Текст книги "Дочь огня"

Автор книги: Джалол Икрами

Одеяла и тюфяки, горой лежавшие на огромном сундуке, шелковые, бархатные, адрасовые, вынесли, вытряхнули и перенесли в новое помещение. Оставалось перетащить сундук, который был очень тяжел, полон накопленного добра, а хозяйка не хотела ничего вынимать из него на глазах у служанок.

Решили позвать Асо. Он вырос в этом доме и был еще так молод, что, когда бая не было дома, женщины не закрывались от него. А он, когда его звали на женскую половину, входил, не подымая глаз, делал то, что нужно было, и уходил, ни на кого не глядя. Теперь Хайри, молоденькая служанка, веселая и шаловливая, побежала за ним. Увидев его на среднем дворе, Хайри схватила Асо за руку и втащила в коридор. Асо знал, что Хайри влюблена и всегда ищет случая прижаться к нему, от страсти совсем потеряла стыд. Застенчивый юноша старался быть от нее подальше.

Сейчас, попав внезапно в объятия шалуньи, он не знал что делать, покраснел, смутился, сердце у него забилось.

– Хайри-джан, – проговорил он, стараясь высвободиться. – Нехорошо, Хайри-джан, вдруг бай войдет, убьет нас обоих.

Но девушка, словно не слыша, еще крепче прижималась к нему, старалась поцеловать.

Асо, видя, что она его не слушает, принял строгий вид, резко оттолкнул девушку и, держа ее за руки, сказал:

– Хайри, ведь ты же знаешь, что мое сердце отдано другой, как же ты…

– Я знаю, – ответила Хайри, – знаю, что я тебе не нравлюсь, но что мне делать? Я хоть поцелую тебя, прижму к сердцу, мне будет легче.

– Еще хуже будет. Лучше оставь это, будем с тобой как брат и сестра. Я буду тебя любить, как родную сестру.

– Ладно, давай обниму тебя, как брата! – воскликнула шалунья, крепко сжимая его в объятиях.

В этот самый момент выглянула пожилая служанка, которая их ждала.

– О-го-го! – закричала она. – Ну и выбрали времечко для забавы! Ах вы бесстыдники!

Они отскочили друг от друга. Хайри со смехом убежала на женскую половину, а бедный Асо, то краснея, то бледнея, стоял как вкопанный перед служанкой, глядя в землю.

– Я и не знала, что ты такой! – выговаривала ему служанка. – Теперь тебя нельзя пускать в ичкари, надо сказать госпожам, ты теперь чужой.

Асо ничего не сказал и повернулся, чтобы уйти. Но служанка не пустила его:

– А, хочешь удрать уже? Нет, любишь обнимать девушек, так и от работы не бегай!

Она взяла его за ухо и так потащила на женскую половину. Младшая хозяйка, увидев это, засмеялась и спросила:

– В чем это Асо провинился?

– Уши ему надо обрезать, этому тихоне, – усмехнулась служанка. – Ладно, пусть сначала поработает…

Асо вместе со служанками перенес тяжелый сундук в другую комнату, и девушки стали укладывать на него одеяла и тюфяки старшей хозяйки. Затем Асо пришлось переносить чемоданы, сундуки и тяжелую медную посуду. Потом он ушел, надо было полить и подмести двор, нарезать травы для лошадей и коров, почистить конюшню и хлев. А вдобавок то сам бай, то аксакал посылали его в дом невесты, в торговые ряды, к мастерам. И вот, когда он бежал к невесте, в каком-то переулке столкнулся с Хайдаркулом.

– Эй, куда так спешишь? – остановил его Хайдаркул. – Постой, передохни немного, пот вытри – мокрый весь!

Асо вытер тюбетейкой пот с лица и присел на скамеечку рядом с Хайдаркулом у запертой лавки.

– Как твои дела? Зачем ты выходишь на улицу?

– Потом все объясню. А сейчас вот что: пойди туда, где готовится пир, и скажи аксакалу, что нашел хорошего повара, он, мол, из квартала Джуйбори Берун, ищет работы. Если аксакал согласится меня взять, отведешь к нему.

– Но ведь в доме бая все тебя знают! Как же ты хочешь!..

– Не беспокойся, никто меня не узнает.

– Ладно, пойдем.

И они отправились в квартал Чакар Султан.

