Текст книги "Дочь огня"
Автор книги: Джалол Икрами
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)
Фируза не хотела уходить. Бабушка настояла, девочка собрала книги, накинула паранджу и вышла из дому.
Старуха Дилором убрала посуду и только собиралась подмести комнату, как пришла Зулейха. Она сказала, что отец ее жив-здоров, только ему приходится работать. Дилором была права: по случаю наступающего праздника Курбан-бай потребовал много шелка от своих ткачей.
Зулейха отобрала у нее веник, подмела комнату и двор, собрала сор в уголок и ушла. Дилором помолилась, собралась прилечь, как кто-то постучал в ворота. Вошли две женщины, одна из них несла на голове поднос с угощением. Недоумевая, старуха поднялась навстречу незнакомым посетительницам. Они сняли паранджи и приветствовали хозяйку. Вошли в комнату, поставили поднос на пол и расцеловались с Дилором. Она сложила их паранджи в нишу и пригласила женщин сесть. Одна из них оказалась сестрой Бако-джана, лощителя тканей из квартала Бобониез, другая – известная в округе сваха, устроившая уже немало свадеб. Видно, они собрались идти сватать кого-то и зашли посоветоваться. Гостьи уселись и промолвили, как полагается:
– Где мы прошли, пусть беда не пройдет, пусть за нами праздник придет и да сбудутся все наши желания. Аминь!
После обычных расспросов о здоровье Дилором заглянула к соседям, позвала Зулейху и попросила ее поставить самовар.
– Моя Фируза ушла в школу, – извинилась она. – Когда внучки нет, мне помогает ее подружка.
– Фируза-джан уже, верно, совсем взрослая стала? – спросила сестра Бако-джана.
– Еще бы! – отвечала за старуху сваха. – Я как-то видела ее, когда она шла в школу, – взрослая девушка, кровь с молоком. Дай ей бог долгой жизни и благополучия, пусть она будет счастлива, и вам дожить до исполнения ваших желаний!
Дилором произнесла «Аминь!», теперь она поняла, что целью их прихода была Фируза. На всякий случай сказала:
– Вы, милая, кого-нибудь другого приняли за Фирузу. Моя внучка еще совсем ребенок: и ростом мала, и худовата.
– Ну, зачем вы так говорите? – возразила сваха. – Мы пришли сватать Фирузу, раз пришло ее время!
Старуха улыбнулась и, помедлив, сказала:
– Слава богу! Дождалась и я этого дня, и ко мне пришли сваты. Пришли сваты к моей единственной, к зенице ока моего, и я дожила до этого дня. Но кто же этот отважный человек, что не испугался людских насмешек и осуждения, решил посвататься к внучке Дилором-каниз, к девушке низкого происхождения?
– Не говорите так, моя дорогая! – воскликнула сваха. Вы, хоть и невольница, да стоите больше иных хозяек!
Кто может с вами сравниться? Ни один праздник не обходится без вас в наших краях. И женщины и мужчины вас уважают, слушаются вас, все называют вас: дорогая! И ваша внучка всем на радость растет, проворная, ловкая, да и красавица стала, кто ее ни видит, всяк влюбляется.
– Мой брат Бако-джан, – вступила в разговор другая женщина, – Бако-джан, мой брат, влюбился в нее так пылко, словно у него не одно сердце, а сто сердец! Если, говорит, не исполнится мое желание, мне и жить на свете неохота! Ну, я ему сказала: потерпи немного, вот мы с тетушкой сходим сегодня к бабушке Дилором, попытаем счастья, послушаем, что скажет нам эта опытная, бывалая женщина, неужели она выпроводит нас с отказом и тебя обидит так, что тебе свет немил станет?
Хозяйка сидела, теребя соломинку из циновки, и молчала, раздумывая. А гостьи говорили и говорили, наперебой хвалили Фирузу, хвалили старуху, весь их род, превозносили жениха Бако-джана, его дом, лавку, его поля и сады, его молодое сердце. Они говорили, что Бако-джан еще не стар, сорок пять лет – самый хороший возраст для мужчины, почти молодость. У него, правда, уже есть жена, но она тихая и смирная, совсем бессловесное существо, и две дочки – они уже выросли, не нынче-завтра выйдут замуж и покинут дом отца. А если Фируза родит сына, ну тогда уж она будет полной хозяйкой в доме, все будет в ее распоряжении.
