Текст книги "Дочь огня"
Автор книги: Джалол Икрами
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
Как-то после одной из пирушек в обществе русских купцов он вернулся домой пьяным. Магфират стала допрашивать, где он был. У бая развязался язык, и он расхвастался, сказал, что в его руках не только воротилы Бухары, но что с ним ведут дела купцы из Мары, Кзыл-Орды, Оренбурга и даже самой Москвы. Потом он показал тисненную золотом грамоту, доказательство его принадлежности к русско-туркестанскому обществу, попросил спрятать подальше и никому не показывать.
Магфират смекнула, что надо делать, – хитрости у нее хватало. Она отнесла грамоту отцу. И когда бай попрекнул ее за что-то, она довольно прозрачно намекнула, что у нее есть козырь против него – пусть не очень-то позволяет себе командовать ею. У нее в руках документ, доказывающий его связи с русскими. Представляет ли он, что с ним сделает казикалон, если узнает о том, что он дал деньги на русско-туземные школы?!
Да его просто повесят! Магфират, конечно, не сошла еще с ума, она отнюдь не собирается разбить свое счастье, лишиться богатства и роскоши и никому ничего не расскажет. Но лишь при условии, что бай будет ей подчиняться.
Бай понял, что его перехитрили, он в ловушке, скован но рукам и по ногам. Ничего не поделаешь, до поры до времени нужно покориться, ждать подходящего случая.
Вот так и получилось, что по приказу Магфират бай решил поженить Асо и Фирузу.
Около двух месяцев проболела Фируза после нанесенных ей увечий. Госпожа Танбур не отходила от нее, вместе со служанкой смазывала раны, перевязывала их, готовила для нее вкусные блюда.
Асо был поражен поведением бая. Он уже потерял к нему всякое доверие – и вдруг такой поворот!
– Неужели бай сдержит свое обещание? – сказал как-то Асо, оставшись наедине с Фирузой. – Что случилось? Почему он стал вдруг таким добрым?
– Его принуждает Магфират. Она боится, что бай женится на мне. А его, назло ей, подстрекают к этому другие жены.
Фируза чувствовала себя намного лучше, раны на руках и плечах зажили, она могла даже сидеть, только подбородок еще болел.
– Пусть их там, лишь бы нас они оставили в покое! – с сердцем сказал Асо. – Ради тебя я буду работать сколько потребуют, но если бай задумает что-нибудь дурное – не останется в живых!
Казалось, все обошлось хорошо. Бай вызвал к себе Оймулло Танбур, предложил ей быть вместо матери Фирузе и приготовить все к тою.
Радость Асо и Фирузы была безгранична. Бедная маленькая лачужка казалась им райским садом, Оймулло сшила Фирузе шелковое и бархатное платья, повела ее в баню. От бая принесли в подарок мешок с рисом, сахар и живого барана. Его блеяние возвещало о приближении свадьбы – скоро, скоро наступит радостная жизнь с любимым человеком…
Кончилась трудная холодная зима, пришла весна. В ночь, о которой пойдет речь, на небе с самого раннего вечера стояла полная луна. Так и не смогла погасить ее черная пелена ночи. С минаретов прокричали уже призыв на последнюю молитву, а ребятишки все еще бегали и играли на улице. Заглянула луна и в темный домик покойной Дилором. В комнате горела десятилинейная лампа, освещая ее убранство; подаренные Фирузе учительницей и баем домотканые коврики, одеяла и курпачи, хоть и не новые, очень украсили скромное жилье.
Фируза поужинала с жившей у нее старой служанкой бая; потом они еще долго сидели, разговаривали, пока старуха не спохватилась:
– Спать надо ложиться, а завтра пораньше встать… Ведь через два дня свадьба, а столько еще работы!
Дни пролетят – и не заметишь…
Они легли и погасили лампу. Но Фирузе не спалось, одолевали противоречивые мысли, тревожили, волновали… Да, Асо хороший человек, он ей нравится, а уж он как ее любит!.. Вот через два дня они поженятся. Но если бы позволили поступить как ей хочется, то она еще ходила бы в школу, училась, читала книги, набиралась знаний… А сейчас иного пути нет… Асо к ней так ласков и добр… Господи, хоть бы коварный бай не придумал еще какую-нибудь гадость! И ведь после свадьбы опять придется на него работать! Нет, ни за что она больше не войдет в этот страшный дом! Может, удастся умолить бая, чтобы он послал ее работать в поле или в саду, – только не в дом, только не в дом… Конечно, придется возместить баю все расходы по свадьбе. У него все записано на нее и Асо. Может, всю жизнь придется отрабатывать… А если родится ребенок, и он станет рабом бая! Неужели так, из поколения в поколение, суждено им быть покорными рабами? За что, почему? Чем они отличаются от других людей?..
