Текст книги "Дочь огня"
Автор книги: Джалол Икрами
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
Асо поклонился и печально сказал:
– Здравствуйте! Скончался дядюшка Ахмед-джан. Нусратулло придержал прыгающего у него на коленях внука и спросил:
– Какой Ахмед-джан?
– Водонос…
– А-а-а… – протянул Нусратулло. – Значит, отдал богу душу, говоришь? Душа у него крепкая была, никак его не отпускала.
Ну, ты не огорчайся… Совсем еще молод, будешь жив-здоров.
Асо молча вытер слезы и пошел домой. Он хотел поскорее сообщить Гани-джан-баю о смерти водоноса. Понурившись, прошел мимо торговых рядов у Каракульских ворот и вдруг вспомнил, что не заходил еще в квартал Писташиканон. Он повернул обратно. Прошел квартал Мирдус-тим и тут увидел двух девушек в паранджах, которые шли ему навстречу. Одна из них высокая, статная, другая – пониже и потоньше.
Девушки остановились.
– Братец Асо, – сказала одна из них.
Он узнал голос Фирузы, мягкий, нежный, ласкающий… Сердце Асо затрепетало, бледное лицо порозовело. Из мира отчаяния этот голос перенес его в мир надежд и желаний, в мир молодости и любви…
– Ах, это вы, – сказал он смущенно.
Фируза, здороваясь, приподняла немного сетку. Он забросал ее вопросами.
– Слава богу, живется неплохо, не могу пожаловаться… Вот моя милая госпожа Шамсия-джан, она меня опекает… Вместе с ней я хожу в школу, вместе и возвращаюсь. Вы не беспокойтесь, мне хорошо.
– Слава богу, слава богу! – радостно сказал Асо. – Счастье, что есть у вас Шамсия-джан… А я… я все хлопотал, думал о вас. Его милость бай твердо обещал мне, что скоро-скоро освободит вас и мы с вами будем вместе.
– Как это освободит? – вмешалась в разоговор Шамсия.
– Не знаю… – засмеялся Асо. – Наверное, к себе заберет…
– А у нас в доме она взаперти, что ли?
Асо смутился, не зная, что сказать, он молчал, Шамсия поняла, что творится в его душе.
– Здесь нельзя нам долго стоять, – сказала она, оглянувшись, – пойдем вон в тот проход…
Девушки пошли вперед, Асо – за ними. В сумрачном безлюдном проходе он осмелел и заговорил:
– Когда я узнал, что Фируза попала в руки… что ее взяли в миршаб-хану, я чуть с ума не сошел. Отпросился у бая и побежал туда. Кричал, спрашивал, где она, но мне не отвечали. Наконец какой-то пожилой писарь сжалился надо мной и сказал, что ее отправили к миршабу домой. Я немного успокоился… Бай тоже сказал, что она у вас. Но, Фируза, обратился он прямо к ней, – вы так далеки там от меня… и… мне кажется, в семье бая вам будет лучше. Бай отцом нам хочет быть, он так обещал…
– Ты забыл слова моей бабушки! – горячо возразила Фируза. – Вы забыли, что произошло с Савсан и Бибиробией? Что ты говоришь?!
Асо растерянно молчал.
– В нашем доме Фируза со мной, с моей матерью, – спокойно сказала Шамсия. – Каждый день мы проводим в школе с учительницей. Что увидит она в доме бая, где три соперницы грызутся между собой? В школу ее не пустят… Да она там белого света лишится.
– И дядюшка Ахмед-джан всегда жаловался бабушке на вашего бая, – вставила Фируза.
Перед Асо вновь предстала тяжелая картина смерти старого водоноса.
– Дядюшка Ахмед-джан скончался, – печально сказал он. – Я как раз шел сообщить об этом его родственникам.
– Умер? Дядюшка Ахмед-джан умер? – вскрикнула Фируза и горько заплакала, припав лицом к плечу Шамсии.
