Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 1."
Автор книги: Джей Монти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
– Майкл, – хмыкаю я, отводя взгляд обратно к своей цели. – Это значит, тот, кто подобен Богу.
Я являюсь руководителем представления. Я контролер шоу – заставляю его танцевать и извиваться для моего наслаждения. Это больше, чем физическое насилие, это ментальная игра, которая подпитывает мое эго.
Это было то, чему Лайра хотела научиться. Она была терпелива, преодолевала все мои препятствия, так что она может быть свидетельницей этого момента. Чтобы я научил ее, как манипулировать чьим-то разумом, как сломить дух, прежде чем прикоснуться к ним.
Как овладеть хладнокровием, стать настоящим убийцей.
– Ты веришь, что подобен Богу, Майкл? Что божественная кровь течет в твоих венах, и ты властен решать судьбу жизни и смерти?
– Не убивай меня, пожалуйста. Я не могу умереть. Я не готов, – он задыхается. – Это была даже не моя идея. Меня просто наняли, и мне нужны были только дополнительные деньги. Я не участвовал в этом.
– Но ты сделал это, – поправляю я. – Принимал участие в этом. Ты похитил невинную девушку и решил, что твое эго важнее ее жизни, разве нет?
– Это был не я! Это был Колин! Он хотел убить ее, а не я. Я просто хотел выполнить свою работу, – он сглатывает, глаза расширяются. – Если ты отпустишь меня, я отведу тебя к нему. Я могу узнать, где он живет!
Вес ножа балансирует на моей ладони.
– Кто вас нанял?
Из его горла вырывается жалобный стон.
– Дерьмо. Дерьмо, я не могу рассказать тебе. Я могу отвести тебя к Колину, но не могу рассказать тебе это. Они убьют меня. Порвут на куски, чувак. Я не могу.
Я почти смеюсь над тем, что он думает, будто то, что они припасли для него, хуже моих планов. Еще один черный дротик свистит в воздухе, бесшумно как птичье перо, приземляясь в середину таза Майкла. Рассекая плоть, разрывая кожу.
Судя по душераздирающему вою, можно с уверенностью сказать, что я поразил намеченную цель.
– Впечатляющий прицел, учитывая то, насколько маленькая цель, – говорит Алистер со своего места, делая очередную затяжку своей сигареты.
Нож вошел между его бедер, пронзив насквозь то, что, как я надеюсь, является его членом и яйцами. Слезы струятся по его лицу, все тело дрожит. Рукоятка колеблется с каждым его прерывистым вдохом.
Это будет медленная, мучительная смерть.
Если эти ножи не извлечь, они воспрепятствуют его кровотечению. Они заткнут отверстия и позволят ему продолжить дышать, пока я не закончу. У него нет другого выбора, кроме как висеть там, страдая.
– Я и не ожидал, что ты это поймешь, кто из нас хуже, потому что ты не знаешь меня, Майкл, – говорю я и, не глядя, беру еще один нож. – Но я не верю, что тоже подобен Богу.
Я подбрасываю нож в руке, затем завожу руку за голову и выбрасываю вперед. Я двигаюсь плавно, мои движения почти беззвучны, когда он выскальзывает из моей хватки и попадает в центр левой ладони Майкла.
На мгновение я слышу хруст костей, прежде чем еще один поток проклятий изливается из его рта. Я не тороплюсь, подхожу ближе к круглой доске и свисающему с нее мужчине.
Каждый шаг смертельный и уверенный.
Моя рука в перчатке хватает Майкла за челюсть, мой голос смертельно тих. Спокоен, как ночь.
– Знаешь, я хуже любого бога. Здесь не даруют милосердия или чудес. Я – святой покровитель твоей смерти. Ты умрешь, когда я захочу этого.
Майкл рыдает, высокий, надрывный крик от мужчины, который ранее угрожал жизни Лайры. Власть, которую, как он думал, имел над ней, сменилась. Теперь он – ничтожная, неудобная букашка под моей подошвой.
– Кто вас нанял? – спрашиваю я снова, ощущая волну эйфории, обрушивающуюся на меня, пока он вопит, сопли капают из его носа, а лицо краснеет от криков. – В твоих наилучших интересах рассказать мне, Майкл. Я могу продолжать это всю ночь.
