Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 1."

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

12. КРАСНЫЕ РОЗЫ, КРАСНЫЕ РОЗЫ

Лайра

– Итак, какой вопрос наиболее важен в органической химии?

Я перестаю крутить кольцо на указательном пальце. Вопрос повисает в воздухе с последующим неловким молчанием. Ответ на него прост, тот который большинство студентов должны знать, если бы они были внимательны во время лекции.

Печально то, что они, вероятно, действительно знают ответ. Они просто либо с похмелья, либо они слишком устали, чтобы заставить себя вернуться в график университета.

И никому не нравятся пары в семь утра.

Никому, даже мне, а я люблю пары.

– Как, черт возьми, мы это применим?

Хор смешков и хихиканья вибрирует в аудитории. Это заставляет даже уголки моих губ растянуться в небольшой улыбке, когда я смотрю на нашего профессора в передней части аудитории, ожидая его опровержения.

Коннер откровенно смеется в отличие от любого другого профессора здесь, который немедленно отчитал бы шутника, который выкинул такой комментарий. Здесь он, несомненно, всеобщий любимец, непринужденный и всегда готов помочь, чем может.

– К счастью для тебя, Джейкоб, ты, вероятно, даже не применишь это после выпускного. Просто сдай на С³⁸, и впереди у тебя будут годы работы по продаже автомобилей в отцовском автосалоне.

Аудитория разражается смехом и шепотом, ахами и охами.

Я не могу видеть это со своего места в конце, но представляю себе лицо Джейкоба цвета пожарного гидранта и сомневаюсь, что он будет отпускать еще какие-нибудь язвительные комментарии на занятии.

Он не лжет. Джейкоб Неттл унаследует «Неттл Авто», как только он выпустится и станет еще одним винтиком в механизме Пондероза Спрингс. Я, к сожалению, нуждаюсь в этой дисциплине для будущих стремлений; даже если страховка моей мамы оставила подозрительную сумму денег, я все равно хочу сделать карьеру.

Одной этой причины должно быть достаточно, чтобы я сфокусировалась на этом занятии, но это не так. Не сегодня утром – этим утром я не могу беспокоиться ни о чем, кроме него.

– Успокойтесь, группа. Успокойтесь, – инструктирует Коннер с мягкой строгостью, которая заставляет студентов прислушаться. – У кого-нибудь еще есть ответ? Какой вопрос наиболее важен в органической химии?

Тэтчер занимает все мои мысли, бегает по пространству моего разума, наматывая круги. Он существует в каждом свободном пространстве внутри меня. Кажется, все, о чем может думать мой мозг, так это насчет того, когда наш следующий урок, даже если он будет ходить на цыпочках вокруг того, чему мне действительно необходимо научиться.

Каждый раз, когда он присылает сообщение, я втайне надеюсь, что наша встреча состоится у него дома. Но он никогда не упускает возможности провести наши уроки где-то еще, все еще не доверяя мне пространство, которое могло бы заставить его, даже самую малость, быть уязвимым.

Мои руки благодарны отсутствию физической активности из-за волдырей, которые я получила после многочасового орудования лопатой, но это было давно.

Мозоли и трещины на ладонях зажили. Я готова снова запачкать руки, но на этот раз меньшей фактической грязью. Я устала от изучения бесконечных книг, которые он раскладывает передо мной в нашей местной библиотеке: анатомия человеческого тела, учебник о серийных убийцах и их жертвах, даже руководство гробовщика.

Потом он устраивает мне дурацкую викторину. Если бы я хотела изучать убийства, то специализировалась бы в криминологии. Это не было тем, что я имела в виду, когда просила его об этом, и он это знает. Он знает, что его постоянные поддразнивания только еще больше раздражают меня, но если и есть одна вещь, о которой я знаю больше, чем о чем-либо еще, так это то, что либо методами Тэтчера, либо никак. Он не торопится, он терпелив. Как бриллиант, формирующийся под медленным давлением, – то, что другие ждали бы всю жизнь.

Даже несмотря на то, что я знаю, он тянет время. А я знаю, что это так. Каждый раз, когда я пробую уличить его в этом, он дает мне один и тот же пассивный ответ.