– Нехорошо плакать на улице, – уговаривала ее Шамсия. – Успокойся, Фируза-джан. Ты ведь сама говорила, что он уже не жилец на белом свете. Господь примет его душу, он умер, как святой, погиб за правду…
– Да, – грустно сказал Асо, – теперь уже нет дядюшки нашего Ах-мед-джана, и нам самим нужно о себе позаботиться. Если ты согласна, мы будем вместе с тобой устраивать свою жизнь. Я попрошу у бая денег взаймы…
Фируза молчала. За нее ответила Шамсия:
– Может быть, это и неплохо, но надо подумать. Вам, пожалуй, лучше еще потерпеть. Давайте так: завтра или послезавтра встретимся тут же в это же время… Тогда поговорим. А сейчас идем, Фируза, мы опоздаем в школу.
Девушки попрощались и ушли. Асо же еще долго стоял, погруженный в свои мысли. Как быть? Везде он видел одни препятствия, а посоветоваться не с кем. Ахмед-джан умер, Хайдаркул исчез, Фируза в доме миршаба…
Вот только бай… Он как будто искренне желает ему добра, называет сыном, освободил из тюрьмы, послал денег умирающему Ахмед-джану, даже жалобу на миршаба обещал написать… Не говорит ли это все о хороших чувствах бая? И в самом деле, почему бы баю не стать отцом простому батраку? Ведь Асо родился в его доме, преданно и верно служит баю, почему бы не полюбить ему такого верного слугу? И для чего баю служанка Фируза? Только для работы. Ведь он не может взять ее себе в жены! Так почему бы не выдать ее замуж за Асо? Шамсия и Фируза не верят баю, считают коварным хитрецом, обманщиком. Почему? Неужто бай обманет своего верного слугу, который ему вроде сына или младшего брата?!
К чему этот обман?
Шамсия – хороший человек, а все ж она дочь миршаба… Фируза верит ей, думает, что в ее семье лучше жить, чем у бая, но это не так! Миршаба следует бояться больше всех. Он обманщик, насильник… Под его командой жестокие стражники. В его руках все тюрьмы, кандалы и цепи, все орудия пыток!.. Вся власть у него в руках. Нет, нет, боже упаси довериться миршабу! Он замыслил что-то дурное. Зачем бы иначе он рыскал по следам Фирузы?! Была, была у него какая-то цель! Он хуже бая, злее, коварнее. Он может и самого бая в тюрьму упрятать… Что для него жена, дочь! Разве он их слушается! Захочет – и продаст Фирузу какому-нибудь знатному человеку. Неспроста он у себя ее держит. Миршаб скуп, а ее он и одел, и кормит, и учит… Ох, неспроста все это! Понадобятся миршабу деньги, он ее и продаст!.. А тогда – конец. Без Фирузы для Асо жизнь не мила. Что же делать, что же делать? – который раз в отчаянии спрашивал себя Асо.
В тяжелом настроении отправился он к сестре жены водоноса, чтобы сообщить ей печальную весть.
Начиналась суровая бухарская зима. Мороз надолго утвердил свою власть в этом прославленном древнем городе. Он был жесток, безжалостен, как эмиры, – деспоты из племени мангытов, точно испытывал человеческое терпение и выносливость.
Морозное небо безоблачно. Днем солнце весело сияет на голубом небе, но тепло его лучей поглощает остро жалящий мороз, до синевы замораживает лица, руки и ноги детишек, которые, радуясь солнцу, выбегают на улицу. Недаром зимнее солнце в Бухаре называли врагом детей.
Ночью земля трескалась от стужи. По темным безлюдным улицам гулял старик мороз да его вечный спутник – пронизывающий ветер. Ночи деспота султана – называли их бухарцы. И горе было тому, кто, не имея теплой одежды, попадал в их ледяные объятия!
Единственный источник водоснабжения в Бухаре – обширные хаузы покрылись серебряной коркой льда. Водоносам приходилось делать проруби и с трудом добывать оттуда воду. Скользя на обледеневших ступеньках, бедняги нередко падали, разбивали головы, ломали ноги и руки.
Неодинакова лютая стужа для шаха и для нищего. Природа, казалось, была заодно с врагами бедняков. Летом безжалостно палило солнце, зима выстуживала их ветхие жилища. А богачи пользовались всеми благами и в зной и в холод. Людям с достатком и зима приносила свои радости. Владея большими домами, они переселялись в комнаты, обращенные к солнцу. Пол, хоть и земляной, устилался циновками, а сверху на них клали еще толстые кошмы и пушистые ковры, ограждая себя от сырости. Вдоль стен укладывались курпачи, ватные и байковые одеяла. Проемы для света в окнах заклеивались вощеной бумагой, а в иных домах даже вставляли стекла, к тому же опускали занавески, защищавшие от порывов ветра. В большом сандали постоянно поддерживали тепло. По углам еще устанавливали мангалы да зажигали тридцатилинейные лампы.
