Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 1."
Автор книги: Джей Монти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
– Вот и ты, – ровно произносит Генри, заговорив впервые с тех пор, как забрал последний вдох моей мамы. – Ты нашел ее?
Мое сердце замирает.
Ее.
Меня. Он имеет в виду меня.
Он и его напарник, которому было поручено разобраться со мной. Они искали меня. Если бы я спала этой ночью в своей спальне, меня постигла бы та же участь, что и мою маму, но от рук кого-то другого. Все, что я могу видеть, – это длинные ноги сообщника; все остальное заслоняют огромные размеры Генри.
Но…
– Нет.
Это всего лишь одно слово, единственный ответ, но я чувствую его всем своим существом, как порыв прохладного ветра, ворвавшийся в этот горящий шкаф.
– Дом пуст, за исключением нескольких змей в одной из свободных спален, – говорит голос. Он молодой; я слышу юность в его голосе, неважно, как сильно темнота пытается ее скрыть.
– Оставайся здесь, сын. Я собираюсь пойти быстро осмотреть все, а затем мы уйдем. Ни к чему не прикасайся...
– Если только на мне нет перчаток, – перебивает неизвестный партнер с элегантностью, которая звучит гораздо старше его возраста. – Я помню ваши правила.
Сын?
Этот мужчина привел своего ребенка с собой, чтобы убить кого-то? Что за родитель так поступает? Что за человек так делает?
Мой мозг готов закрутиться в спираль, готов пробежать милю с этой новой информацией и попытаться собрать воедино то, что происходит прямо перед моими глазами, но мой умственный процесс не успевает начаться, потому что Генри уходит в скрытую ночью прихожую, оставляя своего сына в дверном проеме, так что я могу полностью видеть его.
Каждый волосок на моей шее встает дыбом, оживает и дрожит от электричества, которое я чувствую до самых пяток. Это ощущается, как будто снег проник в мой дом. Иней появляется вокруг его ботинок с каждым шагом в комнату. Олицетворение зимы и морозного холода. Я погружаюсь в прохладу, которую он несет на своих плечах, как вторую кожу.
У меня перехватывает дыхание в груди, когда я смотрю на него.
Красивый, лишенный света Джек Фрост4.
Мальчик, которого я никогда раньше не видела. Тот, который не выглядит слишком старше меня, но ощущается гораздо старше своих лет. Как будто его душа была здесь намного дольше, чем его юное тело. Хорошо подогнанные джинсы обтягивают его длинные ноги, а темный свитер покрывает его верхнюю часть.
Он идет с поднятой головой, с величественной осанкой, из-за этого кажется, что он парит над полом. Мои пальцы подрагивают, когда луна освещает его фарфорово-белые волосы. Он выглядит нереальным, и все же он – самое ощутимое в этой комнате.
В нем нет изъянов.
Нет несовершенств или дефектов.
Когда он опускается на колени рядом с моей мамой – ее трупом, – это жуткое осознание возвращает меня обратно к реальности и вырывает из моих мечтаний. Туман, окутывающий его, начинает рассеиваться, и вместе с этим приходит ясность.
Этот мальчик, сын Генри, здесь, чтобы убить меня.
Вот почему он пришел, да? Чтобы помочь своему отцу закончить незавершенные задачи, и я одна из них?
Но когда я смотрю, как он вглядывается в нее, я не могу заставить себя поверить, что он способен на такое. Способен на то, что сделал его отец. На мгновение я представляю его поверх меня, полосующим ножом мою кожу снова и снова, пока я, наконец, не сдаюсь смерти. Его аккуратно уложенные волосы растрепались бы после того, как он закончил, и кровь покрыла бы его безупречную фигуру.
Я не могу это представить.
Не тогда, когда он такой... аккуратный. Методичный. Ухоженный. Он вынуждает меня чувствовать себя грязной по сравнению с ним. Как будто он съежился бы от затхлого пота, выступившего у меня на спине, или задрал бы нос при виде моих непослушных волос, высыхающих естественным способом после того, как я принимаю душ перед сном.