Запели петухи. Вот и ночная стража прошла, стуча в барабаны. Луна докатилась до забора их дома, зашла уже за него… Пение петухов послышалось отовсюду. Петухи… Петухи. Под их голоса Фируза забылась, а потом крепко уснула.
…В эту ночь бай решил выполнить давно задуманное. Он поручил Абдулле отвести Асо в баню, подольше держать его там, а затем под любым предлогом не выпускать из дома. Отдав эти распоряжения, бай позвал Асо.
– Ну, женишок, как поживаешь?
Асо смутился, потупился.
– Спасибо, хозяин!
Готовишься к свадьбе, на днях женишься, а ходишь в таком виде! Посмотри на себя, руки грязные, кожа потрескалась, в мозолях вся… А волосы – не чесаны, длинные, как у странствующего дервиша!.. Ай-ай-ай, как нехорошо! Соберись, сегодня же пойдешь с Абдуллой в баню. Иди весело, напевай «Ер-ёр». Да получше вымойся. Если ближайшая баня закрыта, отправляйся в Кафтоляк или в ту, что под аркой Саррофон… Они до полуночи работают. Завтра побреешься у парикмахера, нарядишься в халат, который я тебе подарил. Так и быть, в день свадьбы я тебе еще другой подарю. Возьми вот на расходы.
Бай протянул Асо несколько серебряных монет бухарской чеканки. Асо удивлялся все больше и больше. Что это? Бай прямо как отец с ним разговаривает… Опять какая-нибудь хитрость? Но для чего? А заботится, как отец…
– Спасибо, спасибо вам!.. – воскликнул растерянный Асо и ушел.
Вечером Абдулла повел юношу в дальнюю баню. Он был восхищен коварным замыслом бая и в душе злорадно смеялся над наивностью Асо.
– До свадьбы ты должен несколько раз сходить в баню, отмыть всю грязь, – говорил он по дороге.
А бай тем временем заканчивал свои вечерние дела, записал в книги все расходы и приходы, потом вынул из стенного шкафа бутылочку с коньяком, выпил две рюмки, закусил шоколадом и вышел из дома…
Полная луна заливала двор молочно-белым светом. Пели петухи…
…Чьи это крепкие, беспощадные руки сжимают Фирузу? Чьи горячие, пахнущие вином губы впились в ее рот? Фируза пробует крикнуть, шевельнуться, встать – напрасно! У нее не хватает дыхания, она почти лишилась чувств… Но вот ее отпустили, и, глубоко вздохнув, она увидела перед собой бая.
– Спасите! Помогите! – хотела крикнуть она, но в то же мгновение бай снова припал к ее лицу, зажимая рот.
– Фируза-джан, не кричи, все равно не поможет, никто тебя здесь не услышит. Лучше выслушай меня! Ты прекрасно понимаешь, что от меня не уйдешь… Я на все пошел, согласился, чтобы ты стала женой Асо, но прежде ты должна быть моей… Не противься, я тебя осыплю золотом… Ты будешь счастлива, как никто! Хочешь ты того или нет, я добьюсь своего! Тебе же будет лучше, если отдашься мне добровольнб… Фируза-джан!
Гнев, омерзение, боль, отчаяние охватили Фирузу. Девушка вся дрожала, пыталась высвободиться. Но она была очень слаба после болезни, и ей это не удавалось. Собрав последние остатки сил, она громко вскрикнула и потеряла сознание…
Старая служанка проснулась от крика Фирузы, вскочила, увидела рядом с ней бая и со страха забилась в угол.
Вдруг появился мужчина в черном, кинулся на бая, схватил его за ворот, оторвал от девушки, швырнул на пол, ударил по голове и пнул несколько раз ногой… Потом подошел к Фирузе и побрызгал ей в лицо водой. Она очнулась, застонала…
– Не бойся меня, Фируза, – сказал мужчина низким грубоватым голосом. – Это я, Хайдаркул. Успокойся, негодяй уже ничего тебе не сможет сделать! Эй, старая, дай свет!
