Текст книги "Дочь огня"
Автор книги: Джалол Икрами
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)
Оймулло прошла по дорожке, расстеленной посредине комнаты, к почетному месту, низко склонившись, поцеловала протянутую руку ее высочества и провела ею по своим глазам в знак особого почтения.
Решившись затем взглянуть на мать эмира, она увидела пожилую женщину с седыми волосами, огромными черными глазами, плоским смуглым лицом. Пышные одежды, горделивая посадка головы, надменное выражение лица придавали ей величавость, Оймулло она показалась даже красивой.
Закончив церемонию приветствия, Оймулло поклонилась в сторону матери наследника. И тут же раздался голос ее высочества:
– Мы много слышали о тебе, госпожа Танбур, но видим впервые. Сегодня по случаю прибытия ее высочества каршинской госпожи и ты пожаловала к нам, милости просим!
Оймулло снова поклонилась, промолчав.
– Говорят, ты и газели поешь, и на танбуре играешь?
– Да, ваше высочество.
– При нашем дворе была лишь одна танбуристка, и мы думали, что в Бухаре нет больше женщин, играющих на танбуре…
Все кругом защебетали: Верно, верно, правда, правда… Эшонбиби продолжала:
– Но о тебе мы знаем только по слухам, надо проверить. Сыграй-ка нам и спой свои газели!
– С радостью, – сказала Оймулло. Пятясь назад, подошла она к Мухарраме, взяла у нее из рук свой танбур и села на ковер.
Эшонбиби тем временем что-то шепнула распорядительнице, после чего та подошла к Оймулло и пригласила сесть поближе, против Эшонбиби и ее старшей невестки.
Госпожа Танбур в первое мгновение смутилась, но вскоре овладела собой, настроила свой инструмент и заиграла. Начала она с веселой мелодии, но постепенно перешла на грустную, носящую название Ирак.
Эшонбиби слушала рассеянно, зато ее невестка была увлечена и даже громко воскликнула: Да! – что означало высокое одобрение. Услышав это да из уст каршинской гостьи, Эшонбиби стала еще холоднее и равнодушнее, она даже задремала или сделала вид, что дремлет.
Окончив песню, госпожа Танбур пожшонилась высоким присутствовавшим. Эшонбиби открыла глаза и ограничилась легким кивком. Оймулло отошла в сторону и вместе с Мухаррамой покинула гостиную. Смешанные чувства боролись в ней, ей было обидно, что так пренебрегли ее искусством и талантом, и в то же время радостно при мысли, что неуспех у Эшонбиби освобождает ее от постоянного присутствия во дворце. А все-таки обидно! Ведь когда она поет и играет там, внизу, простым женщинам ее круга, чуть ли не на руках носят, а здесь ей не сказали ни одного доброго слова!
А в это время между невесткой и свекровью происходил такой разговор:
– У нее очень приятный голос! Мне нравится ее пение, – сказала невестка.
– О дочь моя, таких певиц у нас много, – ответила свекровь.
– Что, теперь госпожа Танбур будет удостоена постоянного присутствия на вечерах вашего высочества?
– Нет! Если мы станем приглашать во дворец всех впервые выступивших у нас певцов, мы разведем слишком много лентяев и тунеядцев.
Невестка прекрасно поняла, что Эшонбиби говорит так в пику ей. И холодно отнеслась к Танбур, тоже только чтобы сделать невестке назло. Такая мелочность ее рассмешила, но она и виду не подала, а про себя подумала: Погоди, погоди, не сегодня завтра мой сын станет эмиром, и тогда я сяду на твое место. В моей власти будет приглашать во дворец, кого мне угодно. И Оймулло я возьму к себе… Это даже лучше, что сейчас от нее отказались…
А вслух она сказала:
– Вы правы, ваше высочество!
Эшонбиби подозвала распорядительницу и приказала:
– Угости там, в передней, госпожу Танбур, да получше! И скажи, что каждый раз, как ее высочество пожалует из Карши, мы будем за ней посылать.
– Слушаюсь! – проговорила распорядительница и тут же добавила: – Пришла жена девонбеги, хочет о чем-то доложить вашему высочеству.
– А! – с интересом воскликнула Эшонбиби. – Наверное, о той негодной девчонке? Пусть войдет, зовите!