А Дилором все думала, что ей сказать этим людям, у которых не было ни стыда, ни совести. Они ведь считали, что если человек прожил почти всю жизнь свою – семьдесят два года из девяноста – среди рабов и бедняков, то он не разбирается в людях, поверит всему, что скажут, польстится на богатство и отдаст им свою единственную радость. Но они забыли, что Дилором-каниз сама устраивала той по случаю рождения Бако-джана, что она знает его с детских лет – что это за человек и что проделывал он в своей жизни. Старуха Дилором хорошо знает, почему так тиха и бессловесна его бедная жена: не один раз прикладывала она ей тряпки с целебной мазью на раны, нанесенные кулаками и нагайкой Бако-джана. А сколько пришлось старухе Дилором слышать жалоб на жестокость и жадность Бако-джана от его работников! Ведь люди привыкли делиться с ней своим горем…
– Ну вот, мы вам высказали нашу просьбу, а теперь дело за вами! Ждем вашей милости! – кончила наконец свои восхваления сестра Бако-джана. – Не огорчайте же нас, пошлите нас к брату с хорошей вестью.
Старухе хотелось сразу ответить резко свернуть принесенный ими дастархан со сластями и лепешками, отрез шелка и швырнуть в них, выгнать их из своего дома. Но она сдержалась, чувство собственного достоинства взяло верх над возмущением. Дилором ответила:
– Будь у меня не одна внучка, а сто, я бы всех отдала… Но моей Фирузе пошел только двенадцатый год, она еле отличает правую руку от левой.
Где ей знать, что такое замужество, большое хозяйство. И потому возьмите ваши подарки обратно, не обижайтесь на меня.
– Не говорите так, моя дорогая! – возразила сваха. – Это несерьезный предлог для отказа. Фируза не маленькая, она справится с хозяйством. Я сама вышла замуж в одиннадцать лет. А вы уже стары, моя дорогая, дай вам бог, конечно, до ста лет дожить, но кто знает свою судьбу? Пока вы живы, надо вам пристроить вашу внучку, полюбоваться.
Старуха все повторяла, что рано Фирузе замуж выходить, но все было напрасно: сваха и сестра Бако-джана твердили свое.
Дилором встала, заварила чай, развернула дастархан. Угостила женщин сластями, которые они принесли, и попыталась перевести разговор на другое. Она спросила, когда будет свадьба Гани-джан-байбачи, заговорила о его женах-соперницах, о новой невесте. Сваха, знавшая все на свете, рассказала, что дочь Оллоёр-би Магфират, которую прозвали госпожа Гафабанд – Ожерелье, очень чванливая девушка, что она курит чилим, играет на дутаре, одну невольницу почти задушила, другой откусила ухо – такая свирепая, просто людоедка… обещала родить баю сына-богатыря и все забрать в свои руки в доме. Вот после свадьбы Гани-джана и надо бы устроить помолвку Фирузы, хорошее дело не стоит откладывать, пусть праздник за праздником следует…
Вдруг старуха Дилором, которой надоело слушать болтовню свахи, быстро заговорила:
– Лучше я своими руками брошу Фирузу в хауз Лесак, чем отдам ее Бако-джану! Моя Фируза не подкидыш, слава богу, у нее бабка есть, родной человек. Я не отдам ее замуж второй женой, не отдам в дом вашего Бако-джана. Пока еще живу, слава богу, я, Дилором-каниз!
Гости, не ожидавшие такой отповеди, сразу замолчали и удивленно глядели на старуху. А она собрала все принесенное ими, свернула дастархан, кинула его свахе и встала:
– Идите скажите своему Бако-джану, чтобы он не пялил глаза на чужих дочерей и жен! Пусть бога побоится, людей постыдится! Ведь у него самого дочери взрослые, пусть о них подумает!
– Пойдемте, тетушка! – проговорила, вставая, сестра Бако-джана, наконец опомнившись. – Пусть ее внучка остается при ней! А брат поищет себе невесту получше!
– Ну ладно, моя дорогая, – сказала сваха. – Один раз не послушались меня, другого случая не будет, уж извините, пеняйте на себя. Останется ваша внучка старой девой, нога сватов больше не ступит к вам на порог.