Старуха все еще тряслась, зажигая дрожащими руками лампу. Яркий свет окончательно привел Фирузу в чувство, она открыла глаза, увидела Хайдаркула, вскрикнула: «Дядюшка!» – и прижалась к нему.
– Это ты открыла ворота баю? – гневно спросил Хайдаркул у служанки.
– Нет, нет, я не для него… Асо должен был прийти, потому только на задвижку…
– Вот видишь, а пришел сам бай. Ну, теперь тебе никто больше не причинит вреда, дочь моя! Будь спокойна, не бойся ничего!
Вдруг бай застонал и заерзал. Хайдаркул настороженно посмотрел в его сторону и обратился к служанке:
– Сейчас я унесу этого негодяя, а ты не гаси лампу, Фирузе при свете спокойнее. Уложи ее спать. Ворота запри на цепь! О том, что сюда приходил бай, смотри никому ни слова! Обо мне тоже и рта не раскрывай! Держи себя так, словно ничего не произошло… Больше никто вас не тронет. Ну, теперь все!
Хайдаркул вытащил из кармана тряпку, сделал из нее кляп и заткнул баю рот; потом взял мешок, лежавший у порога, засунул туда бая, завязал, закинул за плечо и двинулся к выходу. Фируза и служанка, изумленные, смотрели ему вслед.
Оставшись одни, они долго не могли вымолвить ни слова. Первой заговорила старая служанка:
– Что же это такое, доченька?
Фируза заплакала.
В Кагане тем временем произошли перемены. Умар-джан женился и переехал к жене, а свой домик оставил Хайдаркулу и Амону.
Как-то в воскресенье Амон встал поздно, в этот день он был свободен и решил выспаться. Утро было теплое. Амон вышел во двор. Все было как обычно. Донесся пронзительный гудок паровоза, перегонявшего пустые вагоны с одной линии на другую. В депо били молотом по железу, – видно, несмотря на воскресенье, кому-то пришлось работать. Соседка Амона, русская женщина, поставила на железный треножник ведро с водой, подложила под него сухой валежник и навоз, подожгла и принялась стирать белье в жестяном тазу.
На пустыре перед домом собрались ребятишки, бегали, играли в мяч, крутили волчок…
Умывшись, Амон затопил в передней плиту, поставил на нее чайник и принялся убирать комнату. К этому времени подоспел Хайдаркул. Он снова обрел свой прежний вид. Ничто не напоминало безумца с косматой бородой и спутанными волосами. Голову он обрил и носил каракулевую шапку старинного бухарского покроя; одет был в черный сатиновый халат, на ногах сапоги.
Уже почти год, как Хайдаркул перешел в русское подданство, получил русский паспорт и работал в депо Правда, с бородой и длинными усами он все еще не мог расстаться, но они были всегда аккуратно расчесаны.
Пока не отомщу проклятому баю, не сниму ни бороды, ни усов! – творил он.
Работу свою он полюбил. Хайдаркул сбрасывал мешавший ему халат и так увлекался, что, несмотря на мороз, в одной карбасовой рубашке не чувствовал холода.
Узнав о том, что Фируза ранена и лежит больная, Хайдаркул не находил себе места. Особенно насторожил его слух о том, что бай дал согласие поженить наконец Фирузу и Асо, устроить той. Он понимал, что бай это делает неспроста. Он поведал о своих опасениях Николаю и Умар-джану и попросил отпустить его на несколько дней в Бухару.
Проникшись его беспокойством, друзья согласились. Пусть идет, они сами выполнят его работу, а начальнику депо скажут, что он заболел.
Хайдаркул ушел. Он отсутствовал несколько дней, а сейчас, возбужденный, веселый, переступил порог своего дома.
– Ну, братец, – воскликнул он, – поторопись, вода, наверное, уже горячая, сбрей-ка мне бороду и усы!.. Хочу снова стать молодым!
Амон смотрел на него как громом пораженный.
– Что ты стоишь словно вкопанный? Я не шучу. Веселое настроение Хайдаркула передалось Амону.
– Значит… – воскликнул он радостно, – враг…
– Его больше нет! – торжественно сказал Хайдаркул.