Я сломал его. Разрушил каждую частичку мужественности, которую он когда-либо имел. Прошелся по всем его возведенным стенам, пока все, что осталось от него – это унылый человек, отчаянно цепляющийся за свою жизнь.
– Стивен Синклер, – всхлипывает он сквозь стиснутые зубы. – Стивен Синклер нас нанял!
На моем лице нет удивления. Мы все знали, что декан Холлоу Хайтс как-то связан с «Ореолом». Знали, что он змея, еще задолго до того, как Розмари оказалась мертвой.
– Причина? – требую я.
– Я не знаю. Все, о чем он говорил нам, это насчет работы. Схватить ее и немного попугать, – он кашляет. – Когда я спросил причину, все, что он сказал: «Чтобы когда она приползла обратно к своим друзьям-дегенератам, они знали, чем рискуют. Что я способен у них отнять».
Моя рука хватает рукоять ножа, застрявшего между его ног, резко дергая влево. Провоцируя очередной крик о помощи из его рта.
– Что еще тебе известно?
Майкл запрокидывает голову к потолку, зажмуривая глаза. Пытаясь представить иную реальность, отчаянно надеясь проснуться от этого кошмара.
– Это должна была быть не Лайра, – хрипит он. – Нам приказали схватить Сэйдж Донахью, но мы… я…
– Но ты? – я усиливаю давление на нож, вырезая слова из его глотки.
– Какой-то блондинистый пацан пришел и сказал ему «нет». С неприятным шрамом на лице, он потребовал у Стивена выбрать Лайру Эбботт вместо нее. Сказал, что она самая слабая из компании и сломать ее будет легче.
Я чувствую, как ярость Рука по отношению к Истону Синклеру смешивается с моей собственной. Ранее я был в секунде от того, чтобы свернуть ему шею, и следовало бы сделать это в соответствии с полученной информацией.
– Ты уверен, что не было ничего еще?
– Уверен! – кричит он. – Только это! Это все, что я знаю, клянусь гребаным Богом!
Я киваю, понимая, что это вся информация, которую он способен мне дать. Немногие мужчины стали бы лгать, когда лезвие воткнуто в их член, и он не был одним из них.
Его лицо бесцветно. Он мертвецки бледный и теряет кровь. Я закончил с ним. Он выполнил свою цель в рамках нашего плана, и теперь я могу прикончить его.
Я поднимаю руку, хватаю рукоять ножа из его руки и быстро вытаскиваю его. Кровь вытекает из раны и покрывает мою перчатку. Я в секунде от того, чтобы вонзить это оружие в его трахею, когда слышу голос Лайры.
– Подожди.
Я поворачиваю голову, смотря на нее за барьером: она движется в мою сторону, словно я – луна, а она находится под воздействием моего притяжения. Ее тянет ко мне, как магнит, и у нее нет другого выбора, кроме как искать меня.
Алистер и Рук уставились, молчаливо наблюдая за этим взаимодействием. Два человека, застрявшие между вращающихся планет, не имеющие ни малейшего понятия, как существовать в галактике друг друга.
– Я хочу это сделать, – бормочет она.
Мои брови сходятся, я резко смотрю на нее.
– Сделать что? Используй слова, питомец.
Устойчивый вздох срывается с ее губ, подбородок приподнят, спина выпрямлена.
– Я хочу быть той, кто убьет его.
Лайра больше не сломленная девушка-мышка, которую она показывала миру. Она – сила, та, что сплетена воедино со стремлением убивать и таинственной красотой. Это темная, порочная девушка, которая хочет возмездия.
Спутница жнеца, его возлюбленная и правая рука.
Она подходит ближе, ее дыхание овевает мое лицо. Жажда чего-то совершенно иного наполняет мой желудок. Ослепляющее желание, раскаленное добела, обжигает меня.
Я никогда не видел никого прекраснее. Никогда прежде не был увлечен другим человеком. Настолько поглощен ею, что ни капли не разочарован тем фактом, что не я заберу жизнь этого глупца.
Я протягиваю ладонь, теперь нож в ее руках – пусть она делала то, что пожелает. Я чувствую, как ее пальцы обхватывают рукоять, принимая его от меня. С легкостью отступаю в сторону, протягивая руку, указывая ею на Майкла.
