Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 1."

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

11. ДЕРЖИ ЛОПАТУ

Тэтчер

– На что это похоже для тебя?

За вопросом следует звук лопающейся жвачки, однотипный звук, который звучал у меня в ушах всю дорогу сюда. Ее неспособность погружаться в тишину будет моим самым большим вызовом за то время, что мы проведем вместе.

Я бросаю взгляд через плечо и вижу ее беззаботное выражение. Лопата, лежащая у нее на плече, покачивается, когда она следует за мной, осматривая все надгробия.

Маленькая Мисс Смерть и Разрушение весело шагает мимо надгробий, словно это поле полевых цветов. Я полагаю, это лишь очередное доказательство того, что Лайра Эбботт далека от обычного типажа девушки.

Одних девочек создали, чтобы резвиться среди цветов, а других – на теплых песчаных пляжах.

Но она была создана, чтобы гулять среди мертвецов, составляя компанию гниющим телам.

– Как это ощущается для тебя, как будто груз падает с твоих плеч? Ты чувствуешь облегчение? Ты испытываешь сексуальное освобождение от…

– Не заканчивай это предложение, – огрызаюсь я, удерживая свой взгляд перед собой и стараясь игнорировать то, как ее близость выводит меня из себя.

– Если мы делаем это, тебе придется воспринимать меня, как реальное человеческое существо, понимаешь? – говорит она, ускоряя шаг, чтобы оказаться рядом со мной, и поднимает голову, чтобы посмотреть на меня. – Не питомцем. Если я задаю вопрос, ты можешь, по крайней мере, сказать мне, что тебе некомфортно отвечать.

Я замедляю шаг, поворачиваю голову и смотрю вниз на нее. Намного ниже меня, по крайней мере, на фут. Такая крошечная, что я мог бы переломить ее пополам без особых усилий. И все же она продолжает исследовать меня, не боясь того, что может случиться с ней, когда она тыкнет в чувствительную плоть, которую я никому не позволяю видеть, искушающую кнопку, которая приведет меня к щелчку, и я разорву ее пополам.

– Это твоя другая сторона имеет острые зубки? – я выгибаю бровь. – Тебе лучше надеяться, что ты сможешь подтвердить свою хватку, питомец. Я могу придумать пятьдесят способов, чтобы избавиться от твоего тела.

Еще полгода назад она была паразитом, которому я позволил отойти на второй план. Девчонкой, с которой мы разделили одну ночь в далеком прошлом, и на этом все. Но сейчас она убила кого-то, чтобы спасти мне жизнь, прыгнула со скалы, чтобы я стал ее наставником, и теперь слепо следует за мной по кладбищу, чтобы впервые испытать свою волю.

Мой призрак ожил, больше не довольствуясь тем, что сливается с тенями моей жизни, наблюдая за мной, как она делала это много раз раньше.

Она настоящая и живая.

И я ничего не хочу больше, чем убить ее снова.

– У меня нет другой стороны. Ты так говоришь, как будто у меня раздвоение личности. Я просто устала от того, что ты отмахиваешься от меня, словно я ребенок, и не отвечаешь на мои вопросы.

Ее шаги переходят в топот, когда мы вновь начинаем идти, и она надувает губы, обидевшись.

Я усмехаюсь от такой дерзости в требовании, чтобы к ней относились как к взрослой, но продолжает вести себя, как ребенок. Я, вероятно, действительно покончу с собой, прежде чем все это будет сказано и сделано.

Влажная земля хлюпает у меня под ногами, заполняя пустоту тишины, пока я сканирую указатели. Кладбище моей семьи находится недалеко от нашего поместья, оно намного меньше, чем большинство мест захоронения, но это приватное место, вдали от пытливых глаз.

Это в точности соответствует тому, что мне необходимо для ее самого первого урока.

Тишина.

Когда мы доходим до ворот, я достаю связку ключей. Только тем, кто носит фамилию Пирсон, и нескольким избранным садовникам разрешен доступ. Высокие ворота из черного кованого железа огораживают около четырех акров уединенной земли, усеянной надгробиями, мемориалами и скульптурами. Один человек, мой дедушка, покоится в небольшом сооружении, похожем на мавзолей, к нему однажды присоединится моя бабушка, когда придет ее время.

Я придерживаю калитку, слушая скрип петель, позволяя ей пройти первой, потому что я, по крайней мере, джентльмен. Когда она проходит мимо меня, происходят две вещи.

