Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 1."

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Страх.

Он волнами исходит от Брайар. Она может не признавать это вслух, но он в ее глазах. Он живет там, гноится и выкипает из ее горла.

– Маленькая Воришка…

– Нет, Алистер. Не делай этого – не маленькай воришкай мне тут, – огрызается она, с глазами, мерцающими от непролитых слез, смотря на него свирепым взглядом. – Я не потеряю тебя. Я не потеряю никого из вас. Ты понимаешь?

Она боится не за себя, лишь за Алистера. За людей, о которых она заботится. Боится отдать его жестоким реалиям этого города. Эта маленькая частичка уважения, которую я испытываю к ней, вибрирует у меня в груди. Некое взаимопонимание между нами, что, если мир рухнет, она пожертвует всем, чтобы защитить его, точно так же, как и он ради нее.

Алистер, чьи руки способны причинить огромную боль, осторожно смахивает слезу большим пальцем с ее щеки, наклоняясь вперед так, что его губы касаются ее волос у уха, шепча что-то, что могут слышать только они.

Эмоции прямо сейчас на пределе, и у меня нет желания видеть, как они углубляются дальше. Я прижимаю руки к столу, готовясь встать, когда Лайра обращается ко мне.

– Ты получил угрозу? Когда? Какого характера?

– Ничего…

– Он получил письмо, что-то насчет злодейства и с предупреждением убраться, иначе живым он отсюда не выберется. Настоящая чушь в стиле «Милых обманщиц», – встревает Рук, всегда быстро влезает в ситуации, в которых ему не место.

– Не лезь не в свое дело, – огрызаюсь я на него.

– Почему ты мне ничего не сказал? – настаивает Лайра.

Я вижу боль в ее глазах со своего места рядом с ней, они стекленеют. Я не нуждаюсь в ее беспокойстве или озабоченности. Она не может защищать меня, потому что я не жертва.

Вне наших частных уроков мы не должны контактировать. Никто из окружающих не знает о том, что мы делаем за закрытыми дверями, а она в трех секундах от того, чтобы раскрыть все свои карты этим людям.

– Этот разговор окончен.

Я встаю в полный рост, выскальзывая из кабинки, когда ее мягкое возражение доносится до моих ушей.

– Но…

Я опускаю взгляд на нее, резко качая головой. Сдерживая ее от произнесения еще хоть слова, как кто-то, молчаливо наказывающий ребенка.

Это не ее забота, смотреть на меня стеклянными, полными жалости глазами. Я не какая-то трагедия или человек, о потере которого ей стоит беспокоиться. Это не то, кем я являюсь для нее, и все же это написано на всем ее лице.

Она может смотреть мне в затылок сколько угодно этими глазами, полными тревоги, мне все равно. Я провел свое детство, учась, как заботиться о себе, как ментально противостоять своим эмоциям и физически ограждать себя от вреда.

Но по какой-то причине, не имеющей биологического или химического объяснения, мне все труднее сдерживать себя рядом с ней от поступков, о которых, уверен, позже буду сожалеть. Например, положить ладонь ей на голову, погладить ее волосы и прикосновениями губ к ее телу рассказать ей, что у нее нет причин беспокоиться за меня.

Прикосновения являются самым главным моим раздражителем, моим смертельным врагом столько, сколько я себя помню. И все же, с Лайрой моя кожа горит от ее касаний. Мои острые края жаждут той нежной мягкости, которой обладает только она.

В моей груди происходит этот ужасный спазм, все сжимается. Мне необходимо выбраться из этой закусочной и подальше от нее. Мне необходимо пространство от ее грязных дождевых сапог и знакомого запаха.

Дистанция, так, чтобы я мог напомнить самому себе, что мне не нужно, чтобы Лайра заботилась обо мне. Проще подавлять воспоминание о ней, тот эффект, который она, по-видимому, оказывает на меня, когда я изолирован, далеко от ее физической формы.