Вечером после переселения старшей хозяйки, всех перестановок и устройства на новом месте, когда госпожи легли спать, служанки, усталые, улеглись в комнате возле кухни. Хайри долго не давала никому уснуть, шутила, смеялась, щекотала девушек, приставала к пожилым служанкам.

Расскажите сказку, сказочку про влюбленных, – говорила она паршей служанке. – Милая, дорогая тетушка, одну только сказочку, чтобы в ней был принц, красивый, как Асо. Пока не расскажете, не дам вам уснуть.

Все засмеялись при этих ее словах. Старшая служанка шлепнула ее по руке:

– У тебя на уме только Асо, да влюбленные, да молодые парни! Ладно уж, скажу баю – после своей свадьбы он и тебя выдаст замуж.

– За Асо! – подхватила ее слова Хайри.

Опять все засмеялись, а она, смеясь вместе с другими, добавила:

– Я согласна, я сто раз согласна! Даже если пира не будет, свадьбы не будет, все равно, только бы выйти за…

– Только бы очутиться в объятиях кого-то с крепкой шеей! – резко сказала служанка. – Вот погоди, скажу баю, пусть я не буду Латофабану, коли не выдам тебя за Токсабая, который навоз возит, за этого грубого мужика!

– За Токсабая? – взвизгнула и захохотала Хайри. – Так ведь вы же сами так расхваливали его крепкую шею, богатырскую фигуру, у вас прямо слюнки текли на него глядя!

– Какие глупости! – прикрикнула служанка.

– Э, да ведь это все знают, – продолжала Хайри. – Неделю назад вы сами говорили, что Токсабай такой сильный мужчина, что ни одна женщина с ним не может прожить больше двух месяцев. Две жены у него умерли, третья с ним разошлась, четвертая лежит калекой…

– А пятой ты будешь, – засмеялась служанка.

– Нет, мне никто не нужен, только Асо мой дорогой! – вздохнула Хайри и добавила грустно: – А вот я ему не нужна…

– Не нужна, не нужна, а вот большой живот он тебе сделает, не успеешь опомниться! – сказала служанка. – Ты историю его матери знаешь? Покойница была точь-в-точь как ты – такая же шалунья и ничего не боялась. Ее вместе со мной привез из Гиждувана старый бай – купил за десять мер пшеницы. Тогда на среднем дворе, в той комнате, где теперь живет Абдулла, жил один байский слуга – Тулабай. Он был земляк бая, родом из Каракуля, любимец бая, его доверенное лицо, все байские тайны были ему известны. Мать Асо – ее звали Шарофат – полюбила Тулабая. Никто этого не знал, кроме меня. Каждую ночь Шарофат выходила в крытый проход и там миловалась со своим Тулабаем, а иной раз, если все было спокойно в доме, даже заходила к нему в комнату, а рано утром тихонько возвращалась и ложилась на свое место. Как-то ночью, когда все спали, Шарофат забралась ко мне на постель и шепнула: «Кажется, я беременна». Сказала и заплакала. Я спрашиваю:

«А что же Тулабай говорит?» Она шепчет: «Тулабай просил хозяина поженить нас, но бай обещания не дал, и теперь я не знаю, что будет». Я, как могла, утешила ее. А через несколько дней случилась беда.

Оказывается, когда Тулабай просил хозяина разрешить ему жениться на Шарофат, бай спросил, почему он так спешит. Тут Тулабай рассказал всю правду, сказал, что любит Шарофат, что они уже давно муж и жена и она ждет ребенка. Услышав это, бай рассердился, стал кричать, что его дом не притон какой-нибудь, и так вопил, так рассвирепел, что забыл про любовь к Тулабаю, размахнулся и обрушился на него с кулаками. Тулабай тоже вспылил, схватил бая за ворот и закричал:

«Задушу, если не дашь согласия!» Бай крикнул слуг. Тулабая связали по рукам, по ногам, посадили на арбу и увезли неведомо куда. Больше мы ничего не слыхали о Тулабае. Шарофат бродила как тень, плакала, пожелтела, как солома, живот ее рос, а она сама стала худой, как палка. Через девять месяцев, бог дал, родился чудесный мальчик, и мы назвали его Асо, чтобы он стал опорой своей матери. Но Шарофат не вынесла горя и отдала богу душу, когда мальчику исполнилось два года. Его взяла к себе Дилором-каниз… Вот так-то. В этом доме нам с тобой счастья не видать. И напрасно ты привязываешься к Асо, ты ему как колючка ненужная, хоть и сердце свое отдашь!