Так вы и знайте!
Дилором больше ничего им не сказала, молча достала из ниши паранджи, подала им и, когда гостьи ушли, тихонько побрела к воротам, чтобы запереть за ними. Тут она увидела Ахмеда-водоноса. Он шел с пустым бурдюком к хаузу за водой. Заметив Дилором, он остановился, спросил о здоровье и хотел пойти дальше, но старуха задержала его.
– Зайди на минутку, Ахмед-джан, – сказала она. – Знаешь, к нашей Фирузе сваты приходили.
Услышав это, Ахмед быстро вошел во двор и присел у порога – послушать старуху.
– Ну и хорошо, правильно вы поступили, – сказал он, выслушав ее рассказ о сватовстве. – Так им и надо, бессовестным! Но теперь не велите Фирузе ходить в школу через квартал Бобониез, пусть ходит другой дорогой.
– И то верно, пусть другой дорогой ходит, – согласилась старуха. – Но я вот о чем хотела с тобой посоветоваться. Пока я жива, я бы хотела сама пристроить ее, вручить хозяину… Как ты думаешь?
– Фируза еще юна для замужества, – сказал водонос, – но, пожалуй, вы правы… лучше бы пристроить ее, пока вы живы. Но за кого?
– Зятя я уже давно себе нашла, – сказала, улыбаясь, Дилором. – Такого зятя, что любо-дорого!
– Ну, ну! – засмеялся водонос. – Кто же он?
– Зовут его Асо, он, как и мы, служит в доме Гани-джан-байбачи. Удивленный водонос не успел еще рта раскрыть, как в ворота постучали. Он пошел открыть.
Передним стоял Асо, тот самый Асо, чье имя сейчас было произнесено. Стоял и улыбался. Такое совпадение еще больше изумило водоноса.
– Асо? – проговорил он, не веря глазам своим. – Это ты? Милости просим!
Асо вошел во двор и сказал, что пришел узнать, как здоровье Дилором, но водоносу показалось, что он чем-то расстроен. Они вошли в комнату. Асо поздоровался со старухой, спросил о здоровье и сел у порога.
– Что это ты в такое время дня бросил работу и пришел меня проведать? Смотри, бай узнает, достанется тебе.
Асо не ответил, только взглянул на старуху, на водоноса и потупился. Водонос не выдержал:
– Ты что-то скрываешь, видно. Ну, говори, меня, что ли, опасаешься?
– Говори, говори все, сынок, – сказала старуха, – не бойся Ахмед-джана. Ахмед-джан мне брат, как ты – мой сынок.
– Только что мы говорили о тебе, – подбодрил его водонос, – говорили, что жених хоть куда!..
Асо покраснел от смущения и опустил глаза. Юноша был высок, широкоплеч, с сильными руками и ногами, смуглый, круглолицый, с большими блестящими глазами, над верхней губой его едва пробивался черный пушок, но казался он старше своих лет. Асо был круглый сирота, почти не помнил свою мать. Единственное, что помнил: мать лежит в постели больная, Дилором-каниз подает ей воды, а мать протягивает к нему руки… Потом на него надевают халат, подпоясывают, дают в руки палочку и ведут перед носилками с покойницей, велят плакать и кричать: «Ой, мамочка!..» А потом знакомый садовник взял его к себе, и, когда мальчик подрос, он стал работать в саду.
С тех пор как Асо вошел в разум и начал понимать людей, он полюбил старуху Дилором и во всяком деле прежде всего советовался с ней. Ни к кому другому он не обращался, никуда больше не ходил, только и знал, что этот маленький дворик; здесь он чувствовал себя легко и спокойно. Знал, что только Дилором могла рассказать про его родителей, и всегда просил ее об этом. Но старуха – то ли ей было некогда, то ли не хотела чем-то огорчить юношу – постоянно откладывала разговор. И сейчас Дилором подумала, что он ждет от нее обещанной истории.
Но Асо вдруг поднял голову.
– У меня к вам дело есть, надо посоветоваться… – сказал он. – Но я боюсь – сказать или не сказать… не знаю, что из этого выйдет.
– Говори, не бойся! – ответила она. – Вот и Ахмед-водонос здесь, он умный человек, он тоже даст тебе хороший совет.