– Как хорошо! Поздравляю!
– Он в земле!
Произнеся эти слова с победным видом, Хайдаркул придвинул табурет поближе к окну, к свету, чтобы Амону было удобнее брить его.
Тут пришли Николай и Умар-джан. Увидев радостные, возбужденные лица, они забросали Хайдаркула вопросами:
– Что тут произошло? Когда вы вернулись? У вас какая-то радость?
– Я слыхал ваши слова: враг в земле. Правда? Когда это случилось?
– Два дня назад. Уже два дня, как нет этого изверга. Больше мне не о чем беспокоиться. Души моих дорогих покойниц на том свете радуются. Брей меня, Амон! Долой и усы и бороду! Верни мне мою молодость!
Вскоре все четверо сидели за столом и завтракали. Хайдаркула и впрямь нельзя было узнать, так он помолодел без бороды и усов. Ладно сидела на нем гимнастерка, суконные брюки. Из прежней одежды осталась только бухарская шапка.
– Пора вам уже фуражку надеть! – сказал Амон, оглядывая его.
– А что ты думаешь, и надену! Ведь говорится, идешь в страну одноглазых, сам одноглазым стань!
– Верно, верно, – подхватил Смирнов и тут же задумался. – А смерть бая не вызвала волнений? – заговорил он снова. – Бухарские власти не начали хватать людей, разыскивая виновника?
– Конечно, они подняли шум. Да только как им узнать, чьих рук это дело? Все сбиты с толку, следы запутаны, они совсем голову потеряли…
Смирнов продолжал задумчиво:
– Боюсь, что гибель одного скорпиона растревожила целый клубок змей… Они засуетятся, зашипят…
– А пусть их! – спокойно сказал Хайдаркул. – Нам-то с вами что за беда? Я теперь подданный белого царя, работаю в русском депо…
Смирнов усмехнулся:
– Э, никакой разницы – что белый царь, что черный царь!.. Вор вора узнает в темноте. А сейчас русский царь напуган, вот он и поддерживает вашего эмира, чтобы все власти были сплочены против народа. Ведь во всех городах рабочие зашевелились, и в Петербурге, и в Москве, и в Баку… Даже в Ташкенте и Самарканде выступают против хозяев… Вот смотри, что пишут в Самарканде…
Смирнов вытащил газету «Самарканд», полученную накануне, и прочел вслух заметку о том, что рабочие самаркандского депо отслужили панихиду в церкви при станции железной дороги по рабочим, павшим месяц тому назад, 9 января в Петербурге.
– Рабочие нашего депо тоже хотят откликнуться, собрать деньги для семей погибших, – закончил Смирнов.
Хайдаркул ничего не понял из этого разговора.
– Каких погибших? Отчего они погибли? – недоуменно спросил он.
– А, он ведь не был на нашем митинге! – воскликнул Амон. Умар-джан коротко рассказал Хайдаркулу о том, что произошло в Петербурге в воскресенье 9 января, в воскресенье, с которым отныне было неразрывно связано грозное слово – «кровавое».
К концу своего рассказа Умар-джан разгорячился и закончил:
– Теперь ты понимаешь, почему мы должны собрать деньги?
– Конечно, – подхватил Амон, – мы дадим! Ведь рабочие в Петербурге не только для себя требовали, а для всех нас, рабочих людей…
Смирнов, видя, с каким интересом слушает Хайдаркул, стал рассказывать о революционных волнениях в России, как вдруг раздался громкий стук в дверь и чей-то грубый окрик:
– Эй, сарт, открой!
Амон побледнел. Хайдаркул ринулся к окну, но Смирнов его задержал.
– Бесполезно, всюду люди, облава! – сказал он спокойно. – Подождем, узнаем.
– Без паники, товарищи! – сказал Умар-джан. – Амон, открой-ка дверь!
В комнату шумно вошли три жандарма.
– Ого! – воскликнул один из них, видимо начальник. – Да здесь настоящий митинг! А ты, негодяй, что здесь делаешь? Проповедуешь сартам, мутишь!.. Погоди, погоди, и до тебя дойдет очередь!
– Прошу не грубить! Моя фамилия Смирнов, я мастер депо, а это мои рабочие.
– Знаем, знаем, какие тут рабочие… Кто из эгих сартов Хайдаркул? Мгновение все молчали. Амон хотел уже сказать: «Это я», как вышел вперед Хайдаркул:
– Я!