От всего этого в комнате становилось жарко, как в бане.
В длинные зимние ночи у владельца богатого дома собирались близкие, за беседой и вкусными яствами ночь проходила незаметно. Разгоряченные едой и веселыми разговорами, собравшиеся утоляли жажду ледяной водой. Но всего этого им было еще мало. Рано утром слуги отправлялись на базар за особо приготовленным горохом, это блюдо завершало пиршество.
Зима в Бухаре – пора вкусной, обильной пищи. Обжоры с нетерпением ждали этого времени года. Летом жара отбивала аппетит. Но как только наступала зима, любители поесть, не теряя времени, принимались за еду. Каких только блюд не создавали искусные повара! Большим успехом пользовалось блюдо калла-поча, которое варится, как студень, из бараньих ножек, но подается в горячем виде. А гипо? Бараний желудок начиняют рисом, мясом, салом, изюмом, морковью, алычой, разными пряностями и варят в котле вместе с бараньими ножками. Объедение! А манты? А тушка барана, сваренная на пару, а домашняя колбаса, а плов с айвой! Или сливки – ничто не может сравниться со сливками Бухары. И фрукты, фрукты, фрукты – чарджуйские и кокандские дыни, зимние дыни из Гиждувана, виноград дамские пальчики…
В богатых домах все это поедалось в несметных количествах в долгие зимние вечера.
Осадков зимой в Бухаре выпадает немного. Снег большей частью тут же тает, а высохшая вскоре грязь превращается в пыль, и ветер гонит ее по улице, как и летом.
В день, когда происходили описываемые нами события, в Бухаре выпал первый снег. По народному обычаю, первый снег – повод для забавы: друзьям и знакомым рассылались письма в стихах, назывались они барфи – снежные, с предложением устроить угощение. Начинались они примерно так:
Ложится снег, как бог ему велит, Кружится снег, а к вам барфи летит.
Несут снежинки – стая голубей – С небесной голубятни сто вестей.
Кружится снег. Барфи летит за ним. На ваш прием надежду мы таим.
Далее шло перечисление блюд, которые автору письма хотелось бы отведать. Письмо отправляли с посыльным, он должен был вручить его адресату лично и тут же убежать. Иначе хозяин дома мог его схватить, опозорить, смазав лицо сажей, и возвратить посыльному письмо, тогда угощать должен был написавший его.
В этот день к госпоже Танбур без конца приходили знакомые, друзья, просто соседи с просьбой дать образцы снежных писем. Она раздала все, что имела, кое-кому даже помогла составить новые, а сама никому не написала.
Мысли ее были заняты другим. Три ее ученицы закончили изучение книги Чоркитоб и перешли к Хафизу. Две из них пришли с матерями и сестрами и принесли с собой угощение.
Оймулло приветливо встретила гостей и тут же провела первый урок по книге Хафиза. Прочла вслух несколько двустиший, объяснила их значение. Затем помолилась и передала книгу девушкам. Довольные, гордые, они сели на свои места и углубились в чтение.
Фируза уже давно проходила Хафиза. Когда гости разошлись, Танбур подозвала ее к себе и спросила, понимает ли она смысл строк Хафиза. Фируза, подумав, ответила:
– И да и нет!
– О, молодец, Фируза! Ты совершенно права. Каждое слово Хафиза доходит до сердца человека, волнует его чувства… Но смысл его стихов не сразу уловишь. В Хафиза нужно глубоко вдуматься, при поверхностном чтении он неясен.
Госпожа Танбур разобрала вместе с Фирузой несколько двустиший и под конец сказала:
– Ты хорошо учишься, доченька, будешь образованной. Не стесняйся спрашивать, если что непонятно тебе… У меня, у Шамсии, у других подруг…
Фируза поблагодарила.
Шамсия в это время сидела над книгой, глубоко задумавшись, неподвижно глядя перед собой. Оймулло окликнула ее:
– Шамсия-джан, пойдем в мою комнату, мне надо с тобой поговорить. В комнате было холодно и неуютно, оказалось, огонь в сандали почти затух.