В отличие от своего отца, этот мальчик смотрит на беспорядок на полу. Он смотрит на тело – это все, что у меня осталось от мамы, – и слегка склоняется. Я отчаянно хочу знать, о чем он думает, потому что единственное, что у него, кажется, есть общего с отцом, – это его способность выглядеть бесстрастным.
Невозмутимый. Холодный. Пустой.
Я хочу проникнуть в его разум. О чем он думает? Что он чувствует? Он такой же жестокий, как мужчина, подаривший ему жизнь? Такого будущего он хочет для себя?
Что-то во мне щелкает, когда я вижу, как он лезет в карман, вытаскивает предмет и подносит его к лицу моей мамы. Разве недостаточно, что она и так подверглась жестокому обращению, что сейчас ей приходится испытывать мучения после смерти?
Я больше не боюсь за свою жизнь. Я не могу найти в себе сил беспокоиться о том, что произойдет, когда покину этот шкаф, и объявлю о своем присутствии.
Мои пальцы обхватывают одну из маминых туфель на каблуке, крепко сжимая ее в руке, прежде чем я ногой толкаю дверцу шкафа. Когда дверь распахивается достаточно широко, чтобы полностью увидеть его, я делаю единственное, что могу придумать.
Я кидаю туфлю прямо ему в голову.
Я хотела ударить его по затылку, но открывающаяся дверь, должно быть, привлекла его внимание, потому что он поворачивается ко мне лицом как раз перед тем, как каблук с глухим стуком ударяется о его нижнюю губу.
Не теряя времени, я вскакиваю на ноги, слегка спотыкаясь об одежду на полу шкафа. У меня кружится голова, комната вращается от того, насколько я быстро вскочила, но мне все равно.
Я просто хочу, чтобы этот кошмар закончился.
Так или иначе.
– Ты не должна...
– Не трогай ее, – говорю я, прикладывая руку к животу и пытаясь собрать столько силы, сколько получится, но все, что выходит, – это слабый шепот. Дрожащие ноги несут меня к ее телу. Я сомневаюсь, что я способна что-то сделать, чтобы отбиться от любого из них, но, возможно, в этом-то все и дело.
Речь идет не о том, чтобы защитить ее после смерти.
Не совсем.
Я знала, выход из этого темного пространства, пока они все еще находятся здесь, означает, что моя жизнь закончена. Мне не придется знать, каково это – прожить жизнь без моей мамы в ней. Мне никогда не понадобится беспокоиться о неопределенности жизни, если они убьют меня.
Дело не в нежелании жить в мире, где нет ее.
– Из-за тебя у меня идет кровь, – его голос пробегает по моей коже, как огонь, и он обжигает. В его тоне читается шок, как будто идея о том, что кто-то причиняет ему боль, настолько необычна.
– Что ты... – я смотрю вниз на ее лицо, бледное, безжизненное и все еще такое же красивое. За исключением того, что я не вижу ее глаз. Они прикрыты двумя одинаковыми монетами, ограждая меня от зеленых радужек, которые я так хорошо знаю, – таких же, как мои. – Что ты с ней сделал?
– Из-за тебя у меня идет кровь, – повторяет он еще раз. Он считает, что он непобедим? Его отец убедил его, что они в некотором роде божественны и только они способны убивать других?
Я смотрю на него, туда, где он сидит на полу в нескольких футах от меня, выставив пальцы к лунному свету, пристально всматриваясь в кровь, покрывающую их. Кровь вытекает из его губы, стекает по подбородку и капает на ткань его свитера.
– Что ты с ней сделал? – на этот раз мой голос звучит громче. Я теряю терпение и способность беспокоиться о том, кто слышит мои крики. Включая его отца.
Ему требуется всего доля секунды, чтобы среагировать, а мне не хватает времени, чтобы отстраниться. Его рука тянется и обвивается вокруг моего запястья, притягивая меня к себе на пол. Я закрываю глаза, ожидая эхо боли в костях от удара об пол, но этого не происходит.
Что действительно происходит, так это ощущение его холодной руки, обхватывающей мою спину, когда он окружает мое тело в своей хватке. Осторожно он укладывает меня на пол, частично накрывая своим телом, а частично опускаясь на пол рядом со мной, удерживая свой вес, чтобы не раздавить меня.