– Ну ладно. – И, беспокойно оглянувшись, сказал: – Я привел одного человека, ему очень нужно с вами поговорить.
Кто же это? – спросила старуха.
Нет, я сам не могу назвать его имя… не дай бог, кто услышит… Ну, если ты мне не доверяешь, я уйду, – сказал водонос. Нет, я верю вам. Раз бабушка Дилором сказала… Но ведь этот человек…
– Ладно, говори, кого ты привел? Асо кинул взгляд во двор:
– Рыбного повара Хайдаркула…
– Хайдаркула?! – в один голос переспросили старуха и водонос, с изумлением глядя на юношу.
– Да, Хайдаркула, рыбного повара… Он не умер, он жив.
– Хайдаркул жив? Да как же так? Где же он? – спросил водонос.
– Это долгая история. Если вы позволите, я приведу его к вам в дом, тогда все узнаете.
– Ладно! – сказала старуха, но, когда Асо уже побежал, она остановила его: – Постой! Ведь он беглец… конечно, он прячется от людей, ты ему сказал, что здесь никого нет, и вдруг он увидит Ахмеда, нехорошо получится. Ты, Ахмед-джан, иди пока, пусть Асо приведет его. А потом мы тебя позовем.
– Правильно, – согласился водонос. – Я пойду, мне еще надо натаскать воды кой-кому.
Водонос ушел. Вслед за ним вышел и Асо и вскоре вернулся с высоким мужчиной в сапогах, обросшим такой густой бородой, что она закрывала все лицо. Один глаз у него был завязан черной тряпкой, шапка надвинута до самых бровей. Войдя в комнату, мужчина поклонился старухе, потом подошел к ней, взял ее руку, приложил к глазам и поцеловал.
– Асо вам уже сказал, – начал он, садясь в уголок, спиной к двери. – Я Хайдаркул, повар, три месяца назад прошел слух, будто я пропал, помер. Но, слава богу, я жив и здоров, вот вернулся. Вы обо мне слышали? А я вас видел несколько раз и много слышал о вас хорошего. Когда Асо назвал ваше имя, я обрадовался и попросил его отвести меня к вам. Мне нужен ваш совет.
– И хорошо сделал, сынок, что пришел, – ответила старуха, разглядывая его. – Борода у тебя и раньше была или теперь отрастил?
– Раньше была маленькая, а потом я нарочно отпустил такую. – Хайдаркул снял тряпку с глаза. – Глаз у меня здоровый, завязываю его, чтобы меня не узнали. До сегодняшнего дня я всего два раза был в городе. С тех пор как я выздоровел, я жил за городом, все ждал подходящего момента.
Тут Асо кашлянул и посмотрел на старуху и Хайдаркула.
– Я теперь пойду, а то как бы хозяин не хватился меня… Потом, когда можно будет, опять прибегу.
– Ладно, иди, – сказала старуха, – займись спокойно своим делом, Хайдаркул – мой гость.
Асо встал, опять кашлянул и сказал:
– Хайдаркул теперь стал Алиджаном. Так лучше. Алиджана никто не знает.
Старуха улыбнулась, кивнула, пошла за Асо и заперла за ним ворота. Потом подошла к калитке, которая вела к соседям, и тоже заперла ее.
Солнце стояло высоко в тот час и заливало светом весь двор, поэтому старуха, вернувшись в комнату, прикрыла за собой дверь. Села на постель, налила из чайника, покрытого платком, чтобы не остыл, чаю в пиалу, выпила сама, а вторую протянула Хайдаркулу.
– Значит, тебя теперь зовут Алиджаном! – сказала ему старуха. – Ты беглец и скрываешься? А что сталось с твоей женой и дочкой – ты знаешь?
Хайдаркул печально наклонил голову:
– Знаю все, мне Асо сказал. Потому я и в Каракуль не поехал, остался здесь.
– Расскажи мне, почему ты бежал и куда исчез потом?
– Да, – сказал Хайдаркул. – Я и сам собирался сначала вам рассказать свои злоключения, а потом уж совета спрашивать.
Он залпом выпил чай и взглянул на старуху Дилором.