Распорядительница вышла в переднюю позвать жену чиновника, а Мухаррама рассказала Оймулло ее историю.
– Муж этой женщины живет здесь же, в крепости… По ту сторону у него домик. Это мужчина со свиноподобным лицом, да к тому же плешивый. Он обслуживает лично ее высочество. В его обязанности входит доставлять ей все необходимое – одежду, драгоценности, убранство дома. Как только что нужно, домоправительница посылает за ним какую-нибудь служанку. Была здесь среди слуг одна девушка-рабыня, ее привезли из Карши от ее высочества, в подарок Эшонбиби. Девушка отличалась тонкой, нежной красотой, и звали ее Нозгуль… Подходящее имя – нежный цветок. Но, увы, это был уже увядший цветок – ее подтачивало горе. Думаю, что она была из хорошего дома. Безжалостные работорговцы похитили и продали ее. Однажды домоправительница послала Нозгуль по какому-то делу к этому чиновнику. Он был дома один, пьяный, разнузданный… При виде девушки он потерял остатки разума, накинулся на нее, и не успела она закричать, как он уже сделал свое грязное дело. В эту минуту вошла жена со служанкой, застала его на месте преступления. Поднялся скандал. Муж вскочил и удрал, а женщины избили бедную девушку и с позором привели во дворец к Эшонбиби. Ее высочество разгневались и приказали бросить Нозгуль в подвал, посадить на хлеб и воду. А чиновник пришел к Эшонбиби просить прощения, преподнес ей золотое кольцо, осыпанное драгоценными камнями, при этом он сказал, что его черт попутал, что сама девушка приманивала, соблазняла. И женщины подтвердили, что только девушка виновата, если бы она не заманивала в свои сети, ничего бы не случилось. А сегодня жена чиновника пришла, желая выставить на позор перед каршинской госпожой подаренную ею служанку.
– А что чиновник?
– Работает по-прежнему, что ему сделается?
…Тем временем жена чиновника говорила матери эмира:
– Прошу правосудия! Надо наказать каршинскую девчонку, соблазнительницу! Хорошего, набожного человека, приближенного ее высочества в один миг свела с пути! Заморочила ему голову! А ведь он ваш преданный раб…
– В моей резиденции, благодарение богу, еще не бывало такого греха! – торжественно произнесла Эшонбиби.
– Это каршинка все напортила, – сказала одна из младших жен покойного эмира, бывшая когда-то соперницей Эшонбиби. Она тоже терпеть не могла мать наследника.
– Да, да, конечно, она! – подхватила другая.
Каршинская госпожа то бледнела, то краснела… На лбу выступила испарина, и она то и дело вытирала платком пот. Ох, была бы у нее в руках власть! Растерзала бы их всех, в первую очередь Эшонбиби, и противную клеветницу, жену чиновника, и всех подхалимок и подпевал изрубила бы на куски! Только тогда бы обрела ее душа покой. Но делать нечего, приходится терпеть, притворяться, что поешь с ними заодно, не замечать ядовитых уколов. Только так можно им досадить – пусть не радуются, не увидят ее разгневанной, опечаленной. Подумаешь, какая беда – жалкая рабыня страдает! А ей что?
В свою очередь, Эшонбиби была чрезвычайно обрадована разыгравшимся скандалом. Как все ловко вышло! И кто подстроил эту историю с каршинской девчонкой? Наверное, домоправительница. Молодец! Так или иначе, она оказалась очень и очень кстати. Уж каршинская госпожа вдоволь наслушается упреков и колкостей. Это ей послужит хорошим уроком! Поймет наконец, что не ей тягаться с Эшонбиби. Вот так, уважаемая госпожа! Не забывайтесь! Помните, что вы только мать наследника, каршинского правителя, вот и все! Обдумывайте ваши поступки, ваши слова и дела! День и ночь благодарите бога за то, что вашего сына сделали наследником бухарского престола… Так уж пришлось, другого выхода не было, а не то…
Присутствующие были прекрасно осведомлены о распре между свекровью и невесткой. Заискивая перед более сильной, они изо всех сил старались опорочить ни в чем не повинную девушку из Карши, думая этим доставить удовольствие матери эмира.