Мои глаза расширяются, когда он зажимает мне рот одной рукой, заставляя замолчать. Его запах атакует меня со всех сторон. Темный, глубокий, древесный. Прямо как лес после дождя.
Это почему-то успокаивает меня и напоминает о высоких деревьях и счастье, которое я чувствую в лесу. Мое последнее ощущение покоя. Потому что это он – тот момент, ради которого он пришел сюда. Чтобы убить меня. Маятник смерти раскачивается все ближе и ближе ко мне с каждой секундой, что мы лежим здесь.
Слезы возвращаются, и я чувствую, как они скатываются по щекам. Хотя мой разум принял эту участь, мое решение никогда больше не покидать эту комнату, умереть рядом с моей мамой, но мое сердце – нет.
Мое сердце отказывается это принимать. Биение такое сильное в моей груди, что я знаю: мальчик, посланный убить меня, может это чувствовать – он должен.
Я склоняю голову, смотря на маму. Боль усиливается в моей душе, и я чувствую, как испытываю каждую рану от удара ножом, пока лежу здесь и смотрю на нее. Желая, чтобы она повернула голову и встретилась со мной взглядом. Хотела бы я еще раз увидеть ее улыбку или услышать, как она произносит мое имя. Мое тело сотрясается от силы моего плача, и я слышу свои приглушенные всхлипы.
Я не могу дышать.
Я не могу дышать.
– Не смотри на нее.
Я игнорирую его, что только заставляет его прижимать ладонь к моему рту немного сильнее, пытаясь привлечь мое внимание.
– Не смотри на нее, – шепчет он снова, его дыхание холодное против моей теплой кожи. Он придвигается так близко, что я чувствую каждый выдох его носа. – Посмотри на меня.
Посмотреть на него?
– Скарлетт, – мое имя слетает с его губ, как вода. Текучее, плавное. – Посмотри на меня.
Я чувствую, как эта ниточка тянет меня. Ниточка, которую он держит и каким-то образом обвивает вокруг моего нутра. Она тянет, тянет, тянет, пока я не сдаюсь и не отвожу взгляда от ее трупа.
Встретить его глаза, это как нырнуть сквозь слой чистого льда. Они невероятно светлые, замерзшие воды Аляски, голубые. Смотреть в них, словно жевать мятную жвачку и делать вдох. Это ощущается так холодно. Это вышибает весь воздух из груди.
Он не отводит от меня взгляда ни на секунду, даже когда убирает руку от моего рта, и я начинаю говорить.
– Ты собираешься убить меня? – спрашиваю я, ощущение обморожения распространяется по моим легким. – Собираешься? Так почему ты просто не сделаешь это? Просто покончи с этим, я имею в виду…
– Это монеты, – он прерывает мою болтовню, прежде чем я успеваю начать, кивая головой в сторону моей мамы. – Я положил монеты ей на глаза. Это то, что я с ней сделал.
– Что…
– Ты спрашивала меня, что я с ней сделал. Я только что рассказал тебе.
Я смотрю вверх на него с пустым выражением, пытаясь понять, какое это имеет отношение к убийству меня. Зачем, рассказывая мне это, делать все, чтобы остановить неизбежное. Я не могу удержаться и спрашиваю.
– Почему? – я дышу, чувствуя, как мое сердцебиение замедляется, а тяжесть в груди ослабевает ровно настолько, чтобы позволить мне понять, что я не задыхаюсь.
– Они... – он запинается, и это выглядит так странно в нем, как будто запинаться на словах для него не является обычным. – Монеты являются оплатой, используемой для переправы умерших в следующую жизнь. Это гарантия безопасного перехода через реку Стикс и обеспечение душе благополучного попадания в загробную жизнь.
Ощущение тепла пронизывает холод, которым он меня окутал. Маленькая частичка тепла вьется между нами и заставляет мои глаза смягчиться. Мои брови сходятся вместе.
Почему он делает что-то такое… милое?
Если его задачей, когда он пришел сюда, было пойти по стопам своего чудовищного отца, почему он сошел со своего пути, чтобы успокоить души мертвых?