Наклоняюсь вперед, мои губы задевают мочку ее уха:
– Заставь меня гордиться, Милый Фантом.
Она кивает, не тронутая моим дыханием на ее коже. Я наблюдаю, как она шагает к доске – королева смерти, утверждающая свои права на корону из костей и зубов.
Это извращенно и аморально, но я чувствую, как мои брюки становятся теснее. Мой член набухает, пока она держит нож в руке, проводя кончиком по его груди, рисуя безобидную линию к горлу.
– Посмотри на меня, – говорит она, смотря вверх на него, но явно контролируя ситуацию. – Я хочу, чтобы ты посмотрел на меня.
Когда он не следует ее приказу, она использует вторую руку, чтобы схватить нож между его бедер, все еще погруженный в его плоть. Он стонет, когда она поворачивает его, повторяя еще раз, прежде чем он наконец открывает глаза.
У меня слюни текут. При виде того, как она принимает ту тайную часть себя, которую, кажется, так боится. Владеет каждой унцией жажды, которую она носит внутри себя. Когда она полностью извлекает оружие из его паха, он задыхается.
Он издает булькающий крик агонии, пока кровь пропитывает переднюю часть его джинсов.
– Я выгляжу сломленной для тебя? – говорит она, сияя уверенностью, которой я никогда не видел прежде.
– Пожалуйста, мне жаль. Боже, помилуй меня, – всхлипывает он, зрачки расширены до размера блюдец. В его взгляде мольба о пощаде, и, возможно, та Лайра, которую все знали, пощадила бы его, если бы существо внутри нее не было настолько голодным.
Наступает короткая пауза. Слышны только его судорожные вздохи и скулеж от дискомфорта. Я наблюдаю, как Лайра вращает ножи, крепко сжимая рукоятки в своих крошечных кулачках.
– Твой Бог, возможно, дарует тебе прощение, – шепчет она, когда Майкл поднимает голову, встречаясь с ней взглядом. – Но ты глупец, если ожидаешь такого же сочувствия от меня.
Это движение настолько внезапно, что мне кажется, будто я пропустил удар. В одну секунду его глаза открыты, а в следующую – два ножа глубоко погружены в глазницы.
Острые концы пронзают мягкую ткань его глазных яблок. Хлюпающий звук разорванной ткани и вид выступающей крови означают его смерть. Его рот открыт, из него вырываются сдавленные слова.
Она разжимает руки, заводит назад раскрытые ладони и ударяет ими по наконечникам рукояток, загоняя оружие глубже в его череп. Я слышу хруст человеческой кости под весом лезвий, когда она заставляет замолчать мужчину, который пытался забрать ее жизнь.
В этом ударе так много силы, что его голова пригвождается к деревянной доске позади него. Струйки крови чертят хаотичные линии на его щеках.
Власть. Облегчение. Гордость.
Все это разрастается в воздухе, пока труп Майкла остается привязанным, рот приоткрыт в безмолвном крике. Демоническая версия произведения человеческого тела в духе Леонардо да Винчи54.
Распятие возмездия.
Я чувствую присутствие своего друга еще до того, как вижу его, дрожащий голос звучит у меня в ухе:
– Она чертовски пугающая, чувак.
– Нет, – уголки моих губ подергиваются, как раз достаточно, чтобы кто-то еще заметил. – Она исключительная.
Моя преданная ученица.
Мой маленький питомец.
20. ПИАНИСТ
Лайра
– Да, я в порядке, – бормочу я, мои глаза закрываются, когда я прислоняюсь головой к окну. – Обещаю, в основном это поверхностные порезы. Швы не нужны.
Это не значит, что они менее ранят, но я не думаю, что моим и без того истеричным подругам необходимо это знать.
– Я убью его! – кричит Сэйдж где-то на заднем фоне, ее голос срывается на визг. – У них будут проблемы посерьезнее, чем этот богом забытый «Ореол», ты же знаешь это? Ему лучше бы иметь хорошее оправдание за вранье или я оторву ему член!
В груди у меня болит от осознания того, что я тоже солгала им. Болит за Рука, от воспоминания о том, как его горящие радужки растворились в моих собственных, когда он вывел меня из шатра. В них поселилась печаль, та, которую я никогда раньше не видела.