Служанки тем временем привели в переднюю Нозгуль. Руки у нее были связаны за спиной, волосы растрепаны, все лицо покрыто ссадинами, со лба стекала струйка крови. Одежда ее превратилась в лохмотья. Неподвижный взгляд был устремлен куда-то в пространство, она двигалась почти бессознательно, едва переставляя ноги. Служанка приказала ей сесть. Нозгуль повиновалась и удивленно осмотрелась. У нее был такой вид, словно она очнулась после глубокого сна. Страдальческий взгляд девушки произвел тягостное впечатление на госпожу Танбур. Бедная, бедная, такая молодая, беззащитная, ни в чем не повинная! За что ей эти муки?! Добрая женщина не могла сдержать слез при мысли о злосчастной судьбе Нозгуль. Хищницы проклятые! Перебили крылышки бедной птичке! Всевластная свекровь хочет унизить свою невестку, а жертвой становится невинная рабыня. Недаром говорится, что, когда два дракона дерутся, гибнут мирные зверьки.
– Что ждет эту несчастную? – тихо спросила Оймулло у Мухар-рамы.
– Не знаю, – пожала плечами та. – Должно быть, допрашивать станут, устроят очную ставку!
– Жаль бедняжку, беззащитную, одинокую, – с горячностью сказала Оймулло. – Она ни в чем не виновата, она ведь пострадавшая…
– Главное, она бедна, – мудро улыбаясь, ответила Мухаррама, в этой улыбке можно было прочесть: значит, ей и не на что рассчитывать. – Да что вы так тревожитесь, – продолжала она. – Бог с вами! Стоит ли так волноваться из-за всякой там… Ничего ей не будет, ну, проучат, побьют маленько – человеком станет! Все равно ведь сирота бездомная.
Пока Мухаррама успокаивала Оймулло, домоправительница приказала привести Нозгуль в гостиную к ее высочеству.
Служанки грубо сорвали девушку с места и потащили. Через несколько минут снова появилась домоправительница и отдала какое-то распоряжение одной из служанок, стоявшей в передней. Служанка, выбежав во двор, вернулась оттуда с мешком и пучком свежих прутьев. Все это она несла в гостиную.
– Ох! – вскрикнула Оймулло. – Что это? Что там будут делать с этим?
Мухаррама спокойно доедала лепешку с вареньем.
– Ничего особенного, – ответила она, жуя, – бросят девушку в мешок, завяжут его и станут сечь.
– Ох, ужас какой! – не сдержавшись, крикнула Оймулло. – Какая несправедливость!
– Тише! – многозначительно посмотрела на нее Мухаррама. – За стеной мыши, а у мышей уши!
Из гостиной доносился свист прутьев, удары по мешку и приглушенный крик девушки. Оймулло страдальчески вздрагивала при каждом стоне и вопле избиваемой, она зажимала уши и наконец, не выдержав, решила совсем уйти, но Мухаррама задержала ее:
– Куда вы? Без разрешения домоправительницы?!
Оймулло осталась на месте, но сердце ее отчаянно билось, смертельная бледность покрыла лицо. Как ей противна вся эта роскошь дворца Эшонбиби! За величием и пышностью скрывались подлость и гнусность мелких человеческих страстей. Оймулло казалось, что золоченая роспись люстр и резьба на стенах, дверях покрыты гноем и кровью, что из пушистых ковров и ярких паласов выползают скорпионы и змеи. Все отравлено в этом страшном доме, где свершаются такие жестокости. Ка к была бы она несчастна, если бы ей пришлось жить здесь, быть на службе у Эшонбиби! Вся жизнь была бы испорчена! Она страстно молила бога, чтобы этого не случилось, чтобы ее поскорее отпустили.
В эту минуту открылась дверь из гостиной, и служанки вынесли мешок, из которого проступала кровь. Чуть слышно стонала в мешке Нозгуль…
Из гостиной доносились веселые выкрики и громкий смех.
Увидев кровь, Оймулло чуть не потеряла сознание. Она сидела потерянная, с опущенной головой…
– Угощайтесь, дорогая, – ласково уговаривала домоправительница. – Берите сладенького, подсластите рот.
Оймулло очнулась при звуке ее голоса, подняла голову и, через силу улыбаясь, сказала:
– Я уже всего отведала, спасибо! Если позволите, я уйду домой.