– Я…
Половицы скрипят, и звук тяжелых шагов рикошетом отражается от стен прихожей. Паника наводняет мою систему в очередной раз, и тот кусочек спокойствия, который на мгновение охватил меня, исчезает.
– Ты собираешься меня убить? – спрашиваю я снова с большей срочностью в голосе, пока его отец приближается к спальне. Если мне суждено умереть, если кто-то из них собирается убить меня, я хочу, чтобы это был он.
Этот мальчик.
Безымянный мальчик, который пожелал моей маме благополучного перехода в ту жизнь, которая нас ожидает после смерти. Я хочу, чтобы он был тем, кто заберет мой последний вздох, как он сочтет нужным. Если кто и заслуживает того, чтобы убить меня сегодня, так это он.
Он смотрит на меня, в его глазах кружится эмоция, которую я не могу расшифровать. Но она исчезает, когда шаги становятся ближе.
– Нет, – он морщится, и я могу сказать, ему не нравится этот ответ. Как будто он хочет сказать «да», как будто он хочет убить меня. – Но если ты не вернешься обратно в этот шкаф, мой отец сделает это.
Я яростно трясу головой.
– Я не хочу возвращаться туда. Я не хочу прятаться.
Его ноздри раздуваются, и раздражение течет из него, как вода из протекающего крана.
– Неважно, что ты... – он дышит мне в лицо. – Тебе придется спрятаться. Возвращайся в шкаф, веди себя тихо, не издавай ни звука, не дыши. Будь призраком. Ты же не хочешь умереть, не так.
Он с легкостью тянет меня за собой с пола, как будто я ничего не вешу, ставит меня, прежде чем снова посмотреть мне в глаза, убеждаясь, что я встречаю его пристальный взгляд.
– Стань призраком, Скарлетт. Не позволяй ему увидеть тебя, никогда.
Я не могу удержаться от вопроса, который вылетает из моего рта, эмоции проносятся, атакуя меня всю сразу.
– Если я стану призраком, как ты меня заметишь?
В нем есть что-то пугающее. Что-то нетронутое и непредсказуемое, что кажется опасным, но когда я лежала на полу, смотрела на него, даже в этой ужасной ситуации, он заставлял меня чувствовать безопасность.
В нем есть нечто большее, чем просто то, что я восприняла на первый взгляд. Проблеск чего-то, что я мельком уловила, и этот взгляд ощущается, как единственное, что привязывает меня к жизни.
– Я не замечу.
Это все, что он говорит, прежде чем подталкивает меня назад, провожая в другую часть комнаты, где находится мое укрытие.
Все, что произошло сегодня, крутится в моих мыслях. Выброс адреналина лижет пятки, и я знаю, скоро мне придется столкнуться с ярким срывом, который ждет меня, как только я останусь совсем одна.
Потому что теперь так и есть.
Теперь я совсем одна.
И на мгновение этот мальчик заставил меня почувствовать себя не такой одинокой, даже если я потеряла единственного человека, который когда-либо любил меня. Теперь я теряю и его тоже, до того, как я даже получаю шанс узнать его.
Я одна.
Я возвращаюсь в шкаф и становлюсь призраком.
А он... ну, он сдержал свое слово.
Он никогда не замечал меня снова.
1. ФАНТОМ
Лайра
– Лайра, когда ты сказала, что будет сложно, я не думал, что ты подразумеваешь это.
Я вздрагиваю от этого голоса.
Я привыкла быть той, кто скрывается в тени, подкрадывается к людям и пугает их. Это редкость, когда я вздрагиваю от чьего-то присутствия.
Но те немногие избранные, которые видят меня, я держу их близко к себе.
Я откладываю пинцет, которым орудовала как оружием, поднимаю очки на голову и бросаю взгляд на дверной проем аудитории. Сейчас середина августа, поэтому преподаватели уже несколько недель находятся в кампусе, а студенты потихоньку появляются в своих общежитиях.
В течение лета Холлоу Хайтс тихий, нет суеты и шарканья студентов. Старые двери скрипят от сквозняка. Можно слышать, как волны обрушиваются на скалы прямо ниже района Кеннеди, и все кажется немного более призрачным.
