Текст книги "Дочь огня"
Автор книги: Джалол Икрами
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)
Только он так подумал – вдруг в ворота, подобрав длинные полы халата, вошел сам Мухаммедамин-бай.
– О, салам алейкум, бай! – поднялся ему навстречу мастер.
– Сидите, сидите, не бросайте работу! – сказал бай и проворно уселся на пенек. – Я по пути к вам зашел, давно не видел вас, дай, думаю, узнаю, как живете…
– Благодарствую, – ответил Назри. – Эй, Истад, беги-ка принеси курпачу.
– Не надо, не ходи никуда, Истад, – возразил бай, строго взглянув на юношу. – Я на минутку, посижу немного, посмотрю на вашу работу, а если начнете хлопотать, сразу уйду.
– Ладно, будь по-вашему, но все-таки о чае позаботься, сын, – садясь и продолжая работу, сказал уста, а так как бай покачал головой, отказываясь, старик добавил: – Мне и самому хочется чаю.
Милости просим, добро пожаловать!
– Благодарю, – сказал бай, глядя вслед Истаду. – Сын-то у вас совсем большой стал, помощник.
Уста ударил топориком по дереву и кивнул.
– Помощник-то помощник, – сказал он словно с укоризной, – а вот не любит он мое ремесло, не хочет быть плотником.
– Чего же он хочет? – спросил бай, как будто удивляясь.
– Сад он любит! – воскликнул уста, на этот раз даже с гордостью. – Страсть у него к деревьям да к винограднику, все бы ему саженцы сажать да прививки делать…
– Ну, сад у вас так мал, тут ему и делать нечего, – сказал бай.
– Ничего, нам и этого довольно, и за это бога благодарим.
Истад принес и расстелил перед баем на земле дастархан. Бай принялся переливать чай из чайника в пиалу и обратно. Уста разломил лепешку и положил перед баем. Истад отошел и принялся вновь за работу, Назри тоже занимался своим делом, а сам думал: Зачем это бай пожаловал к нам в дом? Без дела он, конечно, не пришел бы, не был бы таким обходительным и скромным. Но почему сразу не говорит, что ему нужно, почему тянет? Все посматривает на Истада, как он работает, и садик наш оглядывает – видно, хочет спросить, но удерживается… О господи, да чего же он хочет от нас?..
– Так вы говорите, что сын ваш плотничать не любит? – прервал наконец молчание бай. – Что ж, садоводство тоже неплохое дело. Мой садовник Рузибай совсем стар стал, не справляется с работой, ему нужен хороший, искусный помощник, а то сад мой совсем пропадет. Смотрю я сейчас на работу Истада и думаю: вот хорошо бы, если б он стал помощником моему Рузибаю. И сам Истад многому научился бы у опытного садовника, и ему помог бы, облегчил работу старику.
Уста усмехнулся – вот оно что, теперь все понятно!
– Вы, уста, тоже постарели, – продолжал бай. – Какие уж ваши стариковские доходы – наверно, не хватает на жизнь? Если Истад начнет прирабатывать, вам ведь легче станет.
– Да, конечно, легче, – невольно согласился старик, удивляясь хитрости бая.
– Я хорошо буду платить ему за работу, – лисой расстилался бай, – и ему будет хорошо, и вам. Ну, что вы скажете?
Уста положил свою работу на землю и взглянул на бая.
– А что мне вам сказать, бай?! Вы правы, я уже стар стал, нездоров, нет во мне прежней силы и усердия в работе… Да… и вот потому мне теперь самому нужен помощник.
Бай отхлебнул чаю, допил пиалу, налил еще и протянул мастеру.
– Жить вам да поживать, уста, – засмеялся бай. – Ну что вы говорите, просто смешно слушать! Ваш садик и без садовника будет цвести, Истад придет с работы и присмотрит за ним. А вот мой сад без хорошего работника погибнет. Ну, соглашайтесь же, пусть завтра с утра Истад приходит ко мне, я назначу ему жалованье. Хотите, сейчас дам вам задаток?
– Благодарствую, бай, у меня, слава богу, пока еще достанет силы обеспечить свою семью! – воскликнул, рассердившись, уста, с силой размахивая топориком.