Я отворачиваюсь от нее, вскидывая руку над головой в небрежном жесте прощения, не требующего ответа. Не обращаю внимания – это обычно нормально. У меня всегда дорога свободна, потому что для людей это из ряда вон выходящее встать у меня на пути. Они берут за правило исчезать всякий раз, когда я оказываюсь рядом.

За исключением тех случаев, когда я чувствую, как моя грудь сталкивается с другим человеком, мое лицо изображает безразличие, а взгляд ожесточается, когда я смотрю вниз. Возможно, неправильно с моей стороны предполагать, что каждый является ниже меня, является той причиной, по которой я постоянно опускаю свой взгляд. Но я редко ошибаюсь в своих подозрениях.

Миндалевидные глаза, полные сообразительности, смотрят вверх на меня, незнакомые и излишне самоуверенные.

– Ориентация в пространстве. Можно было бы воспользоваться навыком, да?

Я небрежно окидываю взглядом эту нежеланную незнакомку, канадка – основываясь на ее акценте – смотрит вверх на меня, как будто я доверчивая муха, попавшая в ее паутину.

– Я могу порекомендовать то же самое и вам. И поработайте над манерами, – хладнокровно говорю я.

– Вы абсолютно правы. Приношу извинения, – она ухмыляется, либо от самодовольства, либо от чрезмерной самоуверенности. – Одетт Маршалл, а это мой напарник, Геррик Найт. Мы из специального оперативного подразделения штата Вирджинии, нас вызвали для консультирования по недавним убийствам, – она протягивает руку для рукопожатия. – Не хочется вновь забывать о манерах.

Я лишь бросаю взгляд на ее руку без намерения отвечать на жест. Оглядываю ее коллегу-мужчину. Мышцы на мышцах, с венами, угрожающими лопнуть. Короткая военная стрижка, стоит с холодным выражением лица и руками, сцепленными за спиной.

– Это всего лишь вежливый жест – пожать кому-то руку, когда вы рады знакомству, – мурлычу я, засовывая руки в карманы. – Впрочем, старание отмечено.

Одетт Маршалл, к ее чести, продолжает улыбаться мне, даже когда ее левый глаз поддергивает от раздражения. Никому не нравится подрыв их авторитета, особенно когда они считают себя главными.

Я удивлен их присутствием, в большей степени разочарован, что у них заняло так много времени для совершения этой поездки.

– Вы также планируете скрывать улики и брать взятки? – я прищелкиваю языком, смотря на них обоих в ожидании ответа. – Я не уверен, этому навыку обучают всех сотрудников ФБР или только ваших коллег.

Во всем мире освещались неблагоразумные действия Кейна Маккея и Финна Брека, несмотря на присягу защищать и служить. К сожалению, никакая часть из просочившейся информации не могла связать их с «Ореолом», но ее было достаточно, чтобы дискредитировать их имидж.

Как будто это имеет значение сейчас – они оба мертвы. Один задокументирован, а другой предположительно все еще в бегах. Они никогда не найдут тело Кейна. Я позаботился об этом после того, как с ним закончил Рук.

– Можете быть спокойны, Тэтчер, мы просто два детектива с благими намерениями в поисках ответов, – мурлычет она. – Тэтчер, верно?

Уверенность, которой она обладает, основана на том, что она думает, будто выше меня. Что она каким-то образом имеет превосходство, потому что она прочитала мое досье, задала несколько вопросов и собрала информацию обо мне. Обо всех нас, предполагаю.

За исключением того, что надо мной нет превосходства. Ты либо на моей стороне, либо под моей подошвой.

– Я могу что-то сделать для вас, детектив? Или вы с вашим морским пехотинцем просто совершаете обход? – спрашиваю я, заскучав от этого взаимодействия.

Если Геррик и удивлен моим предположением о его военной службе, он не показывает этого, просто продолжает молча наблюдать, как его напарница берет инициативу в свои руки.

– Да, на самом деле, – она складывает руки перед собой. – Мы хотели узнать, можете ли вы ответить на несколько наших вопросов. Вы местный, в конце концов, и из того, что мы собрали, весьма умный. Вы могли бы здорово нам помочь, указав направление в этом деле.