То, как он пытался накинуть свою джинсовую куртку мне на плечи и умолял позволить ему отвезти меня в больницу. Как неоднократно извинялся за то, что позволил этому случиться.
То, что произошло сегодня, было не его виной, и я сказала ему об этом. Хотя я знаю, как Рук справляется с чувством вины. Как он взваливает на свои плечи ответственность за то, что подвел своих друзей больше, чем кто-либо другой. Как это его съедает, как усердно Сэйдж старается, чтобы заставить его понять, что не каждое неудачное обстоятельство – результат его действий.
Сайлас в клинике вот уже пять месяцев, а Рук все еще не может избавиться от этого чувства вины. Как будто он как-то мог предотвратить то, что Сайлас перестал принимать лекарства.
– Я сказала им скрыть это от вас двоих. Не хотела, чтобы вы беспокоились обо мне. Можете злиться на меня. Дайте мне день восстановиться, затем можете злиться. Они просто держали свое слово, вы не можете сердиться из-за этого.
Я уже рассказала им подробности. Это произошло потому, что я последовала за Истоном до дома, никому не сказав. Ситуация урегулирована, и теперь мужчина пригвожден к деревянной доске в центре семейного циркового шатра.
Остальное…
Остальное, может быть, расскажу позже или это вообще не выйдет наружу. Почему-то я знаю, что последнее не вариант. И мне все же придется объяснить, что я сделала. Но прямо сейчас у меня нет ни сил, ни желания рассказывать об этом.
– Ты такая упрямая, мы могли бы быть рядом с тобой, – шепчет Брайар. – Но я люблю тебя. Ты уверена, что не хочешь, чтобы мы приехали? Мы можем принести что-нибудь поесть и ужастики? Помочь тебе привести себя в порядок?
– Я просто хочу побыть одна сегодня, – говорю я, когда перевожу взгляд на человека в водительском кресле. – Кровать зовет меня в свои объятия. Вы, девочки, можете прийти завтра и наорать на меня, ладно?
Они обе разочарованно фыркают, но соглашаются. Приказывая мне позвонить им, как только проснусь, или они выломают мою дверь.
Я позволяю тишине поглощать меня, ощущая тепло дорогой кожи под своей чувствительной спиной. Даже несмотря на то, что я вся в крови, я могла бы уснуть, окутанная этим успокаивающим запахом.
Здесь я чувствую себя в безопасности.
– Они узнают, что это мы оставили тело Майкла там, понимаешь? – тихо говорю я, надеясь, что разговор не даст мне уснуть, по крайней мере, до душа. – Что мне сказать, если появится полиция с вопросами?
Рука Тэтчера на долю секунды сжимает руль, а затем расслабляется, он не отрывает взгляда от дороги. Следы крови все еще видны на его бледной коже и волосах, мы оба в крови.
Отпечаток сегодняшних событий давит все сильнее, а нить, связывающая нас, становится немного крепче. Даже если он не подозревает об этом. Мои губы все еще гудят от электрического трепета его губ.
– Не появится, – спокойно говорит Тэтчер, поворачивая руль и въезжая в ворота на свою подъездную дорогу. – Стивен услышит об этом. Отзовет собак, прежде чем они успеют принюхаться. Это будет заметено под ковер. Этот город даже шепота не услышит насчет произошедшего. Но послание Синклерам будет более чем очевидно. Если они хотят играть, мы будем играть.
Я киваю, прикусывая внутреннюю сторону щеки, пытаясь приподнять тело. Обжигающая боль распространяется по брюшной полости, я шиплю, и мои руки тянутся к ранам на животе.
– Я перевяжу их в доме, – говорит он, все еще не смотря на меня, продолжая смотреть прямо перед собой.
Когда он сказал, что я поеду с ним, я подумала, он хочет подвезти меня к моему дому. Я не осознавала, что это не так, пока мы не углубились в город, направляясь к его резиденции.
– Твоя бабушка… имею в виду, она… – румянец разгорается на моих щеках. – Она не против моего присутствия здесь?
Наивно спрашивать о чем-то вроде этого, эта тривиальная вещь перед лицом всего, через что мы проходим. Но Мэй Пирсон – прекрасная женщина, и я не хотела бы проявить неуважение к ней, даже если отчаянно нуждаюсь в душе.