Студенты учатся, Лайра.

Единственное, что, кажется, помогает мне пережить эти занудные, тихие моменты в этой душной библиотеке, – это Тэтчер в очках. Тонкая, серо-стальная оправа делает его строгий взгляд только интенсивней, они, кажется, усиливают пронзительную голубизну его глаз, таких кристально чистых и поразительных. Кажется невозможным не слабеть под его взглядом.

И все же я не видела никого более привлекательного.

Сидя в кресле напротив, я трачу больше времени, анализируя его, чем в действительности читая, откровенно пялясь на каждое его движение, прослеживая то, как его тонкие уверенные пальцы перелистывают книгу. Решительный, и все же такой нежный со старыми страницами.

Даже несмотря на то, что он по большей части не обращает на меня внимания, мне все равно нравится находиться рядом с ним. Я скорее предпочла бы быть проигнорированной им, чем замеченной кем-то другим.

– Хоть у кого-нибудь? – Годфри снова зондирует почву, уводя меня от мечтаний о Тэтчере.

Я оглядываю аудиторию, видя, что никто другой не намерен отвечать, поэтому я решаю избавить нас всех от этих страданий. Я поднимаю руку только для того, чтобы ускорить время, которое мы проводим, застряв на своих местах.

Взгляд Коннера переходит к моей руке, после скользит к лицу, и мягкая улыбка согревает его черты, когда он поднимает палец, указывая на меня, чтобы дать мне слово.

Я открываю рот, но не мой голос разносится по аудитории. Вместо этого уверенный ответ Мэри Тёрджит вырывается из ее рта.

– Наиболее важный вопрос заключается в том, где находятся электроны? Понимание электроотрицательности помогает определить, какие части молекулы обладают относительно высокой электронной плотностью. И электроотрицательность атомов мы обычно наблюдаем в органической химии.

В такие мрачные моменты я думаю, что я, вероятно, хуже Тэтчера. Убийство аморально – я знаю это. Но даже у него есть кодекс поведения, которому он следует: не причинять вреда невинным или беспомощным. Я не верю, что у меня такой есть.

Я не должна хотеть причинять вред девушкам моего возраста, но не думаю, что имеет значение, кто это. Если внутри меня сработает сигнал, моему голоду будет все равно, в кого он вонзит свои зубы. Все, что я могу себе представить, это то, как я хватаю ее за волосы и бью лицом о стол до тех пор, пока она не станет неузнаваемой, пока ее лицо не станет лишь искаженным и уродливым, какой она является внутри.

Не потому, что она перебила меня – конечно, не из-за этого. Если бы это было из-за чего-то настолько тривиального, я бы сорвалась уже давно. Нет, это ее небольшое наказание за то, что она сделала моей подруге. Это ощущение ржавых гвоздей, вонзающихся в мой позвоночник, жженой резины и старых монет, которые горчат на моем языке.

Это месть.

Обхватить руками ее горло и сжимать, считать секунды, пока не услышу громкий хруст в шее. Слушать ее крик, наблюдать за ее борьбой, пока она расплачивается за предательство кого-то вроде Сэйдж. За то, что отвернулась от нее, когда она должна была быть ее ближайшей подругой. Я хочу заставить ее страдать, отомстить за ту боль, которую она причинила Сэйдж.

Хруст.

Я опускаю взгляд на карандаш в своей руке, расколотый посередине и треснувший от силы моего сжатия. Холодок пробегает по моей спине, страх лижет мои пятки, страх самой себя. Когда я перестану бояться этого? Того, кем я являюсь и что чувствую?

– Правильно, мисс Тарджит, – говорит Коннер, улыбаясь одними губами и коротко кивая ей. – На сегодня все. Увидимся в понедельник, и, пожалуйста, убедитесь, что вы прочитали материал до занятия.

Когда я встаю, Мэри поворачивается, смотря вверх на меня.

– Извини за это. Я даже не заметила, что ты находишься в этой аудитории, – говорит она с яркой улыбкой, которая совсем не выглядит милой. – Как будто тебя даже не существует.