– Ох, да здесь совсем ледник! – воскликнула Оймулло. – Расшевели-ка огонь!
Шамсия взяла совок и разгребла золу. Потом подошла к сандали и укрылась одеялом почти до плеч.
– Ну, – обратилась к ней госпожа Танбур, – расскажи в чем дело! Уже несколько дней ты сама не своя, все о чем-то думаешь…
– Да так, ничего, – чуть улыбнулась Шамсия. – Ни о чем особенном я не думаю.
– Я тебя хорошо знаю, милая, если бы все было спокойно, ты не отрывалась бы от книг. А сейчас тебе не до них, видно. Хоть со мной отведи душу, скажи, что случилось.
Шамсия смотрела в одну точку.
Глаза ее вдруг наполнились слезами, и она расплакалась. Ее собеседница нисколько не удивилась, видимо ждала этого, и сидела молча. Наконец, немного успокоясь, но все еще не поднимая глаз, Шамсия заговорила:
– У нас в доме готовятся к тою. Отец, кажется, намерен еще до весны выдать меня…
Слезы вновь помешали ей говорить. А госпожа Танбур рассмеялась:
– Вот так так! Кто же плачет, когда замуж выходит? Волей-неволей приходит пора уйти из родного дома к мужу. Отец сам отдаст тебя тому, кто станет твоим господином. Так бог велел. И отец следует его повелению…
– Нет, нет, дорогая наставница! – сквозь слезы глядя на нее, сказала Шамсия. – Бог не может благословить эту свадьбу… Такую жестокость, насилие!
– Почему насилие?
– Я не хочу выходить за человека, которого они нашли. Я… у меня сердце не каменное. А мать ни разу не спросила даже, что у меня на душе… Только вам я могу сказать, что сердце мое занято другим!.. Не осудите меня…
Госпожа Танбур участливо смотрела на свою любимую ученицу.
– Родители не спрашивают нас о наших чувствах. Никогда! Они стремятся как можно скорее выдать дочь замуж и выбирают сами. Так было, так есть, так будет. Мы с тобой не в силах изменить это. Сбудется то, что предназначено судьбой. Терпи, доченька! Может быть, ты попадешь в хорошую семью!..
– Нет, нет! Ни за что… Сжальтесь надо мной, будьте мне защитой… Пойдите к нам, поговорите с мамой, пусть хоть год один переждут… еще один год свободы! Хоть закончу Маслак… И к тому же, что станется с бедной Фирузой, если я уйду из дома?..
– Хорошо! Завтра же поговорю с твоей мамой, попрошу для тебя отсрочку. Но ставлю тебе условие: перестань грустить!
Госпожа Танбур погладила Шамсию по опущенной голове.
– Обещаю…
– У меня есть и второе условие: скажи, кому ты отдала свое сердце? Шамсия смутилась, покраснела, но Оймулло повторила вопрос, и она, запинаясь, ответила:
– Ашраф-джан… Ашраф-джан, сын сундучного мастера…
И Оймулло вспомнила, что примерно год назад этот молодой человек пришел как-то к ее мужу. Ювелир отозвался о нем с похвалой, а Шамсия все спрашивала, кто он такой. Вот, значит, когда пришла к ней любовь!
– Мы встречаемся уже несколько месяцев и поведали друг другу о наших чувствах…
Он приносил мне хорошие книги… Какую радость они мне доставляли!.. Но… но, – слезы снова потекли из глаз Шамсии, сдавили ей горло, – вот уже неделя, как мне сообщали, что его оклеветали, обвинили в воровстве и бросили в тюрьму.
– Разве твой отец узнал о ваших отношениях? – удивилась Танбур.
– Нет, нет, – поспешила заверить Шамсия, – знала только Фируза… А теперь вы знаете… Больше никто.
– Ты думаешь? – В голосе Оймулло звучало сомнение. – А я считаю, что он узнал об этом и потому арестовал. Ты выведай, попробуй осторожно расспросить мать или отца, наведи на разговор… Впрочем, нет, тебе это трудно будет сделать. Ладно, я сама узнаю.
– Дорогая защитница моя! – взмолилась Шамсия. – Узнайте. И попросите хотя бы год еще не выдавать меня замуж, пусть не спешат…
– Хорошо, хорошо! Но зачем тебе этот год, что он даст? Какой цели ты добиваешься?