Я ощущаю, как время замедляется, ровно настолько, чтобы я это заметил, но все же замедляется всего на секунду. Достаточно, чтобы ветер подхватил ее запах. Поток развевает ее распущенные шелковистые каштановые волосы. Ее запах ударяет мне в нос, вынуждая вдохнуть его.

Липкие, сладкие вишни.

Еще одна вещь, которую я замечаю, – это ее выпяченную пухлую нижнюю губу, розовую, цвета тюльпана, привлекающую мое внимание. Ее брови глубоко нахмурены. Она дуется, скорчив гримасу, как испорченный маленький ребенок.

Я решаю бросить ей кость, хотя бы для того, чтобы убрать это выражение с ее лица. Оно раздражает меня, и если она продолжит это делать, я сброшу ее в озеро, которое примыкает к кладбищу.

– Власть, – говорю я, направляясь в самый дальний конец кладбища, где, как я знаю, больше всего пустого пространства.

– Что?

– Вот с чего бы мне отвечать на твои вопросы, если ты сама их даже не можешь вспомнить? – я подстрекаю, но все равно продолжаю. – Когда я убиваю кого-то, это ощущается как власть. Вот на что это похоже для меня. Вот что мне это дает.

Я никогда, ни разу ни с кем не говорил об этом. Парни сделали самостоятельные выводы о моих личных привычках, но ни один из них не спрашивает, что происходит в подвале. Я разделяю происходящее там и их. Это мой личный секрет.

Даже мой отец, который разделял со мной эту особенность, не знал того, что я разглашаю Лайре. И все ради чего? Чтобы она перестала дуться?

– Власть над чем? – спрашивает она, пытаясь собрать маленькие фрагменты от меня в надежде, что так она сможет составить полное представление о том, кем я являюсь. – Ты тот, кто унаследует многомиллиардную компанию. Наследие. Это недостаточная власть? Тебе нужно больше?

Его власть надо мной.

Это моя первая мысль.

Я бы отказался от всего, от наследства и денег, если бы это означало, что я смог бы забрать обратно власть у человека, который отнял у меня все. Она понятия не имеет, что означает в действительности быть безвластным перед кем-то.

Когда кто-то берет, и берет, и берет, до того момента, пока ты не превращаешься в ничто, в пустой холст, с которым они могут работать. Это то, что мой отец сделал со мной.

И каждый порез, каждый измученный крик, который я вырываю из чьих-то легких, – еще один кусочек власти, которую я возвращаю обратно.

Но я не рассказываю ей об этом. Потому что ей не нужно это знать.

– Тебе никогда не будет достаточно власти, особенно такого рода. Материальные блага и статус – это одно, Лайра. Но возвышаться над человеком, зная, что ты контролируешь его жизнь и смерть? Это нечто совершенно другое. Ты обладаешь их страхом. Дыханием. Душами. Когда ты услышишь их крики о пощаде, чистую агонию, ты поймешь то, о чем я говорю.

Мои пальцы до боли хотят пробежаться по внутренней стороне чьей-то грудной полости, ощутить своей ладонью, как бьется их сердце, как теплая скользкая кровь течет по моим рукам. В момент, когда я играю на их ребрах, как на клавишах пианино, я в абсолютной власти.

Осознание того, что мне придется ждать еще полгода, прежде чем я смогу сделать это снова, должно раздражать меня. Но нет. Это предоставляет мне больше времени подумать насчет способа, которым я буду убивать его. Расчленю? Проломлю ему грудную клетку? Вспорю ему кишки и преподам небольшой урок анатомии, пока буду извлекать органы из его тела?

Вариантов ужасающе бесконечное множество.

– Как ты думаешь, власть – это то, как это будет ощущаться для меня?

Нам не избежать этой части разговора. В основном потому, что я говорю себе, что меня меньше всего волнует, почему она так сильно этого хочет. Но я бы солгал, если бы сказал, что мне немного не любопытно.

Мой отец взрастил во мне психопата. То, что, возможно, осталось бы зародышем зла во мне, если бы он оставил его в покое, теперь это цветущий, порочный цветок. Я был создан и обучен.

Но мой отец пренебрег тем, что оставил в шкафу спальни Фиби Эбботт. Кто знает, что та ночь сделала с ней? Что гноилось внутри нее все эти годы, не диагностированное и неукротимое?