Винтовые лестницы стонут под ногами, и невозможно не прислушаться к этому из-за пустых коридоров. Говорят, что нахождение в библиотеке, когда она пуста, сводит людей с ума – книги начинают перешептываться друг с другом, и голоса, которые не похожи на человеческие, заполняют пустоту.
Конечно же, это все слухи.
Но мне это нравится.
Практически все это место в моем распоряжении, я наслаждаюсь одиночеством. Я хотя бы могу приходить, не заходя к декану Синклеру, чтобы получить ключ от лаборатории. Нахождение рядом с ним ощущается, будто я тону в токсичной маскулинности. У него всегда есть способ заставить вас почувствовать себя ниже его, постоянно давая понять, что он самый умный в комнате.
Если не считать патриархата, я люблю Холлоу Хайтс за его жутковатый характер.
– У меня ушла целая вечность на то, чтобы получить Лунных мотыльков, – я указываю на бледно-зеленое насекомое, выложенное на вощеной бумаге. – Я бы закончила это неделю назад, если бы они пришли вовремя.
Коннер Годфри проходит через дверной проем, щеголяя джинсовой рубашкой, рукава которой закатаны до локтей. Песочно-светлые волосы зачесаны назад и аккуратно уложены. Я привыкла к его приятной компании с начала лета, учитывая, что в предстоящем семестре это будет его аудитория.
Поскольку Грег Уэст, предыдущий преподаватель органической химии, был зверски убит в прошлом году, и больше не мог преподавать, университет нуждался в большем, чем просто найти ему замену. Мистер Годфри, или, если быть точной, профессор Годфри, был консультантом университета, но учитывая его различные ученые степени, он вызвался занять место мистера Уэста.
Это стало шоком для всех – ну, в основном для всех, – когда следователи выяснили, что его смерть, скорее всего, обусловлена его причастностью к наркотикам. Изготавливая экстази для несовершеннолетних, очевидно, ты привлекаешь к себе подозрительное внимание.
Они списали это на сорвавшуюся сделку, недовольного клиента или обманутого дистрибьютора. И этого было достаточно для жителей Пондероза Спрингс. Все, кроме правды, сойдет для этого места.
Я не уверена, что меня больше раздражает.
Тот факт, что люди являются такими тупыми, что они готовы есть любую чушь, которую им скармливают, или, что люди, которые видят тело Грега Уэста, искусные порезы, скрупулезное расчленение, хоть на секунду подумали, что кто-то другой, а не художник, ответственен за его смерть.
Тело было обескровлено, отбелено и препарировано так идеально, что нет никакого способа, чтобы недовольный покупатель, употребляющий экстази, был ответственен за это. Они не обладают необходимым навыком или терпением для того, чтобы сделать это.
Не так, как он.
– Терпение – это добродетель, Лайра. Я полагаю, ожидание того стоило, не так ли? Я имею в виду, посмотри на эти цвета! – восторженный голос Коннера выдергивает меня из моей головы, из того места, где мои мысли хотели бы витать, где они всегда витают.
Я смотрю вниз на старинный стеклянный купол, крышка которого отодвинута в сторону, оставляя его открытым. Шесть различных видов мотыльков рассеяны по бокам искусственного человеческого черепа, который я нашла в магазине таксидермии5.
Атлас, Тигровая Изабелла, Черная ведьма, Медведица Кайя, Розовокрылка кленовая. Коллекция моих любимых мотыльков стратегически распределена по верху и боковым сторонам черепа. Я оставила место прямо выше глазниц для Лунного мотылька. Я знаю, что бледно-зеленая анатомия свяжет все воедино.
Я рассредоточила их, создавая рой потрясающих крылатых существ, это должно быть завораживающе, как только я установлю стеклянную крышку поверх основания и плотно ее закреплю. На моем лице появляется улыбка, когда я думаю о завершенном проекте.
Брайар это понравится. О, и Сайласу!
