Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 1."
Автор книги: Джей Монти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Мой отец хотел владеть моим наследием. Хотел владеть тем фактом, что он создал это внутри меня. Потому что это то, что Генри Пирсон делал – он владел людьми. И теперь, когда он в тюрьме, я – его последняя надежда на известность и славу.
Но я отказываюсь позволять кому-то, кто мне не ровня, владеть чем-то моим. Больше нет.
– Но этой ночью, – вдыхаю я, наблюдая, как он истекает кровью на моих глазах. Он недолго пробудет в мире живых. – Сегодня, Уолтер, твоя жизнь будет отнята одним из лучших. Одним из превосходнейших. И это привилегия, которая должна утешить тебя.
Я достигаю верхней части его руки, обнажая плечо, когда слышу хрип в его легких. Мои движения останавливаются, когда я встречаю его взгляд, нависая над его лицом, убеждаясь, что мое лицо – это последнее, что он видит перед тем, как расстаться с жизнью.
Как холодная, стремительная ночь, смерть приходит за ним. Жизнь утекает из его глаз прямо передо мной, маленький выключатель щелкает внутри него.
И в этот момент мой счет переходит с шести на семь.
Экстаз течет по моим венам, блаженный концерт из эмоций охватывает меня. Я взял за основу бессмысленную детскую игру моего отца и создал нечто недосягаемое.
Я стал дирижером страха. Дирижером боли. Я сочиняю смерть.
Вопреки тому, во что верят люди, яблоко от гнилой яблони действительно упало очень далеко.
Потому что я никогда не хотел быть, как мой отец. Я никогда не хотел быть похожим на него.
Я хотел быть лучше.
Таковым я и являюсь.
3. НЕЗДОРОВАЯ ОДЕРЖИМОСТЬ
Лайра
Все знают, что пламя привлекает мотыльков.
Яркий свет люминесцентных лампочек на вашем крыльце или высокие желтоватые уличные фонари на шоссе. Сотни крылатых существ собираются вокруг мягких лучей, которые появляются в ночи.
Ночные насекомые накопили знания о себе. Они используют поперечную ориентацию, поддерживая постоянный источник света в определенном месте по отношению к своему телу для направления их в своих маршрутах. Обычно этот свет – это мерцание луны; луна – их полярная звезда. Их компас.
Однако более зловещая реальность заключается в том, что мотыльки загипнотизированы светом, следуя за ним до самой своей смерти. Как в более меланхоличной версии «Ромео и Джульетты», сердце лампы и мотылек – это фатальное влечение. Но никто не говорит об этом.
Влюбленных все время сравнивают с мотыльками и пламенем. Притягиваются друг к другу, как магнит. Ставлю на то, что если бы они знали реальную причину, это было бы не так приятно. Не для обычных людей. Существа, которые оказываются очарованными ярким сиянием, съедаются хищниками или сгорают. Их притягивает не любовь или некий глубоко укоренившийся призыв; их притягивает смерть.
Даже если мотыльки осознанно понимают, что приближение к яркому свету убьет их, они все равно летят. Они ничего не могут с собой поделать. Они зависимы.
Я думаю, это делает все намного романтичнее. Они рискуют умереть, лишь бы сблизиться. Просто чтобы погреться в свете несколько секунд, несмотря на то, что смерть ожидает их прямо за углом.
Хотя большинство людей знакомы с этим аспектом поведения мотыльков, многие не знают о чешуекрылых того, что некоторые виды не могут устоять перед сладостями.
Они просто помешаны на ферментированных кондитерских изделиях. Когда мне нужно собрать еще несколько экземпляров для предстоящего проекта, я выхожу на улицу с банкой бананов, смешанных с патокой и несвежим пивом. Затем я выливаю немного этой смеси на несколько стволов разных деревьев и жду.
Количество крылатых красавцев, прилетающих полакомиться, завораживает.
Может быть, именно поэтому мотыльки – мои любимые насекомые, поэтому я так сильно их ценю. У нас есть две очень важные общие черты.
Наша любовь к сладкому и наша одержимость тем, что может нас убить.
У нас зависимые сердца.
Так называла это моя мама.