– Я не специалист по психике серийных убийц. Если ты хочешь знать эти ответы, обратись к психиатру.

– Я просто подумала...

– Ты знаешь, как это ощущается, Лайра. Тебе знакомо чувство, за которым ты гонишься. Как жажда этого пульсирует по твоим венам, – я смотрю на нее, и в моей голове всплывает воспоминание, которое я бы хотел оставить в своем разуме. – То, которое ты испытала в тот момент, когда скользила лезвием по горлу детектива Брека. Я увидел это в твоих глазах, когда его кровь покрыла твои пальцы. Ты ощутила в этом власть для себя?

Я еще раз напоминаю ей, что она уже ощущала этот прилив от того, что оборвала чью-то жизнь. То, что она не планировала это, не значит, что она менее склонна к убийству.

От прошлого мало что осталось в моей памяти. Я не храню многое. Я позволяю мгновениям утекать сквозь мою память, как вода, потому что нет ничего, за что стоило бы держаться. Есть лишь несколько стоящих воспоминаний.

Но трудно забыть, как она выглядела с ножом в руке, мертвым телом у ее ног и с забрызганным кровью лицом.

– Что ты там говорила? – продолжаю я. – Как будто груз падает с твоих плеч? Ты чувствовала облегчение? Ты моя сексуальная садистка в процессе обучения, Лайра?

Уголки ее губ приподнимаются, но ответ в ее сознании отягощает улыбку, которую она хочет мне подарить. Как будто она разрывается между объятиями тьмы, скрывающейся за завесой ее разума, и осознанием аморальности того, что она чувствует.

Сомневаюсь, что она даже произносила это вслух раньше.

– Когда он умер, я действительно почувствовала, как груз упал с моих плеч, – она глубоко вдыхает, прикусывая внутреннюю сторону щеки. – Когда это происходило, все было как в тумане, и все, что я помню, это то, какой горячей была кровь. Насколько густой.

Она с трудом сглатывает.

– Но то, что было до этого? Это то, что мне запомнилось больше всего. Что я чувствовала, наблюдая за тем, как он держал пистолет у твоей головы. Это чувство у меня возникало много раз прежде. Оно появилось у меня, насколько я помню, только после того, как увидела, как Генри убивает мою маму.

Повисает долгая и тяжелая пауза, слышен только звук наших шагов по влажной земле, пока мы идем дальше по кладбищу.

– Ты знал, что я была в приемной семье? – спрашивает она, хаотично меняя тему.

– Да? А ты знала, что на завтрак у меня был йогурт? Какое это имеет отношение к происходящему?

Это не сеанс психотерапии или дружеское знакомство поближе друг с другом. Я не хочу знать о ней или слышать о том, через что ей пришлось пройти.

Я не буду делиться с ней, откуда я знаю, что она выросла в системе, или насколько я осведомлен о значительной сумме денег на ее банковском счете, которая позволяет ей самостоятельно жить более чем комфортно в этом возрасте.

Есть некоторые вещи, о которых людям лучше не знать.

– Впервые это случилось в одном из приютов, – шепчет она так нежно, что я почти ощущаю запах вишни в ее дыхании.

Мои руки сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони. Я не хочу об этом слышать. Я не могу об этом слышать. Но я также не могу предотвратить свою реакцию на это.

Я опускаю взгляд, пристально смотря на нее.

– Кто-нибудь прикасался к тебе, пока ты была там?

Осмелится ли она солгать, смотря в мои глаза, или утаит информацию?

Я оставил ее в живых не для того, чтобы другой человек мог издеваться над ней. Лайра, может быть, и паразит, упрямая заноза, впившаяся мне в кожу, но она моя.

Моя сделка, мое завершение.

Никто другой.

Мое правило «шесть месяцев между жертвами», кажется, блекнет при мысли о том, чтобы вскипятить кого бы то ни было, кто посчитал нормальным прикасаться к чему-то, что принадлежит мне. Мелькают измельченные части тела и расплавленная плоть.

Я не буду торопиться с ними. Удостоверюсь, что они почувствуют каждый порез.

– Нет, нет, – она агрессивно качает головой. – Ничего подобного.

Моя рука в кожаной перчатке обхватывает ее слабый бицепс, большой палец вдавливается в ее хрупкую кожу.

– Ты лжешь мне? Я обещаю тебе, Лайра. Последнее, что ты хотела бы сделать, – это лгать мне.