– …В детстве я некоторое время ходил в школу, но учился без особенного успеха. Потом поступил учеником к кузнецу, научился ковать подковы, кетмени и топорики. Но и этим ремеслом я не стал заниматься. У нас в Каракуле и без меня было четверо кузнецов, они работали день и ночь и все-таки жили впроголодь. Если бы и я еще сделался кузнецом, одним голодным стало бы больше в Каракуле. Я взялся обрабатывать каракулевые шкурки и скоро стал хорошим скорняком. Но не поладил с хозяином, оставил и это дело. Тогда я стал ловить рыбу и сделался поваром. У меня был приятель, он умел сочинять стихи, ходил со мной на рыбную ловлю и сочинил песенку о людях, которые за многое берутся и ни в чем не достигают успеха. Вот и я был таким человеком и пострадал от этого. Когда я сделался поваром, на моей дороге встал Каракулибай, он хвалил мое уменье и ел рыбу без костей. Я никак не думал, что это мое новое ремесло погубит меня. Мне казалось, что ловить рыбу, жарить ее и продавать на базаре – самое хорошее занятие: никто тобой не распоряжается, нет над тобой хозяина, потому я и выбрал это. Но я сам попал на крючок Каракулибая.
Когда мой хозяин умер, я стал просить Гани-джан-байбачу отпустить меня к моей семье. Ведь я не был купленным, рабом, я был свободным ремесленником и мог уйти от бая. Но Гани-джан не захотел отпустить меня, а узнав, что у меня есть жена и дочь, потребовал, чтобы я перевез их в Бухару.
Я отказался. Тогда он, как и старый бай, заявил, что я его должник и должен работать на него. У меня в Бухаре не было никого, кто мог бы мне посочувствовать и дать добрый совет. Мое сердце рвалось на волю, тянуло меня к родным местам – на берега широкой Амударьи, в родной дом, к семье – к моим милым жене и дочери. Я помучился ночь-другую, на третью не выдержал, убежал из байского дома.
Но, к несчастью, когда я в полночь подошел к Каракульским воротам, они оказались запертыми. Хотел было перелезть через крепостную стену, но побоялся попасть в руки стражи, как вор. Решил дождаться утра, когда порота откроют, и стал искать места, где бы пристроиться на ночь. Недалеко от ворот на пустыре стояла чья-то арба. Очевидно, хозяева отвязали лошадь и увели во двор, а пустую арбу оставили без присмотра. Я тихонько влез в нее, но заснуть не мог. Прошел, может быть, час, как вдруг я услышал шаги на дороге. Вгляделся, вижу: к воротам, оглядываясь по сторонам, идет знакомый мне байский прихвостень, очень дурной человек, картежник и настоящий головорез. Я догадался, что он ищет меня. Бай, наверное, узнал, что я сбежал, и послал за мной. Звали его Саиб Пьяница, он каждую ночь ходил в квартал Джуйбор, добывал там вина, и оба они с хозяином пьянствовали. Он нигде не работал, только пил, ел, спал да играл в азартные игры. Но он умел покрикивать и распоряжался байскими слугами, как своими. Говорили, что бай держит его для каких-то особых надобностей.
Саиб Пьяница подошел к воротам, поговорил с привратником и куда-то исчез, я больше не видел его и решил, что, не найдя меня, он возвратился домой.
Рано утром, как только ворота открыли, я первым вышел из города и, не оглядываясь, пошел по дороге в Каракуль. Надеялся, отойдя немного от Бухары, достать лошадь или осла и отправиться дальше верхом. Но я недалеко ушел. Только миновал колодец, что в двух верстах от городских ворот, как в степи меня настиг Саиб Пьяница. Он потребовал, чтобы я вернулся к баю. Я отказался. Он стал грозить мне, я не испугался. Он схватил меня за ворот и потащил, но я не дался и вырвался, правда, оставив в его руках воротник. Тут мы стали бороться, дрались отчаянно. Как нарочно, дорога была пустынна; еще не совсем рассвело.