Латофабану замолкла. Никто не отозвался. Только в темноте слышались всхлипывания бедной Хайри…

День клонился к вечеру, темно. В переулках у крепостной стены почти не было прохожих. На площади перед мечетью, громко крича, играли дети. Муэдзин после вечерней молитвы разогнал их и пошел по улице, беседуя с аксакалом.

Разговор шел о Дилором-каниз.

– Говорят, старуха совсем поправилась, опять ходит, – сказал муэдзин, шагая рядом с аксакалом. – Служитель из квартала Чакар Султан сказал, что старуху пригласили на той. Завтра она туда пойдет.

– Да, какая-то бессмертная старуха, – промолвил аксакал задумчиво. – Вчера водонос Ахмед приходил, говорил, что ей плохо, я думал уже, как ее хоронить, поминки устраивать, а она – глядите вот – опять ожила по милости божьей, выздоровела и ходит.

– Действительно, она каменная какая-то, – ответил муэдзин. – Не будь ее, я бы взял внучку за своего племянника.

– Да что вы говорите? – насмешливо отозвался аксакал. – Нет уж, эта внучка вам не по зубам, у нее и без вас есть хозяин.

– Помимо старухи?

– Да, помимо старухи!

Муэдзин ничего не сказал, только подергал себя за воротник. Аксакал засмеялся:

– А для чего же я в этом квартале? Если каждый будет протягивать руки к вдовам и бедным сиротам… И по шариату я обязан…

В эту минуту они как раз подходили к домику Дилором-каниз и увидали, как в низенькие ворота кто-то вошел. Аксакал, оборвав речь, посмотрел на спутника.

– Кто это?

– Как кто? – удивился тот.

– Да вот человек, что вошел во двор старухи?

– Я не заметил.

– Вы никогда ничего не замечаете! – махнул на него рукой аксакал, подошел к воротам и постучал колотушкой.

Ворота долго не открывали. Уже после того, как и муэдзин подошел и крикнул, со двора откликнулась Фируза и открыла ворота.

– Салом! – проговорила она, прикрывая лицо рукавом и прячась в темноту.

– Как бабушка? – спросил аксакал. – Мы пришли узнать, как ее здоровье. У вас в доме никого нет, кто бы нас не хотел видеть?

– Нет, заходите! – ответила Фируза из темноты.

Аксакал поднял полы халата, нагнулся и вошел в низкую дверь, муэдзин, хромая, шел за ним.

В комнате, слабо освещенной маленькой лампочкой, старуха лежала на постели, у ее ног сидел бородатый мужчина в шапке, надвинутой до бровей. Аксакал и муэдзин поздоровались со старухой, осведомились о здоровье, прочитали молитву, сказали «аминь». Старуха, опершись рукой о подушку, внимательно смотрела на пришедших.

– С чего это вдруг вы пожаловали ко мне? – сказала она. – Не сглазить бы!

– Ты все отлично понимаешь, нечего меня упрекать! Моя служба людям конца-краю не имеет, одно дело сделаешь – другое начинается, с этим покончишь, третье подвернется, а там еще и еще! Я слышал, что ты заболела, велел Ахмеду заходить, узнавать, сказал – если понадоблюсь, все дела брошу, пойду послужить старой Дилором. Вы ведь дорогой наш человек!

– Нет, пока еще ты мне не понадобился! – усмехнулась старуха. Аксакал понял намек, хотел что-то сказать, но бросил взгляд на незнакомца, сидевшего около старухи, и прикусил язык.

– У тебя гость, мы помешали! – сказал он с ударением. – Твой гость, наверно, нездешний, издалека?

– Да, он родня отцу Фирузы, – отвечала старуха. – Жил тут рядом, в доме у одного человека, а мы и не знали. Но тот человек продал дом и уехал, и вот тогда-то он, разузнав про нас, пришел сюда. Хочет немного подработать, скопить на дорогу и вернуться к себе.

– Очень хорошо, завтра приходите к мечети, – сказал аксакал, – мы найдем вам работу.

– Спасибо, – ответил гость – это был Хайдаркул. – Я уже нашел работу, два-три дня буду помогать поварам на свадьбе.