Ее яркие глаза расширяются, устремляясь вниз, к тому месту, где мы соединены. Они прикованы к нему длительный промежуток времени, просто уставившись на то, как мой захват крепче сжимает ее руку, но она даже не вздрагивает. Во всяком случае, такое ощущение, что она прижимается.

– Я не лгу тебе. Только не тебе, никогда. Я не стала бы так делать. Обещаю, – клянется она, поднимая взгляд обратно на меня. – Я говорила насчет первого раза, когда впервые испытала это чувство. Это произошло, когда я жила в приюте.

Она бы солгала.

Но не мне? Никогда?

Ее ответ не должен иметь значения. Не должен влиять на меня в любом случае, но каждый раз, когда она открывает свой рот, это шевелит что-то внутри меня. Я ненавижу это чувство. Я ненавижу находиться рядом с ней. Все что это делает, так это приводит меня в жуткое настроение.

Убирая свою руку с ее, я продолжаю идти. Мое молчание, должно быть, побуждает ее продолжать, потому что она начинает говорить вновь.

– Мне было одиннадцать, и в приюте была девочка постарше. Ее звали Соня, и боги, она была озлобленным подростком, злилась на мир за то, что сдал ей такие дерьмовые карты, и она вымещала это на детях помладше. Однажды ночью я спустилась вниз, чтобы попить немного воды, когда увидела, как Соня принуждает маленького мальчика пройти по осколкам разбитой бутылки, которую он уронил. И эта штука… – она кладет руку на живот, как будто внутри нее реальный живой организм, – ...она содрогнулась. Она трещала во мне. Внезапно все, что мне хотелось, – это увидеть, как выглядела бы ее кровь, когда пролилась бы на пол. Каково было бы неоднократно вонзать нож в ее кишки.

Мы приближаемся к нашему месту назначения, а я просто слушаю. Вместо того, чтобы заглушать ее слова, как я делаю со всеми остальными, я прислушиваюсь к ней. Потому что впервые я могу понять, что она говорит.

– Я подумала, что это был просто защитный инстинкт, понимаешь? Что-то нормальное. Я хотела остановить плохого человека от совершения плохого поступка. Люди постоянно так себя чувствуют, верно? Это то, что я говорила себе. Пока это не повторилось, пока я... – она замолкает, словно правда на языке душит ее.

– Пока ты? – подталкиваю я, убеждаясь, что она закончит то, что собиралась сказать. Заставляя ее признать собственные мысли.

Между ее бровями образуется глубокая складка, и из всех ее выражений лица – это мне нравится меньше всего. Как бы мне ни было больно это признавать, даже в своей голове, Скарлетт Лайра Эбботт красива.

Ужасный гардероб, мерзкие привычки и дикие волосы, но она красива во всей своей неприметности.

Я нахожу классическую музыку прекрасной, фуа-гра поразительным, а порой и пейзажи приятными. Но я не нахожу человеческих существ привлекательными. Они – кости, кожа и плоть. Гибкая машина, работающая на крови. Я, безусловно, очарован, сколько боли она может вынести, но не вовлечен в это.

И все же каждый раз, когда я вынужден видеть ее лицо, я испытываю отвращение. Не из-за того, как она выглядит, а потому, что я вынужден признать правду касательно ее пропорциональных черт, и от этого меня тошнит.

Она настолько утонченная, от этого мне становится ощутимо плохо.

– Пока я не начала хотеть, чтобы люди причиняли боль другим. Я надеялась, что они сделают что-то плохое, просто чтобы оправдать побуждение причинить вред им. Я нуждалась в них, чтобы оправдать свою потребность видеть их истекающими кровью.

Я редко теряю дар речи. Кажется, у меня всегда находится некая быстрая колкость или утверждение, но, когда она говорит об этом, это заставляет меня хвататься за слова. Она говорит о чем-то, что я практически могу ощутить на вкус. Интенсивный металлический привкус, который возникает во рту, когда вас охватывает аппетит. Все до единого базовые инстинкты поглощаются побуждением к убийству. Резать. Причинять боль.

Никогда в своей жизни я не разговаривал ни с кем, кто испытывает это так же, как я. Ни с моим отцом, ни с бабушкой или дедушкой. Ни с кем.