– Позволим, конечно, позволим. Только хорошо бы и плов отведать… Ваше искусство, ваш голос очень понравились нашей гостье, госпоже из Карши. Ее высочество Эшонбиби изволили сказать, что вас будут приглашать в гарем всякий раз, когда мать наследника пожалует в Бухару. А за вашу сегодняшнюю службу вас одаривают этим бархаюм. Молитесь за нашу благодетельницу госпожу Эшонбиби!
Мухаррама Гарч и домоправительница произнесли слова молитвы. Оймулло вынуждена была принять бархат и низко поклониться в сторону гостиной.
Домоправительница отпустила обеих женщин. У дверей одна из служанок подала им их паранджи и сетки.
– Слава богу, слава богу, что наконец ушли! – сказала, облегченно вздохнув, Оймулло, выйдя на улицу.
Мухаррама рассмеялась:
– Вам просто повезло, вы понравились каршинской госпоже. Этого достаточно для того, чтобы Эшонбиби назло ей отпустила вас. Но вот мне не повезло, возвращаюсь с пустыми руками. Подарка не дали.
– Милая вы моя, – радостно воскликнула Оймулло, – да возьмите вы бархат, что мне подарили! Он по праву принадлежит вам! Хотите, я вам еще от себя алачу прибавлю. Я так рада, что не грозит мне постоянная служба во дворце, что я по-прежнему свободна! Да за это ничего не жалко отдать!
Как ни отказывалась Мухаррама, Оймулло, не слушая, сунула ей за пазуху бархат, подхватила свой инструмент, и они двинулись в путь.
Проходя мимо дворца кушбеги, они встретили миршаба, который чуть ли не бегом бежал туда, отдуваясь и пыхтя. Вид у него был очень встревоженный.
– Бог в помощь, – сказала ему Мухаррама, кокетливо хихикая. – Куда это вы так спешите? Опаздываете на поминальный плов, что ли?
Миршаб покосился на Мухарраму, он узнал ее по голосу, но ему было не до шуток, и он ничего не ответил. Расстроенные и напуганный, он воспринял встречу с ней как дурное предзнаменование, в ее голосе он уловил насмешку. Ведь дошли слухи, что на него поданы жалобы, чуть ли не самому эмиру, и что главный интриган – Гани-джан-бай! Очевидно, из-за этого миршаба так срочно вызвали к кушбеги! Теперь вся надежда на него. Ведь кушбеги, наверное, все знает, он сможет защитить миршаба от нападок и клеветы! Конечно! Сколько он сделал для кушбеги! Такие услуги не забываются. По приказу кушбеги он уничтожал без лишних разговоров всех, на кого тот указывал. Неужели же в трудную минуту кушбеги не защитит его?
Правитель сидел в своей приемной один. Он милостиво пригласил миршаба сесть рядом с ним у сандали. Тот, заискивающе глядя, пожал ему руку и присел, стараясь занять как можно меньше места.
– Ну, как поживаете? Что у вас нового? – спросил кушбеги.
– Слава богу, жив-здоров… Под сенью его высочества государя нашего все спокойно в Бухаре… его подданные находятся под верной и крепкой защитой!..
– Это нам и без вас известно, – недовольным тоном ответил кушбеги, сердито взглянув на миршаба. – А знаете ли вы, что по рукам ходят русские, татарские и тюркские газеты, книги, смущают умы честных благоразумных людей, развращают их. Да вот еще ослабляют веру во всевышнего ученики и друзья Ахмада-Махдума Дониша – смущают своими писаниями молодежь, особенно учащихся медресе. А вы ничего не знаете…
Миршаб растерянно взял в руки лежавшие перед кушбеги издания, начал их рассматривать. Занятие для него бесполезное, поскольку он был неграмотен.
– Об этом я не осведомлен, ваше превосходительство!!
Вы мне этих дел не поручали.
– Э, нет! Нельзя только ожидать поручения, надо и своей головой соображать. Прикажите вашим подчиненным, которым можно доверять, чтоб следили за своими знакомыми, сообщали вам о подозрительных.
– Слушаюсь, ваше Превосходительство! – угодливо сказал миршаб, обрадованный тем, что легко отделался и гнев кушбеги, видимо, рассеялся.