Я сдерживаю насмешку. Это тот путь, который они выбрали в отношении меня? Действительно?

– Детектив, – размышляю я с улыбкой на губах, – я очарован, но, пожалуйста, воздержитесь от попыток погладить мое эго. Вы не очень хороши в этом. Но если вы хотите направления...

Я тянусь в карман за бумажником и вынимаю белую визитку из одного из слотов. Переворачиваю ее, предлагая ее ей двумя пальцами.

– Вы можете ввести это в свой GPS навигатор, и это направит вас прямо к моему адвокату. Я уверен, он будет более чем готов ответить на любые ваши вопросы, касающиеся меня.

– Да ладно, вам необходим сопровождающий? Не способны отвечать без присмотра?

Это первые слова, произнесенные Герриком, его голос именно такой, как я ожидал. Глубокий и грубоватый. Я приподнимаю бровь на его высказывание, мой оскал расширяется.

– Способен ли я ответить на ваши вопросы? Безусловно, – мурлычу я, мягко кивая головой. – Буду ли я это делать? Маловероятно.

Он хмыкает, скрещивая руки на груди. Я отвожу взгляд обратно к Одетт, которая все еще стоит с самодовольным видом, невзирая на мое неповиновение.

– Очень интересно, какая разница в этих двух словах, – мурлычет она. – Мы обязательно передадим вашему адвокату привет, и пока я занимаюсь этим…

Она лезет в карман, извлекая свою собственную блеклую визитку, поднимает глаза, встречая мой пристальный взгляд. Мы стоим, уставившись друг на друга, чувство осознания проходит между нами двумя. Я знаю ее игру, и она осведомлена о моей.

Хотя моих полугодичных кровопролитий нет на ее радарах, те мертвые девушки с отсутствующими конечностями – есть. Она хочет арестовать убийцу, и я – ее главная цель.

Я предполагаю, она собирается вручить визитку мне, но она отступает в сторону, направляя свой взгляд на людей, сидящих в кабинке позади меня. Они молча наблюдали за нашим взаимодействием, но теперь активные участники этого разговора.

– На самом деле, я заинтересована в разговоре со всеми вами.

Впечатляет, как она уперлась в стену, в попытке запугать меня, и быстро перестроилась, переключив свое внимание на тех, кто, как она считает, небезразличен мне. К ее чести, она провела свое исследование и, возможно, знает, насколько мы все переплетены.

По бумагам она, вероятно, сочла, что у нее в кармане все мои слабые места. Но я непроницаем для ее посредственной игры в шахматы. У меня даже есть ладья⁵⁶ против ее коня, и если он продолжит пялиться на меня, я позволю своей шахматной фигуре поджечь его.

Одетт доброжелательно смотрит в сторону Лайры, ее маленькое тело поворачивается на стуле. Легким движением детектив протягивает руку вперед, предлагая блеклую визитку.

Это чистый инстинкт. Я едва замечаю собственное движение. Моя ладонь обхватывает металл стула, на котором сидит Лайра, моя рука блокирует ее тело от предложенной визитки.

Но я сожалею об этом в тот момент, когда вижу заостряющийся взгляд детектива, понимающая ухмылка подергивает уголки ее губ. Она быстро меняет направление. Вместо того чтобы вручать визитку только лишь Лайре, она кладет карточку на стол.

– Позвоните мне, если услышите что-нибудь полезное, – она отстраняется, поправляя пиджак. – Тэтчер, еще увидимся.

Проходит несколько мгновений, прежде чем я добираюсь до своей машины, наконец-то имея возможность уйти после того, как убедился, что все, в особенности девушки, знают, что нельзя ни с кем разговаривать без присутствия адвоката.

Моя ошибка – дать детективу понять, что у меня, к сожалению, есть слабость, – заставляет мои ладони зудеть. Слабость, которую я больше не могу отрицать. Та, которая никогда не была бы на бумаге, но расцвела во мне, как порочный плющ.