Парни, они познали тьму. Они знают, что такое испорченность и изувечение, порождаемые пренебрежением. Как жестокое обращение может ковать из мальчиков бездушных мужчин. Они знают, каково это – быть изгнанными и проклятыми за то, над чем вы не имеете контроля: ваш порядок рождения, автокатастрофа, преступление родителя или психическое заболевание.

Но они не знают этого.

Тяга, которая ощущается, словно способна поглотить тебя, твое тело, разум и душу каждую секунду дня. Нечто овладевает вами, как вирус, обволакивает каждую молекулу вашего существа и не покидает вас, пока вы не высосете всю жизнь из чьего-то тела.

– Ты… – она покусывает внутреннюю сторону щеки, вращая кольцо на указательном пальце, что, как я заметил, она делает часто. – Ты убиваешь детей или женщин?

Что этот вопрос говорит о ней? Что она никогда не знала ответа на него, и, тем не менее, все еще следует за мной повсюду. Моя маленькая тень позволила себе стать настолько одержимой мной и все еще не уверена, причиняю ли я вред тем, кого обозначают невинными.

Изменит ли мой ответ то, что она чувствует? Исчезнет ли это сияние, которое освещает ее глаза каждый раз, когда она смотрит на меня? Или ее одержимость достаточно сильна, чтобы выдержать нечто такое душераздирающее?

Лайра сделала то же, что и ее мать?

Влюбилась в монстра?

Я думаю, эта особенность присуща всем женщинам Эбботт. Ген, который Фиби Эбботт передала своей дочери, и он влечет ее к таким мужчинам, как я, – бездушным, бесчувственным и психопатам до мозга костей, которым нравится причинять боль другим.

– Детей – нет. Охотиться на детей – трусливый поступок. Что доказывает обман невинного сознания? Ничего, – просто говорю я, проходя мимо надгробий моих пра-пра-предков. – Обычно мои объекты охоты те, кто делает детей своими жертвами.

– А женщины?

Жестокая улыбка расплывается по моему лицу, когда я смотрю на нее, наблюдая за тем, как она поправляет свою хватку на лопате, напоминая мне о том, как однажды, когда я был просто маленьким ребенком, я делал то же самое.

Одинокий темный локон развевается перед ее лицом, и только потому, что я в кожаных перчатках, я протягиваю руку. Мои пальцы заправляют вьющиеся волосы ей за ухо.

– Есть только одна женщина, которую я когда-либо хотел убить, настолько сильно, что я практически могу ощутить, насколько сладка была бы ее кровь на моем языке. Насколько прекрасной она была бы, скрючившись от боли на моем столе.

Нефритовые глаза изучают мое лицо, когда я поглаживаю тыльной стороной пальцев ее щеку, контраст разителен между моими черными перчатками и ее бледной кожей. Ее рот слегка приоткрывается в ожидании моего ответа, ловит каждое мое слово.

– И это ты, питомец.

Я слегка похлопываю рукой по ее щеке, без колебаний отстраняясь от нее, прежде чем продолжить прогуливаться по кладбищу. Мне не нужно смотреть, чтобы понять, что я лишил ее дара речи, и она уставилась мне в затылок, слегка приоткрыв рот.

Лайра умерла бы красиво. Это практически заставляет меня завидовать самой Смерти, что она успела бы забрать эту красоту раньше меня.

– Придурок, – тихо бормочет она, но я слышу в ее голосе улыбку.

Наша прогулка заканчивается, когда мы доходим до участка земли, который я искал. Большой участок травы находится в нескольких дюймах от любого родственника, уже захороненного здесь.

– Ты не забегаешь с этим немного вперед? Я имею в виду, разве рытье могилы не должно быть в самом низу списка «как избежать наказания за убийство»? Мне нужно научиться убивать кого-то, прежде чем я даже подумаю насчет того, что делать с их телами. Что, если я даже не захочу их хоронить? Есть и другие способы избавления – свиньи, расчленение, кислота...

– Пожалуйста, прекрати болтать, – я прерываю эту катастрофическое движение по спирали, пока она не раскрутилась еще больше. – Я уже говорил тебе об этом прежде. Ты уже знаешь, как убить кого-то, Лайра. Я наблюдал за тобой.

Что-то интенсивно обжигает меня изнутри. Проблески Лайры, покрытой кровью, сжимающей нож в правой руке так крепко, что костяшки ее пальцев были ослепительно белыми. Блеск в ее глазах, когда она смотрела вниз на мертвое тело, лежащее между нами. В очередной раз смерть стала мостом, соединяющим наши души. Я начал задаваться вопросом, почему на другом конце всегда она.