– Цель? – Шамсия словно очнулась. – Я и сама не знаю. Но мне кажется, что год – это большой срок, многое может произойти… А вдруг придумаем, как мне быть… И потом, надо попытаться освободить Ашраф-джана…
Со двора раздался женский голос:
– Госпожа Танбур, вы дома?
Шамсия быстро вышла во двор и вернулась с Мухаррамой Гарч. Оймулло встретила гостью в дверях и посадила на почетное место у сандали. Мухаррама, запыхавшись, стаскивала с себя алачовый камзол, подбитый хорьковым мехом.
– Ох, запарилась, – ворчала она, – старость меня не берет: оказывается, во мне еще бродит горячая кровь.
– Вы, кажется, моложе меня? – спросила Оймулло.
– Да что вы, нет, нет! Когда из сотни ваших роз еще ни одна не расцвела, мне, вашей преданной рабыне, уже сорок стукнуло. А женщина в сорок лет!.. Если сама не ухитрилась помереть, так бей ее, пока не помрет, говорят мужчины.
– Только безнравственные люди могут так говорить. А вы… да вам больше двадцати пяти не дашь… Будь я мужчиной, не посмотрела бы на сотню хорошеньких девушек, а припала бы к вашим ногам.
– Дай вам бог здоровья за такие приятные слова, – Мухаррама говорила вполне искренне, – недаром все расхваливают ваш ум, ваши речи… Вся Бухара говорит о госпоже Танбур. Не только друзья – враги расхваливают.
Слухи дошли до самых высоких людей. Знатным госпожам не терпится повидать вас, побеседовать…
– Да благословит их бог! Но кто я такая, чтобы привлечь их внимание?!
– Ну, пока не будем об этом… Скажите сначала, как здоровье ваше, как дела? Муж ваш как себя чувствует? Ученицы?
– Слава богу, слава богу!
Шамсия и Фируза принесли угощение – поднос со сластями и чайник чая.
– Из чьего цветника эти девушки-розы? – спросила Мухаррама, когда они вышли.
– А вы не узнали? Одна из них – дочь миршаба Абдурахмана…
– А-а! Да, да, я как-то видела ее… Она очень выросла. Слыхала я, что она помолвлена, скоро свадьба…
– Да, говорят! А зачем спешить, девушка хорошо учится… Кушайте, пожалуйста!
– Спасибо!.. Учится ли девушка, не учится ли – все равно! Муллой не станет или в медресе мударрисом, казием тоже нет. Дал бы бог счастья в семейной жизни! А та, поменьше ростом, которая с ней была, кто она, из какой семьи?
Оймулло замялась.
– Да, вы правы. Дал бы бог счастья… – подхватила она, словно не расслышав вопроса. – А вы кушайте, дорогая, берите сладкое! Вот халва из Карши… только на днях прислали, а вот кандалат с фисташковой начинкой – муж любит, просил купить… отведайте также жидкой халвы, как будто неплохая…
– Спасибо, спасибо, я уже всего отведала, – сказала Мухаррама, хотя за все время съела лишь кусочек халвы. Она поняла, что Оймулло не хочет говорить о девушке, про которую она спрашивала. Но сейчас Мухаррама не была заинтересована в девушках и заговорила о другом: – Вам прислал кто-нибудь сегодня снежное письмо?
– Пока нет, но я сама написала что-то около пятнадцати писем для соседей.
– А от себя вы не написали?
– Нет, некогда мне этим заниматься. Давала урок ученицам.
– Напишем-ка мы вместе матери высокопочитаемого казикалона, – с воодушевлением сказала Мухаррама. – Сегодня она будет во дворце матери эмира. Я вручу ей письмо при высочестве и уж сумею увернуться, она меня не поймает.
– Зачем же от обеих писать?
Напишем от вашего имени – и все.
– Нет, – отрезала Мухаррама. – Как увидит вас госпожа, так все наши условия и примет.
– Как это – меня?
– Да, мы вместе поедем во дворец. Нас ждет арба, – спокойно сказала Мухаррама, словно собиралась ехать к себе домой.
– Что это все значит? – уже строго спросила Оймулло. Зачем я поеду во дворец?
– Вот какая непонятливая! – нетерпеливо воскликнула Мухаррама. – Я ведь час целый толкую об этом. Не думаете же вы, что я пришла халвы отведать?!