Кушбеги продолжал:
– Я вас позвал по другому делу. На вас подано много жалоб. Вы не умеете себя вести, не знаете, с кем можно, а с кем нельзя враждовать. Ну разве допустимо раздражать такого уважаемого и богатого человека, как Гани-джан-бай? Зачем было настраивать его против себя? Что, уж нет других девушек в Бухаре, кроме его рабыни?! А вы берете к себе в дом принадлежащую ему девчонку, держите ее, вот и нажили врага! Его высочество очень разгневан, я получил от него приказ наказать вас…
Сердце миршаба словно заледенело от страха. Он весь похолодел, его била дрожь. Пытаясь согреться, он придвинулся поближе к огню сандали и заплетающимся языком пробормотал:
– Виноват… я… виноват, ваше превосходительство! Но выслушайте меня!
– Что там еще слушать? – гневно вскрикнул кушбеги. – Вы навлекли позор на мою голову. Вы со мной не считаетесь, пренебрегаете моими указаниями! Я всегда вас защищал, заступался за вас, больше нет возможности это делать, хватит! Я обязан подчиниться приказу его высочества.
– Простите, простите, ваше превосходительство, – дрожащим голосом просил миршаб. – Я не для себя старался… я… исполнить ваше поручение…
– Какое поручение?
Совсем запутавшись от волнения, забыв, что это поручение ему давал не кушбеги, а казикалон, миршаб лепетал:
– Для его высочества… чтобы отбить от русских…
– Каких русских? – еще больше удивившись и разгневавшись, допрашивал кушбеги. – Какое отношение имеют русские к этому делу? Вы что, совсем с ума сошли?!
Миршаб вдруг прозрел, понял свою ошибку и уже совсем запутался.
– Я виноват, виноват, сознаюсь…
Но у кушбеги уже мелькнуло подозрение.
– А может быть, вы снова встретились с его пресвятейшеством? – спросил он многозначительно. – Получили указания, договорились, затеяли какую-нибудь новую интригу?
– Боже сохрани!
Ничего такого не было!..
Миршаб понимал, что если он сию же минуту не рассеет сомнений кушбеги каким-нибудь убедительным доводом, тот докопается до правды, и тогда ему несдобровать, месть кушбеги будет ужасна. Он лихорадочно думал, что сказать, и наконец нашелся.
– Я слышал… Гани-джан-бай намеревался преподнести эту девушку русским. Какой грех… Мусульманку – русским. Вот я и подумал, что лучше ее оставить для его высочества. Девушка подходящая…
– Бестолковый! – резко оборвал кушбеги. – Хватаете для его высочества чужую рабыню! Рабыню Гани-джан-бая, не спросив согласия ее владельца!
Миршаб немного пришел в себя и успокоился.
– Я хотел воспитать ее, дать образование, а потом…
– Почему не посоветовались со мной?
– Я думал… я хотел… сначала воспитать ее…
– Вы хотели!.. А судьба вот не захотела. Теперь поздно рассуждать. По приказу его высочества сегодня же, слышите, сегодня вы обязаны доставить рабыню Гани-джан-бая к нему домой! Это во-первых! А во-вторых, вы должны сделать все возможное, чтобы помириться с Гани-джан-баем, подружиться с ним.
– Ваше превосходительство, у меня с его милостью Гани-джан-баем никакой ссоры не было. Я никогда ничего плохого ему не делал и не собирался делать, наоборот, принял все меры, чтобы поймать Хайдаркула.
Мне кажется, что учащиеся медресе Ходжааспгардон кое-что знают о нем и его делишках. Я уже арестовал Ашраф-джана, сына сундучного мастера. Думаю, что по молодости лет он скорее проговорится…
– Но будьте осторожны, примите меры, чтобы муллы не запротестовали.
– Нет, нет, что вы! – еще больше воспрянул духом миршаб. – Солидные муллы не любят подобных смутьянов.
– Ваша бестолковость неизлечима! – зло усмехнулся кушбеги. – Как вы не понимаете, что их степенство главный раис и его папаша на все готовы, чтобы поддеть нас, не остановятся ни перед какой клеветой. Будьте настороже!
– Непременно, непременно! – с готовностью заверил миршаб и умолк, боясь сказать что-нибудь лишнее.