Саиб Пьяница известен своей силой, сопротивление ему было в диковинку. Он все старался свалить меня, подмять и, топча сапогами, заставить покориться, но это ему не удалось, на каждый его удар я отвечал ударом. Наконец, я схватил его за ворот, притянул к себе и головой так двинул ему в подбородок, что он покатился на землю и остался недвижим. Я подумал, что он без сознания, потому что он не шевелился, и пошел прочь, чтобы поскорее уйти от этого места. Но не сделал я и пяти-шести шагов, как меня ударили ножом в спину между лопатками; повернувшись, я увидел, что Саиб Пьяница, вытащив нож из моего тела, нацеливается снова ударить меня. Из последних сил я ударил его по голове, нож выпал у него из рук, и сам он перевернулся и упал. Но тут у меня потемнело в глазах, все закружилось, и я свалился на землю…
Открыв глаза, я увидел, что лежу в хибарке и Асо, теперь брат мой до самой смерти, перевязывает мои раны. Он дал мне воды, но я не мог выговорить ни слова, так я был слаб, и опять потерял сознание.
Не знаю, сколько времени прошло, пока я опять очнулся. Хибарка была освещена солнцем. Возле меня сидела незнакомая старая женщина и давала мне какое-то питье.
«Это чудесное лекарство, – сказала она. – Я сама приготовила его из сока цветов, из целебных трав, оно унимает всякую боль Выпей еще глоток, сын мой!»
Я выпил. Напиток был ароматный, горьковатый на вкус. То ли от его действия, то ли после сна, но мне стало лучше. Я спросил, где я и как сюда попал. Женщина сказала, что я в хибарке колодезного сторожа, что меня, раненного, истекающего кровью, привез сюда на рассвете юноша-арбакеш. Он назвался моим братом, сказал, что враг ударил меня ножом в спину и скрылся. Юноша дал им денег, просил, чтобы меня приютили и присмотрели за мной. Слава богу, рана оказалась неглубокой, нож не дошел до сердца. Юноша обещал наведываться.
Потом пришел хозяин хибарки. Он знал Саиба Пьяницу. Он даже видел, как нынче утром тот выслеживал меня, а потом, очень встревоженный, поспешно возвращался назад. Таких людей надо опасаться, сказал сторож. Он уверил меня, что я могу спокойно отлежаться у него, где мне ничто не грозит. Он очень хвалил Асо, его отзывчивость, человечность.
Старуха принесла похлебку, накормила меня. После полудня пришел Асо. С ее помощью он снял повязку с моей раны, обмыл ее теплой водой, смазал какой-то мазью и перевязал куском кисеи, которую принес с собой, а поверх тряпками и своим поясным платком.
«Я ходил к индусу-лекарю, – сказал он. – Просил у него лекарства от ножевой раны. Он дал мне эту мазь и объяснил, как надо смазывать. И вот-еще кайли и порошок дал, сказал: если будет жар, принимать три раза в день. Кажется, у вас жар? Примите же эти капли».
Асо накапал мне лекарство и заставил выпить, только тогда успокоился и рассказал, что он узнал в городе:
«Саиб Пьяница пришел к баю и объявил, что он вас убил и бросил в степи, в доказательство показал окровавленный нож. Бай поверил. Вы можете теперь быть спокойны – никто вас искать не будет. Поправляйтесь, я буду вас навещать и опять схожу к лекарю, если надо».
Я не знал, как благодарить его, что ему сказать, из глаз моих текли слезы. Асо дал старухе денег. Я сказал, что не надо, у меня самого в кармане есть деньги, но Асо ответил, что они еще мне пригодятся. Я спросил его, как он нашел меня. Оказалось, что он ехал на арбе, вез баю дыни и арбузы и наткнулся на меня. Видно, Саиб услышал скрип арбы и убежал.
Подлецы всегда трусливы.
Асо ушел, но потом каждый день приходил проведать, перевязывал мою рану, давал лекарства. Он приносил мясо и масло, фруктовый сахар и фрукты и все старался накормить и успокоить меня. Ни словом не обмолвился он о несчастье, случившемся с моей женой и дочерью. Ведь я был еще слаб, рана моя плохо заживала, меня мучил кашель, по вечерам поднимался жар, я бредил, в глазах темнело. Два месяца и десять дней пришлось бедному Асо возиться со мной и ухаживать, пока я совсем не поправился. Все его сбережения ушли на мое лечение и питание.
Когда пришло время покинуть лачугу сторожа, Асо осторожно, стараясь щадить меня, рассказал мне о судьбе моей дочери. Как громом поразила меня эта весть, сердце рвалось из груди, я весь был как в огне…
Старуха Дилором вытерла концом рукава слезы, катившиеся по ее морщинистым щекам.