Может быть, в следующее мое посещение учреждения мне позволят принести ему несколько фотографий, чтобы он мог их увидеть. В большинстве случаев, когда я приезжаю в Портленд, чтобы увидеться с ним, наш визит состоит из того, что он пытается научить меня играть в шахматы, а я с треском проваливаюсь. Я пытаюсь заполнить пустоту молчания, слишком много болтая, но, по-моему, ему нравится, когда я рассказываю о своей таксидермии.
Его глаза вроде морщатся в уголках, и иногда это выглядит так, как будто он, возможно, даже улыбнется, но пока этого не произошло. Так что я довольствуюсь молчанием, зная, что ему достаточно моей компании.
Я не считала себя и Сайласа Хоторна близкими до всего, что произошло. Он не знал о моем существовании до прошлого года, в то время как я знала о нем практически все, что можно было публично узнать. Но в прошлом году мы стали знакомыми. Люди, которыми мы дорожим в наших жизнях, были связаны, так мы оказались рядом друг с другом по умолчанию.
Но мы также два человека, которых связывают смертельно опасные тайны. Те, что я знаю, мне придется унести с собой далеко за пределы могилы. Он и его друзья недолго мучили меня. Я слышала обо всем, что они сделали во имя мести. Я была свидетелем, как он кого-то убил.
Он видел, как я кого-то убила.
И все же, пока его не поместили в психиатрическое отделение, я не могла назвать нас друзьями.
– Это та самая Розовокрылка кленовая, о которой ты говорила на днях? – Коннер подходит ближе, и я чувствую запах тикового дерева от его одеколона.
Что-то внутри меня теплеет, когда я понимаю, что он запомнил наш разговор. Я восхищаюсь тем, как сгибаются его руки, когда он облокачивается на стойку, рассматривая поближе различных насекомых, но не прикасаясь к ним. Он знает правила – никаких прикосновений.
Я удивляюсь, почему такой мужчина, как он, до сих пор одинок. Он привлекателен, финансово успешен и добр. Меня всегда сбивает с толку, когда я смотрю на его руку, не видя на нем золотого ободка.
– Ага. Ты можешь поверить, что они от природы такого цвета? Можно подумать, что ярко-желтые и розовые цвета сделают их мишенью, но нет! Это форма маскировки. И у них даже нет рта! Они питаются лишь в стадии личинок, а когда они достигают фазы мотылька, фокусируются только на размножении. Разве это не безумие? – пока я говорю, восторг наполняет мой желудок, смотрю на Коннера как раз в тот момент, чтобы уловить его пристальный взгляд на мне, с улыбкой на губах.
Румянец заливает мои щеки, и я быстро отвожу взгляд.
– Извини, много ненужной информации, – я выдыхаю нервный смешок.
– Не делай этого, – говорит Коннер. – Не извиняйся за то, чем страстно увлечена.
Мои брови сходятся вместе, когда я рискую опять посмотреть на него, его шоколадно-карие глаза сверлят мои. Это почти заставляет меня ерзать на своем месте, но я сдерживаюсь, зная, что любая форма зрительного контакта заставляет меня смущаться.
Мне не нравится профессор Годфри в таком смысле. Лишь одного человека я хочу таким образом, который поглощает все мое существо. Никто никогда не сможет занять это место. Но приятно осознавать, что кому-то вроде него нравится слушать мои разглагольствования и бредни насчет насекомых.
Приятно иметь друга.
И это то, кем он был для меня этим летом. Учитывая, что я единственная из «Общества одиночек», кто остался в Пондероза Спрингс, продолжая приходить в Холлоу Хайтс, даже несмотря на то, что университет на каникулах.
Но я понимаю, что моим друзьям необходимо было выбраться, пусть даже на несколько месяцев. Все они были готовы покинуть это место и все его ужасные воспоминания, но не могут.
Пока нет. Не тогда, когда один из них все еще здесь и не в состоянии уехать.
– Мир попытается сделать это, Лайра. Упрекнет тебя в эмоциональности по отношению к тому, что ты любишь, попытается высмеять тебя за это, но не позволяй ему. Не позволяй ему разрушить то, что ты любишь, – продолжает Коннер, даря мне ободряющую улыбку.
– Похоже на то, что сказала бы мне моя мама, – говорю я, не особо задумываясь.