– Очень хорошо, – сказал опять аксакал и взглянул на муэдзина. – Ну что ж, господин суфи, видно, вам теперь уж не нужно искать лекаря. Дилором, слава богу, поправилась. Пойдемте!

– Да, слава богу, пока не понадобился ни лекарь, ни могильщик! Но жить мне осталось недолго, аксакал, ты своего дождешься. Когда я умру, никто уже не скажет тебе резкого слова правды – вот что жаль!

– Ну зачем же так говорить, старая? – с досадой сказал аксакал. – Я на тебя не жалуюсь. Живи, каждому свой кусок хлеба…

Старуха зло усмехнулась:

– Ну, это ты другим говори, а я-то тебя знаю… да хранит тебя бог. Только имей в виду, что я не уйду, пока не вручу мое единственное сокровище ее хозяину, только тогда умру! А тебе с меня больше и получить нечего.

– А я ни на что не зарюсь, – сердито сказал аксакал и встал. Муэдзин тоже встал и надел кауши.

– Нет, ты заришься! – сказала старуха. – От меня не скроешь, я вижу все, что у тебя на сердце, все твои замыслы понимаю. Но ты и не мечтай о Фирузе, скоро мы поставим чашу с водой, почитаем молитву, и я вручу ее мужу.

– Все равно без нас не обойдетесь, – сказал муэдзин.

– В день свадьбы вам сообщим, – сказала с улыбкой старуха. – Ладно, иди, не обижайся на меня, такой уж у меня язык, как увижу тебя, так и хочется обидеть… потому что ты в свое время нас сильно обидел…

Уже раскаиваясь, что зашел, аксакал покинул дом старухи и, не оглядываясь даже на прихрамывавшего сзади муэдзина, быстро зашагал к себе домой.

Переулочек опустел, но вот опять кто-то подошел к дому Дилором и постучался. Ворота опять открыла Фируза и сказала радостно:

– Это вы, Асо? Входите, ваш друг уже здесь.

Асо помедлил минуту, молча всматриваясь в темноте в лицо Фирузы, вошел, запер за собой ворота. Потом он взял Фирузу за руки; такие маленькие и мягкие, как бутон розы, они потонули в его больших, словно глиняная чаша, ладонях.

– Фируза, – дрожащим от волнения голосом проговорил он, – как хорошо, что я вас увидел…

Кончики пальцев Фирузы похолодели, она вздрогнула, но не отодвинулась от Асо.

– Если не увижу вас хоть на минутку, целый день мне покоя нет, – продолжал Асо, – как будто я потерял что-то…

Фируза тихонько пожала мозолистую руку юноши, но ничего не сказала.

– Фируза-джан!

Неужели и вы…

Из комнаты послышался голос Дилором, она звала Фирузу.

– Иду! – ответила Фируза и поспешила в комнату. – Асо пришел! – сказала она, подойдя к бабушке и садясь возле нее. Следом вошел Асо и уселся рядом с Хайдаркулом.

– Откуда ты? – спросила старуха.

– Из дома невесты, – ответил Асо. – Без вас там женщины не знают, что и делать.

– А умру я, что они тогда будут делать без меня?.. Асо, ты голодный? Хочешь супа? Фируза сварила, такой вкусный.

– Хорошо, – сказал Асо, глядя на Фирузу. – Раз Фируза сварила, я поем.

Старуха сделала знак Фирузе, и та вышла Хайдаркул обратился к Лео:

– Саиба Пьяницу видел?

Видел, под хмельком, как всегда, играет с конюхами в бабки.

– Если он нынче останется спать в доме бая, ты дай мне знать буду поблизости.

– Хорошо.

Только ты будь мужчиной, – сказала старуха. – Не воспользуйся мчи, что он пьян, отомсти так, чтобы он знал, кто его карает!

Матушка, я все сделаю, как вы скажете, все так и будет… А теперь и пойду. Помолитесь за меня.

Старуха подняла руки и, пробормотав что-то, сказала «аминь». Хайдаркул нагнулся к ее руке, поцеловал, приложил к глазам и тихо удалился. Асо вышел вслед за ним, запер ворота и вернулся в комнату вместе с Фирузой, которая несла миску с супом.

Прежде чем уйти, Асо остановился у ворот, вынул из-за пазухи сверток и подал его Фирузе.

– Завтра пойдете на той, наденьте это, – сказал он и быстро исчез в темноте.