Лайра и только Лайра. Моя инстинктивная потребность защищать ее открыла дверной проем, достаточно просторный, чтобы Одетт могла использовать ее против меня. Моя челюсть ноет от напряжения после того, как я сжимал зубы слишком долго.

Я распахиваю дверь машины, опускаясь в кожаное сиденье, и прижимаю ладони к глазам, откидываясь на подголовник. Моя голова гудит от сожаления.

Как я позволил ей подобраться так близко? Как я мог быть настолько слабым?

Эти вопросы кажутся настолько банальными теперь, когда я позволил себе оказаться в таком положении. Я здесь и должен найти выход из этой паутины, в которую вплела меня Лайра. Я позволил ей преследовать меня гораздо дольше, чем следовало.

Пришло время экзорцизма.

Я не могу доверять себе рядом с ней, потому что она настолько подавляющая. Все, о чем я, кажется, могу думать – это она, когда она поблизости. Не моя безопасность или тайны, которые могут отправить меня в тюрьму.

Только она.

Это игра на выживание, и если что-то делает тебя слабым, ты отрезаешь это. И это именно то, что мне необходимо сделать с Лайрой – отрезать ее от меня, отстранить быстрым, чистым срезом. Если мы продолжим, это подвергнет опасности нас обоих. Ее жизнь и моя свобода под угрозой.

Это мой единственный выбор.

Словно в подтверждение моего решения вычеркнуть ее из своей жизни, когда я открываю глаза, на пассажирском сиденье лежит презент, которого не было там, когда я приехал сюда.

Отрезанная человеческая рука оставлена на коричневой коже сиденья, аккуратный бант повязан вокруг одного пальца, свежая роза и записка, написанная отчетливыми буквами, лежат рядом:

Я предупреждал тебя.

22. УКУСЫ ПАУКА

Лайра

Я не могу его найти.

Прошло почти две недели с тех пор, как я видела его в последний раз, разговаривала с ним в последний раз. Все мои звонки остаются без ответа, текстовые сообщения доставляются без единого отклика.

Несколько недель о нем не было перешептываний в кампусе или где-либо еще в Пондероза Спрингс.

Ни в кофейне на Пятой улице, где он платит пять долларов за американо каждый вторник и четверг, когда у него занятия в восемь утра. Ни в галерее, которой владеет его семья, куда он ходит по субботам утром, не было его присутствия.

Он не бегал – ни по своему обычному маршруту, ни по какому-либо другому, насколько мне известно. Я просыпалась каждый день с надеждой, что он будет там, но всегда уходила с больными ногами и тяжелым сердцем.

Когда я спросила Алистера, куда он делся, в его ответе не было ни ответа, ни подсказки. Он просто посмотрел на меня и сказал:

– Мы не задаем вопросов, Лайра. Он говорит нам только то, что хочет. Мы знаем, что ему нужно. Мы не спрашиваем почему.

Этого не было достаточно. На мой взгляд – это полная чушь. Если такие взаимоотношения у него с парнями – ладно. Но со мной это не сработает. У нас с ним другая связь.

Я набираюсь смелости переступить порог его дома в начале третьей недели. Меня приветствуют только рабочие и его бабушка, которая любезно дает мне знать, что с ним все в порядке. Все, что он сказал ей, – это то, что уезжает на несколько недель, назвав это отпуском.

Она предполагает, что он в одном из их других домов, возможно, в том, что в Британской Колумбии, который он так любил, когда был ребенком. Или в том, что в Вермонте. Это был любимый дом его мамы.

Разговор с ней – лишь кратковременное утешение для моего горящего сердца. Маленькая доза его, чтобы немного облегчить дыхание. Но этого недостаточно.

Я так пугающе одинока. Башня библиотеки не утешает, мавзолей мрачен без него. И я даже не могу заставить саму себя работать или наблюдать за насекомыми. Внутри меня пустота, которой не было много лет, – бездонная полая пропасть.

Поэтому, когда Мэй Пирсон прощается со мной у своей входной двери, я быстро нахожу способ снова проникнуть внутрь. В этот раз без ее ведома. Я не шумлю, пытаясь вспомнить путь к его спальне.