Две девушки, сидящие рядом с ней, хихикают, а я просто пожимаю плечами. Нет ничего, что они могли бы сказать мне, чего я не слышала уже раньше. Я – одна из многих призраков Пондероза Спрингс. Предание, жуткая история, которая бродит по коридорам и живет на чердаках. Я знаю это. Я приняла это давным-давно.

Девочка с мрачным детством, которая решила, что легче сливаться, чем выделяться. Мне гораздо лучше быть призраком, чем человеком.

– Не проблема. Ты, видимо, нуждаешься в похвале от профессора Годфри. Видит бог, ты не получаешь многого, встречаясь с кем-то вроде Истона.

Ее лицо морщится, челюсть отвисает, что я вообще ответила. Что вполне оправданно. Три года назад я бы держала рот на замке и ушла. Она не привыкла, что я огрызаюсь в ответ.

Этот острый выпад, тот, который она заслуживает за то, что при первом же удобном случае, который ей представился, вонзила нож в спину Сэйдж, и гораздо приятнее того, что я действительно хочу с ней сделать. Ей следует быть благодарной, что это лишь выпад, а не острый нож. В этом городе преданность – редкость. Каждый заботится только о себе и не боится идти по головам тех, кого любит, чтобы достичь вершины.

Пондероза Спрингс плодит эгоистичных придурков.

Вот что должно быть написано на гербе этого университета.

Как только я соберу свои вещи, я готова удрать из этой аудитории. У меня нет никаких занятий до конца дня, а это значит, что сейчас идеальное время, чтобы пойти и собрать первый вид для моего нового проекта.

Я давно хочу сделать купол на тему пчел, с несколькими разными видами и засушенными полевыми цветами. Мне только нужно посмотреть, смогу ли я работать с чем-то таким крошечным, как пчела.

Этим летом я наводила справки в местном фруктовом саду об их популяции пчел-каменщиков. О металлической голубой пчеле родом из Орегона и о фруктовых деревьях, которые растут в этом штате. Они были бы идеальны для демонстрации, особенно с учетом своего уникального цвета.

Лето прошло, осень приближается быстро, и мы движемся к более холодным месяцам, я знаю, пчелы будут гнездиться, оставляя где-то поблизости старые гнезда, у которых заканчивается срок действия. Надеюсь, я смогу найти нескольких уже мертвых и в хорошем состоянии, так что мне не придется играть в ловца пчел.

– Лайра, задержись на несколько минут, – Годфри окликает меня по имени, останавливая мои шаги, когда я пробую смыться из аудитории. Толпа студентов проходит мимо меня, пока я оборачиваюсь, сжимая ручку своей сумки.

– Получаешь дополнительные баллы, любимица преподавателя? – шепчет Мэри, когда скользит мимо, задевая при этом меня плечом. – Убедись, что действительно удавишься ради этой А³⁹.

Сука.

Я смотрю на нее, зная, что таким девушкам, как она, необходимо оставлять последнее слово за собой, несмотря ни на что. Проще просто позволить ей уйти, прежде чем я сделаю что-то, о чем потом пожалею. На публике, во всяком случае. Как только все исчезают, последний студент, уходя, оставляет дверь открытой, я поворачиваюсь лицом к Коннеру.

– Не видела тебя в последнее время в мавзолее. Больше не ловишь насекомых? – упрекаю я с улыбкой, зная, что он был занят на занятиях, но своего рода скучая по случайным дням, когда он присоединялся ко мне в сборе насекомых. – Как преподавание?

Он смеется, со вздохом прислоняясь к своему столу и скрещивая руки на груди.

– Я нахожу, что это гораздо сложнее, чем утешать, процесс отнимает больше времени, и у меня внезапно возникает желание сжечь все галстуки, которые у меня есть.

Я прохожу обратно вглубь аудитории, повторяя его позу, когда прислоняюсь к одному из длинных столов перед ним.

– Почему ты делаешь это? – спрашивает он, глубоко нахмурив брови, пока расслабляет узел на своей шее.

– Делаю что? – спрашиваю я.

