – каркнул Орев и взлетел, когда Шелк пригнулся.

– Не съеживайся! – Еще один свистящий удар, на этот раз загремевший о бамбуковый клинок рапиры Шелка.

– Что тебе надо, парень?

– Место, чтобы сесть. – Он устал, смертельно устал; грудь ходила ходуном, щиколотка болела. Он парировал и парировал опять, чуть не сходя с ума от мысли, что есть только один способ заставить этого безумного старика выслушать себя – победить его или проиграть ему; но сегодня вечером проиграть (словно какой-то бог нашептал ему) означало погибнуть: нечто в нем, что поддерживало в нем жизнь и заставляло действовать, с тех пор как его подстрелили, умрет с поражением, и вслед за ним он сам.

Нанося бамбуковой рапирой ложные удары и делая выпады, Шелк сражался за свою жизнь. Рукоятка оказалась достаточно длинной, и он держал рапиру обеими руками. Удар справа и слева, и опять справа, надо пробить защиту старика. Все равно он был сильнее любого старика, каким бы сильным и подвижным тот ни был, и он все время наступал, заставляя Меченоса отступать, снова и снова, рубя и коля с бешеной скоростью.

– Парень, где ты научился двуручной хватке? Разве ты не левша?

Из-за пояса выпал игломет Мускуса и упал на мат. Шелк отбросил его ногой в сторону и схватил со стены вторую рапиру. Парировав одной, потом другой, он бросился в атаку – удар свободной рапирой вправо, потом влево, и опять вправо. Удар сверху вниз и, внезапно, правая рапира врезалась в ногу Меченоса. Тут же тупой конец рапиры Меченоса стукнул по больной щиколотке, вызвав мучительную боль.

– Сколько ты возьмешь с меня, парень? За урок?

Шелк пожал плечами, пытаясь скрыть страшную боль, вызванную очень легким ударом.

– Это я должен заплатить вам, сэр. И вы победили.

– Шелк взять верх, – заявил Орев с рукоятки ятагана.

«Шелк умер», – подумал Шелк. Быть по сему.

– Я чему-то научился, парень! Ты знаешь, сколько лет прошло с того времени, когда кто-нибудь мог чему-нибудь научить меня? Я заплачу́! Еда? Ты голоден?

– Да, как мне кажется. – Шелк оперся на свою рапиру; как лица из детства всплывали в его сознании, так и сейчас он вспомнил, что у него когда-то была трость с головой львицы, вырезанной на ее рукоятке – и он опирался на нее в последний раз, когда был здесь, хотя и не смог припомнить, где он ее взял или что с ней произошло.

– Хлеб и сыр? Вино?

– Чудесно. – Подняв рюкзак, он последовал за стариком вниз по лестнице.

Кухня оказалась довольно чистой, несмотря на царивший беспорядок – стаканы, тарелки, чашки, горшки и ложки валялись везде и всюду; на стуле, который пододвинул к нему Меченос, лежала железная форма для выпечки хлеба, делая вид, что надеется присоединиться к разговору, – однако была изгнана в ящик с дровами. Меченос поставил на стол разнокалиберные стаканы – с таким грохотом, что на мгновение Шелк решил, что они разбились.

– Что хочешь? Красное вино из вен героев! Налить?

Оно уже лилось в стакан Шелка.

– Получил от ученика! Факт! Он заплатил вином! Когда-нибудь слышал о таком? Клялся, что хорошее! Не настолько! Что думаешь?

Шелк отпил, а потом наполовину осушил стакан, чувствуя, будто пьет из бутыли, свисавшей со столбика кровати – пьет новую жизнь.

– Птица пить?

Он кивнул, и когда не смог найти салфетки, вытер рот носовым платком.

– Мы вас не затрудним чашкой с водой для Орева, мастер Меченос?

Насос у раковины захрипел, приходя в движение.

– Ты был наружи? Город стоит на ушах! Увертываются! Бросают камни! Я был мальцом, когда в последний раз бросали камни! У меня была праща! У тебя тоже? Лучшее оружие! – Пока из старика лились слова, из крана лилась кристально чистая вода, которая наполнила побитую кружку. – Этот новый парень, Шелк. Пойдем, покажем им! Мы увидим… Сражаться, сражаться! Бросать камни, увертываться и орать! Пять моей рапирой! Я говорил тебе? Знаешь, как делать пращу?