Битый час бай сидел и уговаривал мастера, но умный, бывалый уста не поддавался.
Чай остыл, работа не клеилась, и затянувшаяся беседа ни к чему не привела.
Истад, окончив свое дело, ушел в дом, солнце начало уже клониться к закату, тени деревьев стали длиннее. Наконец бай понял, что ничего не добьется, встал, не скрывая досады, и, отряхивая подол халата, молвил:
– Я думал, что вы – человек разумный, никак не предполагал, что на старости лет весь свой ум растеряли! Ладно, не хотите – как хотите, пусть сын ваш остается при вас. Но знайте, вдруг когда-нибудь и я вам понадоблюсь, тогда вы попомните меня!
Бай ушел, а плотник не мог больше работать, сложил инструменты и пошел в дом. Старуха, мать Истада, напекла горячих лепешек, сварила похлебку с красным перцем, луком, душистыми травами.
– Садитесь, – сказала она старику, – покушайте вашей любимой похлебки.
Не желая огорчать старуху, уста сел, попробовал похлебку, но тут же отставил.
– Бай отбил у меня аппетит, – сказал он и заложил под язык щепотку наса.
– Чтоб ему ослепнуть! – ответила старуха. – Зачем он приходил?
– За твоим сыном. Пусть, говорит, Истад будет у меня садовником. Я не согласился, вот он рассердился и ушел.
– А пусть его сердится! – воскликнула старуха. – Наш сын не найденыш, чтобы отдавать его работать на чужого, да еще на этого жадюгу.
Истад слушал молча этот разговор, но мысленно пожелал отцу долгих лет жизни, здоровья и силы. Он слыхал, что бай никогда не отступается от своего слова и рано или поздно намеченная жертва попадает ему в руки, – такой уж упрямый человек этот бай!
Прошло около месяца, и в кишлаке случилась беда. Может быть, из-за больших дождей, выпавших в начале осени, одна из потолочных бэлек в кишлачной мечети надломилась, появились большие трещины на потолке, крыша грозила обвалиться. Муэдзин, имам и аксакал кишлака подняли тревогу. Они говорили, что бог разгневался на жителей кишлака за то, что среди них ослабела вера, грозили концом света и Страшным судом, стали собирать пожертвования, резали скот, устраивали религиозные собрания, стенали и плакали. Мухаммедамин-бай проявил живое участие, взялся руководить починкой потолка в мечети. Жители кишлака дали и деньги, и нужный материал и сами работали безвозмездно. Назри и сын его были тут одни из первых. Бай взял собранные обществом деньги и взамен дал новое бревно. Назри с сыном обтесали его, вырезали на нем цветы и узоры, как на остальных балках потолка. Затем помолились, зарезали барана и корову и, полив их кровью балку, торжественно стали поднимать ее наверх.
Укрепляя наверху балку, старый плотник сорвался с подмостков и упал. Изувеченное тело Назри отнесли домой. Пошли слухи, будто бы он не совершил омовения, нечистым полез на божий дом и потому упал и разбился. Не обращая внимания на эти слухи, Мухаммедамин-бай привел к Назри своего лекаря, сидел у постели больного, выказывая большую заботу о нем. Но никакие хлопоты не помогли, Назри больше не поднялся и через десять дней после случившегося навеки закрыл глаза.
На похороны и поминки нужно много денег. Бай был великодушен, на глазах у жителей кишлака сам занимался приготовлениями к похоронам, тратил деньги из своего кармана, дал зарезать своих барана и козла. Он говорил, что Назри был большим человеком, что такого искусного мастера знали люди во всей округе, поэтому покойного надо похоронить с честью. И правда, три для бай приходил в дом плотника, сам совершал все обряды. На сороковой день, после поминок, он вызвал к себе Истада, вместе с аксакалом и имамом, и сказал:
– Сын мой, вот и сорок дней исполнилось со смерти твоего отца, мы почтили его память, теперь давай посчитаемся.
Истад печально опустил голову и молчал. Подсчитав на счетах все расходы, бай заявил, что Истад должен ему пятьсот тенег.
– У нас в доме ничего не осталось, – грустно проговорил Истад. – Все ушло на похороны отца… Откуда же еще эти пятьсот тенег?