– Она кажется умной женщиной. Теперь я понимаю, в кого ты.
– Была, – бормочу я, упиваясь болью, которая распространяется по моей груди, когда я позволяю себе вспоминать ее.
Чувствуя, что тема для меня болезненна, он быстро исправляет ситуацию, выпрямляясь и потирая ладони.
– Ну? Ты собираешься добавить финальный фрагмент? Или мне нужно отвернуться, пока ты заканчиваешь свою гениальную работу?
Признательна за смену темы, я фокусирую свое внимание на ярко окрашенном мотыльке на столе. Не то чтобы мне не нравилось говорить о своей маме. Просто тяжело вспоминать ее без мыслей о той ночи. Не думая о том, что ожило внутри меня. Кем я стала.
Вскоре после ее смерти мне диагностировали посттравматическое стрессовое расстройство6, что объяснило постоянные ночные кошмары, внезапные воспоминания и страх темноты. Я прошла через травмирующее событие. Для меня нормально испытывать подобные вещи, испытывать душевную борьбу.
Но одну вещь никто не может объяснить мне. Вещь, которую никто не знает, а если узнают, то не поймут.
Никто не может сказать мне, почему смерть осталась во мне.
Скользящая и протекающая в трещинах моего скелета, существующая внутри меня, как орган. Черная жидкость, которая была введена глубоко в мои вены, отказывается вымываться. Все, кем я была раньше, каждая мечта – это далекое воспоминание.
Теперь я не могу думать о ней и о той ночи без напоминания о том болезненном импульсе, который породили те события. Желание, которое жалит мой язык, когда оно поднимается изнутри меня, заставляет слюнки течь, а глаза гореть.
Я долгое время была в состоянии подавлять это желание. Засунула его в свой шкаф и спрятала подальше. Но так было до тех пор, пока несколько месяцев назад я не провела лезвием по чьему-то горлу и не почувствовала кровь на своих руках впервые после смерти моей мамы.
Теперь я знаю ощущение того, когда ты убиваешь кого-то, и меня пугает, как легко я смогла это сделать. Насколько легко мне было бы сделать это снова.
Я переродилась в новую личность, когда убили мою маму. Скарлетт умерла той же ночью, и Лайра заняла ее место. Я стала королевой жучков, белой вороной, девушкой, увлеченной таксидермией, энтомологией7, процессом мумификации.
Я стала призраком.
Как он и просил меня.
У меня перехватывает горло, когда знакомый металлический привкус появляется на моем языке, но я быстро сглатываю, фокусируясь на текущей задаче.
Я бережно начинаю вынимать маленькие иголки, которые прижимают вощеную бумагу к крыльям мотылька. Я немного расстроена, что не смогла вырастить его; всегда куда больше удовлетворена, когда я часть всего процесса. Мне нравится отслеживать, как они растут, так же сильно, как и сама таксидермия. Мне нравится наблюдать за их манерами, как они приспосабливаются и, в конце концов, как они умирают.
Это делает пиннинг8 более интересным и более интимным. Если я наблюдаю за тем, как они растут, живут, существуют, единственное правильное для меня – позаботиться о них после их неизбежной смерти.
Когда все иголки сняты, и я удаляю бумагу, используя пинцет, очень осторожно поднимаю насекомое и подношу к центру, размещая грудную клетку мотылька на переднюю часть черепа, покрытую теплым липким суперклеем.
– Не облажайся, – Коннер посмеивается рядом со мной, заставляя меня слегка ухмыляться, пока я крепко удерживаю его пару секунд, просто чтобы убедиться, что он закрепился.
Когда я уверена, что он закреплен, отодвигаюсь, чтобы посмотреть на завершенный проект.
– Тебе не кажется, что это перебор? – спрашиваю я, прикусывая нижнюю губу, сомневаясь в себе. – Наверное, мне стоило остановиться на одном виде мотыльков, чтобы цветовая гамма была схожей, верно? Может быть, я могу просто переделать...
– Лайра, – вразумляет Коннер. – Перестань сомневаться в себе. Это фантастически. Я испытываю искушение купить его у тебя, чтобы украсить мантел9 у меня над камином.