На поиски у меня уходит больше времени, чем хотелось бы, но как только я нахожу, то позволяю себе поддаться тому, что живет в его комнате. Маленькие частички его, за которые я могу ухватиться. Крупицы его, которые остались; крохи, которые раньше могли бы сдержать мою привязанность, насытить мою одержимость до следующего раза, когда я смогу понаблюдать за ним издалека или украсть свитер.

Но даже этого больше недостаточно. Ничего никогда не может быть достаточно после всего, что мы разделили. Теперь я знаю, каково это – быть в объятиях мужчины, которого может коснуться только смерть. Чувствовать его пальцы на своей коже, между бедер. Знать, каков вкус его крови на моем языке.

Однако это не мешает мне быть жадной.

Я прижимаюсь носом к каждой вещи, висящей в его шкафу, преследуя его запах. Провожу пальцами вдоль его запонок и галстуков. Провожу пальцами по клавишам, которых так часто касались его руки.

Я накидываю один из его черных кардиганов на плечи, планируя забрать его с собой. Пробегаю руками по небольшому письменному столу в углу, касаясь всех его заметок, прослеживая отчетливые взмахи и изгибы его представительного почерка.

Вы многое можете сказать о человеке по его почерку.

Например, большие промежутки между словами у Тэтчера говорят мне, что он ненавидит быть в толпе и наслаждается одиночеством. Узкие петли в букве «е» показывают, насколько он не привязан к эмоциям людей. А преднамеренная скошенная черточка над «й»? Что ж, это говорит мне о двух вещах.

Насколько мало терпения у него к чужим недостаткам.

И как сильно он любит резать.

Мое тело растворяется в его простынях. Я лежу на его кровати и думаю о том, что это самое долгое время, когда я не вижу его. Не наблюдаю за ним. Не существую в том же пространстве, что и он.

С тех пор как я вернулась в Пондероза Спрингс после смерти мамы, он был здесь практически каждый день, даже если я мельком видела его высокую фигуру. Я не оставалась без его присутствия многие годы.

Я хочу чертовски разозлиться на него. Он знает, что это значит для меня. Что моя одержимость нуждается в подпитке. Иногда я думаю, что ему нравится быть тем мужчиной, за которым я наблюдаю с благоговением, а теперь он ушел.

Забрал это. Вырвал мое тайное, прекрасное увлечение из моих рук. Мое сердце в смятении, но я никогда не смогу по-настоящему рассердиться на него. Не таким способом, как он заслуживает.

У Тэтчера своя рутина, комплексная система, которой он неукоснительно следует вплоть до мельчайших деталей. Если она нарушается, для него это хаос.

Я не думаю, что он понимает, что является моей рутиной. Он моя рутина. Моя гребаная система. И теперь без него я в хаосе.

Я позволяю себе поваляться еще минут тридцать, прежде чем наконец нахожу в себе силы уйти. Возвращаться домой – последнее, что я хочу сделать, и даже несмотря на то, что я люблю Сэйдж и Брайар, я не хочу видеть их.

Я веду машину, когда осознаю, какой сегодня день. Четверг – это шахматы с Сайласом, и я давненько у него не была. Это идеальный способ развлечь себя, быть рядом с кем-то, кто сможет понять.

Поездка долгая, тихая. Я не включаю радио, просто сижу в тишине и прислушиваюсь к гулу своего старого автомобиля до тех пор, пока наконец не заезжаю на парковку лучшей психиатрической клиники Портленда.

Сайлас читает «Искусство атаки»⁵⁷, когда я нахожу его. Белая рубашка и брюки в тон плотно облегают его крупную фигуру. Он гораздо шире Тэтчера, я всегда чувствую себя маленькой рядом с ним.

Нам не требуется много времени, чтобы погрузиться в игру, клетчатая доска расположена между нами, пока мы по очереди передвигаем фигуры. Я играю без особого энтузиазма, но все равно ценю отвлечение.

– Шах⁵⁸, – непритязательно произносит он. – Ты, вероятно, наихудшая ученица на свете.