– Ну как же? – вступился аксакал. – Все жители кишлака, все мусульмане свидетели, как щедр и милостив был бай!.. А ты, вместо того чтобы благодарить его, руки ему целовать, осмеливаешься так дерзко спрашивать!
– Не только пятисот тенег, но даже пяти тенег я не могу отдать, у меня их нет.
– Не беда! – сказал аксакал. – Ради памяти твоего отца бай может подождать. Но и ты должен за добро заплатить добром. Мы советуем тебе поработать у бая в счет долга.
Истад долго не соглашался, но все же его заставили смириться, он обязался пять лет бесплатно работать у бая.
Вот так и стал Истад слугой бая, помощником садовника.
На краю кишлака, на взгорье, прохладном и обильном влагой, расположен был сад Мухаммедамин-бая, занимавший двадцать танапов земли. В этом саду, разделенном по образцу бухарских садов на четыре участка, с хаузом посредине, росло множество фруктовых деревьев, виноградники разнообразных сортов, арбузы и дыни. Старый садовник, родом из Гиждувана, дни и ночи проводил в этом саду с кетменем, ножницами и садовым ножом. У входа в сад стояла его лачужка, где он жил зимой и летом. Садовник был одиноким, его одиночество делил с ним только пес Доно, почти не отходивший от хозяина. Старик на винограднике подрезает лозы – Доно сидит внизу, садовник собирает плоды с деревьев – Доно рядом с ним, старик подметает – Доно ходит за ним следом.
Когда старик отправлялся вечером на большой арык пускать воду в сад и долго сидел на берегу, следя за течением, собака лежала около своего хозяина и смотрела на него, точно ожидая, что он скажет. Старик сидел молча, уставясь взглядом в одну точку, но иногда, глядя на воду, он вдруг обращался к собаке:
– Ну, сколько еще мы с тобой будем здесь сидеть и караулить воду? Не знаешь? Эх ты, а еще зовешься Доно – всезнайка!.. Вон посмотри, видишь ту звезду, вот когда она приблизится к вершине большого ореха, тогда мы с тобой встанем и пойдем домой… Уйти раньше мы не можем: вдруг кто-то придет и закроет воду – пустит ее к себе, тогда завтра хозяин нас обоих убьет, понимаешь ты это? Так-то вот… Давай-ка поговорим, время и пролетит незаметно. Ты хитер, шайтан, я тебя хорошо знаю: глаза таращишь, смотришь на меня в оба, хочешь, чтобы я говорил, а сам небось и языком не пошевелишь, отмалчиваешься, себе на уме! Что ж, лови мои слова, мне не жалко, на мою долю их еще много останется… Жалко только, что они никому не достанутся. Эти слова – все на ветер, дунь – и нет их. Раньше когда-то жили на свете поэты: высокочтимый… высокочтимый шейх Омар Хайям, высокочтимый ходжа Хафиз, высокочтимый Навои, высокочтимый Бедиль… вот это были люди, не болтали на ветер, как мы с тобой, каждое их слово – сама мудрость, каждое их слово записано, их слова – книга! Люди читают – и глаза их открываются, читают – и сбываются их мечты…
А какая польза от наших слов? Мы с тобой говорим о воде, о земле, о саде, о винограднике, о работе, об одиночестве, о старости и слабости – о чем еще нам с тобой говорить? Только о том, что мы с тобой – одни на свете: и ты одинок, и я одинок, нет у нас с тобой ни жены, ни детей, ни родни… Трудно человеку на старости лет не иметь даже друга. Хоть бы сын единственный или брат был!.. У тебя, Доно, родственники нашлись бы, только ты не хочешь с ними связываться. У меня тоже есть родня, только не здесь – в Гиждуване… Когда-то так случилось, что я обиделся на них и сбежал сюда. А теперь, на старости лет, вернуться не так-то легко. По дороге, где-нибудь в степи или в горах, вдруг умру и волки меня сожрут, вот чего я боюсь. Ты ведь меня похоронить не сумеешь, ты только называешься Доно, а на что ты годен? Ты, правда, лаешь, ворчишь, кусаешься, слушаешь вот, что я тебе говорю, – и все! А больше ты ничего не можешь, потому что у тебя нет рук… Что ж, каждому свое, говорят: мое дело – сад растить, твое – караулить… Ну ладно, может, уж и хватит? Еще немножко посидим, пусть наши посадки еще попьют водички – и пойдем домой…
Вот какой был старый садовник! Все время за делом, никогда спокойно не посидит, а сад был большой, одному со всем не справиться.