Фируза развернула сверток – это был шелковый платок из фаранги. Подарок так обрадовал девушку, что она прижала его к груди и поцеловала…

Наутро возле топки Джуйборской бани нашли труп Саиба Пьяницы, убитого кинжалом в грудь. Гани-джан-байбача приказал обмыть покойника и похоронить его. Имам, аксакал и несколько водоносов отнесли носилки с убитым на холм Бикробод, где и похоронили. Эта неприятная история очень расстроила бая. Больше всего бай обеспокоен был тем, что это случилось в день его свадьбы: нехорошая примета. Но имам и аксакал успокаивали его:

– Да будет он жертвой за вас! Ну умер один пьяница-картежник, что особенного!

– Меньше сору – мир чище!

– Перед выездом невесты надо барана зарезать…

– Лишь бы вы сами были здоровы!

Но Гани-джан-бай как раз о себе-то и беспокоился. Да и как не волноваться, если чувствуешь, что ты окружен врагами, а меч твой сломался. Гани-джан никому не доверял, убийство Саиба страшно напугало его, и ему было уже не до свадьбы. Он сам отправился к главному миршабу Бухары, велел собрать всех заядлых бухарских картежников и в присутствии миршаба стал допрашивать их. Оказалось, что накануне вечером Саиб ни с кем не играл, не был в игорном доме, никому не задолжал и никто ему не был должен. Обследовали все вокруг Джуйборской бани, но никаких следов не нашли. Таинственность убийства больше всего страшила бая. Да еще совершено оно в день его свадьбы…

И все-таки это событие не помешало свадебному празднеству. В то время как Гани-джан хлопотал у миршаба, в доме Оллоёр-би свадьба шла своим чередом со всеми торжественными церемониями.

В конце большого двора, на котором, как в старину, перед парадными комнатами были выложены суфы, протянули веревку, навесили на нее паласы и, отгородив таким образом угол, вырыли углубление для пяти больших очагов, установили пять огромных котлов. В трех из них должен был готовиться плов, в остальных – жаркое. Тут же были поставлены широкие топчаны, возвышалась гора хвороста, стоял громадный самовар и толпились повара и их помощники.

Хайдаркул тоже был в доме невесты; засучив рукава, он то чистил рис, то подкладывал дрова под котел, в котором грелась вода, то пил чай сам, то подавал пиалу старшему повару… работы хватало. Главный повар и квартальный аксакал были очень довольны ловкостью и проворством нового помощника, – еще вчера он показал искусство резать морковь.

…Раннее утро, август, чистое, ясное небо. Аксакал и повар сидят на топчане, пьют чай и разговаривают. Говорят о вчерашнем событии – об убийстве Саиба. Повар считает, что убийство в день свадьбы – нехороший знак. Покровитель поваров, ангел Джабраил, учил, что, если в день свадьбы прольется невинная кровь, брак будет непрочным. Но аксакал не придавал значения этому – подумаешь, невинная кровь, умер один пьяница-картежник, ну и что? Мир от этого не пострадал. Пусть он будет жертвой на пути невесты. Конечно, убийцу надо найти. Вот пусть попадется – аксакал сам пойдет на него посмотреть.

В это время к топчану подошел Хайдаркул и протянул аксакалу свою тыквочку с насом.

– Попробуйте-ка. Вчера искал, искал, в табачной лавке купил. Аксакал взглянул на улыбающегося, красивого, несмотря на густую бороду и усы, Хайдаркула, взял тыквочку, заложил под язык щепотку наса и вернул ее хозяину.

– Ну как? – спросил тот.

Аксакал только покрутил головой от удовольствия.

А повар все говорил об убийстве, о том, что за последнее время много льется невинной крови. Каждый день выводят людей из зиндана, ведут на Регистан, на базар Аргамчин, передают палачам, а те, ненасытные, убивают всех, одного за другим, без конца проливают кровь. А за какие грехи? Что сделали эти люди? Может быть, их вовсе не надо было лишать жизни? Повар видел своими глазами, как палачи вчера убили трех совсем молоденьких, только-только стали усы пробиваться, – ну за что их убивать? Нет, слишком много за последнее время пролито невинной крови, да хранит нас бог, дай господи, чтобы это наконец кончилось!