Когда я что-то люблю, я люблю это всем своим существом. Бьющийся орган в моей груди становится одержимым тем, что ему нравится. Тем, в чем он нуждается. Я не испытываю умеренных, слабых эмоций, как это делают другие.
Мое сердце – могущественная штука. Мама однажды сказала мне это перед сном. Сильное и наполненное такой большой любовью, что оно может затопить города и империи. Оно не знает, как делать что-то иное, кроме как кровоточить за то, в чем я нахожу радость.
В конце она сказала мне, что с этим опасно жить, но к тому же это дар. Тот, с которым я должна быть осторожна, потому что мало кто будет знать, что делать с сердцем, как у меня.
Я конечно не понимала, что могло бы быть опасного в заботе, которую я проявляю.
Особенно, когда то, что я так любила, были такие вещи, как конфеты, сказки и грозы. Какой может быть вред от такого рода вещей? Несколько кариесов и мокрые волосы в обмен на счастье казались мне в моем представлении выгодной сделкой.
Но сейчас пять утра, и я думаю о том, насколько это тяжелая задача обладать таким сердцем, как у меня. Мои сонные конечности и уставшие глаза не в состоянии делать то, что мы вот-вот сделаем. Даже мой мозг отчаянно пытается натянуть поводок, намотанный на инструмент в моей груди.
Еще три часа сна, Лайра. Еще три часа сна, затем мы сможем встать и съесть те черные вафли с вишней, которые ты так любишь в «У Тилли», – это попытка сторговаться, убедить меня отказаться от одной зависимости ради другой. Но мой мозг наивен и должен бы знать лучше. Мои ребра – недостаточно прочная клетка, чтобы удержать меня от того, что я хочу больше, чем что-либо еще.
Я бы никогда снова не прикоснулась к вишне, если бы это означало, что я смогу побыть рядом с ним часок. Не было бы больше никаких сказок перед сном, если взамен я смогла бы вдыхать его знакомый запах.
Нет ничего, что я люблю больше, чем его. Нет ничего, от чего я зависима больше. Целая жизнь, состоящая из всех моих любимых вещей, несравнима с одним мимолетным мгновением с ним.
Так что да, это капризное, одержимое сердце заставляет меня вставать ни свет ни заря, но все это того стоит.
Чтобы увидеть его.
Чтобы чувствовать его энергию.
Чтобы быть рядом с ним.
Я прыгаю по пустынной дороге на одной ноге, пытаясь натянуть мой кроссовок на место. Благодарна, что никто не проезжает мимо, наблюдая за моей неуклюжестью и моим методом возвращения к размеренной пробежке. Я останавливаюсь лишь на секунду, чтобы перевести дыхание и проверить повреждение правой пятки.
Все всегда говорят насчет удивительного кайфа от бега, но никто никогда не упоминает мозоли. Так много гребаных мозолей. После того, как приклеиваю еще один пластырь к воспаленной ране на задней части моей стопы и поправляю кроссовок, я возвращаюсь на дорогу.
Этим летом я начала выходить на утренние пробежки. Я никогда не была поклонницей бега. Я всегда была ужасна в нем, и в дни, когда на физкультуре в старшей школе от нас требовали пробежать милю, я всегда притворялась больной или подделывала записку от приемной семьи, где сообщалось школе, что у меня астма.
Все всегда говорят, что единственный способ стать лучше в чем-то – это повторение, и хотя я ненавижу это, именно этим я и пытаюсь заниматься.
После того, что произошло весной, я устала от того, что постоянно задыхаюсь, всегда отстаю, вынуждена прятаться, быть слабой. Бегство от хищников никогда не было навыком, в котором я нуждалась до недавнего времени. С недавних пор, просто чтобы остаться в живых, я прорабатываю такие мышцы на ногах, о существовании которых даже не знала.
Я также обнаружила, что, хотя каждое утро мне больно вставать с постели и легкие постоянно горят, мои тяжелые шаги по земле заглушают постоянный прилив мыслей, помогая моему беспокойному разуму, который не знает, как остановиться.
Хотела бы я сказать, что начала заниматься этим по здоровым, прогрессивным причинам. Что мне нужно что-то, чтобы очистить свой разум, или я хочу, чтобы мое тело было лучше подготовлено для того, чтобы убежать от тех, у кого злые намерения.