Шелк опять кивнул, будучи уверен, что его обманывают, но не обижаясь.

– Я тоже! Раньше был хорош с пращей! – Кружка подоспела вместе с треснувшим зеленым блюдцем, на котором находился бесформенный ком сыра бри, лишь слегка меньше головы Шелка. – Смотри! – Через комнату пролетел большой разделочный нож и по рукоятку вонзился в сыр.

– Ты спросил, был ли я сегодня вечером снаружи?

– Думаешь, что сейчас действительно сражаются? – Внезапно Меченос обнаружил, что сражался на стороне Бизона. – Нет! Совсем нет! Снайперы стреляют по теням, чтобы не заснуть. – Он замолчал, внезапно его лицо стало задумчивым. – Ты видишь в темноте клинок другого человека, верно? Интересно. Интересно! Должен попробовать! Совершенно новая область! Что думаешь?

Вид и богатый, вонючий запах сыра пробудил аппетит Шелка.

– Я думаю, что съем кусок, – ответил он со внезапной решимостью. Скорее всего, он скоро умрет – очень хорошо, но ни один бог не осудил его на смерть от голода. – Орев, я знаю, что ты тоже любишь сыр. Это чуть ли не первое, что ты сказал мне, помнишь?

– Хочешь тарелку? – Она появилась на зазубренной старой доске вместе со столовым ножом, едва ли не большим тесака Гагарки, и четвертью того, что могло быть гигантской буханкой. – Все, что у меня есть! Ты ешь в харчевнях, по большей части? Я ем! Сейчас плохо! Все закрыто!

Шелк сглотнул.

– Восхитительный сыр и великолепное вино. Я благодарю вас за них, мастер Меченос, вас и Пирующую Фэа. – Последние слова вырвались из его губ по привычке, раньше, чем он сообразил, что не имел этого в виду.

– За твой урок! – Старик упал на стул. – Парень, ты умеешь бросать? Ножи и все такое? Как я?

– Сомневаюсь. Никогда не пробовал.

– Хочешь, я научу тебя? Ты авгур?

Шелк опять кивнул, отрезая кусок хлеба.

– Все этот Шелк! Ты знаешь Бизона? Он рассказал мне! Рассказал нам всем!

Меченос поднял стакан, обнаружил, что забыл наполнить его, и исправил ошибку.

– Смешно, а? Авгур! Слышал о нем? Он тоже авгур!

– Так говорят, – ухитрился промямлить Шелк, несмотря на набитый хлебом рот.

– Он здесь! Он там! Все его знают! Никто не знает, где он. Собирается покончить с гвардией! Половина уже на его стороне! Слышал когда-нибудь такую чушь? Никаких налогов, но он выроет каналы! – Мастер Меченос испустил неприличный звук. – Пас и остальные! Смогли бы боги сделать все, что хотят эти люди, к завтрашнему вечеру? Ты знаешь, что не смогли бы!

Орев опять прыгнул на плечо Шелка.

– Пить хорош!

Шелк прожевал и проглотил.

– Ты тоже должен съесть немного этого сыра, Орев. Он чудесен.

– Птица полный.

– Я тоже, Орев, – фыркнул Меченос. – Так его зовут? Поел, когда вернулся домой. Когда-нибудь видел поросенка? Вот такого! Все мясо, полбуханки хлеба и два яблока! Почему ты оказался снаружи?

Шелк промокнул губы.

– Именно об этом я и пришел поговорить с вами, мастер Меченос. Я был на Ист-Эдже…

– Ты ходил?

– Да, ходил и бегал.

– Не удивительно, что ты хромаешь! Хотел сесть, а? Я помню!

– Мне никак не добраться до Палатина, – объяснил Шелк. – Гвардейцы на одной стороне Ящичной улицы, мятежники – люди генерала Мята – на другой, и их в три раза больше, главным образом молодые люди, но есть и женщины, и даже дети, хотя дети, по большей части, уже спят. Мне никак не пробраться мимо них.