– Давай документ!
Хайдаркул протянул паспорт.
– Так! Правильно. Ну, шагай!
– Куда? За что?
– В полицию! Ты арестован! – сказал начальник и жестом дал понять, чтобы Хайдаркула вывели. Жандармы схватили его за руки, толкнули и повели.
Умар-джан загородил дорогу начальнику.
– За что? – спросил он. – В чем провинился?
– Там разберут!
– Какое право имеете вы нарушать законы? – сказал Смирнов, выйдя на улицу вслед за жандармами. – Почему подвергаете аресту ни в чем не повинного русского подданного?
– Ну, виновен он или нет, там разберутся, – ответил начальник. Жандармы вели Хаидаркула с шашками наголо, но он улыбался и, оглянувшись на товарищей, весело сказал:
– Не волнуйтесь! Расспросят, выяснят и освободят. Есть ведь закон!
– Все рабочие депо за вас горой встанут, Хайдаркул, – крикнул Смирнов. – Вас освободят!
– Не успокоимся, пока не освободим, – подхватил Умар-джан. Хайдаркул шагал смело, уверенно, с гордо поднятой головой.
Часть третья ДРУГ И НЕДРУГ
Прошло десять лет… Много воды утекло за эти годы в Зеравшане, много важных событий произошло. Каждый день приносил что-нибудь новое.
Встряхнулась и пришла в движение великая Российская империя. Люди, словно они вдруг заново родились, другими глазами увидели свою жизнь. Они боролись, одерживали победы, терпели поражения – прежнего спокойствия уже не было.
А в Бухаре, еще тысячу лет назад воспетой в поэмах и сказаниях, продолжали оставаться древние, как сама земля, законы и обычаи; за высокими крепостными стенами сонно текла жизнь под «благодатной» сенью его высочества эмира.
Единственно новое, что пришло в Бухару за эти годы, – железная дорога. Поблескивая темной, жирной сталью, она обогнула мазар и устремилась к воротам Кавола, где выстроено одноэтажное здание вокзала.
Сюда несколько раз в день поезд привозил из Кагана грузы и пассажиров. Маленький паровозик, пыхтя и отдуваясь, тянул за собой несколько вагончиков, с трудом преодолевая за полчаса десять – пятнадцать верст от Кагана до Бухары.
В тот день было пасмурно, лил дождь. Перед самым приходом поезда к вокзалу подкатила пролетка с поднятым верхом. Из нее вышел высокий мужчина. Спасаясь от дождя, он накинул поверх чалмы большой платок, так что лица его нельзя было разглядеть. По ботинкам со сбитыми каблуками да поношенному халату можно было догадаться, что незнакомец не из богатого десятка. Купив билет, он торопливо сел в один из ближайших к паровозу вагонов.
В полутемном вагоне было пусто. Тусклый фонарь над дверью освещал проход между скамейками. Мужчина пристроился у окна, снял с головы платок, выжал его и расстелил на скамейке.
За Фатхабадом в вагон вошел русский.
– Салом, ака Махсум, – поздоровался он.
Ака Махсум встревоженно поднял голову, но, узнав вошедшего, облегченно вздохнул:
– Ах, это вы, Смирнов! Как вам удалось меня разыскать?
– Кто ищет, тот находит, – ответил Смирнов таджикской поговоркой. – А вы куда?
– В Каган. Хочу узнать, не прибыл ли из Ташкента товар.
– Давно уже прибыл. Я хотел сообщить, да никого из ваших не мог найти. – Он придвинулся к ака Махсуму и тихо добавил: – Не понимаю, чего вы там тянете?
– Будто вы не знаете наших людей, – сердито ответил ака Мах-сум. – Одна надежда на вас.
Поезд тем временем подошел к Кагану. Смирнов спрыгнул прямо на железнодорожные пути. Ака Махсум вышел на перрон и не торопясь пошел к зданию вокзала. Выйдя через дверь и обогнув здание, он направился к железнодорожным путям. Скоро он догнал Смирнова.
– Недавно из Самарканда приезжал человек, – сказал Смирнов, не замедляя шаг. – Мы ждали кого-нибудь из ваших, но так и не дождались. Неужели Асо вам ничего не передал?