Воцарилось молчание. Его нарушил кушбеги:
– Да, кстати, вот еще что, чуть не позабыл самое главное…
Это имеет к вам прямое отношение…
Кушбеги снова замолчал, как бы обдумывая то, что сейчас скажет. А миршаб сидел и дрожал, не зная, какой еще грех ему припомнят, грехов же у него было достаточно.
– Сегодня я получил важную бумагу от его высочества, – продолжал кушбеги. – Он недоволен тем, что вы помолвили вашу младшую дочь, не испросив, как полагается, его разрешения.
И снова жесткая ледяная рука сжала сердце миршаба. Куда девалось обретенное было спокойствие? Он побледнел и задрожал. Воображение рисовало самые страшные картины: он увидел, как к дверям его дома подходят люди эмира, тащат его дочь, гонят из дома жену, отбирают все имущество и бросают в тюрьму его самого… Перед ним вдруг возникло смеющееся лицо Мухаррамы Гарч, и он мгновенно понял: Да, это ее рук дело!
– Я ведь… я… советовался с вашей милостью насчет дочери, сообщал вам, – проговорил он, запинаясь.
– Бросьте болтать чепуху, – гневно прервал его кушбеги. – Если бы вы со мной советовались, я не преминул бы вам сказать, что нужно доложить об этом его высочеству, написать прошение. Впрочем, и сейчас не поздно, можете покаяться, снять с себя вину… Если хотите сохранить свое положение и даже преуспеть еще больше, послушайтесь моего совета.
– Мои уши разверсты, я весь внимание, ваше превосходительство, – подобострастно сказал миршаб. А про себя подумал: до чего же лжив и коварен кушбеги, если прямо ему в глаза отрицает то, что сам же говорил.
– Мы все – преданные рабы его высочества, – продолжал тем временем кушбеги. – Советую вам, не откладывая, срочно известить его высочество, что вы преподносите ему свою дочь. Да, да, вы сами предлагаете ее, иного выхода нет! Мне известно, что ее очень ему расхвалили… Его высочество весьма заинтересовался, и намерения относительно нее самые чистые, благородные… Вы понимаете, что я хочу сказать? Да, если судьба улыбнется, вы получите высокое назначение.
Ваше превосходительство! – воскликнул миршаб.
Да, вот так! – сказал кушбеги, показывая, что разговор окончен. – Если вам дороги ваша должность, чин, положение, власть, то вы поступите так, как я советую. В противном случае пеняйте только на себя!
Когда миршаб вышел от кушбеги, у него был вид мокрой курицы с ощипанными перьями. В полном смятении побрел он домой. В ушах все время звучали слова кушбеги: В противном случае пеняйте на себя! Тяжело вздыхая, спускался он по лестнице Арка.
Кончался короткий зимний день.
Муэдзины призывали на вечернюю молитву…
Жена миршаба Холдорхон в последнее время расцвела, похорошела. Она чувствовала себя счастливой. Радостно готовилась она к семейному торжеству – свадьбе любимой младшей дочери. Жизнь ее была наполнена: надо было устроить пышный той и приготовить богатое приданое. С утра до вечера служанки, сидя в подвале, чистили и сушили вату для многочисленных одеял и тюфяков. По всему двору разносился свист прутьев, которыми взбивали вату. В кухне жарили мясо, и оно потрескивало на раскаленной плите, в проходе, выходившем на улицу, кололи дрова, и все эти звуки отзывались в ушах Холдорхон как приятнейшая музыка, предвещавшая праздник.
В комнате у окна сидели две лучшие бухарские портнихи, перед ними высился ворох дорогих тканей – бархат, шелк, парча, из которых они шили платья, жакетки, камзолы… Искуснейшие рукодельницы, греясь на террасе под лучами неяркого зимнего солнца, стегали одеяла. Всюду царило оживление.
Холдорхон разрывалась на части: она подходила то к портнихам, то к стегальщицам одеял, появлялась на кухне и давала указания стряпухам, возвращалась обратно во двор и наводила там порядок. И так целый день.
Снег, выпавший накануне, растаял за день под скупыми солнечными лучами. Но как только солнце закатилось, старик мороз снова воспрянул духом, выполз из всех уголков, куда спрятался днем, и сразу все заледенело.