– Крутишь это кольцо на своем пальце. Ты всегда возишься с ним. Особенно во время занятий, когда ты погружена в себя, не обращая внимания на мою очень детальную лекцию. Мое преподавание настолько ужасно? – в его голосе слышится легкая шутка, которая заставляет меня ухмыльнуться.

Я смотрю вниз на серебряный металл, обвивающийся вокруг моего указательного пальца. Овальный, янтарный самоцвет в центре, внутри которого маленький паук, это кольцо было любимым украшением моей мамы.

Она никогда его не снимала. Ни перед душем. Ни перед работой. Ни перед сном.

Даже умирая.

Мои крошечные руки сняли его с нее на второй день, прямо перед тем, как персонал неотложки забрал ее. Я лежала на полу рядом с ней, почти прилипнув к полу из-за крови, пока не появилась наша уборщица, и все, что я делала, это крутила кольцо на ее пальце.

Вращать его стало привычкой, той, которую я подсознательно делаю с тех пор, как оно стало моим. Думаю, профессор Годфри – первый человек, который заметил это или, по крайней мере, спросил меня об этом.

– Оно принадлежало моей маме. Наверное, это утешение, то, что я делаю не задумываясь, – говорю я, пожимая плечами. – Я привыкла часами наблюдать, как она крутила его, когда я была ребенком. Ты не поверишь, насколько я завидовала этой штуке.

Я протягиваю руку с кольцом перед собой, шевеля пальцами.

– В течение многих лет я умоляла одолжить его, но всегда была неряшливой и неорганизованной. Она определенно боялась, что я потеряю его.

– Или, может быть, она знала, что оно тебе пока не подошло бы, – его теплая рука скользит под моей ладонью, обхватывая мои пальцы.

Это действие застает меня врасплох, но не из-за дискомфорта, просто шок от такого внезапного прикосновения. Я смотрю на его нахмуренный лоб, когда он смотрит вниз, проводя большим пальцем по кольцу.

– Теперь оно идеально подходит тебе, – тихо шепчет он, по секрету, который могут слышать только мои уши.

Мы находимся на почтительном расстоянии друг от друга, длина его руки помогает ему дотянуться до меня. Наши руки – единственное место соприкосновения, и все, о чем я могу думать, это о том, как мало я к нему чувствую.

Я думаю, что любому нормальному человеку было бы легко увлечься кем-то обычным, кем-то вроде Коннера Годфри. Долгое время все, чего я хотела, все, к чему я стремилась, – это быть нормальной. Чувствовать то, что чувствуют другие, жить обычной жизнью. Это все, о чем я мечтала, когда лежала без сна в приюте.

Но я не такая. Я никогда такой не была.

И кто-то вроде Коннера... он не вызывает у меня чувств.

Даже сейчас, зная, что Тэтча нет нигде поблизости со мной, я чувствую его. Его глаза. Его энергия в аудитории, как воздух, окружает меня.

Коннер не трогает струны моего сердца и не играет на них мелодию, которую знает по памяти. Нет моментальной необходимости взрываться, если я не могу быть ближе к нему. Мое тело не смягчается и не воспламеняется так, как это происходит для Тэтчера Пирсона.

Никогда ни для кого другого, кроме него.

Вокруг одного из моих ребер обмотана длинная, кроваво-красная нить. Та, за которой, если бы я последовала, если бы потянула, привела бы прямиком к самому Принцу Смерти. Нить, за которой я следовала бы снова и снова, даже если бы знала, что это приведет меня к печальному концу.

Это и есть любовь, да? Влюбляешься, даже несмотря на то, что там никто не подхватит тебя? Никаких ожиданий. Только слепая, всепоглощающая, очищающая любовь.

В нем нет слишком много тьмы, никакого монстра или жесткой фантазии, которая слишком пугает, чтобы помешать мне любить его. Все, что я знаю, все, чем он является, и все, кем он должен стать, – я люблю все это.

Я бы умерла за него.

Я бы убила за него.

Я бы истекала кровью за него.

И такое случается раз в жизни, связь, которой не так-то просто соответствовать кому-то обычному.