– Он-то передал, да что толку. Мы собрали людей, а они отказались ехать…
– То есть как – отказались? Почему?
– Да опять струсили, они же всех боятся: и эмира, и русских, и, кажется, даже собственной тени пугаются.
– Скажите уж прямо – большевиков боятся.
– И то верно, – смущенно подтвердил ака Махсум.
Когда они проходили мимо депо, к ним подошел мужчина в огромной папахе, похожий на туркмена.
– Вы не знаете, где тут дом Умар-джана? – обратился ом к ним по-русски.
– Умар-джана? Какого? Мастера из депо? – переспросил Смирнов.
– А зачем он вам? – перебил ака Махсум, окинув незнакомца недоверчивым взглядом.
– А затем, мой дорогой ака Махсум, – спокойно ответил человек в папахе, – что нам, кажется, с вами туда по пути.
– Проклятье, – выругался ака Махсум по-таджикски. – Он меня откуда-то знает.
– А что в этом странного? – сказал незнакомец тоже по-таджикски и улыбнулся.
Только теперь Смирнов узнал его.
– Дружище! Да неужели это ты? Какими судьбами? Да нет, он; ей-богу, он, – повернулся он к ака Махсуму. – Узнаете?
Ака Махсум в нерешительности покачал головой.
– А ты, видно, здорово постарел за это время, ака Махсум, – засмеялся человек в папахе. – Раньше небось любую красавицу мог под паранджой разглядеть, а сейчас меня, Хайдаркула, не узнал…
Ака Махсум удивленно смотрел на старого друга, от волнения у него мелко дрожали пальцы. Он только и смог произнести:
– Хайдаркул…
В доме Умар-джана собрались старые друзья: Смирнов, ака Махсум, Амон и кое-кто из рабочих депо, знавших Хайдаркула еще до ареста.
* * *
Всю ночь длился рассказ Хайдаркула. Он заново вспоминал все, что произошло с ним за десять лет. Нелегко дались ему эти годы, они оставили глубокий след в его жизни, многое он увидел, о многом передумал.
Приняв русское подданство, Хайдаркул думал – ничто ему не грозит. Он безгранично верил в справедливость и благородство царя, верил, что он всемилостив к своим подданным и отличает убийство от возмездия.
Правда, его друзья Николай Смирнов и Умар-джан много раз говорили ему, что эмир и русский царь сделаны из одного теста и друг друга стоят. Но он им не верил. Как же так: царь – человек просвещенный, владения его велики и могучи, а эмир – человек темный, и власть его не выходит за пределы Бухары дальше одного локтя, государство по сравнению с Россией – зерно в блюде плова. У царя есть суд, есть закон, а в эмирской Бухаре ничего этого нет, тут владычествуют сила и произвол. Нет, нет, он был уверен, что под властью русского царя ничто ему не будет угрожать.
И даже когда жандармы вели Хайдаркула по улицам города, он еще наивно верил, что справедливый русский суд не станет его жестоко карать, когда узнает, что бай погубил его жену и дочь. Суд сочтет эту месть справедливой и отпустит с миром.
До сих пор перед ним встает в мальчайших подробностях этот день, надолго разлучивший его с прежней жизнью.
В жандармерии его грубым пинком втолкнули в набитую людьми камеру, за спиной захлопнулась тяжелая железная дверь.
В небольшой комнате стоял густой вонючий полумрак. Через крохотное оконце, забранное решеткой, в камеру проникал серый, неживой свет.
Почти вся передняя часть камеры была занята нарами, они тянулись от одной стены до другой. На нарах и под ними вповалку лежали и сидели люди. Неподалеку от двери стоял какой-то оборванец; засунув руки в карманы драных штанов, он курил махорку, бесцеремонно и насмешливо разглядывая Хайдаркула. Выплюнув недокуренную цигарку, он вынул из карманов руки, подошел к Хайдаркулу и небрежно бросил:
– А ну, выворачивай погреба…
Хайдаркул с удивлением посмотрел на небритого, грязного парня. У него было равнодушное выражение лица, но глаза настороженные, кошачьи и подобранное, как перед прыжком, тело с чуть выставленными вперед напряженными руками, готовыми вцепиться, схватить…
– Чего молчишь? Племянничка не узнаешь?
Хайдаркул не отвечал. Тогда парень обошел его сзади и ловко засунул руки в карманы. Хайдаркул круто обернулся и так отшвырнул бродягу, что тот повалился на нары.