– Ты перерезала горло мужчине прямо у меня на глазах. Ты сделала это все самостоятельно. Признай, что ты уже являешься тем, кем так отчаянно хочешь стать, иначе это истощит тебя. Ты понимаешь?

– Я знаю это. Я просто...

– Скажи это, – огрызаюсь я, засовывая руки в карманы пальто.

– Я думала, ты хочешь, чтобы я перестала болтать.

Я качаю головой, прищелкивая языком по небу. Этот ее рот, который так любит беспорядочно открываться, погубит ее. Буквально. Это будет причиной, по которой я задушу ее до смерти.

– Сейчас не время быть милой, – предупреждаю я. – Теперь скажи это.

Румянец разгорается на ее лице.

– Сказать что?

У меня слюнки текут, ухмылка подергивает мои губы от того, насколько слепо она повинуется мне. Каждой моей команде, каждой мысли, каждому движению. Она так хорошо следует этому каждый раз.

– Скажи мне, что ты убийца.

– Зачем?

– Потому что, если ты не можешь даже произнести это, как ты планируешь кого-то убить? Если ты не можешь даже пробормотать эти слова, как ты собираешься избавляться от мертвого тела? Как ты сможешь пройти через это, когда они будут умолять сохранить им жизнь? Когда они рассказывают тебе о своих семьях и обо всем, что они оставят после себя, когда ты их убиваешь? Признай это или все будет напрасно.

Стоя в своих желтых дождевых сапогах, покусывая внутреннюю сторону щеки, она знает, что я прав, так что же ее сдерживает? Что ее останавливает?

– Каждый день я смотрю в зеркало и вижу, кто я такая, Тэтчер. Я вижу то… – она сглатывает, кладя руки себе на грудь, – что скрываю внутри. То, что никто другой никогда не видел. Я скрываю это, прячу в себе всю свою жизнь, чтобы защитить от этого людей. Чтобы защитить от этого все, что осталось от Скарлетт.

Она смотрит на меня, глаза у нее такие зеленые, что невозможно полностью передать их цвет. Ясные и манящие, необычный лес, притягивающий людей, но я знаю, как только ты позволишь себе войти в него – оттуда не выбраться. В таком лесу было бы легко заблудиться. Как и в ее глазах.

– Я знаю, что я убийца, что жажда, живущая внутри меня, – утоляется только смертью. Я знаю это, Тэтч.

– Тогда почему ты сдерживаешься?

В голове вспыхивает множество вопросов, и я благодарен своему языку, что вслух вырвался именно этот. Потому что остальные – это мысли, от которых хочется избавиться. Немедленно.

Монстр Лайры является тем же, что живет во мне? Посеял ли мой отец одно и то же семя зла в нас обоих? Действительно ли мы связаны куда сильнее, чем я изначально предполагал?

– Уверена, ты не поймешь этой концепции, потому что ты Тэтчер Пирсон, – воздушные кавычки вокруг моего имени кажутся немного излишними, но я люблю склонность к драматизму, так что я спускаю все это на тормозах без язвительного комментария, позволяя ей продолжать. – Но мне страшно. Я боюсь того, кем стану, когда выпущу это наружу. Когда позволю самой себе поддаться этому порыву.

Я знаю, что где-то существует правило против того, что я собираюсь сказать, но кем я не являюсь, так это лжецом.

– Тебе должно быть страшно, Лайра Эбботт. То, с чем ты живешь, должно пугать тебя – это должно пугать любого, кто вступает в контакт с тобой, – говорю я, надавливая ногой на открытый участок травы. – Позволь этому пугать тебя, но никогда не позволяй останавливать.

Я лезу в карман пальто, чувствуя тяжесть ее взгляд на моем лице.

– Теперь хватит разговоров, – если она продолжит болтать, наступит кромешная тьма, прежде чем она даже начнет.

Порыв ветра проносится мимо, рулетка гремит в моих руках, когда я вытаскиваю ее из кармана.

Я помню, когда отец привел меня сюда. Что он заставлял меня делать, чтобы доказать, каков я, кто я и последствия моего непринятия тех фактов.

Лайре еще повезло, что я хотя бы честен.

– Ты выкопаешь яму глубиной шесть футов. Ни на дюйм меньше, ни на дюйм больше.