Но, к сожалению, я бы солгала.
Я смотрю на свои часы, которые купила специально для этого, и вижу, что пришла на несколько минут раньше, что для меня в новинку. Сенсорный экран на моем запястье также сообщает мне, что я приближаюсь к третьей миле. Три мили, которые я добавила к своему утру, дабы припарковаться на безопасном расстоянии, чтобы никто не увидел мою машину.
Я сворачиваю с дороги, сокращая свой путь, чтобы избежать столпотворения на входе, уворачиваюсь от нескольких деревьев, проскальзываю мимо аккуратно подстриженных кустов перед тем, как рядом возникает тропа, которая идет через дендрарий Пондероза Спрингс.
Ботанические сады в полной мере расцвели, взрываются красками вдоль берегов искусственных прудов, которые стратегически расположены вокруг 2,3-мильной23 петлевой тропы. Местные и туристы часто посещают это место летом в утреннее время, а это значит, что обычно тут полно бегающих людей, сплетничающих во время пробежки, или детей, всматривающихся в воду и пытающихся увидеть как можно больше диких животных.
Я слышу кваканье лягушек и сладкие звуки чирикающих воробьев, которые громко поют сквозь влажный туман. Есть места и похуже, где можно оказаться, даже если я трачу это время, двигая руками, пока они не превратятся в желе.
Я как ни в чем не бывало выхожу на вымощенную дорожку, смешиваясь с теми, кто встал пораньше, и к счастью, не замечает, как я появляюсь из-за деревьев. Но в этом нет ничего необычного. Думаю, я скорее больше была бы шокирована, если бы кто-то заметил меня, а не наоборот.
В последний раз смотрю на часы, мысленно начинаю обратный отсчет от шестидесяти. Возбуждение гудит в моем животе, настолько сильное, что я боюсь вспыхнуть. Я натягиваю свою бини еще ниже на голову, материал растягивается, сдерживая все мои волосы спрятанными внутрь.
Легко найти одежду для бега, не имеющую ярких элементов, но скрыть копну кудрей на моей голове – это совсем другое препятствие. Мне необходимо раствориться, слиться с окружающей обстановкой, что на данный момент становится чем-то вроде второй натуры.
Я научилась так хорошо скрываться, что меня невозможно никому узнать. Призрак, парящий в пространстве, перемещающийся по комнатам, едва привлекающий к себе взгляд.
Но это изменится. Я позабочусь об этом. Сегодняшнее событие не было частью моего плана, но я ничего не могу с собой поделать. Даже если он согласится на мои условия, я все еще буду жаждать увидеть его, когда он будет думать, что он один. Я все еще хочу быть маленьким вуайеристом24 на стене его жизни.
Сегодняшняя ночь изменит для нас все. Я чувствую это. Но прямо сейчас я все еще просто его призрак, а он парень, которого я люблю преследовать.
Мои ноги подпрыгивают на арочном деревянном мосту, вода внизу покрыта тонкой вуалью тумана. Как только я поднимаюсь на вершину, и мой подсчет доходит до шестнадцати, я чувствую его. Даже если я войду в темную комнату с затычками в ушах, я все равно смогу различить его в толпе людей.
Завеса тьмы окутывает меня, как вторая кожа. Она гасит весь свет, покрывая меня чернильной сетью. Но она не пугает. Она успокаивает, одеяло, защищающее от смертельного леденящего холода.
Мурашки бегут по рукам, а волосы на затылке встают дыбом. Макушка его волос цвета ледяного блонда появляется с южного входа, в нескольких футах от меня. Я завидую тому, насколько непринужденно он бежит. Как плавно он движется сквозь воздух, словно рассекая неподвижные воды, не создавая ни малейшей ряби.
Я чувствую, как мое сердце пытается выпрыгнуть из груди, трепещет и бьется о мои ребра, чтобы вырваться наружу и отдаться ему.
– Привет, привет, ты здесь! Я скучаю по тебе. Моя любовь, моя любовь, моя любовь, – кричит оно, покрываясь кровью из-за него.
А у моего разума не хватает смелости сказать сердцу, что он никогда не услышит его криков. Он никогда не примет любовь, которую оно так свободно дарит ему. Его сердце никогда не будет биться для нас так, как наше – для него.
