Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 1."
Автор книги: Джей Монти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
15. ВСЕ ЭТИ ЗЛОБНЫЕ ИГРЫ
Лайра
– Итак, кроме его неприязни к Джеймсу, у нас нет ничего связывающего Коннера с «Ореолом» или убийствами? – спрашивает меня Брайар.
В ее обычно невозмутимом голосе явно слышится разочарование. Я зажимаю телефон между ухом и плечом, когда всматриваюсь в открытое, выложенное плиткой, пространство, заглядывая под каждую из восьми кабинок, чтобы убедиться, что я единственный человек, оккупирующий душевую для старшекурсников.
Я киваю, хотя она этого не видит.
– Я рассказала вам, девочки, все, что он сказал мне. У меня не было времени спросить его о чем-либо еще. Кто-то оставил конечность во дворе, как психованный пасхальный кролик, бесцеремонно прервавший меня. В любом случае, это не мог быть Коннер – он был со мной все время, пока не появилась нога.
Когда я убеждаюсь, что только я прячусь здесь внутри, я кладу свою сумку на гладкую белую стойку, осторожно, не позволяя ей соскользнуть в одну из многочисленных раковин. С максимальным усилием я стягиваю с себя желтые резиновые сапоги, куски грязи слетают с них на пол, когда я это делаю.
– Сэйдж сказала, Рук думает, что это Истон. Не принимает мысль, что это может быть кто-то другой.
Я выдавливаю из себя смешок:
– Рук обвиняет его в гребаном изменении климата.
Если бы это было возможно, он обвинил бы Истона Синклера во всех бедах на планете. Не то чтобы я обвиняла Рука за это, сын Стивена никогда не был славным парнем. Токсичный, манипулятивный золотой мальчик с женоненавистнической чертой шириной в милю.
Он не только заставил Сэйдж пережить сущий ад, но и с самого начала изводил Брайар, и, боги знают, он боролся со своим эго против каждого из парней с тех пор, как он, блядь, научился говорить. Так похож на своего отца в том, что им двоим необходимо убедиться, что каждый осведомлен, что у них самый большой член в комнате, совершенно не подозревая, что мы все знаем, что они сдуваются слишком быстро и не могут найти клитор с помощью компаса.
– Давай будем честны, – продолжаю я. – Рук просто ищет предлог, чтобы сжечь вторую половину лица Истона. Он не имеет фактических доказательств, кроме этого. Ты слышала насчет другого тела, которое они обнаружили вчера. Мы реально будем думать, что парень, которого чуть не стошнило во время препарирования лягушки на втором году обучения в старшей школе, мог кого-то убить?
После слишком долгой борьбы в попытках освободиться от штанов у меня в мозгу наконец-то загорается лампочка. Я кладу телефон на стойку, нажимая кнопку громкой связи, так, чтобы я могла раздеться без необходимости изображать акробата.
– Как бы сильно меня ни бесил этот гребаный придурок, я не думаю, что у него хватит мужества оставить женское тело на ступенях ратуши, даже если он выполняет приказ своего папочки.
Две части тела двух разных людей в течение недели. У меня скручивает желудок от осознания, что у того, кто это делает, есть миссия, и я не могу избавиться от мысли, что она связана с нами.
– Хейли Таунсон, – я тихо произношу ее имя, шепот воспоминаний, – в этом году она выпустилась бы лучшим студентом университета. Вот чье это было туловище. Этот убийца не заботится о том, чтобы быть осторожным или незамеченным. Он хочет, чтобы мы его узнали.
Для этой неизвестной угрозы было бы проще прийти за кем-то с меньшей популярностью, за женщиной или девушкой, которые привлекли бы меньше внимания к их действиям, но они намеренно преследуют, обладающие статусом.
Они хотят быть пойманными. Они хотят, чтобы мы знали, что мы являемся конечной целью этих убийств. Если тел было недостаточно, то недавнего послания, нацарапанного на животе Хейли, было достаточно.
Я остановлюсь, только если это сделаете вы.
Перестаньте копаться в делах. Перестаньте убивать людей, работающих на них.