– Это красивая вещь, но я задержал тебя не для того, чтобы полюбоваться твоим украшением, – он похлопывает меня по кисти, отстраняясь и обходя свой стол, чтобы покопаться в ящиках.

– Кстати, твое преподавание не нудное. Я просто уставшая, – бормочу я, пытаясь согнать дымку своей тайной любви.

– Ага, ага. Я узнаю ложь, когда слышу ее, мисс Эбботт, – он ухмыляется. – Все еще не спишь? Ты думала насчет того, чтобы сходить к врачу по этому поводу? Это может быть бессонница, и они действительно назначают препараты от нее.

– Снотворное, которое заставит меня спать, как убитую? Нет, спасибо. Я предпочла бы лишиться нескольких часов отдыха, чем проснуться с ощущением, как будто меня сбил поезд.

– Упрямая, упрямая, – он смеется, качая головой, достает стопку бумаг и протягивает их в моем направлении, приглашая меня взять их. – Надеюсь, ты не будешь слишком твердолобой касательно этого вопроса.

Я закатываю глаза, но беру их, предполагая, что это часть требований к курсу, но когда я смотрю вниз на жирно напечатанные черные буквы, я понимаю, что ошиблась. Я прослеживаю пальцами вдоль белоснежных страниц.

– Практика? В Нью-Гэмпшире? – я в шоке приподнимаю брови.

Он кивает, складывая руки перед собой на коленях.

– Это программа судебной энтомологии в Дартмуте⁴⁰. Доступ к ней ограничен, но я подумал, что это было бы исключительной возможностью для тебя.

– Я... я... – я сдерживаю себя, качая головой, пораженная благоговением такого акта доброты. – Я не знаю, что сказать. Как ты узнал об этом? Как тебе удалось получить для меня заявку?

Может быть, однажды, когда он спрашивал меня, чего я хочу в будущем, я упомянула судебную энтомологию. Это редкая область, рабочие места чрезвычайно конкурентны, и я никогда на самом деле не рассчитывала, что это может быть моей карьерой.

Исследование насекомых в ходе уголовного разбирательства часто забывается, даже упускается, но оно может быть неотъемлемой частью расследования. Живые и мертвые ползучие твари, обнаруженные на месте убийства, могут рассказать вам довольно много – от времени смерти до места совершения преступления.

Это комбинация тех вещей, которыми я увлечена; для меня никогда не было бы более идеальной работы.

Смерть и жуки.

– Я проходил там аспирантуру. Я потянул за несколько ниточек некоторых моих друзей, которые остались дома. Это место будет твоим в следующем году, если ты этого хочешь, – он подмигивает. – Заявка ожидает решения, конечно же.

Я сжимаю бумаги пальцами, понимая, что это нечто невероятное. Мое будущее в моих руках, работа, которую я хотела в течение многих лет. Все, что я хочу сделать, это рассказать маме. Позвонить ей и услышать ее голос. Чем старше я становлюсь, тем больше тоскую по ней.

Я собираю все эти переживания, все эти моменты, которыми я отчаянно хочу поделиться с ней, и чем старше я становлюсь, тем больше сдерживаю эту боль. Я так много хочу рассказать ей, так много всего, что я сделала и увидела. Это похоже на рану, которая со временем становится глубже. Рубцовая ткань покрыла внешний слой, но внутри все еще болит, все еще кровоточит от боли потери.

Смогу ли я покинуть место, где находится ее могила? Город, где память о ней преследует, как призрак?

Подождите.

– В следующем году?

Он кивает.

– Ага, это проблема?

Мои друзья.

«Ореол».

Тэтчер.

Они так мало для меня значат, что я чуть не забыла про каждого из них в свете своего будущего?

Смогу ли я оставить их, все это позади, в зеркале заднего вида, как пыль, как будто этих прошедших лет и не было? Смогу ли я оставить его на другом конце карты, где мои глаза не смогли бы видеть его, а сердце не смогло бы чувствовать?