В камере стало тихо.
Теперь бродяга надвигался на Хайдаркула, как тигр, – мягко, чуть пригнувшись и подавшись вперед.
– Ах ты, сука! – шипел он, сжимая кулаки.
– Схомутай его, Степа, – подбадривал парня щеголеватый брюнет в желтых штиблетах.
Хайдаркул стоял, казалось, безразличный ко всему, что происходит. Но когда бродяга приблизился, он, резко пригнувшись, так двинул ему головой в подбородок, что тот мешком рухнул на пол.
Щеголеватый брюнет подошел к Хайдаркулу и одобрительно похлопал его по плечу.
– Хорошо работаешь, – похвалил он. – За что замели?
– Замели? – переспросил Хайдаркул.
– Ну, сюда, в кичман, за что толкнули? – снисходительно пояснил брюнет.
Но Хайдаркул молчал, не очень-то доверяя этому господину.
– Где работаешь? – потеряв терпение, спросил брюнет.
– В депо.
– Эге, да ты из политических? Хайдаркул отрицательно покачал головой.
– На баррикады небось ходил? «Марсельезу» пел?
– Никуда я не ходил, ничего не пел!
– Да ты что, разговаривать со мной не изволишь?! Да ты знаешь, кто я?
Хайдаркул с неподдельным удивлением смотрел на странного господина.
– Я – Нерон, слыхал?
При этом имени Хайдаркул вздрогнул. Несколько лет подряд имя это гремело от Бухары до Мерва, наводя ужас на мирных жителей. О Нероне и его шайке Хайдаркул наслушался самых невероятных историй. Теперь он понял, среди кого находится, и перепугался: нечего сказать, так расправился с парнем, которого сам Нерон называл Степой. Хайдаркул решился на хитрость.
– Нерон? – переспросил он. – Кто же Нерона не знает? Знаю. Нерон – хороший человек. Он бедняка не обидит.
И Нерон клюнул на эту удочку. Он снова хлопнул Хайдаркула по плечу и ласково спросил:
– Бабки есть?
Хайдаркул помрачнел. Слово «бабки» он понял в прямом смысле. Он хотел было рассказать, как Гани-джан-бай погубил его жену и дочь, как он отомстил за их смерть и зарезал Гани-джан-бая. Но тут опомнившийся Степа опять кинулся на Хайдаркула. Завязалась драка. Нерон не вмешивался, он забавлялся, подбадривая то одного, то другого. В руке Степана блеснул нож. Тогда другие арестанты, до сих пор безучастно наблюдавшие со своих нар за этим поединком, подняли страшный крик.
В двери щелкнул замок.
– Шухер! – послышалось с нар. В камеру вошел надзиратель.
– А чего вы к нам политического подсадили? – угрожающе косясь на Хайдаркула, закричал Степан. – Заберите эту собаку, все равно я его завалю.
– Отдай нож! – приказал надзиратель. Степан неохотно отдал нож.
– Дурак, – сказал надзиратель, – разве из сартов политические бывают? Его за убийство взяли.
– За убийство?.. – растерянно протянул тот.
После этой истории никто уже не решался задевать Хайдаркула. Постепенно и Хайдаркул привык к своим соседям. Он поведал им о своей жестокой судьбе, и эти люди, тоже обиженные жизнью, прониклись к нему своеобразным уважением и сочувствием.
Наступил день, когда Хайдаркула отвели к следователю. За письменным столом сидел крупный мужчина с мясистым багровым лицом и что-то писал. Не поднимая головы, он спросил:
– Имя, имя отца, сколько лет, чем занимаешься?
Хайдаркул ответил на вопросы. Наступило долгое молчание, перо следователя продолжало скрипеть. Хайдаркул смотрел на его бритую голову, на отливавшие серебром погоны и думал, что у него самого нестриженая голова, а скоро будет полнолуние и начнется ураза. А что, если попросить следователя, чтоб он приказал его побрить?
Углубившись в свои думы, Хайдаркул не услышал вопроса.
– Ты что – оглох! Гани-джана, сына Каракулибая, ты убил?
– Я отомстил за жену и дочь, – тихо ответил Хайдаркул. Потом он рассказал следователю все: он ничего не скрывал, он верил в справедливость.