Это маятник раскачивается все больше и больше. Либо позвольте ему врезаться в вас, либо сдайтесь. В любом случае люди погибнут – либо от руки убийцы-подражателя, либо будут проданы в сексуальное рабство.
Ни то, ни другое меня не устраивает, и это ощущается, как постоянный груз выбора меньшего зла.
Я стягиваю футболку через голову, оставаясь в одних трусиках и лифчике, когда Брайар застает меня врасплох своим следующим вопросом.
– Ты не думаешь, что это Тэтчер? Копирует технику своего отца? Это было бы наиболее логично...
– Нет, не было бы, – перебиваю я, хмуря брови, наблюдая, как меняется мое лицо в зеркале во всю длину стены напротив. – Можешь думать о нем что хочешь, но последнее, что он сделал бы, – это подверг бы парней риску. Ты должна это понимать. Независимо от того, кем был его отец, он бы так с ними не поступил. Разбросанные повсюду случайные части тела ничего бы не принесли, кроме привлечения нежелательного внимания. Так что нет, я не думаю, что это Тэтч. Ты тоже не должна.
Он также излишне аккуратен и слишком талантлив, чтобы выставлять свою работу на всеобщее обозрение, но я не могу сказать это. Я обещала ему, что ничего не скажу о том, что он рассказал или показал мне. Я дала ему слово, и его внеклассная деятельность – это не мои секреты, чтобы делиться.
– Я просто пытаюсь рассмотреть все наши варианты, Лайра, – возражает Брайар. – Люди, которых я люблю, по колено в дерьме. Тэтчер знает обычный порядок действий своего отца. Он единственный человек.
– Ага, как и все остальные во всех штатах. Расследование освещалось на государственных новостных каналах, в блогах, и бог знает, где еще, – парирую я с явным раздражением в голосе.
– Я не хочу спорить насчет него с тобой, – она вздыхает, и я знаю, что она проводит рукой по волосам. – Я просто пытаюсь защитить тебя. Я лишь... я надеюсь, что бы ты в нем ни увидела, это не причинит тебе вреда в конце всего этого.
Я тоже, хочу сказать я.
Просто не так, как она думает.
Я не боюсь, что он убьет меня. Я знаю, что он этого не сделает. Если бы он хотел, он бы уже давно сделал это.
Но у него есть вся сила в мире, чтобы сломить меня. Взять мое истекающее кровью сердце и раздавить его своими длинными пальцами. Хотя прямо сейчас он не заслуживает моей преданности, учитывая то, что он не разговаривал со мной уже несколько дней. С момента в мавзолее не было ничего, кроме подтверждений о прочтении сообщений и тишины.
Я все еще чувствую тягу к его частичкам, которые я увидела в тот вечер в моем жутком убежище. К тем его кусочкам, которые я собирала на протяжении многих лет, и которые никто другой больше не видел. Я цеплялась за них и надеялась, что они тоже что-то во мне увидели.
– Я услышала. Я понимаю, но люди, которых ты любишь, доверяют Тэтчеру. Он бы этого не сделал. Он не его отец, – говорю я вопреки себе, желая, чтобы он поверил этим словам так же сильно, как верю я. – Я приму душ перед отъездом из кампуса, напишу тебе, когда буду дома.
На мгновение воцаряется тишина, как будто она хочет сказать что-то еще, но не делает этого.
– Просто будь осторожна, – выдыхает она.
– Подожди, подожди! – говорю я прямо перед тем, как она повесит трубку. – Мы идем завтра в цирк?
Ее смех звенит у меня в ушах:
– Может быть. У меня на носу огромный экзамен по матану, и мне нужно подготовиться.
– Это Хэллоуин, Брайар. Который означает конфеты и костюмы. Ты не можешь отложить цифры на один вечер?
– Я подумаю насчет этого, – напевает она с улыбкой в голосе. – Я люблю тебя, Лайра, увидимся утром.
Она вешает трубку, прежде чем я успеваю ответить тем же. Я хочу разозлиться на нее за то, что она изобразила Тэтчера злодеем. Правда, я хочу, но я также не могу винить ее. Не тогда, когда я знаю, откуда она родом, не тогда, когда я понимаю, что все, чего она хочет, – это защитить тех, кого любит.