– Зуб даю, ты пытался!

– Люди майтеры… генерала Мята, хотели привести меня к ней, когда они поняли, кто я такой. Мне пришлось нелегко, пока я удирал от них, но я был должен. У меня встреча в доме Горностая.

– На Палатине? Тогда ты должен был остаться с гвардейцами! Там их тысячи! Знаешь Сцинка? Попытался вечером! Разнесли в пух и прах! Две бригады! И еще талосы!

– Но я должен попасть туда, – настойчиво сказал Шелк, – и без боя, если смогу. Мне надо в дом Горностая. – И прежде, чем он смог укротить свой язык, тот добавил: – Может быть, она уже там.

– Встретиться с женщиной, а, парень? – воскликнул Меченос, пряча улыбку в неопрятную бороду. – А что, если я скажу этому не-знаю-его-имени? Старику в пурпурной сутане?

– Я надеялся…

– Не скажу! Не скажу! Всегда все забываю, а? Спроси любого! Мы пойдем завтра? Нужно местечко переночевать?

– День спать, – посоветовал Орев.

– Сегодня вечером, – с несчастным видом сказал Шелк. – И только я один. Но я должен быть там сегодня вечером. Поверьте мне, я бы перенес встречу на утро, если бы мог.

– Пить вино? Больше не мы! – Меченос заткнул бутылку пробкой и поставил ее на пол рядом со стулом. – Гляди на свою птицу! Гляди и учись! Знает больше, чем ты, парень!

– Ум птица!

– Слышишь? Так оно и есть! – Меченос прыгнул со стула. – Хочешь яблоко? Забыл о них! Еще немного. – Он открыл дверцу духовки и тут же с треском захлопнул. – Ни хрена нет! Пришлось переложить! Готовил мясо! Где Гагарка?

– Увы, понятия не имею. – Шелк отрезал себе второй кусок сыра, поменьше. – Надеюсь, что он дома, в кровати. Смогу ли я положить яблоко, которое вы ищите, в свой карман? Я вам буду очень признателен – я уже чувствую себя намного лучше, – но я должен идти. Все, что я хотел спросить – знаете ли вы дорогу на Палатин, которая безопаснее, чем главная улица…

– Да, парень! Вот! Вот! – Меченос с ликованием показал блестящее красное яблоко, которое вытащил из ящика с картошкой.

– Хорош муж!

– И можете ли вы научить меня, как проходить мимо солдат обеих сторон. Я знаю, что должны быть такие трюки, и Гагарка точно их знает, но до Ориллы далеко и я не уверен, что найду его. Мне кажется, что он научился им от кого-то другого, и, скорее всего, от вас.

– Нужен учитель? Да, тебе нужен! Рад, что ты это знаешь! Где твой игломет, парень?

На мгновение Шелк смешался.

– Мой?.. Здесь, в кармане. – Он поднял игломет так же высоко, как мастер Меченос яблоко. – На самом деле он не совсем мой. Он принадлежит той юной женщине, с которой я должен встретиться у Горностая.

– Большой! Я видел! Выпал из твоих штанов! Остался наверху! Хочешь, принесу? Ешь сыр!

Меченос вылетел наружу через кухонную дверь; Шелк услышал, как он с шумом поднимается по лестнице.

– Мы должны идти, Орев. – Он встал и бросил яблоко в карман сутаны. – Он намеривается пойти с нами, но я не могу разрешить ему это сделать. – На мгновение его голова пошла ходуном; стены кухни задрожали, как студень, и закружились, как карусель, и только потом прыгнули на место.