– Ну и что ж теперь ты хочешь делать? Куда пойти? Хайдаркул не сразу ответил, выпил пиалу чая, потом сказал:
– Теперь у меня никого не осталось на свете, и никаких у меня нет желаний, кроме одного. Только одним я теперь живу: месть! Я должен отомстить своему врагу за обесчещенную дочь, за несчастную мою жену и за самого себя.
– А как отомстишь?
– Не знаю! Знаю одно: Гани-джана надо убить. Пусть я отвечу мне все равно. Вот я и пришел к вам спросить, что вы думаете об этом.
Бог сам отомстит за нас, – сказала старуха. – Ну убьешь ты Гани-джана – разве это будет полная месть? А судья? А раис? А миршаб с аксакалом? Они останутся безнаказанными? Разве они не виноваты в гибели твоей семьи? Разве Гани-джан сам, без их помощи мог бы тебя обдурить? Кто сочинил для него ложную бумагу о твоем долге, кто свидетельствовал об этом? Судья и раис. Если мстить, так всем. А этого ты не сможешь сделать, руки коротки у тебя.
– Больше всех меня Гани-джан обидел – ему и буду мстить!
– Мой муж тоже отомстил, – сказала старуха, глядя в сторону. – Мой муж тоже убил человека, который обесчестил нашу дочь. И никто не узнал об этом. Знал только он сам. Но в мире ничего не изменилось от этого убийства, кровь не смыла позорного пятна с нашей дочери. А сам он, муж мой, втайне мучился и тосковал, умер скоро…
– Это мое право: кровь за кровь!
– Три раза ты должен пролить кровь…
– Отомщу трижды! – решительно сказал Хайдаркул. – Но мне надо устроиться в городе, найти здесь жилье. Я хотел вас просить приютить меня в вашем доме, но раздумал… у вас внучка, девушка беззащитная… Мало ли что может случиться… если нападут на мой след, нехорошо получится…
Старуха не ответила, погрузилась в размышления. Хайдаркул подождал, потом стал завязывать глаз черной тряпкой.
– Погоди-ка, – подняла голову старуха. – Нельзя спешить в таком деле. Ты знаешь, завтра начинается свадьба.
Гани-джан опять женится…
– Да, Асо мне говорил об этом, – отвечал Хайдаркул.
– Что бы там ни было, все же это праздник, дорога к счастью. Много людей потрудились для праздника, многие будут веселиться и радоваться, одна черноголовая ночей не спит в ожидании этого тоя… Отравить радость людям… из мести… хорошо ли?..
Хайдаркул не понимал: что это говорит старуха? Неужели Дилором-каниз думает, что нельзя омрачить праздник Гани-джана, этого злодея? Неужели она сочувствует баю?
Нет, это было не так. Мысли старухи были совсем о другом. Это о своей Фирузе она сейчас думала, когда говорила о том, что свадьба дорога к счастью. Про себя она уже решила, что выдаст Фирузу за Асо, возьмет его к себе в дом и тогда успокоится. Она только молила бога и последние дни, чтобы не помешало ей что-нибудь. А вот теперь ока далось, что Асо замешан в эту историю с Хайдаркулом. Если Хайдаркул натворит что-то и попадется, а это вполне возможно, тогда и Асо будет в опасности. Если даже никто и не узнает о его связи с Хайдаркулом, все равно Асо не будет покоя. Какое уж тогда счастье!.. Но прямо сказать об этом Хайдаркулу старуха не могла и только призывала его к терпению и осторожности.
– Мой дом – твой дом, – говорила старуха. – Живи здесь, обдумай все хорошенько и потом уж поступай так, чтобы не ошибиться. Я ничего на свете не боюсь. У меня только и есть в мире моя Фируза. Если бы я выдала ее замуж, я бьг сама помогла тебе. Но что делать, если у моей Фирузы, у моей дорогой девочки, никого нет, кроме меня…
Хайдаркул завязал глаз и, надев на голову шапку, сказал:
– Хорошо, матушка, я подумаю о том, что вы мне сказали., Если я что надумаю, опять побеспокою вас – постучусь к вам в ворота.
Старуха жестом велела ему сесть.
– Куда ты пойдешь? Оставайся здесь.