Тишина душевых в районе Ротшильд окутывает меня. Это редкость, когда кто-то пользуется ими. Помещение предназначается только для старшекурсников, что подразумевает, что большинство из тех, кто имеет право здесь жить, могут также жить за пределами кампуса. Учитывая, что здесь каждый сморкается в стодолларовые купюры, для них редкость оставаться в общежитии.
Это означает, что данное здание всегда открыто. Всегда пустует. И идеально подходит для тех случаев, когда я не хочу ехать в листьях и грязи домой из университета. Сегодняшний день был идеальным, за исключением моих замерзших пальцев, покрытых грязью.
Сегодня мой труд принес свои плоды. Я потратила все свое время, бродя по лесам, окружающим кампус, в поисках паутинных гнезд, сплетенных между деревьями и некоторыми растениями.
Сезон пауков наступил с опадением листвы.
В то время как бабочки, мотыльки и жуки были видами, которые я любила с детства, мое любопытство к восьминогим существам, которых все так боятся, развилось лишь недавно.
Они одни из немногих насекомых, с которыми я еще не сделала инсталляцию. Хотя я всегда восхищалась их креативным плетением паутины и поведением, только когда я запоем посмотрела документалку о сезоне пауков в Австралии, мое любопытство переросло в полноценную одержимость.
Идея заключается в создании плоской инсталляции в прямоугольной раме с искусственной паутиной, сплетенной внутри, что создало бы идеальный фон для множества разновидностей пауков. Она выглядела бы невероятно, подвешенной над моей каминной полкой.
Идея пришла ко мне в голову так быстро, что я едва успела записать ее, прежде чем приступить к исследованию того, какие виды я бы поместила внутрь. Любого из местных пауков я могу собрать самостоятельно. Это ощущается более интимным, чем заказывать все экземпляры. Плюс, я могу покопаться в лесу, что, на мой взгляд, всегда является бонусом.
К счастью, мне удалось насобирать несколько разных мешочков с яйцами, так что, надеюсь, я смогу вывести их должным образом, чтобы проследить за их жизненным циклом, прежде чем использовать их в одной из своих таксидермических инсталляций. Я уже установила аквариум и инкубатор. Все, что мне необходимо делать, – это внимательно следить за ограждением в течение нескольких недель.
Как только я заканчиваю смывать грязь с сапог, я иду в душ. Задергиваю тонкую черную шторку, чтобы обеспечить уединение, как для моих мыслей, так и для тела. Стабильный поток горячей воды успокаивает холод в моих костях.
Воодушевление охватывает меня впервые за неделю. Моя страсть к насекомым всегда была тихим огоньком, который дремлет во мне. Он пылает, когда мне необходима радость или душевное тепло. Пламя во всех моих мрачных моментах.
Я помню, как впервые опекун патроната спросила меня, почему насекомые? Когда она нашла коробку, наполненную кузнечиками под моей кроватью. Почему я не выбрала более обычное хобби, вроде кукол Барби или книг?
У меня не было ответа, кроме того, что они классные, и мне нравится то, как ощущаются их маленькие лапки на моей ладони. Но теперь, когда я взрастила эту любовь, и это ремесло, мой ответ немного конкретнее.
Это просто, каждый паук, мотылек и жук имеет свою категорию. Все они играют определенную роль в построении более широкой картины. Все они по-своему предсказуемы, действуют сообща, с легкостью обеспечивая более крупные системы. Они делают так много, и все же остаются незамеченными и высмеянными из-за своих особенностей.
От биологического контроля сокращения популяции вредителей, угрожающих урожаю, до медикаментозного лечения, при котором требуется укус пчелы, чтобы принести облегчение людям с хроническими заболеваниями. Они ползают и скользят по земле, опыляют, перерабатывают, всегда тихо выполняя свою работу.
Они атипичные и контекстуально темные загадки. Те, к которым меня всегда влекло, даже когда я была маленькой девочкой. Они являются единственной ниточкой, которая связывает меня с той девочкой, которой я была до смерти мамы. Моя единственная связь со Скарлетт.