Потому что он отказывается признавать, что оно у него есть.
Но это не значит, что я сдамся. Не тогда, когда я знаю правду. Что под мрачной и жуткой внешностью скрывается парень, который способен на гораздо большее, чем даже он сам думает.
Он направляется вперед, обгоняя группу, с которой я слилась, предоставляя мне прямой обзор на его обнаженную спину. Пульс бьется глубоко в моем животе, когда я наблюдаю, как при каждом шаге вздрагивают слои упругих мышц, резкие изгибы и впадины, высеченные из мрамора.
Потребность прикоснуться к нему, провести пальцами по краям сухих сухожилий такая ошеломляющая, что я спотыкаюсь. Недостаточно, чтобы кто-то заметил, но достаточно, чтобы я напомнила себе, что нахожусь на публике.
Именно ради этого я просыпаюсь каждое утро.
Ради него.
Он является той причиной, которая занимала у меня лишние десять минут, чтобы добраться до класса в старшей школе, потому что я намеренно ходила длинным путем, чтобы я могла пройти мимо него. Он причина, по которой я стояла под ледяным дождем и простудилась, а все потому, что хотела пойти за ним домой в средней школе. Причина, по которой совсем недавно меня чуть не арестовали за незаконное проникновение на территорию его семьи, и я чуть не сломала лодыжку, убегая от одного из садовников.
Парень, ради которого я сделала бы буквально все.
Моя темнейшая одержимость, от которой мое зависимое сердце отказывается избавляться.
Никогда не предполагалось, что это затянется так надолго. Но ведь так начинается любая порочная привычка, верно? Некая невинная идея, которая перерастает в безумное увлечение. Это была моя вина, верить, что мое сердце может отказаться от него, после того как дала ему попробовать его на вкус.
Пока мы все погружаемся в тихую тренировку, я восхищаюсь не только его безупречной формой, но и его приверженностью к рутине. Строгое расписание, которому он следует, является одним и тем же, которого он придерживается каждый день. И на протяжении лета, когда я не беспокоюсь об учебе или посещении занятий, я тоже следую ему.
Теоретически он простейшая личность в мире сталкинга25. Сколько я его знаю, он всегда был человеком привычки. Хотя его распорядок дня адаптировался к его возрасту, он все еще отказывается видоизменять его.
Конечно же я выделяю в своем дне время для других вещей, которые мне нравятся. Я хожу в библиотеку, зарываюсь лицом в книги, собираю новых насекомых, работаю над завершением ремонтных работ в своей хижине, запоем смотрю любимые телесериалы.
Я обыкновенный человек, который занимается обычными делами.
Которых, я считаю, должно быть достаточно, чтобы сбалансировать это своеобразное влечение. Но это не так. Не в глазах моих друзей или общества.
Я знаю, это неправильно, я делаю что-то незаконное и невменяемое. Я осознаю тот факт, что что-то внутри меня настолько искажено, что мое представление о любви – это прятать оставленные им предметы в коробке в моем шкафу. В интернете достаточно теорий о том, почему я делаю все эти вещи, но вот в чем дело…
Мне все равно.
Меня не волнуют последствия или то, как это выглядит для тех, кто не может осмыслить, что он значит для меня. Кем мы являемся друг для друга. Мои моральные принципы не нуждаются в оценке, потому что мир воспринимает то, что я делаю, как нечто неблагоприятное или как некую нездоровую форму собственности.
Всю мою жизнь люди воспринимали меня, как некое существо, потому что я не подхожу под стандарты иерархии женщин Пондероза Спрингс. Так что если я уже стала городским фриком, я вполне способна принять и это.
То, что я чувствую к Тэтчеру Александру Пирсону, не так уж плохо. Это прекрасно и уникально, что-то неуязвимое, что обычные люди никогда не смогут оценить. Эмоции, которые он вызывает во мне, – единственное чистое, что у меня осталось.
В ту ночь, когда его отец, Генри, пришел в мой дом и разорвал весь мой мир на куски, он запятнал все хорошее во мне. Он вырывал и вырывал каждую каплю добра из моей души с каждым ударом ножа в тело моей мамы.
Генри Пирсон подарил мне и самый худший ночной кошмар, и самый любимый подарок.