Темный маленький коридор за кухонной дверью привел к лестнице, по которой Шелк спустился к входной двери. Он ухватился за стойку перил и какое-то время стоял, наполовину надеясь услышать, как старик ходит по этажу, или даже увидеть, как он опять спускается вниз, но старый дом не мог быть более тихим, как будто он и Орев остались в нем одни; его это озадачило, но потом он вспомнил маты на полу зала. Отодвинув засов, он вышел на пустую улицу, освещенную только небосветом. Туннели, по которым он устало тащился так много часов, проходят, возможно, и под Палатином – похоже, они проходят подо всем; но, нет никаких сомнений, они патрулируются солдатами, как тот, по которому он убежал. И он не знает ни одного входа в них, за исключением входа из озерного святилища Сциллы; и сейчас очень рад, что не знает. «Большая дыра», – сказал Орев. Неужели Орев тоже странствовал в этих наполненных ужасом туннелях?

Содрогнувшись от разбуженных воспоминаний, Шелк с новой решимостью похромал к Палатину, говоря себе, что на самом деле его щиколотка даже наполовину не так плоха, как ему кажется. Он внимательно глядел под ноги – на изрезанную колеями и рытвинами улицу, – понимая, что, несмотря на все самоуговоры, не сможет идти, если подвернет лодыжку; но, несмотря на самодисциплину, его мысли опять вернулись к туннелю, и он вместе с Мамелтой вошел в странное сооружение (похожее на башню, но не поднимавшуюся в небо, а уходящую в землю), которое она называла кораблем, и опять увидел под собой пустоту более темную, чем ночь, и сверкающие точки света; Внешний – во время просветления! – назвал их витками, витками вне витка, на которые мертвый Пас, бессмертная Ехидна, Сцилла и все ее братья и сестры никогда не могли проникнуть.

* * *

«Ты собирался вывести меня наружу. Сказал, что выведешь. Пообещал».

Гагарка, который не мог видеть Геладу, тем не менее, слышал его причитания – их приносил ветер, наполнивший черный как смоль туннель; а слезы Гелады капали с каменного потолка над головой. Стоившие две карты берцы, которые он всегда хорошо смазывал, промокли где-то над лодыжкой.

– Дрофа? – с надеждой позвал он. – Дрофа?

Но тот не ответил.

«Ты сказал, что даешь слово. Так выводи меня отсюда».

– На этот раз я тебя видел, краешком глаза. – Не в состоянии вспомнить, когда или где он сказал это в последний раз, Гагарка повторил старую мысль: – У меня глаза, как у кота.

Это было не совсем верно, потому что Гелада исчез, как только он повернул к нему голову; тем не менее, казалось правильным сказать именно так. Гелада может насторожиться, если подумает, что за ним наблюдают.

«Гагарка? Так тебя зовут? Гагарка?»

– Точняк. Я же говорил тебе.

«Где Хузгадо, Гагарка? Здесь куча дверей. Какая из них наша, Гагарка?»

– Хрен знает. Могет быть, то же самое слово открывает их все.

Это был самый широкий туннель, который он видел, за исключением того, что он его не видел. Стены с обеих сторон пропадали в темноте, и он мог, кто его знает, идти сейчас наискось, мог на любом шагу влететь в косую стену. Время от времени он махал руками, но не касался ничего. Где-то впереди хлопал крыльями Орев, или, возможно, летучая мышь, или никто.

(«Гагарка? Гагарка?» – кричал женский голос далеко от него.)

Туннель уже пылал, но все равно оставался темным из-за какого-то особого настроения света – светящаяся тьма. Носок его ботинка ударил во что-то твердое, но ищущие пальцы ничего не нашли.

– Гагарка, мой ночемолец, ты заблудился?

Голос, близкий, но далекий, мужской, глубокий и наполненный печалью.

– Нет, совсем нет. Кто это?

– Куда ты идешь, Гагарка? Только честно.

– Ищу Дрофу. – Гагарка подождал еще одного вопроса, но тот не последовал. То, обо что он ударился, было слегка выше его коленей, плоское наверху, большое и твердое на ощупь. Он сел на него, лицом к светящейся тьме, вытянул ноги и расшнуровал берцы. – Дрофа – мой старший брат. Он уже умер. Напоролся на парочку прыгунов, и они его убили. Но он много времени проводит со мной, советует и рассказывает кучу всего. Мне кажется, потому как я сейчас под землей, а он живет под землей с того времени, как стал покойником.

– Он бросил тебя.