…Был холодный день ранней весны, работы в саду еще не начались, когда в лачужку садовника пришел сам бай с Истадом и сказал Рузибаю, что теперь этот парень будет ему помощником.
– Теперь, уважаемый Рузибай, – сказал бай, – вы будете вдвоем работать в моем саду, так чтоб уже не было никаких отговорок… постарайтесь, чтобы урожай был в этом году в десять раз больше, чем в прошлом, и чтобы никаких бед с деревьями не случилось, чтобы все делалось вовремя и как нужно, хорошо?
– Слушаюсь, хозяин, хорошо! – отвечал Рузибай, а когда бай ушел, сказал Истаду: – Истад-джан, сынок, как же так вышло, что ты пошел работать к баю?.. А, понимаю, ты должен отрабатывать долг? Ну ничего, не огорчайся! Работа в саду нетрудная, мы с тобой поладим – и здесь управимся с делами, и для своего садика у тебя найдется время. Пойдем, я покажу тебе сад, посоветуемся, что делать.
Рузибай накинул на плечи рваный чекмень, надел чоруки и вышел с Истадом в сад. Недавно выпавший снег лежал на земле одеялом. Ветви деревьев сгибались под его тяжестью. Садовник слегка ударял по ним палкой, снег осыпался, и ветви распрямлялись. Доно, радостно повизгивая, проваливаясь в снег, бежал впереди. Рузибай привел Истада к большому хаузу посреди сада.
– Я думаю, это последний снег, – сказал он, опираясь на свою длинную палку. – Как только он растает, деревья начнут просыпаться. Раньше всех пробуждается от сна миндаль. Вот здесь наш лучший миндаль: его ядро легко отделяется от скорлупки. Это дерево может замерзнуть, если мы прозеваем. Поэтому первое наше дело: сегодня же вскопаем под этим деревом землю поглубже, насыплем на корни снегу, потом засыплем землей и хорошенько утрамбуем, чтобы снег в глубине затвердел.
Холод задержит пробуждение дерева, оно расцветет позже, и ему не страшны будут заморозки. Идем, я покажу тебе, где лежат лопаты, кетмени и носилки.
Первые дни Истад был еще очень расстроен, рассеян, но постепенно стал привыкать к старому садовнику, трудолюбивому и ласковому, и повеселел. Может быть, – думал, – Рузибай станет мне вторым отцом…
Так оно и вышло. Истаду было весело учиться у Рузибая его искусству садоводства, он сработал с увлечением. А Рузибай тоже от всей души старался обучить Истада своему любимому делу, открывал ему все свои секреты. Он учил его, как сохранять деревья – яблони, груши, айву – от стихийных бедствий, от червей, как лучше делать прививку, когда давать воду саженцам, когда удобрять землю, какому дереву где выбирать место для посадки и всяким другим тонкостям садоводства.
Каждое утро Истад брал с собой лепешку и отправлялся в байский сад. Они работали с Рузибаем до полудня, потом вместе пили чай с лепешкой, с сухими фруктами, чаще всего с тутом. Вечером им приносили что-нибудь горячее – остатки хозяйского дастархана. После ужина старик отпускал Истада домой. Иногда старик сам приходил к Истаду, присматривал за его садиком и давал полезные советы.
Так шли дни, и, хоть нелегко приходилось, Истад все же был доволен и признателен Рузибаю. В тот год, благодаря усилиям Истада и опыту старого садовника, сад был в полном порядке, деревья принесли обильные плоды. Мухаммедамин-бай часто наведывался в сад, видел его в полном цвету, но ни разу не похвалил Истада и Рузибая, не оценил их трудов, наоборот, сердился и попрекал их и, если замечал сломанную веточку, подымал крик, бранился.
Истад был рассудительным, серьезным, вежливым. Но если кто обижал его, он не мог сдержаться и выходил из себя. Несколько раз в первый год работы у бая он выгонял хозяина из сторожки Рузибая, за это его били, сажали в чулан байского дома. Баю надоел такой упрямый и беспокойный батрак. Он спросил аксакала, как быть.