Мои пальцы втирают средство в кожу головы, пока я позволяю теплой воде избавлять мои мысли от стресса. Пытаюсь избавиться от тяжести предложения Коннера, которое давит на мой разум.
Я знаю, что не должна доверять ему из-за того, с кем он связан. Но он подарил мне возможность взрастить маленький огонек внутри себя, сохранить его для карьеры. Той, которая сделала бы меня счастливой.
Возможность, которая подразумевает оставить позади все, что я выковала здесь. Моих друзей. Мою жизнь. Память о моей маме.
Это было бы новым стартом, без канала True Crime Network45, напоминающим о моем прошлом. Новая жизнь, где я могла бы стать той, кем хотела. Но также это бы был чистый лист, без людей, которые видели меня буквально в моем худшем состоянии.
Я бы оставила их и все эти тревожные воспоминания, которые мы создали, позади. Брайар и Сэйдж, «Общество одиночек». Все это осталось бы в Пондероза Спрингс, где нет ничего, кроме зла.
На расстоянии целой карты от Тэтчера.
Больше никаких ранних утренних пробежек с ним, задающим темп, больше никаких проникновений в его комнату в общежитии, чтобы украсть свитера или гель для душа. Я была бы полностью и совершенно одна без моей одержимости, которая составляла мне компанию.
Мое сердце восстает против этой мысли. Угрожая почти прекратить биение, но это слабое свечение огонька внутри меня гудит от счастья.
Звук открывающейся со скрипом тяжелой двери прерывает устойчивую тишину, заставляя меня подпрыгнуть. Мои мысли улетучиваются прочь и меня возвращает обратно в реальность. Через несколько секунд раздаются шаги, и я молча надеюсь, что никто ничего не скажет мне о куче грязной одежды в раковине.
Но, к счастью, кто бы еще ни присоединился ко мне, он просто включает душ в кабинке передо мной, не издавая ни звука. Я продолжаю смывать мрачность выходного дня со своего тела и ополаскиваю волосы от кондиционера, когда слышу, как в кабинке за моей спиной начинает литься вода.
Я слышала только одну пару шагов. Так что не имеет смысла, чтобы работали оба душа. Но как раз в тот момент, когда я собираюсь задать вопрос о странном мотиве, включается еще один. Затем еще и еще. Пока все восемь кабинок не начинают работать одновременно.
Моя грудь сжимается, когда гаснет свет. Страх пузырится в животе, и, кажется, все, о чем я могу думать, что я умру, как в клише. Застрявшая, обнаженная и мокрая в душе, как во всевозможных фильмах ужасов, которые я когда-либо видела.
Темнота застилает мне глаза, едва позволяя разглядеть собственную руку перед лицом. Я быстро сдергиваю полотенце, которое принесла, выключаю воду и оборачиваю его вокруг тела.
– Привет? – зову я, мои остальные органы чувств обостряются из-за недостатка света. Мой слух напрягается, прислушиваясь к какому-нибудь незначительному движению, но в ответ лишь тишина.
Я говорю себе, что это просто чья-то глупая шутка. Пытаюсь повторять это снова и снова, чтобы убедить себя, что это правда, но когда части женских тел появляются из ниоткуда, трудно думать о чем-то другом, кроме этого.
Мои пальцы сжимаются, скручиваясь вокруг ткани полотенца, когда я немного отодвигаю штору, выглядывая из-за нее головой. Меня встречает темнота и острое осознание того, что здесь со мной кто-то есть.
И он наблюдает.
Мурашки пробегают по моим рукам, вынуждая волоски встать дыбом. Горло слегка сжимается, когда я ощущаю присутствие кого-то, кого предположительно здесь быть не должно. Я молча молюсь, чтобы это был призрак. Что является новым уровнем дна даже для меня.
Если бы я могла просто добраться до своего телефона, то смогла бы позвать кого-нибудь на помощь. Я оставила его лежать на стойке всего в нескольких шагах от душевой, я могла бы дотянуться до него вовремя, если бы он был рядом. Смогу ли теперь?