Госпожа Танбур терялась в догадках. Что ей дворец эмира, эта золотая клетка? Кланяться знатным госпожам, угождать им? А вдруг ее захотят там оставить? Распрощаться с вольной жизнью, со школой, которую она так любит? Расстаться с друзьями? Не нужны ей милости тех, кто живет за дворцовой оградой! Без них обходилась и обойдется впредь! Но что будет, если она не поедет? А может, съездить туда разок, посмотреть и вернуться домой?
– Что, удивлены? – спросила Мухаррама.
– Как же не удивиться! Я скромная, простая подданная его высочества, со знатными госпожами никогда не встречалась… И вдруг сразу во дворец! Я прямо не знаю, что вам ответить на это предложение.
Мухаррама весело рассмеялась:
– Вы самая умная и образованная у нас в Бухаре. Другой такой не сыщешь. Бросьте ваши сомнения, колебания. Во дворце такие же люди, как мы с вами, все – рабы божий.
– Конечно, все мы рабы божий, но они шахи, а мы их подданные. Нет, дорогая, я недостойна такой чести и во дворец не поеду.
– Вы достойнее достойных. Оставьте ваши рассуждения, вас ждет счастье и удача, летите же за ними… Пришло ваше время. Я не сомневаюсь, что беседа с вами, ваш голос очаруют всех! Вас осыплют золотом…
– Спасибо, госпожа! Но я прикована к дому, я должна заботиться о муже, о школе… Подданные его высочества посылают в мой скромный дом детей, чтобы я учила их, воспитывала по мере сил моих. Что же с ними будет?..
– Вас вознаградят.
– Разве дело в деньгах, милая госпожа! – довольно резко ответила госпожа Танбур. – Я не из-за денег держу школу. Мой муж такой искусный мастер, что мы ни в чем не нуждаемся. Но школу завещала мне покойная мать, я не могу от нее отказаться.
Мухаррама вынуждена была согласиться.
– Ну хорошо, не хотите идти на постоянную службу, не надо! Но разок в гости, и именно сегодня, вы должны поехать. Непременно! Если они пожелают оставить вас навсегда, я берусь вас вызволить. Уж на это я мастерица. Ну а теперь вставайте, приоденьтесь – и едем!
Подумав, Оймулло решила, что от одного посещения дворца ничего плохого не случится. А может, она вообще там не понравится, придется не ко двору, кто знает. Так или иначе, она там не останется, это решено!
Извинившись перед гостьей, она вышла и позвала мужа. Тахир-джан сидел на своем обычном рабочем месте – на суфе возле мангалки. Услыхав голос жены, он встал, запер дверь на цепь и подошел к ней.
Взглянув на ее расстроенное лицо, он забеспокоился:
– Что случилось?
– Ничего, – улыбнулась Оймулло. – За мной пришла Мухаррама Гарч, хочет отвезти во дворец. Таков приказ…
Тахир-джан понял, почему жена так расстроилась.
– Ну что же тут страшного! Поедете, посмотрите дворец, вы же никогда не были…
– На улице стоит арба?
– Да, я видел кокандскую арбу. Я думал, что она ждет вашу гостью.
– Так и быть, поеду. А вдруг меня заставят остаться… Вот чего я боюсь.
– Да, может случиться. Но раз послали за вами человека, не поехать тоже нельзя.
– Ну хорошо, поеду. Мухаррама обещает избавить меня от постоянной службы. А вы, пока я буду отсутствовать, приглядите за ученицами. Я скажу Шамсии, чтобы она велела им повторять уроки. Если запоздаю, вы уж сами приготовьте плов и поешьте.
– Хорошо!
Оймулло вернулась к гостье, налила ей в пиалу чаю и зашла в каморку переодеться. Надела новое шелковое платье, расшитое золотом, повязала на голову налобник из фаранги, поверх еще накинула прозрачный розовый платок, обулась в сапожки из мягкой кожи – булгари.
Выйдя во двор, она отдала распоряжения Шамсии и Фирузе. Потом она и гостья накинули на головы паранджи и вышли со двора. У ворот, загораживая собой узкую улицу, стояла крытая кокандская арба. Для того чтобы легче было на нее взобраться, Тахир-джан подставил сзади табуреточку. Удобно усевшись на арбе, женщины опустили с обеих сторон занавески, Тахир-джан дал знак, и арбакеш, сидевший в седле на лошади, погнал ее ко дворцу. Путь лежал через Куш-медресе, под арками Аллофон и Мисгарон прямо на Регистан.