Перед вечером к миршабу в дом пришла известная в городе сваха по прозвищу Кафшу-Махси, что значит туфли-сапожки. Еще из крытого коридора раздался ее громкий голос:
– А, чтоб оно провалилось, это гнилое, обманчивое солнце, губитель детей. Да и не только детей… Превратило снег в грязь, а сейчас опять все замерзло – такая гололедица! Хорошо, что в переулке никого не было… Вот бы на смех меня подняли!.. Я ка-ак растянусь!..
Холдорхон приветливо встретила гостью и повела ее в комнату, где работали портнихи.
– Пожалуйте, тетушка! Здесь тепло, уютно, сможем поговорить. Садитесь вот сюда, поудобнее, – показала она на почетное место. – Милости просим!
Госпожа Кафшу-Махси села, прочла молитву за хозяев дома и, произнеся аминь, спросила:
– А их милость еще не пришли домой? А доченька ваша где?
– Муж мой не считается с временем, на часы не глядит… Никогда не известно, сколько он пробудет в миршабхане, бог его знает. А доченька Шамсия-джан еще в школе.
На лице у свахи появилась неодобрительная гримаска.
– В школе? – В этом вопросе прозвучало осуждение. – Зачем ей школа? Не сегодня завтра замуж выйдет…
Нехорошо получается! Стоит чуть ли не на пороге нового дома, войдет туда женой и невесткой, и еще в школу ходит. Люди видят, удивляются…
– Она любит учиться, привыкла к своей Оймулло. А Оймулло Танбур – хорошая женщина. Отец сам позволил: Ладно, говорит, пусть до самой свадьбы учится, кончает книгу, которую начала читать… Да и я…
– Э, что такое привыкла? Девушки ко всему привыкают, – прервала хозяйку дома Кафшу-Махси. – Но вы-то, родители, неужели не желаете добра своей дочери?
– Она так плакала, просила, – стараясь оправдаться, сказала Холдорхон.
Гостья не слушала и продолжала свое:
– Все девушки плачут, когда замуж выходят. Не пойду, говорят, пропади он пропадом, этот муж, смотреть на него не хочу… А кто с этим считается? Вы, что ли, не плакали, когда шли в дом к мужу? Забыли? Глупости все это!
– Девушка слезами обмывает свое счастье! – наставительно сказала одна из портних.
– Верно! – воскликнула сваха.
А Холдорхон продолжала убеждать:
– Хорошо, сказали мы, пусть закончит книгу, станет ученей, образованней.
– Ученая или неученая, какая для девушки разница? Станет ли ваша дочь учительницей или не станет, все равно выйдет замуж, и заметьте: ученая считается хуже неученой… Да, да, к ней относятся с подозрением, говорят – у нее все глаза открыты, все прочитать может. А знать нужно только Коран. Все другие книги лишь вредят человеку, мало-помалу он становится неверующим, спаси вас бог и помилуй! Лучше пусть бросает школу!
Холдорхон, увидев, что спорить с Кафшу-Махси бесполезно, встала, подошла к дверям и кликнула служанку, не вылезавшую из теплой кухни:
– Муродгуль, Муродгуль! Где ты там пропадаешь?
Потом она расстелила перед гостьей и портнихами скатерть, лежавшую на сундуке, поставила на нее поднос с угощением, разломила лепешку и попросила отведать.
Муродгуль тем временем принесла чайник с чаем. Это было весьма кстати. Все занялись чаем и сплетнями.
Вечерело. Солнце уже садилось, когда Шамсия и Фируза вошли во двор. Увидев их в окно, Холдорхон крикнула:
– Шамсия-джан! Положи книги и иди скорее сюда.
– Хорошо, – мягко ответила девушка.
Вместе с Фирузой Шамсия прошла к себе наверх. Ее небольшая комната с примыкавшим к ней чуланчиком выходила окнами во двор. В комнате – чистота, порядок, уютно. Во всем сказывался вкус ее хозяйки. На стене висело красивое сюзане работы одной из искуснейших бухарских рукодельниц, неведомым путем попавшее в руки миршаба. Небольшой сундук в углу комнаты был покрыт пушистым красным ковриком, посредине стоял изящный низенький столик. Вокруг него на прекрасном кизилакском ковре были разложены бархатные и шелковые подстилки, тюфячки, одеяла. На полках в нише стояли книги и посуда – китайская фарфоровая, а также из обожженной красной глины.