Есть только один способ выяснить.
Я делаю два ровных вдоха, просто чтобы стабилизировать мою шаткую уверенность, прежде чем выскочить из душа. Мои мокрые ноги шлепают по полу, и я надеюсь на богов, чтобы не поскользнуться и не расшибить себе голову из-за призрака. Или, еще хуже, я значительно облегчу работу серийному убийце.
Мой забег к раковинам кажется намного длиннее, чем несколько мгновений назад, и, ничего не видя, я бросаюсь вперед, используя свое тело, чтобы определить местоположение.
Я сталкиваюсь животом с мрамором, который вышибает из меня дыхание. Пытаюсь втянуть воздух, пока одной рукой шарю по прохладной поверхности в поисках телефона.
Как только мои пальцы нащупывают знакомое устройство, я ощущаю надвигающуюся энергию от кого-то, стоящего за моей спиной. Не имея другого варианта, я разворачиваюсь с экраном телефона вперед, так, чтобы яркое освещение показало лицо моего мучителя.
По крайней мере, я смогу увидеть, кто поведет меня на встречу с моим создателем.
– Правило номер три, – ворчит он. – Всегда будь начеку. Как ты собираешься подкрадываться к цели, когда цель, возможно, уже подкрадывается к тебе?
Лицо Тэтчера освещено экраном моего телефона, его угловатая челюсть напрягается, а глаза всматриваются в меня. При таком освещении они кажутся такими темными, почти черными, и переполнены чем-то, чего я никогда раньше в них не видела.
Я прижимаю полотенце к себе, дрожа.
– Ты не мог подумать о том, чтобы преподать мне урок без сердечного приступа? Или эти вещи связаны?
– Ты пахнешь, как я.
Он игнорирует меня, как будто я ничего не сказала. Как будто это открытие важнее, чем то, что он погрузил меня в кромешную тьму и напугал до усрачки.
– Почему от тебя пахнет так же, как от меня? – спрашивает он, требуя ответа.
Неделю назад я видела, как он выглядел с вожделением, окрашивающим его лицо, насколько нервным и всепоглощающим он становился, когда позволял желанию взять верх. Я думала, что если увижу Тэтчера, потерявшего контроль, то это напугает меня. Но произошло совершенно противоположное.
Даже сейчас, несмотря на всю его красоту, это ничто по сравнению с тем, каким он был завораживающим в тот день. Задыхающийся надо мной, потерявшийся в хаосе, который объединил нас и отказывался отпускать. Пряди его волос падали на лицо, рубашка была растрепана, а глаза – самого дикого оттенка синевы, который я когда-либо видела.
Он был в полном беспорядке.
Тэтчер Пирсон был в полном беспорядке, только для меня.
И он никогда не был более красивым.
А сейчас, стоя здесь, он снова тот Тэтч, которого я знаю. Сдержанный, с прямой спиной, смотрящий на меня непроницаемым взглядом. Обе версии его делают меня слабой.
Может быть, это потому, что я злюсь на него за то, что игнорировал меня, или мне просто все равно, если он узнает, но с высоко поднятой головой я рассказываю ему:
– Я украла твой гель для душа из твоей ванной в общежитии.
Мускул на его челюсти тикает, брови хмурятся:
– Зачем?
Мои руки обхватывают меня, как кокон, оставляя свет от телефона светить между нами. Пытаясь защитить от него уязвимые части себя, даже несмотря на то, что он уже видел худшие из них.
– Мне нравится, как ты пахнешь, – говорю я, покусывая внутреннюю сторону щеки. – Мне нравится, твой запах на мне.
Что-то пробегает по его лицу, и я знаю, – это воспоминание о его теле между моих бедер. Когда его запах заглушал мой собственный. Я знаю, он помнит это, как это ощущалось, как он ощущал это.
Жар искрится между нами, его дыхание овевает мое лицо, и я осознаю, насколько сильно скучала по нему всю неделю, что мы были порознь. Я была так зла, все еще злюсь, и заставляла себя не ходить за ним по пятам.