– Западное крыло дома – мое. Она редко его посещает. Она даже не узнает, что ты здесь.
Машина подъезжает к дому, постепенно останавливаясь, прежде чем он паркует ее.
– Она знает… – я сглатываю, смотря на него. – Она знает, кто я?
Он понимает, что я имею в виду. Я не спрашиваю, знает ли она, что мы друзья. Я спрашиваю, знает ли она, кем я являюсь для их семьи. Девушка, которая отправила Генри Пирсона, ее сына, в тюрьму, и выжила, чтобы рассказать историю смерти моей мамы.
– Да.
У меня нет времени на реакцию или дальнейшие вопросы, потому что его стройные ноги выскальзывают из автомобиля. Думаю, я бы вероятно предпочла язвительного, саркастичного, постоянно перебивающего меня Тэтчера, чем эту сухую, переходящую прямо к делу версию.
Его безмолвие сбивает меня с толку.
Я задыхаюсь от усталости, кости болят, когда я тянусь к дверной ручке, едва способная открыть ее. Уровень адреналина резко упал, оставив меня без сил.
Жадный порыв, побуждение, подпитывающее мою силу, исчезло. Отступило, спрятавшись в темной полости моей души, где уснуло, насытившись. Оно оставило меня разбираться с последствиями в одиночку. С чувством пустоты и потерянности.
Вот в чем загвоздка с этой штукой. Как только все успокаивается, гнев и потребность причинять вред исчезают во тьме, но эмоциональная боль все еще жива. Она все еще дышит и существует внутри меня, как вечная открытая рана. Постоянно кровоточащая.
Убив его, я подпитала желание убивать.
Не излечив рану.
Это не избавило от воспоминаний об их руках на мне или звуках их голосов в моем ухе. Не стерло жжение в груди от недостатка кислорода. Моего возмездия было достаточно, чтобы обуздать стремление к насилию и сломанным костям.
Но оно никогда бы не изгнало страх от вида умирающей мамы или как-то воздало бы за ее смерть. Я совершила это, потому что они заслужили того, чтобы заплатить за то, что сделали, но это ничего не изменило.
Никогда не сможет ничего изменить.
Мои колени подгибаются – они самостоятельно выдерживают всего секунду, прежде чем стройная рука Тэтчера обвивается вокруг моей талии, а другая подхватывает мои ноги, поднимая меня с земли.
Одним изящным движением он подхватывает меня на руки. Холод его тела замораживает мысли, которые, кажется, сжирают меня заживо, когда я полностью теряюсь в своем сознании.
В его руках я не одинока.
Я смотрю в сторону его лица, его челюсть сжата, он ничего не говорит. Просто несет меня на руках, как будто я ничего не вешу, как будто это просто обыденность, что-то, что происходит каждый день.
– Перестань на меня смотреть так.
Я борюсь с улыбкой, опуская взгляд.
– Хорошо.
Мы молча идем к дальнему левому крылу дома, я прижимаюсь ухом к его груди и считаю удары его сердца. Это идеальный ритм, правильное давление, устойчивый и здоровый темп. Звук, успокаивающий меня.
У меня очень мало здоровых эмоциональных воспоминаний.
Подобно тому, когда люди чувствуют знакомый запах. Или внезапно вспоминают неудобный инцидент из старшей школы, заново испытывая этот позор. Или, может быть, прилив от победы в игре, в которую играешь. Это мощнее, чем просто всплывающее воспоминание. Эти триггеры дают возможность пережить те события еще раз.
Но мои совсем другие. Все мои триггеры связаны с воспоминаниями, которые пугают и злят меня.
Один запах или взгляд – и для меня все наоборот, я, в отличие от других, переживаю худшую ночь в своей жизни. Я уже не на занятии. Не читаю книгу у себя дома. Я в шкафу, снова наблюдаю, как умирает моя мама.
Я смутно осознавала, что нахожусь в классе, что люди могут пялиться. Но перед моими глазами был только Генри, стоящий на коленях над телом моей мамы, убивающий ее, и я, которая ничего не может с этим поделать. Я не могла ни дышать, ни успокоиться. Пока мир продолжал двигаться вокруг меня, я застряла в снежном стеклянном шаре, заново переживая свою травму.