Аксакал выплюнул нас, прополоскал рот чаем и засмеялся. Сам повар, сказал он, каждый день режет столько баранов и коров, проливает море крови, что ж он так боится кровопролития? Дело государственное не шутка. Если эти люди невиновны, не имеют на совести греха, почему же их казнят? Уж конечно, они разбойники, или воры, или убийцы, раз сто высочество эмир приговорил их к смерти, как велит шариат! Наш эмир милостив и заботится о своих подданных. И повару нечего печалиться, а надо молиться за эмира.

В эту минуту из прохода, ведущего в ичкари, появилась старуха Дилором. Она громко сказала:

– Эй, мужчины, не очень-то распивайте чаи, уже поздно, а дел наших что-то не видать.

Аксакал ответил, не вставая:

– Не беспокойтесь, матушка, все будет вовремя – и плов и жаркое.

– Сразу же после полуденной молитвы начнете подавать жаркое.

– Пожалуйста!

– Для сватов оставьте жаркое – как только они придут, сейчас же и подавайте! Я теперь не могу каждый раз сюда бегать, так что сам делай те вовремя, аксакал, чинно, не спеша!

– Я же сказал, что все сделаю, – засмеялся аксакал. – Смотрите-ка, стара, а командовать любит!

– А если тебе мои распоряжения не нравятся, так сам командуй, толстобрюхий пройдоха!

Вокруг все засмеялись, особенно громко хохотал Хайдаркул. Но аксакал квартала Чакар Султан, видно, не знал характера бесстрашной старухи, который хорошо известен был аксакалам других кварталов у Каракульских ворот, поэтому он вдруг рассердился и, повернувшись к Хайдар-кулу, возмущенно крикнул:

– Чего хохочете? Обезьяна родила, что ли?

Глупая старуха сболтнула, а вы уж и рады!

Все замолчали, и снова раздался громкий голос старухи:

– Ты, аксакал, еще не стирал моим мылом свое белье – что ты знаешь обо мне? Я хоть и глупая, но сумею отчитать сотню таких умников, как ты! Чем браниться, давай-ка лучше займись котлами!

На крик и шум вышел из мехманханы сам Оллоёр-би, седой, с палкой в руке. Все встали с топчана, толстобрюхий аксакал тоже поднялся. Оллоёр-би сказал:

– Мне послышался голос Дилором-каниз, это ты, старая? Что шумишь?

– Да вот побеседовала тут с вашим аксакалом. Ему не по душе, что я распоряжаюсь. Ну и говорю: если тебе хочется со мной поменяться, давай я тебе усы и бороду повыдергаю, надену на тебя мое платье, и иди к женщинам – командуй!

– Так и сказала? Ну и старуха, – засмеялся седой хозяин, и все окружающие захохотали вновь, но Оллоёр-би, вытирая слезы от смеха, заговорил серьезным тоном: – Ну ладно, больше не ссорьтесь тут, эту свадьбу надо так отпраздновать, чтобы люди запомнили ее на долгие годы.

– Только скажите, чтобы ваш аксакал не срамил меня перед гостями! – крикнула Дилором уже из коридора. – Пусть вовремя подает жаркое и плов, да как следует. Ведь это свадьба не какого-нибудь лавочника или шерстобита.

– Хорошо, хорошо, – сказал хозяин, – я сам за ним присмотрю, а ты иди расшевели всех.

Дилором-каниз вошла в дом. Гости еще не собрались, но комнаты уже заполнили родственники, служанки, слуги.

Суфа перед домом была устлана покрывалами, парадные комнаты, особенно комната, обращенная на юго-запад, в сторону Мекки, нарядно убраны для самых важных гостей. В конце двора находилась комната для детей и для отдыха распорядителей праздника. Балахана наверху была отведена для подруг невесты – девушек и совсем молоденьких женщин, недавно вышедших замуж. В огромном подвале приготовлены подносы с угощениями; ими распоряжалась только Дилором-каниз, без ее позволения никто не мог к ним притронуться. На кухне женской половины поварихи хлопотали изо всех сил, жарили слоеные пирожки с мясом, варили молочный кисель. Они то и дело звали Дилором на совет: попробовать пирожок, сказать, сколько чашек киселя понадобится, просили отпустить еще сахару, жаловались, что мало шафрана…

Время шло уже к полудню, когда появились музыканты: две дойристки и молоденькая женщина – певица. Старуха Дилором сама их встретила, усадила на суфу, расстелила перед ними дастархан, принесла поднос со сластями.