– Может быть, ты дерьмовый учитель, – говорю я, улыбка трогает мои губы от этой шутки. Сайлас великолепен в шахматах, и, если быть честной, я многому научилась у него в этой игре.

Он склоняет голову, поднимая бровь, и это самое близкое проявление улыбки или какой-либо искренней эмоции, которую я когда-либо получала от него с тех пор, как начала навещать его. Я не помню, чтобы когда-либо видела его улыбку, даже в коридорах с Розмари.

Однако ее всегда можно было увидеть в его глазах.

Его любовь, живущую в этих глубоких карих глазах.

А теперь, что ж…

Теперь она мертва, как и его глаза.

– Извини, я не совсем сосредоточена, – тяжело вздыхаю я. – Чувствую себя немного…

– В своих мыслях? – заканчивает он за меня, и я киваю с унылой улыбкой.

– Знаешь какие-нибудь хорошие способы это исправить?

– Думаешь, если бы я знал, я бы был здесь?

Я смеюсь, даже несмотря на то, что это не совсем смешно, но мне нравится его сухой юмор. Это приятное разнообразие.

– Справедливое замечание, – я прикусываю внутреннюю сторону щеки, вопрос, который я хотела задать с тех пор как приехала, вертится у меня на языке.

Это эгоистично с моей стороны – спрашивать. Проделать весь этот путь сюда просто для того, чтобы заставить его чувствовать, будто я использую его ради получения информации. Но он кажется моей последней надеждой.

– Сайлас, могу я задать тебе вопрос?

– Конечно, – он откидывается на спинку стула, скрещивая руки на груди. – Не обижайся, если я не отвечу.

Сейчас или никогда, верно?

– Ты… – я сглатываю. – Ты знаешь, где Тэтчер? Или куда он мог бы уехать, если ему нужно убраться из Пондероза Спрингс?

Лицо Сайласа не меняется. На нем нет никаких признаков реакции; он просто сидит и пристально смотрит на меня. Его так сложно читать – схож в этом с Тэтчером, но при этом отличается.

Тэтчера сложно читать, потому что он не чувствует так, как другие, поэтому у него нет тех реакций, которые ожидаешь увидеть. Сайлас, однако, чувствует – просто скрывает это. Глухая стена, которая ничего не пропускает и ничего не выпускает.

Поэтому я просто сижу, изучая его выразительные надбровные дуги, линию сильного носа, темные веснушки на светло-коричневой коже. Неподвижный и непреклонный. И я думаю, может быть, причина, по которой он говорит нечасто, в том, что он тоже пытается прочесть меня.

– Нет.

Один слог. Одно единственное слово. Единственный ответ, который я получу от него касательно его друга.

Я киваю, смотря вниз на шахматную доску. Грудь пульсирует, надежда умирает внутри меня, я осознаю, что мне придется просто ждать, пока Тэтчер вернется оттуда, где бы он ни был.

Если вернется.

– Почему ты хочешь это знать? – голос Сайласа ровный, искренне любопытный.

– Потому что я…

Слова замирают на моих губах. Что бы я вообще сказала?

Потому что я его сталкер и не могу его найти?

Потому что я одержима твоим лучшим другом с тех пор, как мы были детьми?

Потому что я люблю его?

Это все ответы, но ни один из них недостаточно хорош, чтобы произнести его вслух. Каждый из них кажется таким банальным. Я не думаю, что существуют фактические слова, способные объяснить стремление моей души к Тэтчеру.

– Просто потому что.

Я беру своего коня, передвигая его вперед, заблаговременно избегая мата⁵⁹ Сайласа, блокируя его ферзя. Довольствуюсь тем, что мы продолжаем нашу игру и сидим в тишине, как обычно.

– Лайра, – говорит Сайлас, его голос заставляет меня поднять взгляд от доски, – почему ты делаешь это с собой?

Ему не нужно больше ничего говорить. Я знаю, о чем он спрашивает. Почему я нахожусь во власти человека, который раз за разом доказывает лишь, насколько он не способен чувствовать?