Желание убивать и сильное восхищение его сыном.
Мои бедра сводит судорогой, жестокое напоминание о том, что мне еще предстоит пройти три мили обратно к моей машине, когда это закончится. Но я блаженно игнорирую боль, сосредоточенно глядя перед собой.
Все происходит именно так, как обычно. Он бежит спиной ко мне, не подозревая о моем существовании, а я глазею на каждый дюйм очерченной кожи на его теле. Пока не происходит что-то, что никогда не случалось раньше.
Мое сердце пропускает удар.
Футболка, которую, как я предполагаю, он планировал надеть после пробежки, свернута и аккуратно зажата в задней части шорт, где она обычно находится. Но как только он сворачивает за угол, черная футболка соскальзывает с пояса и падает на тропу, развеваясь по асфальту, как осенние листья.
Я пронзаю взглядом пространство, задаваясь вопросом, видел ли кто-нибудь, как это произошло, и, когда убеждаюсь, что все бегуны рядом со мной ничего не заметили, в долю секунды принимаю решение, то, о котором почти не задумываюсь.
Я позволяю группе обогнать меня, замедляясь до прогулочного шага. Фигура Тэтчера скрывается из вида все дальше и дальше, когда я поспешно оглядываюсь вокруг, прежде чем опуститься на одно колено.
Для прохожих я просто завязываю шнурки на кроссовке. Никто не может увидеть, как я подбираю материал с земли ловкими пальцами, мои ладони гудят от прикосновения с мягкой тканью футболки.
С ноющими от боли ногами я быстро сворачиваю вправо от тропы, на территорию, заросшую деревьями. Здесь достаточно уединенно, чтобы меня никто не увидел, если только не пойти искать, и если Тэтчер вернется в поисках своей потерянной футболки, он никогда меня не найдет.
Ветки трещат у меня под ногами, а пот струится вниз по спине, пока я продвигаюсь дальше в лес, до тех пор, пока не добираюсь до места, которое, как мне кажется, находится достаточно вдали от людей, чтобы я была в безопасности от любопытных глаз.
Я приваливаюсь спиной к стволу ближайшего дерева. Кора впивается мне в кожу, и я приветствую облегчение в моих ступнях. Дрожь в коленях говорит о том, что мне в любом случае отчаянно необходим перерыв. Густая листва передо мной скрывает от меня каждого, кто заходит в парк.
Следующие несколько минут я выравниваю дыхание, бережно потирая ткань его футболки между подушечек своих пальцев, позволяя этому успокаивать меня. Я едва замечаю, когда мои глаза закрываются от ощущения комфорта или когда я постепенно притягиваю материал вверх к носу.
Благоухающий аромат одеколона Тэтчера окутывает меня, когда я прижимаюсь лицом к черной футболке, зарываясь носом в хлопок, пропитанный его запахом.
«Аква Ди Джио Абсолют» от Джорджио Армани.
Он пользуется одним и тем же одеколоном с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать, и он засел у меня в мозгу с тех пор, как я впервые почувствовала его. Сначала он немного цитрусовый, запах свежевысушенного белья с ноткой лимона. Но также я чувствую запах древесины, землистый аромат пряностей, что напоминает мне о лесе сразу после дождя.
Такой чистый, и все же с некой ноткой, которая так ему подходит.
Мой желудок скручивает, и тупая пульсация возникает между бедер, когда я думаю о том, как он собирался этим утром и натягивал на плечи эту футболку. Держу пари, он скрупулезно рылся в своем комоде, выбирая именно эту из сотен.
А так как он принимает душ лишь после пробежки, его естественный аромат смешался со сном. Остатки запаха, который цеплялся к его коже, впитался в футболку, когда он натягивал ее на себя.
Обеими руками я сминаю ткань, погружая пальцы в ее мягкость, когда размышляю о том, насколько твердым ощущалось бы его тело под ней. Обычно я делаю так с несколькими свитерами, которые позаимствовала из его шкафа в общежитии без его ведома. Ночью, когда я нахожусь одна и сворачиваюсь калачиком в своей постели.
Осознание того, что я в общественном месте, где кто угодно может увидеть меня, должно остудить мое желание, но от этого становится только хуже. Все насчет чего я могу думать, – это, что если он узнает, что я здесь?