Таял снег, и на улицах было грязно. По пути встречалось множество арб, фаэтонов, людей верхом на лошадях, ослах, все это сталкивалось, шумело, кричало, приходилось останавливаться. Дворцовая арба пользовалась особыми правами, и арбакеш, находчивый, ловкий парень, проскакивая вперед, обгонял всех.
Отогнув уголок занавески, Оймулло с интересом смотрела на улицу.
Несмотря на плохую погоду, все лавочники были на местах. Громко расхваливали свой товар продавцы пирожков, лепешек, халвы… На площади перед Куш-медресе столпились, беседуя о чем-то, учащиеся. Под аркой Аллофон стояли продавцы муки в обсыпанной мукой одежде. Удары по металлу доносились из-под арки Мисгарон, где находились ряды медников…
Наконец арба докатилась до мощеной дороги Регистана. Она остановилась у деревянного настила. Арбакеш соскочил с лошади и повел ее под уздцы в Арк.
От дворцовой площади до ворот Арка примерно метров десять. Дорога идет вверх. По обеим сторонам холма – лестницы, они подводят к длинным и широким суфам, отделанным лепными украшениями.
Танбур и Мухаррама сошли с арбы и, поправив на голове паранджи, стали подниматься по лестнице.
У ворот стояли приближенные кушбеги, стражники, дворцовый караул, военачальники. Здесь, видимо, знали Мухарраму, а может быть, увидели, что женщины сошли с дворцовой арбы, – так или иначе их пропустили во дворец. Танбур была в Арке впервые, и, проходя мимо всех этих людей, она невольно заволновалась. Они шли по широкому, уходящему вверх проходу, в нем было так темно, что Танбур не заметила камер, выбитых по обе стороны в его стенах. В них держали людей, восставших против деспотической власти эмира, борцов, которых выдавали за смутьянов. На проходивших мимо женщин уставилось несколько пар глаз, арестованные прильнули к узким щелям в дверях, чтобы разглядеть их. Но госпожа Танбур и не подозревала об этом. Она была еще во власти первого впечатления от великолепия Арка.
Поднимаясь по лестнице, она увидела знатных чиновников в пышных нарядах, военачальников с надменными и грозными лицами, снующих взад и вперед охранников и стражников.
Вдруг сразу посветлело, проход вывел женщин к площади перед дворцовой мечетью. Оймулло постояла, перевела дух и снова двинулась за своей спутницей.
Площадь кишела людьми – военные в мундирах, с саблями у пояса, придворные в белых чалмах, муллы и казии в широких, мешковатых халатах и огромных чалмах. На иных было надето сразу по нескольку халатов из адраса, алачи, парчи. Они смотрели на всех сверху вниз, важно поглаживая бороду, чванясь грамотой эмира, которую обычно несли искусно всунутой в чалму. Изредка навстречу попадались женщины, по их паранджам можно было судить, к какому классу они принадлежат.
На юг от мечети Оймулло увидела величественно нарядный портал. Он вел в здание, где эмир, наезжая в Бухару, принимал сановников.
В этой же части Арка находился дворец с тронным залом эмира. Но женщины не дошли до него, а свернули налево, прошли мимо разукрашенных ворот дома кушбеги и оказались у входа в гарем.
Тут их остановили стражники, стоявшие на карауле с саблями наголо.
– Стойте! Куда идете? – спросил немолодой, бородатый стражник.
– Во дворец Хосса, дядюшка Ниез, – кокетливо ответила Мухаррама. – Не узнал?
– А… – заулыбался солдат. – Слышу, скрипят, будто бы это вы, подумал… Но сейчас многие носят сапожки со скрипом… Проходите, проходите!
Женщины вошли в ворота.
– Уфф, посидим немного, отдохнем? – Мухаррама уселась на мраморной суфе. – Весь город обойти легче, чем сюда подняться. Пройдусь по городу – не устану, а здесь… потом два дня поясница болит и коленки не слушаются.