Когда они угостились, она сказала:

– Не знать тебе никаких невзгод, Мукаррамча! Часто вспоминаю твой прелестный голос, твои пляски. Ну-ка, до прихода гостей порадуй нас самих!

Мукаррамча встала, поклонилась. На ней было платье из золотистого шелка с золотой тесьмой, на лбу шитая золотом повязка, поверх которой накинут шелковый платок. Бархатные шаровары, обшитые тесьмой с помпонами, закрывали по щиколотки ее ноги с крашенными хной ногтями. Белые руки были украшены перстнями и браслетами. Дойристки, уже пожилые женщины, взяли дойры, сыграли вступление, потом перешли к свадебным песням. Макаррамча, медленно двигаясь, запела:

 
Ёр-ёр, мой друг, всю жизнь отдам я за тебя, мой друг, ёр-ёр.
Я у тюрчанки молодой, у глаз ширазских я в плену.
И Самарканд и Бухару дарю за родинку одну.
Ёр-ёр, мой друг, всю жизнь отдам я за тебя, мой друг, ёр-ёр!
 

Вдруг мелодия дойры изменилась, стала веселой: «Ер-ёр-ёре, брови твои – хвост змеи…» Со всех сторон сбежались и служанки и госпожи, все возбужденно кричали: «Бале, джон-джон!» Сверху, сбалаханы, заглядывали подружки невесты, на соседние крыши вылезли мальчишки и девчонки.

Музыкантши Макаррамчи еще не кончили играть, как уже пришли другие, с танцовщицей Тилло во главе. Дилором-каниз сидела на стуле у входа в подвал, встречала гостей по их положению и званию, приглашала в комнаты, распоряжалась, чтобы служанки расстилали перед ними дастарханы и ставили подносы с угощением.

Постепенно двор и комнаты заполнились гостями – женщинами, девушками, малыми детьми. Звуки дойры, пение, пляска танцовщиц, по очереди выступавших перед гостями, общий говор, детские крики, галдеж служанок – все смешалось в праздничный шум, обычный для бухарских свадеб.

А в это время наверху, на балахане, невеста веселилась со своими подругами. Здесь собрались все байские дочки, в шелковых шуршащих платьях. Невеста сидела на почетном месте, на семи уложенных одно на другое шелковых и бархатных одеялах. Одета она была в платье из тончайшего розового шелка, с вышитыми широкими-широкими рукавами и обшитым узорчатой тесьмой жестким воротом. Поверх платья на ней была безрукавка из красного бархата, отороченная по краям золотой каймой. Заплетенные в мелкие косички волосы скреплялись искусной плетенкой из золотых и серебряных нитей, с золотыми подвесками. На голове – шитая золотом тюбетейка, а поверх нее прозрачная белая иулль. У Магфират большие черные глаза, узкие длинные брови, крупный нос с горбинкой, лицо смуглое, продолговатое. У нее очаровательный рот, и улыбке обнажаются белые зубы. Но красота спорит с гордостью и надменностью, улыбка редко озаряет ее лицо.

А голос у невесты низкий, густой, движения порывистые, резкие. Обращаясь к подруге, она кричит: «Эй, ты!», хватает за плечи своими длинными худыми руками, грубо толкает. Ни одна из подруг не смеет при ней похвастаться своими кольцами или серьгами, появиться в более нарядном платье, похвалить чью-то красоту. Нет, никто не может в красоте сравняться с Магфират, никого нет умнее ее, и все самое лучшее – у нее!.. Напротив, в самом конце комнаты, сидит Фируза. Она в платьице гранатового цвета, в камзольчике из черного сатина, обшитом красным бархатом, на голове красный шелковый платочек, подаренный Асо, – вот и весь ее наряд. Но она так прелестна, что вызывает зависть байских дочерей, даже самой Магфират. Магфират наконец не выдержала, оглядела Фирузу и спросила:

– Ты внучка тетушки Дилором? Как тебя зовут?

– Фируза мое имя.

– Красивое имя, – сказала одна из подруг невесты, решив, что Магфират хочет оказать внимание Фирузе.

– Вот уж нашла хорошее имя! – фыркнула Магфират. – Подумаешь, что такое Фируза? Фируза – не драгоценный камень, ничего не стоит. Вот если бы ее звали Лал, или Алмос, или Марворид, – это совсем другое!