– Ага, ушел. Он всегда так делает, когда я начинаю говорить с кем-нибудь другим. – Гагарка стащил правый ботинок; нога казалась холоднее, чем Плотва сразу после того, как его убил Гелада. – Что такое ночемолец?

– Тот, кого почитает ночь, как ты почитаешь меня.

Гагарка вздрогнул и посмотрел вверх:

– Ты бог?

– Я – Тартар, Гагарка, бог тьмы. Я много раз слышал, как ты призываешь меня, и всегда ночью.

Гагарка начертал в воздухе знак сложения.

– Ты появился здесь, в темноте, чтобы поговорить со мной?

– Гагарка, знай – там, где я появляюсь, всегда темно. Я слеп.

– Я этого не знал. – Черные бараны и овцы, серый баран, когда патера Шелк благополучно вернулся домой, еще раньше черный козел, и, в самом начале, пары летучих мышей, застигнутых днем на темном пыльном чердаке палестры; он ловил их сам и приносил патере Щука, все для этого слепого бога.

– Так ты бог. Ты разве не можешь сделать себя зрячим?

– Нет. – Безнадежное отрицание наполнило туннель и, казалось, еще долго висело в темноте после того, как звук растаял. – Гагарка, я ничего не хочу. Я – единственный бог, который ничего не хочет. Мой отец заставил меня стать таким. Если бы, как бог, я мог бы исцелить себя, я бы охотно подчинился.

– Я попросил мать… Попросил майтеру привести сюда бога, чтобы он шел с нами. Похоже, она привела тебя.

– Нет, – повторил Тартар, – я часто прихожу сюда, Гагарка. Здесь находится наш самый древний алтарь.

– Я сижу на нем? Я встану.

(И опять женский голос: «Гагарка? Гагарка?»)

– Можешь сидеть. Я исключительно скромный бог, или почти скромный.

– Если он такой священный…

– На него клали дерево и туши животных. Ты осквернил его не больше, чем они. Когда появились первые люди, Гагарка, мы показали им, как надо почитать нас. Вскоре они начали все это забывать. И забыли, но, потому что они видели то, что видели, часть из них помнила, и, когда они находили наши алтари на внутренней поверхности, они жертвовали так, как мы научили их. Ты сидишь на самом первом из таких алтарей.

– У меня с собой ничего нет, – объяснил Гагарка. – Раньше у меня была птица, но она улетела. Мне кажется, что совсем недавно я слышал летучую мышь. Если хочешь, я постараюсь ее поймать.

– Ты считаешь, что я такой же кровожадный, как моя сестра Сцилла.

– Да, мне кажется. Я путешествовал с ней, какое-то время. – Гагарка попытался вспомнить, когда это было; но хотя он смог припомнить какие-то подробности – она, голая, сидит на белом камне, а он готовит для нее рыбу, – дни и минуты скользили и ускользали.

– Чего ты хочешь, Гагарка?

Внезапно он испугался:

– На самом деле ничего, Ужасный Тартар.

– Те, кто предлагают мне жертвы, Гагарка, всегда что-то хотят. Многое, чаще всего. Дождь – в твоем городе и во многих других.

– Здесь уже идет дождь, Ужасный Тартар.

– Я знаю, Гагарка.

– Если ты слеп…

– Ты его видишь, Гагарка?

Он покачал головой.

– Слишком темно, твою мать.

– Но ты его слышишь. Слышишь тихий всплеск падающих капель, целующих те, которые уже упали.

– И еще я их чувствую, – сказал богу Гагарка. – Время от времени одна из них скатывается по шее.

– Чего же ты хочешь, Гагарка?

– Ничего, Ужасный Тартар. – Дрожа, Гагарка обхватил себя руками.

– Все люди чего-нибудь хотят, Гагарка. И больше всего те, кто говорят, что не хотят ничего.

– Я – нет, Ужасный Тартар. Но если ты хочешь исполнить какую-нибудь мою просьбу, я бы хотел что-нибудь пожертвовать тебе. Я бы хотел что-нибудь съесть.

Ему ответило молчание.

– Тартар? Послушай, если то, на чем я сижу – алтарь, и ты говоришь со мной, значит, где-то здесь есть Священное Окно, верно?