Единственное, что вернуло меня назад, единственный человек, который расколол этот снежный шар, – это Тэтчер.
Это не связано с его физическими действиями, но каждый раз, когда он появляется в этих видениях, все ощущается лучше. В моих видениях, когда он входит в спальню моей мамы, я забываю обо всем остальном и цепляюсь за него, позволяя воспоминаниям о нем вселять в меня чувство безопасности, утешать меня, пока я не возвращаюсь к реальности.
Для всех остальных он – их худший ночной кошмар.
Но он всегда пробуждал меня от моего.
Когда мы заходим в его дом, тут в основном темно. Я с трудом различаю кухню и дорогие диваны в гостиной. Мы поднимаемся по ступенькам, за этим путь продолжается. Все как в тумане, пока он продолжает идти по длинному коридору.
Дверь в его спальню открывается с легкостью, он поворачивается боком, чтобы я не ударилась головой о косяк. Комната Тэтчера выглядит именно так, как я ожидала, но одновременно кажется совершенно иной.
Мои жадные глаза осматривают каждый видимый дюйм пространства. Невероятно высокие потолки, стены цвета яичной скорлупы и мраморные полы. Его кровать стоит низко к полу, белое стеганое одеяло выглядит свежевыглаженным, а подушки идеально разложены. В углу стоит изящный рояль, а к одной из стен прислонен письменный стол.
Все очень современно и чисто. Именно так, как я и думала, но кажется, будто здесь никто не живет. На его письменном столе нет бумаг, на полу – обуви. Никакой формы индивидуальности или уюта, что заставляет выглядеть это место очень пустынным.
Я настолько истощена, что едва могу оценить пребывание в его пространстве. Наконец я в стенах его дома, где он обитает в уединении, где все пропитано его запахом.
Он легко несет меня в ванную, ставит на ноги перед раковиной, прежде чем подойти к душу, нажимая кнопку, заставляя воду литься с потолка из множества различных форсунок. Облицованная серым камнем душевая кабина, вероятно, стоит дороже всего моего дома.
– Прими душ, – бормочет он. – Я воспользуюсь запасным. Просто жди в моей комнате, пока я не вернусь обратно с бинтами. Полагаю, мой гель для душа и шампунь отлично тебе подойдут, или мне необходимо принести что-то еще?
Я знаю, что мое лицо красное, и втайне надеюсь, что кровь скроет мое смущение. Мне никогда не следовало рассказывать ему насчет геля для душа. Он никогда этого не забудет.
– Ага, все в порядке, – я прочищаю горло. – Ты не, я имею в виду, тебе не обязательно это делать. Ты мог бы просто отвезти меня домой, вопреки тому, во что ты веришь. Я могу позаботиться о себе.
– Я осведомлен.
Я наблюдаю, как он идет к двери, его рука замирает на ручке, спина напряжена. Я ничего не говорю, просто все еще стою и жду. Жду, что бы он ни сказал.
– Я слышал тебя, – он колеблется. – Когда ты кричала, я слышал тебя.
Затем раздается звук закрывающейся двери. Мои глаза приклеены к тому месту, где он только что стоял, переваривая его слова. Каким-то образом на мою отчаянную мольбу о помощи откликнулись. Он услышал меня.
Мне требуется время, чтобы дойти до душа, и я, словно на автопилоте, становлюсь под струю душа. Я не тороплюсь, намыливая себя его гелем для душа, втирая шелковистый шампунь в кудри.
Должно быть, я потеряла счет времени, потому что к тому моменту, когда вода становится прозрачной, давая понять мне, что я успешно смыла всю кровь в канализацию, слабый звук мелодии раздается снаружи. Где-то вдалеке гудят клавиши рояля.
Любопытство и волнение скручивают мой желудок. Я выключаю душ, оборачивая теплое полотенце вокруг тела и только сейчас понимаю, что у меня нет сменной одежды.
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, обдумывая варианты. Решая, что Тэтчер уже видел меня обнаженной раньше, и этот момент ничем не отличается. Даже несмотря на то, что эта ситуация кажется гораздо более... интимной. Мягкой. Тихой.