Женщины сняли паранджи, перекинули на руку и двинулись к большому гарему Хосса, где проживала мать эмира Абдулахада Эшонбиби. По дороге они миновали несколько гаремных зданий. Гарем Хосса находился в середине юго-восточной стороны Арка. В обширном дворе стояла огромная суфа, чуть ли не во всю длину двора протянулась терраса. Здесь всегда сновала прислуга, исполняя бесчисленные поручения госпожи и ее гостей. Мухаррама Гарч почти со всеми была знакома, и они подходили к ней, приветствовали, расспрашивали о здоровье.
Сегодня в Бухару из Карши пожаловала мать его высочества наследника Алимхана-туры, который был в то время правителем Карши. По этому торжественному случаю Эшонбиби устроила прием гостей.
Невестку свою мать эмира очень недолюбливала, была крайне недовольна тем, что ее сын был объявлен наследником бухарского престола, но, так как у эмира других сыновей не было, он вынужден был завещать престол Алимхану-туре, и Эшонбиби пришлось изменить свое отношение как к сыну, так и к его матери. Внешне все обстояло благополучно, она оказывала невестке внимание, была с ней лицемерно ласкова и во время приездов в Бухару давала два-три торжественных приема, стараясь поразить богатством. Сам Алимхан-тура, разъезжая по своим владениям, обычно возил с собой мать. В Бухаре он появлялся редко.
Проходя по террасе к большой гостиной, Мухаррама объясняла госпоже Танбур, чем вызвано сегодняшнее торжество.
– Сегодня, да благословит аллах, здесь будет весело! Мать эмира хочет показать невестке весь блеск своего двора. Потому-то и нам, преданным рабыням, оказана честь присутствовать на приеме.
У входа в гостиную их почтительно встретили слуги и пригласили войти.
– Милости просим, добро пожаловать, – обратилась к ним в комнате пожилая женщина, отдававшая слугам распоряжения. – Только что их милость Эшонбиби спрашивала о вас.
Посидите немного, отдохните, я пойду доложить.
Из соседней комнаты, куда ушла женщина, раздавались звуки музыки.
– Эта госпожа – домоправительница ее высочества, – пояснила Мухаррама. – Без ее приглашения никто не может подойти к ее высочеству. Все в ее руках. Слышите музыку и пение? Это голос Гули Сурх.
Оймулло кивнула головой – да, она знает ее, эту чудесную певицу, не раз беседовала с ней.
Оглядевшись, Оймулло увидела, что они находятся в передней, которую иные посчитали бы роскошной гостиной. Девять потолочных балок были разукрашены замечательной росписью и позолотой, цветная роспись на стенах, роспись на дверях, сделанных знаменитыми художниками, изображала весенний сад в цвету. С середины потолка свисала хрустальная люстра, какой не увидишь в доме самого богатого бухарского купца, ноги утопали в мягком красном ковре, а у стен были разложены тюфячки и пуховые одеяла.
В передней, кроме Танбур и Мухаррамы, находились еще несколько женщин, очевидно жены крупных чиновников, такое у них было надменное выражение лица. Лаже Мухаррама не знала, кто они. То и дело служанки вносили подносы со сластями и фруктами, чайники с чаем…
Ожидание длилось недолго. Музыканты кончили играть и, пятясь, вышли из гостиной, за ними появилась домоправительница и пригласила Мухарраму и Танбур к ее высочеству.
Танбур так смутилась и растерялась, что едва кивнула в ответ на приветствие певицы Гули Сурх. Роскошь гостиной подавляла ее. С высокого, сплошь позолоченного потолка спускались две хрустальные люстры. Четыре широкие двери вели на террасу, двери были украшены цветными стеклами. Краски на стенах, балках, потолке, дверях и окнах гармонично сочетались, в тон им во всю комнату был разостлан огромный ковер. На почетном месте возвышалось особое сиденье, убранное мягкими парчовыми тканями, златоткаными коврами и паласами. Там, у сандали, сидела ее высочество, опираясь на подушку из лебяжьего пуха. Перед ней стоял золотой поднос. Напротив восседала мать наследника. По обе стороны от них, на шелковых и бархатных тюфячках, сидели младшие жены эмира, другие его невестки, рядом с ними – жены сановников, крупных военачальников, духовных лиц. Перед всеми были расставлены подносы, полные яств. Комнату обогревало несколько шестиугольных раскаленных мангалов.