Я смотрю на него, в моих глазах светится признательность. Хотела бы я быть такой, как Брайар или Сэйдж, девушки, которые уверены в себе без всякого подбадривания или дружеского слова то тут, то там. Однако я росла в тишине. Сама по себе. Тень от человека, с которым редко разговаривали, не говоря уже о комплиментах.
Только это и осталось человеческое во мне – желать признания.
– Очень жаль, но это будет украшать мою квартиру.
Я бросаю взгляд на дверной проем и вижу лицо, которое ждала увидеть с тех пор, как она уехала в конце семестра.
– Брайар! – говорю я, немного затаив дыхание, вскакиваю со стула и быстро направляюсь к ней. Не раздумывая, я обнимаю ее за плечи и притягиваю в свои объятия.
– Ты же знаешь, что Сэйдж и мальчики ненавидят мистера Годфри, верно? – шепчет она в изгиб моей шеи, обнимая меня в ответ.
Я съеживаюсь, зная это.
– Мы можем обсудить это в другой раз, – бормочу я. – Я думала, ты не собираешься возвращаться до следующей недели! – я игриво отталкиваю ее, прикидываясь возмущенной на ее неожиданное возвращение.
– Я устал слушать ее скулеж, что она скучает по тебе, поэтому привез ее обратно пораньше.
Брайар вскидывает средний палец вверх через плечо, адресуя его в направлении большой темной фигуры, прислонившейся к дверному проему. Присутствие Алистера Колдуэлла трудно заметить, как темный туман, который вы не можете видеть, но можете ощущать. Но как только вы поймете, что он здесь, игнорировать его будет уже невозможно.
Я протягиваю руку над плечом Брайар и тяну к нему кулак. Он поднимает костяшки пальцев и ударяется ими о мои, вскидывая голову в приветствии.
– Как там в Техасе? – спрашиваю я его.
Он усмехается.
– Чертовски жарко. А это место все еще дерьмовая дыра, королева жучков?
Прозвище, которое долгое время использовалось как оскорбление, превратилось в одно из моих любимых ласковых обращений. Я знаю, он не хочет таким образом унижать меня; это его способ назвать меня другом. Вроде того, я полагаю. По крайней мере, он больше не хочет, чтобы моя голова оказалась на колу.
У Парней Холлоу нет других друзей, кроме друг друга. Они являются четырьмя частями головоломки. Куда один, туда же, несомненно, и остальные. Я никогда не видела такой крепкой связи. Такой прочной.
Долгое время я завидовала. Теперь я просто восхищаюсь этим.
– Зависит от дня, – отвечаю я, слегка пожимая плечами.
Я никогда не признавалась в этом вслух Брайар, ни кому-либо еще. Но мне нравится Пондероза Спрингс, во всяком случае, некоторые его уголки. Тут выросла моя мама. Я люблю здешние грозы, и мой дом здесь.
Я могла бы обойтись и без коррупции, сплетен, сек-торговли и убийств. Но есть частички меня, которые любят это место, независимо от того, как сильно я старалась этого не делать.
Хотя для них все по-другому. Я знаю это.
Этот город ничего не сделал, кроме причинения им боли. Разрушил их. Превратил их в такие чудовищные версии самих себя, я уверена, в какой-то момент они сами испугались. Здесь ничего не осталось для моих друзей, не тогда, когда Пондероза Спрингс сожрал все это.
– Я оставлю вас болтать, Лайра. Уверен, вам всем нужно многое наверстать, – Коннер подходит ко мне и одаривает любезной улыбкой, прежде чем направиться к двери, слегка помахав моим друзьям. – Мисс Лоуэлл, мистер Колдуэлл.
Я смотрю, как его спина исчезает в пустых коридорах, и жду, пока он не окажется за пределами слышимости, перед тем, как возвращаю свое внимание обратно к Брайар.
– Сэйдж и Рук тоже вернулись? Как там твоя мама? Боже мой, подожди, пока не увидишь хижину, я потратила все лето на декорирование, я имею в виду, я знаю, у вас двоих теперь есть квартира, но ты все равно можешь приходить. Нам до сих пор нужны обязательные собрания «Общества одиночек»…