Неужели он не почувствовал, как ткань соскользнула с пояса его шорт? Он даже не обернулся, чтобы посмотреть, просто продолжил двигаться. Он знал, что я рядом, и нарочно уронил ее? Это было своего рода подарком? Знает ли он, что я делаю с его одеждой в полумраке своей комнаты?
Я надеваю футболку, стягиваю ее вниз по лицу, задевая нижнюю губу. Мой язык проводит по ткани, деликатно покусывая ее. Я продолжаю стягивать ее вниз, через горло и грудь, сильно прижимая ее к коже.
Я знаю, прикосновения Тэтчера были бы порочными. Грубыми и оказывающими давление во всех правильных местах. Пальцы, впивающиеся в мою кожу и зарывающиеся, заставляли бы кровь подниматься на поверхность. Боги, чувствовать его стройное тело, твердое и жесткое, прижатое к моему, возвышающееся надо мной с диким вожделением в ледяных голубых глазах.
Я чувствую себя каким-то животным, помечающим свое тело его запахом в надежде, что если я натру себя достаточно сильно, то он впитается в мою кожу и уже никогда не выветрится.
Моя правая рука скользит под переднюю часть моих эластичных шорт, пока другая задирает его футболку обратно к моему лицу, удерживая ее там, чтобы я могла вдохнуть его запах. Подушечки моих пальцев касаются моего ядра, обнаруживая, что я промокла, и у меня перехватывает дыхание.
Потрясение, пробегающее рябью сквозь мой живот, заставляет пальцы на ногах поджиматься. Мое тело на грани, в отчаянии, когда думает о своей любимой фантазии. Желание является некой эмоцией, которую я испытываю редко, а когда испытываю, то всегда к нему.
Я жажду его. Каждую его частичку. Даже его измученные части, от которых другие убегают. Я хочу позволить его демонам избавиться от их оков, просто чтобы они могли поиграть с моими. Чувствовать его тело, чувствовать его пальцы, которые яростно трут мой клитор, приближая меня к оргазму.
То, что я позволила бы ему делать, то, как я позволила бы ему обращаться с моим телом, – это растягивает пружину, которая свернута в спираль у меня в животе. Красные вспышки мелькают у меня перед глазами, образ его, стоящего на коленях у моих ног, пока кончик лезвия разрезает внутреннюю поверхность моего бедра.
– Тэтчер, – я произношу его имя как молитву, представляя, как бы ощущался его нож на моей плоти.
Я знаю, что единственная причина, по которой он прикасается к людям, заключается в том, чтобы резать их. Лезвия – это продолжение его рук. Я бы позволила ему порезать меня, разрезать меня на куски, и с радостью истекала бы кровью ради него.
Я практически ощущаю течение крови, льющейся по моей ноге, и жар его рта, когда он ловит каждую красную каплю, вытекающую из моей раны, облизывает и очищает ее языком, пристально смотря на меня отрешенным взглядом. Мой оргазм овладевает моим телом, без предупреждения вырывая удовольствие из моего ядра и оставляя мне на прощание его образ.
Тэтчер смотрит на меня с ухмылкой, окрашенной в красный цвет моей кровью, сжимая мои дрожащие бедра, пока я содрогаюсь от толчков моего оргазма. Он прокатывается по моему телу и успокаивает ноющие конечности.
Мои зубы погружаются в материал его футболки, ощущаю на языке пряный вкус его одеколон. Задняя часть моих бедер горит, когда я приподнимаюсь навстречу моей руке, стремясь к большему давлению. Большей скорости. Больше его. Больше всего.
Прерывистое дыхание срывается с моих губ, а когда мои глаза распахиваются, мое наваждение исчезает. И адреналин от моего оргазма сдувается, как спущенный воздушный шар.
Все покидает меня. Образы и ощущения, которые я преследовала. Все это исчезает, и я снова остаюсь безжалостно одинокой. Девушка, которая проплывает сквозь двери и коридоры без мимолетных взглядов в ее сторону.
Призрак.
Девушка-призрак, преследующая единственного человека, когда-либо видевшего ее. Единственный, кто заставляет ее чувствовать себя не такой одинокой.
Тот, ради которого она кого-то убила.