– Что мне делать с этим упрямцем? Ни битьем, ни угрозами от него добра не дождешься… если бы не долг, давно уже выгнал бы его. Посоветуйте, как получить с него долг, хотя бы половину.
Аксакал ничего не мог придумать.
– Имущества у него нет, только садик да полуразвалившийся домишко – они вам ни к чему. Лучше уж будьте с ним помягче, добрыми словами вы скорее его заставите работать как следует.
И баю пришлось изменить свое обращение с батраком, он стал вежливее, да и старику садовнику не смел грубить при нем. Старик за это готов был молиться на Истада и полюбил его еще больше.
Однажды приехал к баю в гости из Бухары приятель – Джура-караулбеги. Это было летом, в самую жару, и бай поместил гостя в своем хваленом саду. Все дорожки в саду и вокруг хауза были по приказу бая тщательно подметены, на суфе около хауза разостланы ковры и паласы, курпачи, все разукрашено, как для невесты.
Зарезали козла и барана и устроили большой пир.
Джура-караулбеги ездил в Гиссар с особым поручением, его сопровождали шестеро сарбазов, он держал себя так важно, как сам гиссарский правитель. Бай велел всем своим работникам прислуживать гостю, но тяжелее всех пришлось Истаду и старику садовнику. Они должны были сторожить и кормить семь лошадей, три-четыре раза в день мести и поливать дорожки в саду, собирать для гостей спелые фрукты и выполнять еще десятки поручений.
Джура-караулбеги был когда-то азартным картежником, а шесть лет назад попал в тюрьму за воровство и убийство. По ходатайству высоких друзей его скоро освободили, но отдали в солдаты. Думали этим наказать его, а он сумел и военную службу использовать для всяких темных махинаций. Картежная игра продолжалась, обман и коварство были пущены в ход, и очень скоро он стал повышаться по службе – назначен был сначала дахбоши, потом джевачи и наконец – караулбеги. Жестокость и кровожадность его были известны, его стали посылать в области для подавления мятежей. Безжалостно расправившись с мятежниками, он возвращался с богатой добычей и щедро одаривал свое начальство.
И в этот раз выполнив подобное поручение, он по дороге домой заехал в гости к своему старинному другу Мухаммедамин-баю.
В первый день на пир были приглашены все заправилы кишлака, собралось много гостей, сидели допоздна, угощались, пили чай и беседовали. На второй день отправились на охоту, убили серну, вечером ее зажарили, и началась пьянка, а потом игра в буджул – в бабки. Истад раньше не знал, что такое азартная игра и как это взрослые играют в бабки. Рузибай объяснил ему. Было уже очень поздно, а Истаду все не разрешали уйти домой. Мухаммедамин-бай, Джура-караулбеги и шестеро его сарбазов играли, громко выкрикивали гардкам, когда кто-то проигрывал. Вдруг Рузибай и Истад, сидевшие возле сторожки, услышали шум, громкий разговор и споры и увидели, что бай спустился с суфы и идет к ним. Рузибай и Истад при его приближении встали. Шатаясь, совершенно пьяный, бай подошел к ним и заорал:
– Кто тут? Это кто? Рузибай? А, Рузибай! А это кто? Да это ведь он, этот… как его…
Он всмотрелся в лицо Истада и засмеялся:
– А я думал, это вор какой-нибудь, что ж ты молчишь?
– Ведь вы знали, хозяин, что я здесь!
– Откуда мне знать? Тут столько народу приходило и уходило…
– Вы ведь сами не позволили мне уйти домой.
– И не позволю, пока гости не лягут спать, не пущу домой! Ладно, у меня к тебе дело, Рузибай…
– Слушаю, хозяин!
– Я нынче здорово погулял, повеселился, ну и проигрался немного, и теперь в кармане у меня – ни гроша. Домой послать за деньгами – поздно, темная ночь, кто его знает, времена теперь ненадежные… Да! Так вот что: я знаю, у тебя есть деньги, ты у меня скопил кое-что. Дай мне из них… рублей двадцать пять дай, я отыграюсь и верну тебе с прибылью.