Отказывая самой себе в моей любимой зависимости.
– Мои свитера тоже? – давит он, и осознание щелкает в его голове, когда он поднимает палец, убирая случайную прядь моих мокрых волос. Я медленно киваю ему, когда мои щеки краснеют. Думая обо всех предметах одежды, которые я украла у него в прошлом.
– Холлоу Хайтс действительно нужно поработать над своими замками в общежитии. Мне нравятся кашемировые, – бормочу я со слабой улыбкой на губах.
Это всего лишь затянувшаяся секунда, всего один момент, когда он позволяет чему-то, кроме выражения пустоты, охватить его лицо. Где мы существуем между тенями нашего прошлого и рассветом нашего будущего.
Кроме того, что у жизни есть забавный способ напоминать мне, что я не могу жить в этом моменте вечно. Неважно, насколько сильно я хочу этого, что-то всегда будет тянуть нас в разные стороны. Он всегда будет держаться на расстоянии вытянутой руки. Прямо вне моей досягаемости.
– Хватит, – говорит он, позволяя своему лицу превратиться в тот чистый лист пустоты, который я так хорошо знаю. Бездна пустоты. – С этим покончено, питомец. С тобой покончено. С твоим хождением за мной по пятам, с нашими уроками. Со всем этим покончено.
Я чувствую, как мое сердце стремительно падает.
Вот, что он делает, он режет. Он разрезает людей, которые пытаются подобраться слишком близко, чтобы они отступили. Всегда, когда кто-то пытается проникнуть ему под кожу, он стремительно потрошит их профессиональной рукой.
Тэтчер – это не прочная стена, которую можно просто сломать силой или которая со временем рассыплется.
Он – крепость из шипов. Щепки и осколки стекла. Все это фрагменты того, что оставил после себя его отец. Смертоносное оружие, чтобы сдержать его в защите от чувств. От эмоций. От того, чтобы быть человеком.
– Чушь собачья, – говорю я, резко огрызаясь. – Это гребаная чушь. Ты даешь заднюю только потому, что ты чувствуешь что-то ко мне.
За исключением того, что я не все. Я не из тех, кто легко уклоняется от его вызова. Я не позволю ножам его страха передо мной удерживать меня на расстоянии. Не тогда, когда немного крови не пугает меня.
Он усмехается, как будто это самые неразумные слова, которые кто-либо когда-либо произносил. Он делает несколько шагов от меня, щелкая выключателем, резкий свет обжигает мои глаза.
– Не льсти себе. То, что произошло между нами, было ошибкой. Не позволяй этому безнадежному сердцу внутри твоей груди думать иначе.
Холод в его тоне заставляет меня дрожать.
Горло сжимается. Замысловатая сказка, на создание которой я потратила последние несколько дней, не разрушается. Нет, она превращается в ночной кошмар, от которого я хочу проснуться.
Чертова ошибка?
– Ты гребаный трус. Мое безнадежное сердце не единственное, кто виноват, твои руки были между моих бедер, ты упрямый мудак, – шиплю я.
Я не уверена, на кого я больше злюсь. На него за то, что он так легко отмахнулся от того, что произошло между нами. За то, что он может смотреть на меня и не вспоминать, какие отчаянные были его руки на моем теле. Какими непристойными были его слова у моего уха. За то, что разорвал то, что ощущалось так приятно, и стоит здесь без угрызений совести на своем фарфоровом лице просто потому, что он может.
Или на себя.
За то, что я думала, что смогу подойти к нему так близко, не пострадав.
– Ты просто гребаный трус, – говорю я, позволяя своему гневу заглушить боль в сердце из-за его откровенного отрицания.
Отказываюсь отвести взгляд от его глаз, даже несмотря на то, что все, чего я хочу, – это погрузиться в себя и исчезнуть из этого мира. Испариться из его поля зрения и никогда больше не появляться. Но это означало бы дать ему именно то, что он хочет.
Это значило бы отказаться от него.