– Приду в другой раз, – отвечал Хайдаркул. – Сейчас я пойду к одному моему земляку, ему можно довериться.
– Ну ладно, – сказала Дилером, вставая. – Вот мой тебе материнский завет: везде, во всяком деле надо быть мужчиной. Будь мужественным даже в мести! Можно убить врага из-за угла, напав на него сзади, но это не дело мужчины. Мужчина должен мстить так, чтобы враг видел его лицо, тогда это будет настоящая месть.
Не успели они выйти из комнаты, как послышался стук в ворота. Громкий голос звал старуху Дилором. Она велела Хайдаркулу оставаться на месте и пошла открывать. Это был служитель из квартала Чакар Султан. Низко поклонившись старухе, он приветствовал ее и передал ей приглашение нынче вечером или завтра с утра прийти в дом Оллоёр-би на свадьбу, без нее дело не движется, нужны ее помощь и совет. Старуха пообещала прийти и проводила служителя. Не успела она запереть ворота, как подбежала возвращавшаяся из школы Фируза.
– Салом, бабушка! – сказала она, глядя на старуху сияющими глазами. – Слава богу, вы уже здоровы? А это кто был, что за мужчина? Что он сказал?
– Ой, беда моей голове, – обняла ее Дилором. – Только вошла и сразу три вопроса, а бедная старуха на все должна ответить. Ну, вот тебе: слава богу, я здорова – это раз. Мужчина, что приходил сейчас, – из квартала Чакар Султан – это два. Нас с тобой приглашают на свадьбу – это три.
– Теперь идемте в комнату – это четыре! – звонко засмеялась Фируза.
Для Дилором весь дом словно осветился с приходом внучки. Но, войдя в комнату и увидев Хайдаркула, Фируза сразу притихла, улыбка сбежала с ее лица. Тихонько поздоровалась, положила книги на полку в нише и села в уголок.
– Это дядя Алиджан, – сказала старуха. – Он друг и названый брат Асо, приехал издалека…
Хайдаркул встал, извинился за беспокойство и вышел. Фируза заперла за ним ворота и, вернувшись, увидела, что бабушка, усталая и ослабевшая, легла на свою постель.
В доме Гани-джан-байбачи готовились к свадьбе. Старшая жена бая была малопривлекательна и никогда не нравилась ему, за несколько лет их брака она родила ему только дочь. Желание иметь сына было предлогом для второй женитьбы бая. Но через два-три года и вторая жена перестала ему нравиться, к тому же у нее совсем не было детей, и это было на руку Гани-джану, который захотел жениться в третий раз, опять-таки будто ради сына. Старшая жена ревновала его к младшей, завидовала и старалась всячески отравить ей жизнь. Не было дня, чтобы она не подняла скандала, по ночам она или ее служанка подслушивала под дверью комнаты младшей жены. Зная, что бай мечтает о сыне, она посоветовала баю жениться – пусть в молодости насладится вволю, а богатства его на всех.
Такой совет бай принял с удовольствием, даже подарил старшей жене дорогие серьги – золотые веточки, осыпанные жемчугом. Она же, решив в пику младшей женить мужа еще раз, усердно принялась хлопотать, искать невесту и наконец нашла дочь Оллоёр-би, считавшуюся почти старой девой. Но бай не посмотрел, что ей много лет, – она была щеголиха, задира, держалась надменно, бай решил, что как раз такая ему и нужна. Он послал к ней сватов. Девушка сама их принимала, сама дала согласие на брак, заявила, что ей приятно войти в дом, где есть соперницы. Каждый день будет у нее развлечение…
Узнав об этом, старшая жена бая пожалела, что задумала такое дело, но было уже поздно. События развивались так стремительно, что она не успела разочаровать мужа в невесте и подыскать другую, более подходящую для нее самой. По желанию будущей супруги, бай приказал старшей жене освободить большую комнату и перейти в другую – в конце двора, на солнечной стороне. «Эта комната теперь тебе больше подходит – кухня и прачечная рядом… хозяйство у нас разрастается, и у тебя будет много дел».
Старшая жена поняла, что если дочь Оллоёр-би, еще не став женой, так распоряжается, то, войдя в дом, она никому не позволит верховодить.
Как бы там ни было, старшей жене пришлось уступить, и она с утра занялась переселением.