Все, чем мы не являемся.
Мое тело пульсирует, когда я приоткрываю дверь, пар вырывается в спальню. Теперь музыка звучит гораздо громче, мелодия проливается из клавиш. Кровать пуста, поверх нее аккуратно сложена стопка одежды.
Но Тэтчер сидит в углу, лицом ко мне, играя на инструменте, который стоит перед ним, как будто они – единое целое. Единый плавный кусочек. Я не могу сказать, где заканчивается он и начинаются клавиши.
Я могу только представить, сколько часов он провел в этой комнате перед этим самым роялем, практикуясь, совершенствуя каждое малейшее движение пальцев.
Его тело покачивается и двигается в такт каждой ноте. Глаза закрыты, мокрые волосы падают на лицо, настолько нехарактерно взъерошены, что от этого перехватывает дыхание. Черная рубашка с воротником, которая на нем надета, не застегнута, оставляя его грудь обнаженной.
Мышцы его живота напрягаются, когда его пальцы деликатно порхают по черным и белым клавишам, смешивая их воедино так, что у тебя нет выбора, кроме как существовать в его версии серого.
Я не слышала ничего прекраснее, не видела никого талантливее.
Впервые я не задаюсь вопросом и не любопытствую, что у Тэтчера на уме. Впервые я просто… знаю.
Словно мелодия говорит мне все, что необходимо услышать. Как будто он говорит через аккорды и ноты. Заманивая меня, чтобы я точно знала, что он чувствует.
Я чувствую это всем своим существом. Боль, живущую внутри него, печаль, проникающую до мозга костей, ту, которую никто другой не может видеть. Все это прямо перед моими глазами, щекочет мои уши.
Я наблюдала за ним вечность, но думаю, именно так ощущается то, когда видишь его на самом деле.
Скорбь и печаль вибрируют по нити, связывающей мою душу с его. Боги, мое бедное сердце, оно оплакивает его. Рыдает, когда он играет ноту за нотой этой мрачной музыки.
Это музыка в ее самой безупречной форме.
Истинное взаимодействие, которого я никогда прежде не испытывала.
Когда композиция изящно завершается, комнату заполняет только его дыхание. Его глаза остаются закрытыми на секунду дольше, прежде чем он открывает их и смотрит прямо на меня.
Меня поймали за подглядыванием, мой рот начинает говорить прежде, чем я могу сделать с этим что-то:
– Прости, я не хотела…
– Я знал, что ты тут, – прерывает он, вставая со скамьи. – Не нужно извиняться за то, что подглядывала, когда я был осведомлен о своей публике.
– Тэтчер, я знала, что ты играешь, но… – мои брови хмурятся, – это было невероятно. Это невероятно. Ты мог бы гастролировать по миру. Доводить мир до слез, в…
– Мир не нуждается в еще одном музыканте.
Я выхожу из-за двери ванной, встречаясь с прохладой его комнаты. Блядь, я в полотенце.
– Тогда как насчет именно тебя? Ты не думаешь, что мир нуждается в этом?
Взгляд, которым он меня одаривает, сухой, будто за его глазами ничего не происходит. Он сообщает мне свой ответ еще до того, как произносит хоть слово.
– Думаю, ты знаешь ответ на это, Лайра, – его изящные ноги ведут его к кровати, он подхватывает стопку одежды. – Ты собираешься одеваться? Или предпочитаешь полотенце?
Все, что он говорит, заставляет меня съеживаться. Мои щеки краснеют, а мое тело будто без понятия, что делать, когда он говорит, кроме как наполняться смущением и возбуждением.
Это бесконечно раздражает.
Мои влажные ступни скользят по блестящему мраморному полу, издавая легкий скрип – единственный звук между нами, пока я направляюсь в его сторону. Теперь, когда он стоит, я не могу помешать своим глазам рассматривать его.
Так сложно находиться в одной комнате с кем-то настолько… безупречным. Даже когда он выглядит так взъерошенно. Волосы все еще немного влажные, пряди падают на глаза. Глаза, как холодные воды Аляски – я откуда-то знаю, что такие глаза редко встречаются. Его рубашка не скрывает плавные линии и рельеф его подтянутого живота, с каждым вдохом мышцы сжимаются, напрягаясь под моим взглядом. Эти небольшие впадинки по бокам, опасно переходящие в пояс его джинсов… Постойте.