Даже если бы я смогла, я не уверена, что хочу этого. Я не хочу оставлять взаимоотношения, которые я выстроила, даже если мы нашли их в безумии и смерти. Мне бы хотелось верить, что мы разделяем уникальную связь, ту, которая случается не так уж часто, и мысль о том, чтобы отказаться от нее, вызывает у меня тошноту.

Я прочищаю горло, качая головой.

– Я имею в виду, мне все еще нужно получить степень, прежде чем я получу работу, так какой смысл практики?

– Ты могла бы перевестись. Это не Холлоу Хайтс, но и Дартмут тоже не для слабаков, – он улыбается, гордясь своей альма-матер⁴¹.

Возможно, я могла бы просто заполнить заявку сейчас. Это не раньше следующего года, у меня еще есть время. Мне просто необходимо время, чтобы увидеть, как обстоят дела с «Ореолом». Я не могу оставить всех этих пропавших девушек.

Это не моя ответственность, но такое чувство, что мы их единственная надежда, единственные люди, которые их ищут, и если мы просто сдадимся, они умрут забытыми. Измученные, преданные и брошенные умирать.

И это заставляет меня вспомнить, что моей задачей в этом было больше узнать о Коннере Годфри. Определить, причастен ли он к этому или пребывает в блаженном неведении.

– Почему я думала, что ты родом отсюда? – говорю я непринужденно, изображая интерес. – Ты слишком хорошо ориентируешься здесь, чтобы не быть местным.

На фотографии, которую нашла Сэйдж, определенно был он, и, несомненно, она была сделана много лет назад.

– Я родился и вырос в Нью-Гэмпшире. Большую часть своего лета я проводил в Пондероза Спрингс с мистером Синклером. Мои родители умерли, когда я был маленьким, почти как ты, на самом деле, – он мрачно улыбается нашему осиротевшему прошлому. – Поэтому я проводил здесь время с семьей Синклеров. Это как мой второй дом.

Я не могу представить Стивена Синклера достаточно милым, чтобы вести цивилизованный разговор, не пронизанный напыщенным хвастовством, не говоря уже о том, чтобы быть дружелюбным.

– Верно. Отец Сэйдж упоминал, что вы, ребята, раньше были друзьями, когда были моложе. Что у тебя с ними было общего? Я имею в виду, без обид, но ты кажешься гораздо более... – я прикусываю нижнюю губу, пытаясь подобрать слово. – Честным?

– Ты хочешь сказать, что мои друзья – лжецы? – он приподнимает бровь, вопросительно смотря на меня, и я понимаю, что, возможно, сказала что-то не то, что вызвало у него тревожный сигнал, если он является частью «Ореола».

– Не совсем. Ты просто кажешься более искренним, вот и все. Я действительно не могу представить, чтобы вам с Фрэнком Донахью было о чем поболтать. Даже когда вы оба были гормональными двадцатилетними парнями, – шучу я, пытаясь разрядить обстановку.

– Я приму это как комплимент, мисс Эбботт. Но друзья есть друзья в том, что касается гораздо более глубоких вещей, чем то, что они показывают на поверхности. Поверь мне. Нам всем просто казалось, что мы имеем одинаковые взгляды на будущее.

Это загадочно, и информации явно недостаточно, чтобы преследовать его. Если он не причастен к этому, его ждет жестокое пробуждение, когда он узнает, насколько дерьмовые его друзья.

– Должно быть, тебе, как и мистеру Синклеру, было тяжело потерять Фрэнка и профессора Уэста. Я сожалею об этом. На самом деле, ты не часто говоришь об этом, но я рядом, если тебе нужно поболтать, – кажется неправильным использовать его эмоции против него самого таким образом. – Ты все еще общаешься с Джеймсом Уиттакером? Как он с этим справляется?

– Уиттекеру, пожалуй, нравится факт того, что они оба мертвы, – резко говорит он, и мои пальцы плотнее сжимают бумагу. – Откуда именно ты знаешь, что мы все были друзьями, откуда такой внезапный интерес?

Его тон больше не веселый и беззаботный.

Паника распространяется по моей груди, как раскаленное на огне масло. Мне следовало лучше продумать план допроса. Мой ответ должен быть обоснованным, а не тем, что вызовет подозрения.