Шамсия положила книги и папку на полку, присела на край курпачи. Задумчиво глядя куда-то в сторону, она сказала:
– Что мне там скажут, зачем зовут? Опять поучать да читать наставления?
– Там ведь портнихи шьют, – живо откликнулась Фируза. – Может, платье примерить?
– Как бы не саван, – все так же грустно отозвалась Шамсия.
– Господи помилуй! – вскрикнула в смятении Фируза. – Что вы такое говорите?
– Чует сердце что-то недоброе. – В голосе Шамсии была страшная тоска. – Тяжело мне, ах как тяжело! Ни капли надежды ниоткуда. На свете у меня только ты да наша Оймулло. Вы – единственное мое утешение! Даже мать не может помочь мне… Она совсем запуталась.
Фируза задумчиво смотрела на подругу.
– По-моему, – рассудительно, как взрослая, сказала она, – печалиться, грустить – только вредить себе. Никакой пользы от этого… Надо взять себя в руки, ждать и терпеть. Все от вас зависит, никто другой не поможет!
В глазах Шамсии блеснула надежда.
– Твоими бы устами да мед пить, моя умница! – Она схватила Фирузу в объятия. – Ты права, права, тысячу раз права! К чему печалиться, к чему грустить? Я должна все обдумать. Сейчас пойду вниз, узнаю, что им нужно от меня, потом вернусь и все тебе расскажу, посоветуюсь…
Шамсия направилась к двери.
– Я здесь пока подмету, приберу, – сказала Фируза. В комнате и без того все блестело.
– Лучше сделай уроки, поупражняйся в письме. Бумагу возьми у меня в папке…
– Хорошо, милая госпожа, успею и поупражняться! Фируза проводила Шамсию до лестницы.
Когда Шамсия вошла в комнату, сваха встала ей навстречу и поцеловала в лоб, то и дело приговаривая: Да благословит тебя бог, да отвратит от тебя все беды, пусть падут они лучше на мою голову! Затем справилась о ее здоровье. И тут заговорила с ней мать:
– Что, приходила в школу Мухаррама Гарч?
– Не знаю, мамочка, – ответила Шамсия, опустив глаза. – Приходила на днях рано утром какая-то женщина… Девочки сказали, что это Мухаррама Гарч.
– А что я вам говорила? А? – торжествующе воскликнула Кафшу-Махси. – Она ни к кому без дела не ходит.
– А госпожа Танбур бывает там, наверху, в Арке?
– Не знаю, ничего об этом не знаю, мамочка. Шамсия говорила тихим ровным голосом.
– Так вот, имей в виду – сегодня ты последний раз была в школе, – решительно заявила Холдорхон. – Больше не переступишь ее порога. И ты, и Фируза!
– Но, мамочка, ведь папа позволил… Хотя бы Маслак дочитать…
– И без Маслака проживем неплохо!
– Тебе, доченька, не пристало теперь выходить на улицу, – елейным голосом заговорила сваха. – Городские ворота можно запереть, а человеческие рты – нет! Ты разумная девушка, все сама понимаешь, тебе и объяснять не нужно.
– У себя наверху устрой школу, учи Фирузу, вот и будешь сама учительницей. Сколько хочешь с ней занимайся, мы и других учениц тебе найдем.
Тон матери был непреклонен.
Шамсия молча встала, поклонилась и ушла к себе.
Как ни утешала ее Фируза, как ни успокаивала, Шамсия была в отчаянии. Она горько плакала, слезы так и катились по ее щекам. Она словно предвидела ожидавшие ее страдания и беды…
– Это все она, – всхлипывала Шамсия. – Это она принесла мне несчастье, эта зловредная Кафшу-Махси!.. Она сбивает с толку маму. Хоть бы ноги ее в доме у нас не было! Что делать, что теперь делать? Ни тебя, ни меня больше в школу не пустят. Не увижу я больше ни друга своего, ни Оймулло!..
Шамсия плакала все сильнее и сильнее.
– Я пойду расскажу Оймулло… Может бьггь, она заступится, поможет, – едва сдерживая слезы, проговорила Фируза.
– Нет, я знаю, теперь уж ничего не поможет!..
Миршаб вернулся домой к вечерней молитве. У него был мрачный и усталый вид. Пройдя в большую комнату, он тяжело сел у сандали.