Этот вопрос у всех на уме. То, о чем они шепчутся между собой. То, о чем они думают, но никогда не спрашивают меня, а если и делают это, я обычно никогда не отвечаю. Кроме того, я устала от людей, которые измеряют то, что я чувствую к Тэтчеру, по своей шкале ожиданий от любви.

– Любить его не значит получать что-то взамен, – говорю я с застывшим взглядом. – Моя любовь к Тэтчеру не эгоистична. Она не требует взаимности или признания. Она искренняя. Она может существовать сама по себе, без внимания.

Я – призрак, преследующий мужчину. Призрак, которому не нужно, чтобы он делал меня человеком. Для него достаточно видеть меня, для меня достаточно обитать в пустых чердаках его разума и безжизненных коридорах его сердца.

Любить его без одолжения – достаточно.

Это моя одержимость нуждается во внимании, нуждается в подпитке.

– Я думала, что из всех людей ты поймешь, каково это, – заканчиваю я, потому что если мы собрались выкладывать мое грязное белье на стол, с таким же успехом можно и его забросить в кучу.

Мое признание не удивляет его, или, может быть, удивляет. В любом случае он не показывает этого, только пристально смотрит на меня пустыми глазами.

Мы сидим здесь.

Два человека, сплетенные в паутину боли в лапах самого смертоносного паука в мире.

Любви.

Может быть, меня и не было рядом, когда он был с Розмари, я не знала его хорошо и не видела его в последствиях от ее смерти, как это делал Рук, но есть глубокое чувство понимания, протекающее между нами. Река, соединяющаяся общим бассейном хаоса. Наверное, так было всегда, с самого первого дня, когда я появилась здесь с визитом.

Что-то во мне знало, что он поймет, без объяснений. Если остальной мир нет, он поймет. Сайлас вызывает у других людей дискомфорт, потому что отказывается прятать боль в своих глазах, печаль, которая живет в них.

Думаю, он знал, что я не боюсь этого – именно поэтому он дал мне возможность дружбы. Сайлас наклоняется вперед, поднимая своего слона, и забирает одну из моих фигур, добавляя ее к растущей куче черных на краю доски.

– Какая из нас получается пара, – бормочет он. – Мы любим людей, которые никогда не полюбят нас в ответ.

Я издаю хриплый смешок, качая головой.

– Розмари любила тебя. Ты знаешь это.

– Больше нет, – говорит он, его челюсть сжимается при этом признании.

Мои брови сходятся, и моя рука инстинктивно движется вперед, опускаясь поверх его руки через доску.

– Эта любовь все еще существует, Сайлас, – мои слова настойчивы. – Она не может просто исчезнуть. Она должна куда-то привести. Она все еще реальна.

Он пристально смотрит на мою руку, позволяя мгновению тишины повиснуть между нами, прежде чем снова поднять взгляд.

– Я не смогу найти ее больше.

Мне нечего ответить. Ничто из того, что я скажу ему, не облегчит боль, которую он испытывает. Поэтому моя хватка усиливается, я нежно сжимаю его руку. Надеясь, что это сможет сказать ему то, что не могу я.

Мы задерживаемся так еще на мгновение, прежде чем я отстраняюсь, смотря вниз на шахматную партию без малейшего понятия, как продвинуться вперед без мгновенного проигрыша.

– Лайра.

– Ага-ага, я знаю, – отмахиваюсь я. – Я пытаюсь решить, стоит ли мне атаковать или защищаться...

– У Рука мой телефон.

Я поднимаю глаза, встречаясь с его взглядом, приподнимая бровь.

– Когда ты получишь его обратно, там будет масса фоток члена. Ты же понимаешь это, верно?

Он фыркает, вроде как смеется.

Когда он снова открывает рот, он говорит то, чего я не ожидала. Протягивает руку помощи, точно так же, как я протянула ему. Это заставляет меня желать, чтобы я смогла сделать для него больше.

– У меня есть устройство слежения на машинах всех парней, – вздыхает он. – Если ты сможешь достать мой телефон, он покажет тебе, где они все.