– Самое лучшее имя у моей подружки Магфират! – сказала одна байская дочка, украдкой подмигивая другой. – Как звучит: Маг-фи-рат. Просто слюнки текут, когда произносишь, так приятно… Или, может быть, мне только так кажется?

Магфират не поняла насмешки; услышав похвалу своему имени, она развеселилась, зависть ее к Фирузе пропала, и она велела девушке встать и протанцевать перед ней. Фируза смущенно сказала, что не умеет танцевать, но Магфират не отставала от нее, говорила, что все невольницы и их дети танцуют и не может быть, чтобы Фируза ничего не умела. Другие девушки тоже стали настаивать. Фируза растерялась. Она знала, что если откажется и убежит, то Магфират позовет бабушку и начнет кричать, а Дилором-каниз не терпит, когда на нее кричат, ответит резким словом, выйдет неприятность и придется уйти им с праздника. Надо было что-то придумать. Но что? И вдруг Фируза вспомнила.

Недавно в школе у Оймулло Танбур старшие школьницы учили стихи, которые всем понравились. Фируза тоже их выучила. Она решила прочесть эти стихи, чтобы ее оставили в покое.

– Я могу вам прочитать стихи, – сказала она. – Про двоеженца. Магфират ничего не сказала, а девушки стали просить:

– Прочти, Фируза!

Фируза была девушка неглупая, но по-детски простодушная, наивная. Она и не заметила, что у Магфират испортилось настроение, откашлялась и смело, высоким нежным голоском начала:

 
Эй, послушай, кто несчастней всех на свете, – двоеженец!
Я спою о том, что держит он в секрете, двоеженец.
Стонет ночью, слезы точит на рассвете, двоеженец.
Да узнают эту песню даже дети, двоеженец!
 

Фируза остановилась, перевела дыхание. Девушки засмеялись, просили читать дальше.

 
Муж промолвит слово старшей, – станет младшая суровей,
Заупрямится тотчзс же, мужу злобно прекословя,
Черной тучею нависнут над ее глазами брови…
Жены ссорятся, ревнуют, силы тратят и здоровье,
С ними гибнет, не дождавшись долголетья, двоеженец.
Две жены – двойная тяжесть и двойное огорченье…
Уступать обоим станешь – лишь удвоится мученье.
Убежать от жен в пустыню? Может статься, там спасенье?..
О разводе и не думай! Это значит – разоренье!
И прибежище находит лишь в мечети двоеженец!
 

Тут Фируза замолчала.

– Дальше я не помню, – сказала она.

– Нет, помнишь, помнишь! – закричали девушки и со смехом повторяли стихи. А Магфират сжалась, как змея, и молчала.

Вероятно, подружки скоро забыли бы про стихи и плохое настроение невесты, вызванное ими, сгладилось бы, но на беду, одна девушка все испортила. Она повторила последнюю строчку и воскликнула:

 
– Значит, кто двух жен возьмет, тот раскается!
 А кто трех возьмет, что с ним станется?
 

– Кто возьмет трех жен, тот совсем разорится! – закричала другая, и все засмеялись.

– Замолчите вы! – не выдержала невеста. – Довольно! Стыд надо иметь! Что скажут гости внизу, слыша ваш глупый хохот? Мне моя честь дорога!

Девушки сразу смолкли. Фируза во все глаза смотрела на невесту, удивляясь и не понимая, почему она так рассердилась.

– У кого ты узнала эти стихи? – зашипела по-змеиному Магфират. – Чей ядовитый язык научил тебя этим пакостям?

– У нас в школе девочки читали, – сказала Фируза.

– Врешь! – крикнула Магфират. – Тебя кто-то подучил нарочно. Говори, кто?

Фируза молчала.

– Иди позови свою бабушку.

Фируза обмерла. Случилось то, чего она так боялась. Если бы она знала, что Магфират не понравятся эти стихи, она и не заикнулась бы про них. А теперь расскажут бабушке, она огорчится, обидится. Увидев, что.

Фируза расстроилась, девушки вступились за нее:

– Ну ладно, что она сделала такого?

– Что вы сердитесь, подружка? Это ведь не про вас…

– Не мучайте бедную девочку!

– Дилором-каниз занята, у нее столько дела…

Магфират, видя, что Фируза не двигается с места, стала браниться:

– Вон отсюда! Иди позови свою рабыню-бабку, пусть сейчас же мнится!