– Верно, Гагарка. Ты говоришь в него. Я здесь.

Гагарка снял левый ботинок.

– Я должен подумать.

Майтера Мята рассказала ему о богах все, но, похоже, на самом деле есть два вида богов: те, о которых она рассказывала, боги в его тетради с прописями, и настоящие, вроде Сциллы, вселившейся в Синель, и этого Тартара. Настоящие намного больше, но те, в прописях, намного лучше и как-то сильнее, хотя они и не настоящие.

– Ужасный Тартар?

– Да, Гагарка, мой ночемолец, что ты хочешь?

– Ответы на пару вопросов, ежели ты не против. Вы, боги, много раз отвечали на вопросы авгуров. Но я-то не авгур. Так что все будет путем, если я спрошу тебя, потому как у нас его нет?

Тишина, за исключением постоянных всплесков и женского голоса, печального, хриплого и очень далекого.

– Почему я не вижу твое Окно, Ужасный Тартар? Это первый, ежели ты не против. Ну, обычно они вроде как серые, но светятся в темноте. Значит, я тоже слепой?

Опять наступила тишина. Гагарка растер ладонями замерзшие ноги. Только что эти ладони светились, как расплавленное золото; сейчас они не были даже теплыми.

– Мне кажется, ты ждешь второго вопроса? Ну, я б хотел знать, как так получается, что я слышу слова и все такое? Майтера той палестры, в которую я ходил, как-то раз сказала, что когда мы станем старше, то не смогем понять смысл слов бога, даже если он придет в наше Священное Окно; вроде как мы не смогем понять, что он имеет в виду, и только иногда схватим пару слов. Потом, когда появилась Киприда, все было именно так, как сказала майтера. Иногда я чувствовал, как будто почти понял ее, Ужасный Тартар, и пару слов я услышал так же отчетливо, как слышал любого другого. Я понял, что она сказала любовь и грабеж. Я знаю эти слова. Я понял, что она сказала: мол, все пучком, она любит нас и защитит нас, только мы должны верить в нее. Но когда говоришь ты, мне кажется, что говорит бык вроде меня или Дрофы, стоящий прямо здесь, передо мной.

Голос не ответил.

Гагарка громко выдохнул, пару секунд подержал замерзающие пальцы под мышками, потом начал выжимать носки.

– Гагарка, мой ночемолец, ты же никогда не видел бога в Окне, верно?

Гагарка покачал головой:

– Не слишком верно, Ужасный Тартар. Я вроде как немного видел Восхитительную Киприду, и это уже хорошо, для меня.

– Ты становишься смиренным, Гагарка.

– Спасибо. – Запутавшись в мыслях, Гагарка, с мокрым носком в руке, обдумал свою жизнь и характер. – Никто не сделал мне по-настоящему много хорошего, Ужасный Тартар, – наконец сказал он, – но, похоже, я сам никогда не делал ничего такого.

– Гагарка, авгур видит лицо бога и слышит его слова, потому что он никогда не знал Женщину. Сивилла, тоже, может видеть и слышать бога, при условии, что она никогда не знала Мужчину. Дети, которые, естественно, не знали их, тоже могут видеть. Это закон, установленный моей матерью, цена, которую она потребовала за дар, предложенный моему отцу. И хотя ее закон действует не на всех людей, как она намеревалась, для большей части он работает достаточно хорошо.

– Ага, понял, – сказал Гагарка.

– Лица, которыми мы обладали, будучи смертными, давно превратились в пыль, голоса, которыми мы обладали, замолчали тысячу лет назад. Никакой авгур, никакая сивилла в Витке не видели и не слышали их. Даже если твои авгуры и сивиллы вообще что-то видят, они видят образ, который бог выбирает для себя. Ты сказал, что почти смог различить лицо конкубины моего отца. Лицо, которое ты почти увидел, было ничем иным, как созданным ей изображением – она хотела, чтобы ее видели именно такой. Я уверен, что это было великолепное лицо. Никогда не встречал более тщеславную женщину. И наши голоса звучат так, как мы представляем их себе. Ты понял меня, Гагарка?