Блядь, блядь, блядь.

– Сэйдж, – выпаливаю я. – Она... э-э... мы разбирали то, что уцелело после пожара, и на чердаке нашли несколько коробок с фотографиями. В основном где она и Розмари в младенчестве, но было и несколько фотографий Фрэнка того времени. Я просто предположила… Прости, я не хотела задеть за живое. Я...

– Все в порядке, Лайра, – он поднимает руку, выпуская вздох. – Не извиняйся. Я знаю, что ты всего лишь проявляешь свое любопытство. Просто в последнее время я немного взвинчен, а Джеймс – больное место практически для каждого, кто с ним соприкасается.

– У него не было таких же взглядов на будущее? – предлагаю я с небольшой улыбкой, выдыхая и позволяя плечам расслабиться.

Это заставляет его рассмеяться, совсем немного.

– Именно.

Я знаю, что если продолжу давить, у него возникнут еще большие подозрения, поэтому на данный момент я прекращаю копаться в этом, поднимая бумаги.

– Спасибо за это. Я не уверена, что соглашусь. Не знаю, смогу ли я уехать отсюда…

– Почему? – перебивает он, выпрямляясь и наблюдая за мной с таким беспокойством в своем мягком взгляде, что трудно поверить, будто он способен на то, в чем его подозревают ребята.

– Мои друзья... у меня здесь друзья, и я просто… – я прикусываю нижнюю губу. – Я пока не знаю, смогу ли я оставить их.

Коннер кивает, поджав губы.

– Подруги с парнями, которые однажды будут жить своей собственной жизнью далеко отсюда? Они бы остались ради тебя?

От этого вопроса у меня по коже пробегает холодок.

Остались бы они?

– Мне бы не хотелось видеть, как ты заканчиваешь тем, что становишься еще одним камешком на булыжной мостовой этого проклятого места. Ты заслуживаешь большего, чем то, что может предложить тебе этот город. В этом мире все, что у тебя есть, – это ты сама. Тебе разрешается ставить себя на первое место, быть эгоистичной...

Крик, громкий и пронзительный, прерывает его речь и ход моих мыслей, поставивших под сомнение преданность моих друзей. Это чистейший страх, эхо голосовых связок кого-то снаружи, находящегося во дворе. Открытые окна в аудитории позволяют ему проникать на первый этаж здания, и я тут же слышу скопление шума.

Анархия. Паника. Страх.

– Какого черта? – громко говорит Годфри, направляясь к двери, а я быстро иду за ним по пятам.

Мы следуем за огромной толпой студентов и преподавателей, выходящих из здания и направляющихся к коммонс⁴², в центр территории университета, к большой круговой постройке поблизости с недавно спиленным дубом, который раньше стоял там во весь рост.

Это лиственное историческое дерево было сопутствующим ущербом во время моего первого курса. Дерево, которое я помогла Руку поджечь, чтобы обеспечить отвлечение внимания от Брайар и Алистера. Воспоминание ударяет, как спичка, на задворках моего сознания.

Но все увлечены больше не исчезнувшем деревом.

Коннер пробивает себе дорогу через хаос, а я следую по пути, который он прокладывает, пока мы не оказываемся с краю от круга, выявляя ужас, который вызывает массовую панику по всей территории.

Я слышу, как кто-то ахает, крик отчаяния другого, гул и шепот, которые становятся все громче, чем дольше я здесь стою. У меня пересохло во рту, и я чувствую, как мое сердце разрывается в груди.

У основания дуба лежит человеческая нога, умело отрезанная по суставу и обесцвеченная до бледно-белого. Тонкая белая лента завязана бантом на колене, а на ней одна единственная красная роза.

Алистер предупреждал нас об этом, говорил нам, что город, в котором мы начали сеять хаос, вскоре начнет мстить. Мы можем уклоняться от правоохранительных органов, но мы связались с организацией, которая устала от нашего вмешательства.

Мы убили слишком многих из них.

И все, о чем я могу думать, это о том, что они забирают свой фунт плоти обратно.

– Это…? – я шепчу больше для себя, но Коннер отвечает.