Рузибай удивился, взглянул на Истада и сказал:
– Откуда же у меня деньги, хозяин?
– Есть у тебя, есть, двадцать пять рублей есть, я знаю, обманщик!
– Правда, мне причитается с вас двадцать пять рублей, но вы до сих пор мне их не уплатили.
– Э-э, я же еще и должником оказался!
– Да, вы мне не отдали двадцать пять рублей, что мне полагается за полтора года, хозяин!
– Ты брось вздор болтать, давай вытаскивай деньги! Я тебе говорю, старик, ты со мной не шути!
И бай схватил Рузибая за ворот. Истад вскипел, кинулся на бая, но тот сам отпустил старика.
– А ну, доставай деньги!
– Нет у меня денег, зайдите – сами посмотрите, хозяин! – тяжело дыша, проговорил старик. – Клянусь пророком, вот уже два месяца у меня в руках не было ни копейки!
– Врешь ты, обманщик, плут! – продолжал приставать к старику бай. – Я сейчас из тебя всю душу вытрясу, если не дашь. Я с тобой не шучу, я проигрался, слышишь ты, проигрался!
Он схватил старика за горло и, прижав к стене, стал душить. Но на этот раз сильные руки Истада схватили бая и отбросили от старика, так что он с криком свалился прямо в арык. На крик прибежали Джура-ка-раулбеги с солдатами, вытащили бая из воды и по его наущению принялись бить Истада.
– Ну, хватит пока, – сказал наконец Джура-караулбеги. – Заприте обоих в сторожке. Завтра я разделаюсь с этим разбойником!
И гости снова уселись на суфе возле хауза. Сняли с бая мокрую, грязную одежду, напялили чей-то камзол и халат, поднесли ему пиалу водки и стали расспрашивать, как было дело. Бай коротко объяснил, что просил у старика денег, но тот отказал, а этот проклятый парень набросился на него и избил. Джура-караулбеги, обыгравший бая дочиста, смущенно захохотал:
– Ладно, давайте играть снова!
– У меня нет денег, – отвечал пьяный бай.
– Давай ставь на кон этого парня! Ничего, что ребята немного его изувечили, он мне пригодится.
– Ладно, – сказал бай, – этот бунтовщик – ваш. Начинаем снова. Гардкам!
Игра продолжалась…
В доме известного нам Каракулибая, в городе Бухаре, в квартале Чордар, царило необычное оживление. В большой мехманхане было людно, все время приходили и уходили ишаны, кори и лекари. Здесь же собрались все родственники бая, его наследники, друзья и близкие.
Вот уже десять дней, как бай болен, лежит в жару, ничего не ест. Ненадолго приходит в себя, потом опять теряет сознание, бормочет в бреду что-то непонятное, стонет. Прославленные бухарские лекари бессильны ему помочь, не знают, что делать, какое дать лекарство. Жены и дочери его плачут. Гани-джан-байбача, его единственный сын, любимец и баловень, взволнован, беспокойно ходит взад и вперед по комнате, не находя себе места…
У изголовья больного сидел его самый близкий друг и доверенный Эльмурад-бай-кунградец. Как только сознание возвращалось к баю, он звал Эльмурада и принимался что-то шептать ему на ухо, вероятно отдавая распоряжения, добавляя что-то к своему завещанию.
В этот день, очнувшись, бай сказал:
– Если я выздоровею, если болезнь оставит меня и я встану… обещаю… во имя бога… буду милосердным… одного раба и одну невольницу… отпущу на волю.
Вымолвив это, бай снова потерял сознание. А Эльмурад-кунградец, услышав такие слова, усмехнулся и, намочив тряпку в холодной воде, положил на горячий лоб больного.
В это время в прихожей раздалось грубое покашливание, в комнату вошел Джура-караулбеги. Он поймал усмешку на губах Эльмурада, решил, что баю стало лучше, подошел совсем близко к больному и бесцеремонно приветствовал его громким хриплым голосом. Ему не ответили, не предложили сесть. Это несколько обидело караулбеги, он спросил, стоя около постели:
– Ну, как наш бай, хорош?
– Ваш бай хорош, только он без сознания… – ответил по-узбекски Эльмурад. – Садитесь.