Ее брови хмурятся, голова качается, прежде чем она говорит:

– Что? Почему?

– Ну, потому что ты умоляла меня своими грустными глазками научить тебя. Это то, что я делаю, – огрызаюсь я. Я обучаю тебя ровно тому, чему учили меня. Но я держу эти слова при себе.

– Я признательна, но я просто не понимаю...

– Я хочу, чтобы ты вырыла могилу, Лайра. Твою могилу. Так достаточно просто для твоего затуманенного мозга, чтобы понять, или мне следует изложить по буквам?

Я не уверен, как возможно, чтобы кто-то с цветом кожи, как снег, стал еще бледнее, но именно это и происходит. Пыльно-розовый оттенок, подчеркивающий ее щеки, исчезает. Она отступает от меня на шаг, и что-то первобытное щелкает внутри меня.

– Так быстро даешь заднюю, питомец? Я ожидал, что ты продержишься до потрошения. Какое разочарование, – я цокаю, качая головой, приближаясь к ней, сокращая расстояние, которое она пытается создать между нами. – Копать яму, в которой ты захороненной проведешь остаток вечности, если расскажешь кому-нибудь об этом, для тебя слишком? Это всего лишь подстраховка. Это детская игра.

Паника расцветает на ее лице, и я ухмыляюсь.

– Вот так, питомец. Будь напуганной – такой ты мне нравишься. Бойся перечить мне, лгать или пробормотать хоть слово об этом кому-нибудь.

– Я не скажу ничего, Тэтч. Я… я бы не стала подвергать тебя такому риску. Если я это сделаю, у меня тоже будут неприятности. У тебя нет необходимости заставлять меня делать это, – ее голос дрожит.

– Это так мило. Действительно. Но я не доверяю тебе. Я не стану рисковать своей свободой, полагаясь только на твое слово. Я многое могу потерять в сделке, которую мы заключили, Лайра. Теперь – и ты тоже.

– Тэтчер...

– Никто другой не должен знать о том, что я делаю. То, что я продемонстрирую тебе. Если кто-нибудь узнает, я буду знать, что это ты. Это не игра. Если ты откроешь свой рот, я удалю каждый из этих белых зубов в твоем черепе, прежде чем свернуть твою прелестную маленькую шейку и бросить тебя в яму, которую ты выроешь, – я не отрываю взгляда от ее лица, мне нужно, чтобы она знала, насколько серьезен я насчет этого.

Как просто было бы для меня покончить с ее существованием на этой земле.

Я поднимаю лопату с земли, сжимая рукоятку.

– Это нелепо. Я никогда не давала тебе повода не доверять мне. Ни разу, – возражает она, и ее несоблюдение требований начинает меня раздражать.

Я сжимаю челюсти.

– Мой отец однажды привел меня сюда, на мой шестой день рождения, и заставил меня рыть могилу, прямо как и я тебя, но вместо этого мы поместили туда мою мать. Не припомню, чтобы я так много жаловался на это.

В ее глазах отражается шок, ужас от того, что это, должно быть, сделало с маленьким ребенком. И меня от этого тошнит. Я не нуждаюсь в ее сочувствии или беспокойстве. Меня не волнует, что произошло в моем прошлом, или что-то еще в этом роде, так что ее бесполезные эмоции в отношении меня – раздражают.

– Вот так я доказал ему, кто я такой. Кем я являюсь. Ты выроешь эту могилу и заслужишь знания, которые требуешь от меня. Если ты этого не сделаешь... – я достаю нож из другого кармана, вращая его в руке, – мы можем расторгнуть сделку сейчас же. Для меня это не имеет значения.

Ее нижняя губа дрожит, глаза наполнены чем-то, похожим на слезы. Я так сильно хочу, чтобы это было вызвано страхом, но я знаю, что это не так.

Она сочувствует мне.

Какая жалость.

– Ты хотя бы был достаточно большим, чтобы пользоваться лопатой?

– Нет, – я съеживаюсь, вспоминая всю ту грязь, которую мне приходилось счищать с пальцев. Насколько затвердевшей она была у меня под ногтями и как покрывала мою кожу. – Он заставлял меня использовать мои руки. Радуйся, что я позволяю тебе использовать лопату.

Я сую предмет ей в руки.

– Теперь делай то, что у тебя получается лучше всего, Лайра. Поиграй в грязи. Я не буду просить снова.