– Да.

На молочной плоти икры грубым корявым почерком вырезано послание. Два слова от серийного убийцы, который вернулся, чтобы преследовать его излюбленные места. Предупреждение от Мясника из Спрингс.

Я вернулся.

Мир начинает вращаться. В прекрасном, но катастрофическом цвете, он вращается так быстро, что мои глаза не могут разобрать что-то еще, кроме размытой краски. Я чувствую, как моя рука падает к животу, вжимаясь в плоть в попытке утихомирить бушующую внутри войну.

Он вернулся.

Это невозможно, ведь так?

Генри Пирсон заперт в искусственной скале, зацементирован за решеткой до тех пор, пока его тело не сгниет, превратившись в пищу для личинок. У него нет способа суметь просто сбежать из такого места. Он не может вернуться.

Это невозможно.

Но это его сигнатура⁴³. Единственная часть тела, оставленная на открытом пространстве Пондероза Спрингс, перевязанная лентой и украшенная посланием. Дары, оставленные им городу, чтобы просто продемонстрировать, насколько он умнее всех нас. Что он способен бесследно похитить наших дочерей, жен и матерей.

Это не он. Это просто подражатель. Это логичный ответ, но мой разум не позволяет мне поверить ни во что логичное прямо сейчас.

Моя душа словно отделяется от тела, оставляя меня в оцепенении и одиночестве, когда я вновь переживаю все жестокие воспоминания той ночи, когда была убита моя мама.

Вспышки крови, которая текла из ее тела, приглушенные крики, которые прорывались сквозь мои маленькие ладони. Он вернулся – теперь он придет за мной? За призраком, избежавшим его гнева?

Я пячусь назад сквозь толпу людей, все еще зацикленная на отрубленной конечности, слегка спотыкаясь о свой ботинок и натыкаясь на несколько случайных тел. Где-то в глубине сознания я слышу, как кто-то зовет меня по имени, но это заглушается запахом.

Тем, который отказывается покидать мое тело, мое обоняние, даже после бесчисленных приемов душа. Зловоние разлагающейся плоти, разлагающегося тела моей мамы. Все это окружает меня, утягивает все дальше и дальше обратно в ту ночь.

В ночь, когда я была маленькой, наедине с трупом и всей той тишиной, которая пришла вместе с этим.

Он вернулся. Он вернулся и идет за мной.

Он…

– Остановись.

Моя спина натыкается на что-то холодное. Достаточно холодное, чтобы заморозить мой разум, мои мечущиеся мысли всего за мгновение, почувствовать запах чего-то другого, кроме смерти.

Цитрусы и свежие простыни.

– Не позволяй им видеть, как ты ломаешься, Скарлетт, – его голос устойчив, как скала против обрушивающихся волн, которые угрожают поглотить меня. – У них не получится увидеть, как ты ломаешься. Ты слышишь меня?

Ледяные руки обхватывают мои плечи, пальцы нежно поглаживают мою кожу. Он полностью захватывает меня. Он прижимается ко мне, ощущение его груди прогоняет все воспоминания.

Частичка за частичкой, все, чем является Тэтчер, успокаивает мой разум, рассеивая тьму, словно источник зимнего света, который освещает меня. Как иней, покрывающий листву цветов. Защищая их. Укрывая их.

Позволяя мне дышать, остановиться.

Я привязываю себя к этому, к контакту кожа к коже, который он отказывается дарить другим. Мое тело гудит в местах чувствительного соприкосновения, когда его пальцы обводят мои обнаженные руки. Моя голова успокаивается на его груди, покоясь там, пока я вдыхаю его запах прямо под подбородком.

Там, где запах его одеколона самый сильный, витает и задерживается.

– Уйди отсюда. Будь призраком, Лайра, и спрячься. Найди тишину, – бормочет он мне на ухо, жесткость его тона не оставляет места для возражений. – Ты ожидаешь меня, а затем ломаешься. Только тогда.

Мой кивок больше похож на конвульсию, и мой голос звучит сдавленно.

– Если я стану призраком, – задыхаюсь я, – как ты меня увидишь?