Тэтчер может быть ужасен во многих вещах, как для меня, так и для других людей. Он может хотеть причинить мне боль своими словами прямо сейчас, и я, может, настолько зла на него, что в десяти секундах от выцарапывания ему глаз, но он не заслуживает того, чтобы от него отказывались.
Мир уже сделал это.
То, как его голова устремляется в моем направлении, выглядит болезненно, его верхняя губа кривится.
– Следи за своим языком, питомец.
– Неделю назад я слышала от тебя слова похуже. Когда моя киска была покрыта твоей кровью. Ты не имеешь права опекать меня, – стреляю я в ответ.
Разочарование нарастает, и он проводит ладонью по лицу, словно в двух секундах от того, чтобы разорвать мир на части зубами. Это, наверное, самая сильная эмоция, которую он испытывал в своей жизни, и больно наблюдать за тем, как он справляется с ней.
– Пусть это умрет! – кричит он, прядь волос падает ему на лицо. – Все это. Ночь, когда была убита твоя мать. Мавзолей и каждая секунда, которая связана со мной. Ты понимаешь это? Я хочу, чтобы ты умерла для меня, Лайра.
Мы были живы в том мавзолее. Наши тела расцветали друг в друге. Его жесткий красноречивый язык этого не изменит. Это не изменит то, что я чувствую, не имеет значения, насколько сильно это ранит.
Но прямо сейчас я хочу, чтобы ему было больно. Неправильно мстить, ранить его только потому, что он не понимает своих чувств. Но я ничего не могу с собой поделать.
Я хочу, чтобы ему было так же больно, как и мне, чтобы, когда он уйдет, не только у меня будет глубокая рана.
Если я истекаю кровью, он будет истекать кровью вместе со мной.
– Итак, все кончено, сделка, все это? – пар из душа клубится перед моим лицом, полотенце, все еще обернутое вокруг тела, согревает меня.
– Да, – говорит он, его кадык дергается, когда он грубо сглатывает.
Я достаю свою чистую одежду из сумки, прижимая к груди, с немного большей демонстрацией, чем необходимо.
– Отлично, – усмехаюсь я, отворачиваясь от него и направляясь к раздевалкам. – Я передам Коннеру привет от тебя.
У меня нет желания видеть его реакцию или продолжать этот разговор дальше, если он будет только продолжать разрушать ту маленькую связь, которую мы построили. Все, чего я хочу, – это одеться и позволить ему увядать от ревности при мысли о том, что Коннер Годфри будет моим плечом, на котором можно поплакать.
Пусть он думает о худшем.
Вот только у меня не получается уйти, пальцы Тэтча хватают меня за локоть, крепко сжимая, в воздухе повисают все те слова, которые он отказывается произносить вслух. Боль вынуждает меня повернуться к нему лицом, брови нахмурены в раздражении, когда я это делаю.
Буря ярости оседает на его плечах, и этот мрачный взгляд не сулит ничего, кроме страданий и боли. Тот взгляд, которым, как я представляю, он обладает, когда смотрит в глаза кому-то, кого собирается разрезать или измельчить на мелкие кусочки.
Его свободная рука дергает мое полотенце, что нецелесообразно, и у меня нет времени остановить его, когда оно соскальзывает с моего тела. Мои соски твердеют, когда прохладный воздух касается чувствительной плоти, мой разум ненавидит его, но тело расцветает под его взглядом.
– Не играй со мной в игры, Лайра Эбботт, – говорит он голосом, как паслен46. Окутанный тьмой и аморальными намерениями.
Предупреждение.
Его взгляд прослеживает линии моего обнаженного тела, лаская их, даже не поднимая руки, и мой желудок обжигает голод. Непроизвольное подергивание моих бедер – все, что нужно, чтобы на его губах появилась усмешка.
Как будто он что-то выиграл.
– Как трогательно, – мурчит он. – Твоя киска плачет по моей ненависти больше, чем она когда-либо будет жаждать любви другого мужчины. Разве это не печально, Милый Фантом?
Один из его пальцев тянется к моей ключице, и мне требуется вся моя физическая сила, чтобы схватить его, прежде чем он коснется моей кожи. Я держу голову высоко поднятой, даже несмотря на то, что я ощущаю, что мой позвоночник, вероятно, треснет.