Караулбеги не любил этого насмешливого и грубоватого кунградца. Но, зная, что он доверенный человек бая и что слово его равносильно приказу хозяина, старался всегда делать вид, что не замечает его колкостей, и молчал. И сейчас он молча сел в ногах у больного и посмотрел на него внимательно. Бай вздохнул, открыл глаза и с помощью Эльмурада глотнул немного шербета.
– Вот твой друг-картежник пришел, – сказал по-узбекски Эльмурад баю. – Справляется, как ты себя чувствуешь.
Бай прикрыл один глаз, словно хотел сказать:
– Что уж там спрашивать?
– Я ездил в Гиссар, – сказал Джура-караулбеги, – по повелению его высочества, подавил там восстание бунтовщиков. И чтобы рассчитаться с вами, я привез вам в уплату моего долга одного хорошего парня – раба.
– Лучше бы ты привез хорошее лекарство, – заметил Эльмурад.
– Я привез хорошего раба, семнадцати лет, красивого, здорового, – продолжал караулбеги, не обращая внимания на Эльмурада. – Он сейчас, правда, немного болен, по дороге упал и расшибся, на голове у него рана и на правом плече…
– Чудесное средство для исцеления от болезни! – засмеялся Эльмурад. – Больному человеку – больного раба, вот это лекарство!
Но бай прикрыл глаза в знак согласия. Джура-караулбеги поклонился и вышел.
Наутро бай вспотел, пришел в себя, попросил куриного бульона, поел и поговорил с окружающими. Эльмурад был по-прежнему около него. Кунградец смело разговаривал с больным, насмехался над его родственниками.
– День и ночь сидели они у дверей, ждали, чтобы ангел Азраил поскорей посетил этот дом. Но не сбылось их желание. Вместо ангела смерти явился Джура-картежник, привел тебе искалеченного раба – и вот вылечил твою болезнь этим лекарством. Этот раб принес тебе счастье, и ты выздоровел. Бай рассмеялся.
– Брось шутить, насмешник! – сказал он. – Меня бог исцелил. Во славу его я должен совершить доброе дело.
– Я правду сказал, – продолжал Эльму рад. – Я его видел, этого раба, он в конюшне лежит, свернулся в комочек, стонет. Голова у него разбита, от раны на плече вонь идет… Зовут его Истадом, но, боюсь, он не останется жить, падет жертвой за тебя.
– Его привез Джура-караулбеги? – переспросил бай.
– Да, – сказал Эльмурад, – он тебе должен был, вот и привез тебе раба в уплату. Теперь тебе и долга не видеть, и парня придется за свой счет лечить. Вот так расплачиваются с нами наши друзья-картежники!
Бай подумал и сказал:
– Я обещал, если выздоровею, отпустить на волю одного раба и одну невольницу. Пойдите скажите: я освобождаю этого раба. Напишите ему вольную от моего имени и отдайте ему, пусть идет куда хочет.
Эльмурад погладил усы и с ядовитой улыбкой посмотрел на бая:
– Джура-картежник тебя обманул, а ты обманул самого бога. Ну и хитер же ты, каракулец!
Израненного Истада и одну старую одинокую невольницу выбросили на улицу. Несчастная старуха, плача, взяла Истада под руку и кое-как дотащила до площади возле мечети. Там, у двери божьего дома, на глазах у верующих, она уложила Истада на камень и сама села рядом с ним, громко рыдая, чтобы люди сжалились над ними и дали им приют.
Истад был совсем без сил. Его раны на голове и на плече были неопасны, но голод и потеря крови сделали свое дело.
Если бы у него были силы, он прижал бы к сердцу данную ему баем вольную, побежал бы в свой кишлак, припал бы грудью к родной земле!.. Но что делать, когда мочи нет, не добраться ему до родного края, не увидеть своих близких, – видно, придется здесь, в чужом месте, навеки закрыть глаза…
От таких мыслей бедный юноша впал в отчаяние. Из глаз его полились горькие слезы. Старуха тщетно молила верующих помочь им, говорила, что они – бывший раб и невольница, что теперь их отпустили на волю, но у них нет ни пристанища, ни близких, они, несчастные, не знают, куда им деться, нет у них ни приюта, где они могли бы отдохнуть, ни друга, который пожалел бы их.