– Теперь вы сами видите, что я должен был его убить, да простит меня бог, – закончил свой рассказ Хайдаркул. – И вы на моем месте поступили бы так же.
– Ну, положим, я бы так не поступил, – улыбнулся следователь. – Я бы подал на обидчика в суд… Так что же нам с тобой делать? – задумчиво продолжал он, вынимая из ящика стола папиросу. – Придется передать тебя правительству его высочества эмира бухарского – они этого требуют, и закон на их стороне.
– О, нет, нет! – прервал его Хайдаркул. – Я прошу вас, не передавайте меня в руки эмира! Закон белого царя справедлив, а закон эмира жесток и неправеден.
– Конечно, – протянул следователь, – если бы твое дело было подсудно нашему суду, он, может быть, и вынес бы тебе милостивый приговор. Но что делать? – Он развел руками. – Эмир требует передать тебя в руки его властей.
– Но ведь я – подданный белого царя. Он не должен отдавать своих подданных в чужие руки. – В простоте души Хайдаркул еще верил, что может убедить следователя. Но тому надоел этот разговор, да к тому же он все равно ничего не мог изменить.
– Ты что же? Убил человека, совершил преступление и думаешь, что теперь государь император должен тебя защищать?
Нет, пусть тебя судит эмирский суд!
Хайдаркул дрожащим от страха голосом молил не отдавать его в руки тиранов. Но следователь уже не слушал его, он долго писал, а потом велел Хайдаркулу расписаться. Ничего не понимая, бедняга расписался, и жандармы отвели его обратно в камеру.
Через некоторое время Хайдаркула снова вызвали. На этот раз охранник привел его в маленькую комнатку, где его ждала соседка, немолодая русская женщина, сын которой работал вместе с ним в депо. Хайдаркул был тронут до слез. Меньше года жил он по соседству с этой женщиной, и не родня она ему, и даже веры другой, а вот не забыла, пришла к нему в тюрьму, принесла хлеба, отварную картошку, бутылку молока…
– А ты не огорчайся, милый человек, – говорила она по-бабьи жалостливо, – не бросят тебя товарищи в беде. Вчерась собирались в депо. Чего-то там толковали. Бог даст – еще и освободят.
Хайдаркул стал расспрашивать ее о своих товарищах.
– Все живы-здоровы. Хотели сами прийти к тебе, да дела задержали. Придут завтра и все расскажут. Ну, бывай здоров, не тужи.
Женщина попрощалась, вытерла глаза платком и вышла.
Вроде ничего особенного она ему не сказала, но он запомнил на всю жизнь, как она сидела пригорюнившись, с каким участием смотрела на него, с лаской, как родная мать, и в который раз Хайдаркул подумал: неправду говорили муллы, что иноверец не может быть другом мусульманина. Нет, не вера разделяет людей…
В эту ночь Хайдаркул долго не мог заснуть. С улицы слышались паровозные гудки, пение пьяных гуляк, откуда-то, кажется, из соседней камеры, доносился женский плач. Рядом храпел Степан, кто-то разговаривал во сне, кто-то скрежетал зубами Под полом возились и пищали мыши. Сон не шел…
Хайдаркул с детства привык к побоям. Его били, привязывая к дереву, били, не привязывая. Он голодал, страдал от холода, но никогда не думал, что попадет в тюрьму. Проходя мимо тюрьмы, он видел закованных в цепи арестантов с желтыми, осунувшимися лицами, сидели они на солнышке у ворот тюрьмы и вязали сети, мешки, шнурки для подвязывания штанов… Как-то Хайдаркул купил у одного из них мешок и спросил, всем ли арестантам разрешается выходить на улицу. «Нет, – ответил тот, – большинство долгие годы сидят в вонючей яме, не видя солнечного света». И вот он сам попал в тюрьму, он сам лишен солнечного света, и не верится, что будет жизнь другая – без камеры, без этих нар, без параши…
Но все равно – он ничуть не жалеет, что убил Гани-джаы-бая, иначе он поступить не мог. Теперь, наверное, его сошлют на каторгу или передадут в руки бухарским властям и повесят. Еще недавно ему все было безразлично.
Он отомстил – и это главное. Но теперь он уже не был одинок в своей мести. У него есть друзья. Они помнят о нем, не отвернулись, не забыли. И снова хочется жить…