– Ты не можешь быть мужчиной, который прикасается ко мне и одновременно причиняет страдания, – говорю я с впечатляющей стойкостью. – Ты можешь быть либо тем, либо другим, Тэтчер. Но ты не можешь быть и тем, и другим.
Спокойная уверенность, которая была в нем мгновение назад, улетучивается. Он вырывает свою руку из моей хватки, проскальзывая ей в карман своих темных слаксов. Мы стоим здесь, две половинки одного целого, и между нами нет ничего, кроме тишины.
Я бы сражалась с раем и адом ради него. Единственное существо в мире, вызывающее самую сильную зависимость. Мой Ангел Смерти и не такая уж тайная одержимость. Нет ничего, что я бы не сделала ради измученного мужчины передо мной.
И хотя это может разбить мое зависимое сердце, которое только и стремится к его любви, я отказываюсь позволять ему плохо обращаться со мной только потому, что он страдает. Его безразличие и язвительность – это одно, но ожесточенные атаки, соответствующие его неопытности в чувствах, не будут происходить за мой счет.
Я не позволю.
– Тэтчер, мы сказали привести ее, а не держать здесь взаперти, – раздается голос из-за двери.
Я прижимаю одежду к обнаженной груди как раз в тот момент, когда Тэтчер встает прямо передо мной, кладет обе руки по обе стороны от моего тела, прижимая ладони к стене. Заслоняя меня от Рука, который говорил из-за двери.
Его запах смешивается с паром, мощный и густой, обволакивая меня. Я смотрю на него из-под опущенных ресниц, едва слушая его друга, в то время как он смотрит вниз на меня со спокойным любопытством.
– Ты мне ничего не должна, Лайра, – говорит он, и на его лице читается истинная мольба. – Но мне нужно, чтобы ты сказала им «нет». Когда они попросят тебя об одолжении, независимо от того, что ты чувствуешь ко мне, мне нужно, чтобы ты сказала «нет».
Мои брови хмурятся:
– Что…
– Девочка-жучок! – кричит Рук. – Нам нужно поговорить. Я уверен, что Тэтчер не был мил, прося об этом, но если это поможет, я скажу «пожалуйста»!
– Она выйдет через минуту, нетерпеливый ты ребенок, – говорит он через плечо, ожидая звука закрывающейся двери, прежде чем отойти от меня.
– Скажи «нет», – говорит Тэтчер в последний раз, прежде чем исчезнуть из поля зрения, оставляя меня одеваться.
Я не тороплюсь, убеждаясь, что мои эмоции полностью под контролем, прежде чем я выйду и поговорю с людьми, которые понятия не имеют, что только что произошло в этой душевой.
Стоять перед его друзьями и вести себя так, будто Тэтчер Пирсон не мужчина моего сердца, которого оно отказывается бросать. Мужчина, вокруг которого сосредоточены все мои мечты, которого жаждет мое тело, а разум ненавидит.
Нет, я не могу показать ничего из этого.
Так что я не тороплюсь, пока не придаю своим чертам выражение незнания и апатии.
Я собираю свои вещи и открываю дверь, прохладный осенний воздух мгновенно охлаждает мои влажные волосы. Мои пальцы погружаются в карманы кардигана, запах дыма щекочет нос.
Алистер стоит, прислонившись к стене здания, сигарета зажата между большим и указательным пальцами, когда он передает ее Руку. От горящего вишневого кончика в воздух поднимается серый дым.
Они вдвоем смотрят на меня, когда я выхожу, в то время как Тэтчер предпочел бы смотреть куда угодно, только не в мою сторону.
– Кто умер? – спрашиваю я шутливым тоном, мои ладони слегка потеют от нервоза, потому что они вполне могут сказать мне, что появилось еще одно тело.
Вот только странно, что они втроем разыскивали меня без девочек. Это означает, что им нужно что-то от меня и только от меня.
– Никто, – ворчит Алистер, его голос низкий и отрывистый. – Пока.
Я покачиваюсь на пятках, покусывая внутреннюю сторону щеки.