– Люди, дети божьи, добрый народ, помогите, подайте что-нибудь, сжальтесь над нами!
Вечером старуха купила на выпрошенную милостыню пару лепешек, они поели, запили водой из большого сосуда для омовений, стоявшего на площади, и уснули тут же на камнях. Рано утром, когда муэдзин пришел в мечеть, чтобы провозгласить утренний призыв на молитву, он увидел этих несчастных на том же месте, где они были вчера вечером. Ему стало жалко их, он подумал и подошел к ним.
– Старуха, – сказал он, – разве вам некуда деваться? А это кто? Это сын твой? А, он тоже бездомный, как и ты? Ну, вот что. Если хочешь, я возьму тебя к себе, будешь помогать моей жене по хозяйству. Пойдем. А юноша пусть останется тут, найдется и для него какой-нибудь благодетель.
Муэдзин увел старуху к себе. Жена его была всегда занята, обслуживала свадебные и религиозные обряды. Целые дни ее не было дома, и некому было подать муэдзину воды для омовения. Старуха, которую он приютил, станет ему даровой служанкой.
А Истад и весь следующий день лежал на площади у мечети, стонал и мучился, и не нашлось человека, кто приютил бы его, залечил бы его раны, поддержал бы в беде. Многие жалели его, плакали вместе с ним, но не могли помочь ему, потому что сами были бедны и зависели от хозяина. Иные подавали ему милостыню, бросали деньги, хлеб, еду, но никто не взял к себе несчастного.
…Лежа в постели, больная Дилором-каниз рассказывала внучке эту печальную историю. Расплакавшись от жалости к Истаду, Фируза спросила:
– Неужели не нашлось человека и никто-никто не помог ему?
– Помогли, – ответила старуха. – В час послеполуденной молитвы к измученному Истаду подошла одна женщина. Она была высокая, нескладная, с громким мужским голосом, в парандже, но с открытым лицом – поэтому она сразу увидала, в каком тяжелом состоянии был юноша. Она спросила: разве у него нет никого, кто позаботился бы о нем? Истад только застонал в ответ. Тут подошел муэдзин из мечети и рассказал, что узнал от старухи о печальной судьбе Истада. Тогда женщина подозвала арбакеша, сидевшего поблизости на своей арбе: Ну-ка, давай поднимем этого несчастного на арбу. Эта женщина была я. Уложив раненого в арбу, я привезла его в сад Латиф-бая, где тогда жила.
– Вы раньше жили в саду? – удивилась Фируза. – Что это был за сад? И почему вы ушли оттуда?
– О-о… так много вопросов сразу. На них двумя словами не ответишь. Потерпи, я отдохну немного, а потом расскажу тебе все с самого начала. Ты ведь не знаешь, откуда родом твоя старая бабка и каких только бед ей не пришлось перенести!
– Пока не взберешься на вершину горы – не увидишь далеко вокруг, пока не проживешь много дней – не узнаешь, что такое жизнь! – сказал мне однажды отец. Он был человек бывалый, много испытавший, немало гроз пронеслось над его головой. Мы жили в Самарканде, в квартале Боги Шамоль – Сад Ветров, работали на земле, у нас был маленький сад, плоды которого мы продавали и на это жили. До того дня, как отец сказал мне эти слова, я была самой веселой, озорной и капризной девушкой. Все мой сверстницы, даже дочери аксакала и бая, побаивались моего языка – ведь я могла в одну минуту высмеять их, опозорить. Сама я никого не боялась. Уж очень я была шустрая, ловкая, проворная, мастерица на все руки. Я знала и работу в поле, и садоводство, и уход за скотом, и домашнее хозяйство. Я не только справлялась со своей домашней работой, но и другим помогала. Когда поспевал виноград, меня звали из сада в сад, никто со мной не мог сравниться в приготовлении кишмиша. Я варила бекмес из дыни, сушила тутовые ягоды с орехами, такие вкусные, что, если попробуешь, не забудешь. Ну, понятно, что и горда я была, никто мне не нравился, разве только Ибрагим, парень, который жил с нами по соседству. Ибрагима я полюбила, потому что он всегда был такой печальный – мать у него умерла, а мачеха досталась злая. Она постоянно заставляла его выполнять самую тяжелую работу.