– Это татуировка? – спрашиваю я, прищуриваясь, забыв про одежду в его руках и стоя фактически на расстоянии вытянутой руки. – У тебя есть татуировка?
– Да, – он прочищает горло, – я уже достиг того возраста, когда можно делать татуировки, ребята покрыты ими.
– Ага, но это же ты. Мистер «Не прикасайся ко мне». Должен быть чистым все время, носить перчатки, когда убиваешь людей. Ты не делаешь татуировки.
Круглая татуировка скрыта прямо над верхним ребром грудной клетки. Детализированное изображение монеты. Обол Харона – та самая монета, которую он однажды положил на глаза моей мамы. Та же самая, что есть у Сайласа на запястье.
– Ты сделал ее вместе с парнями? У вас у всех есть такая?
Еще один фрагмент его головоломки, все ближе и ближе к человеку, которого никто не может разгадать. Но, как и всегда, когда кто-то подходит слишком близко, он режет. Гадюка, наносящая удар.
Один шаг вперед и десять шагов назад. Всегда.
– Тебе нужна одежда или нет? – его голос резкий, не похож на обычный тон, но самый холодный с тех пор, как он нашел меня сегодня вечером.
Я отрываю взгляд от татуировки, поднимая глаза на него. Мои руки тянутся к вещам в его руках. Я чувствую ткань между пальцами, тихо улыбаясь.
Мягкий, плюшевый материал трудно спутать с чем-либо другим.
Кашемир.
Но он быстро вырывает его из моей хватки.
– Сначала мне нужно перевязать твои раны.
Я киваю.
– Хорошо.
– Садись.
Я сажусь.
– Откинься назад.
Я откидываюсь.
– Я не собака, – огрызаюсь я, даже несмотря на то, что я выполнила то, что он просил.
– Разве? – мурлычет он, уголки его губ подергиваются. – Могла бы и обмануть меня.
Сдавленный смех вырывается из глубины моего горла, боль покалывает бок – полагаю, из-за сломанного ребра.
– Ты что, только что пошутил?
– Если тебе от моих слов станет легче, то конечно. Я пошутил.
Улыбку с моего лица трудно стереть, потому что он ухмыляется и не в злобной манере, а в забавной, вроде даже счастливой.
– Сбрось полотенце, – приказывает он, опускаясь на колени передо мной.
– Что? Зачем?
Мой пульс внезапно учащается, бедра сжимаются. Вид его, стоящего на коленях на полу, кажется неправильным. Я, Лайра Эбботт, заставила Тэтчера Пирсона встать на колени – это просто не укладывается у меня в голове.
– Мне необходимо проверить, продолжается ли у тебя кровотечение, и нуждаются ли какие-то из ран на тебе в промывании. Я не смогу сделать это через полотенце, – говорит он так бесстрастно, как будто он врач, а я пациент, нуждающийся в уходе. Как будто он не понимает, что происходит с моим телом, когда он рядом, тем более, когда я голая.
– Почему я не могу просто… я не думаю, что…
– Позволь мне увидеть то, что они с тобой сделали, питомец, – раскат в глубине его горла заставляет меня подпрыгнуть. – Покажи мне, чтобы, когда я выслежу того, кто сбежал, заставить его заплатить за то, что он посмел тебя тронуть. Покажи мне, так чтобы я мог сделать это лучше.
Я сглатываю комок в горле, стягивая полотенце. Холодный воздух пощипывает мои соски, лицо краснеет, когда они твердеют. Я позволяю полотенцу упасть чуть выше талии, целиком обнажая верхнюю часть тела для него.
– Полностью, – приказывает он.
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, шепча:
– Они не трогали меня там.
К счастью, он не заостряет внимание на этом вопросе.
Мой взгляд опускается на живот, я вздрагиваю от вида. Несколько открытых порезов, которые все еще кровоточат, некоторые глубже других. Они тянутся вдоль боков и пересекают живот. Один из них, который выглядит достаточно глубоким, чтобы оставить шрам, находится на бедренной кости. Я морщу брови в отвращении к неприятным красно-фиолетовым синякам, которые недавно украсили мою грудную клетку.
